Тоненькая струйка абрикотина поползла по белоснежной скатерти.
– Ваше пр-во! Честное слово, это ваша собачка… Они залаяли…
– Ну, пустяки. Сейчас вытрут.
– Ваше пр-во! Я сам присыплю солью. Тогда пятна не будет.
Гость дрожащей рукой схватил баночку с горчицей и стал трясти ее на пятно.
– Виноват, но ведь это горчица.
– Ваше пр-во!.. Ей-богу, нечаянно. Позвольте, я ножичком соскоблю горчицу.
– Да не беспокойтесь. Вон вы ножом и разрезали скатерть. Видите, какой вы!..
– Ваше!.. Видит Бог, не хотел я этого… Вы и в Думе, знаете меня, я никогда – чтобы кто-нибудь… Можете даже Остен-Сакена спросить…
В смущении и растерянности Октябрист замолол такую дрянь, что даже его пр-во сконфузился.
– Вы, может быть, нездоровы? Тогда не смею удерживать…
– Прощ…щайте, ваше пре… пре… Воистину воскресе… Прощайте, собачка… Вввв…
Октябрист не помнил, как добрался домой. Его трясла лихорадка, и жена уложила его спать.
Он метался в кровати, бредил, и в бреду ему чудилась страшная картина: ехидная собачонка, после его ухода, поманила лапой хозяина и, когда тот нагнулся к ней, потихоньку сообщила: