Вскинув на плечо увесистый молот, выпятив колесом похожую на паровой котел грудь, шагает по дороге здоровый дядя.
Куда он, собственно, шагает, это никому, в том числе и художнику, не известно.
Если он идет на завод, то непонятно, почему, вместо того чтобы получить молот в инструментальной, человек тащит его из дому. Если же он идет с работы домой, то непонятно, как пропустили его через проходную будку, так как всем известно, что уносить казенные инструменты строго воспрещается.
Под этой картиной подпись, из которой мы узнаем, что это ударник.
Но тот человек, о котором эти строки, не был похож ни на одного из таких шагающих в неизвестном направлении железобетонных манекенов.
Голова его неожиданно высунулась откуда-то снизу, из пролета меж досок и балок, опутавших постройку электростанции.
Он поднялся на локтях и, уверенно ступая по зыбкой узенькой пастике, подошел к арматурщикам.
– Слушайте, – добродушно сказал он скороговоркой, – вы что-то слишком долго копаетесь. Слушайте, вам пора бы уже кончать…
Бригадир заглянул внутрь квадратной колонки, из которой торчали рыжие холодные прутья изогнутого железа, и посмотрел в записную книжку.
– Волков, – окликнули его снизу, – железо вышло. Где теперь работать?..
– Ты с кем работал? С Кобыкиным? Ну, иди помогать Ушакову, а Кобыкину скажи – пусть он идет на установку подушек.
– Сейчас отметишь? – спросил все тот же голос.
– Ладно… иди! Иди! Спущусь вниз, тогда и отмечу. Опять нет железа, – нахмурился бригадир. – Надо узнать, на какую работу будут перекидывать.