Вот что такое моя лень. Ненасытная, она поглощает все – голод, женщин, карьеру.
Директор правления, уполномоченный вести дела нашего общества, Мигасов наводил на меня холодный, тупой, длительный ужас.
Дела, которые поручались мне, плелись сзади всех, как старые искалеченные лошади, и я оттягивал всякую пустяковую работу до самого последнего момента.
Нельзя сказать, чтобы я наслаждался покоем в первые, сравнительно безопасные моменты украденного времени. Все время передо мной стоял грозным видением будущий директорский выговор, но я тянул час за часом, бродил тоскующим взглядом по потолку, читал столбцы старой газеты, в которую были обернуты корешки порученных мне громадных бухгалтерских книг, высчитывал, сколько букв в слове «двадцативосьмимиллиметровый», и вообще развлекался как мог, вместо самого простого – исполнения порученной мне работы.
И все время тупая тоска сжимала мое сердце, тоска ожидания, что вот-вот грянет условный звонок из директорского кабинета, звонок, от которого сердце мое медленно переворачивалось и ползло вниз в холодное море предстоящего ужаса, – и я должен буду с бьющимся взглядом предстать пред спокойные стальные глаза грозного директора.
– Готово?
– Что, Арсений Михайлович?
– То, что я просил.
– Н… не совсем. Я половину только сделал.
– Да? Очень жаль. Ну, что ж делать. Дайте ту половину, которую вы сделали.
– Первую?
– Да.
– Я первой еще не сделал. Занялся было второй…
– Э, черт! Ну, давайте вторую половину.
– Вторая… половина… не совсем… готова…
– Наполовину готова?
– Д… да… Кажется.
– Дайте четверть! Дайте восьмушку, но что-нибудь дайте же, черт возьми!..
– Я вам… завтра… приготовлю…
В эту минуту я сам себе был жалок и противен. Директор с омерзением смотрел на мое растерянное, подобострастное лицо и говорил: