Я принялся ругать сам себя за то, что, отвлекши внимание Волокиты разными расспросами, так и не узнал номера седьмого, но в этот момент в вагон вошла та самая дама, с которой, по предложению Волокиты, «надо было работать номером четвертым».
Я вскочил с места и, основываясь на примечании к номеру четвертому, застыл перед ней с бессмысленно изумленным видом, опершись, как будто в полуобморочном состоянии, на спинку дивана.
Я полагаю, что в выражении моего лица было больше бессмысленности, чем изумления; не думаю, чтобы даже самая красивая женщина в мире произвела именно такое впечатление. Своим видом я скорее напоминал деревенского мальчишку, увидавшего впервые в зоологическом саду жирафа.
Отделавшись кое-как от «примечания к номеру четвертому», я занялся разработкой этого номера: сбросил с полки ручной сак незнакомки и, подхватив его на лету, протянул ей.
– Что это такое? – удивилась она. – Зачем это?
Я смущенно отскочил от нее, ударился плечом о косяк двери (насколько помнится, маленькая неловкость и мешковатость даже поощрялась четвертым номером) и, краснея, пролепетал:
– Может, вам отсюда что-нибудь нужно вынуть… книжку или какую-нибудь там пудру, помаду. Дело, знаете, дорожное.
И с самым общительным видом я снисходительно махнул рукой.
– Ничего мне не нужно. Положите сак обратно.
– Слушаю-с. Может, окошечко открыть?
– Оно открыто.
– Тогда не закрыть ли?
– Не надо.
– Может, лимонаду хотите?
– Спасибо, не хочу.
– Я бы достал. Скушать, может, что-нибудь желаете – рябчик, ветчина, отбивные котлеты – на первой же станции сбегаю.