Аркадий Аверченко
О маленьких – для больших

Полная версия

Аргонавты и золотое руно

С тех пор как осенью 1920 года пароход покинул берег Крыма, и до самого Константинополя они так и ходили нераздельно вместе – впереди толстый, рыжебородый, со сложенными на груди руками, а за ним, немного сзади, двое: худощавый брюнет с усиками и седенький, маленький. Этот вечный треугольник углом вперед напоминал стадо летящих журавлей.

Только один раз я увидел их не в комбинации треугольника: они дружно выстроились у борта парохода, облокотясь о перила, и поплевывали в тихую воду Черного моря с таким усердием, будто кто-нибудь дал им поручение – так или иначе, а повысить уровень черноморской воды.

Я подошел и бесцельно облокотился рядом.

– Ну что, юноша, – обратился вдруг ко мне седенький. – Как делишки?

– Ничего себе, юноша, – приветливо ответил я. – Дрянь делишки.

– Что думаете делать в Константинополе?

– А черт его знает. Что придется.

– Так нельзя, – наставительно отозвался черноусый мужчина. – Надо заранее выработать план действий, чтобы не очутиться на константинопольском берегу растерянным дураком. Вот мы выработали себе по плану – и спокойны.

– Прекрасное правило, – пришел я в истинное восхищение. – Какие же ваши планы?

Седенький подарил морскую гладь искусным полновесным плевком и, поглядев на удаляющиеся с глаз плоды своего рта, процедил сквозь энергично сжатые губы:

– Газету буду издавать.

– Ого! Где?

– Что значит – где? В Константинополе. Я думаю сразу ахнуть и утреннюю и вечернюю. Чтобы захватить рынок. Вообще Константинополь – золотое дно!

– Дно-то дно, – с некоторым сомнением согласился я. – Только золотое ли?

– Будьте покойны, – вмешался черноусый. – На этом дне лежат золотые россыпи, только нужно уметь их раскопать. Впрочем, мои планы скромнее.

И две стороны треугольника сейчас же поддержали третью:

– Да, его планы скромнее.

– Журнал будет издавать? – попытался догадаться я.

– Ну что там ваш журнал! Чепуха. Нет, мне пришла в голову свежая мыслишка. Только вы никому из других пассажиров не сообщайте. Узнают – сразу перехватят.

Я твердо поклялся, что унесу эту тайну с собой в могилу.

– Так знайте: я решил открыть в Константинополе русский ресторан.

– Гм… Я, правда, никогда до сих пор не бывал в Константинополе, но… мне кажется, что… там в этом направлении кое-что сделано.

– Черта с два сделано! Разве эти головотяпы сумеют? Нет, у меня все будет особенное: оркестр из живых венгерцев, метрдотель – типичный француз, швейцар – швейцарец с алебардой, а вся прислуга – негры!

– И вы всю эту штуку назовете русским рестораном?

– Почему бы и нет? Кухня-то ведь русская! Щи буду закатывать, кулебяки загибать, жареных поросят зашпаривать. На всю Турцию звон сделаю.

– Но ведь для этого дела нужны большие деньги!

– Я знаю, тысяч десять лир. Но это самое легкое. Найду какого-нибудь богатого дурака-грека – в компании с ним и обтяпаем.

Молчавший доселе бородач вдруг загрохотал, подарил морскую гладь сложным плевком с прихотливой завитушкой и дружески ударил меня по плечу.

– Нет, это все скучная материя – дела, расчеты, выкладки. Вот у меня план так план. Знаете что я буду делать?

– А Бог вас знает.

– То-то и оно. Ничего не буду делать. Сложа руки буду сидеть. Валюту везу. Ловко, а!

– Замечательно.

– Да-а. Узнает теперь этот Константинополишка Никанора Сырцова! Ей-бо, право! Палец о палец не ударю. Сложа руки и буду сидеть. Поработали и буде. Ежели встречу там где – шампанеей до краев налью. Да просто заходи в лучший готель и спроси Никанора Сырцова – там я и буду. А може, я в Васькиной газете публиковаться буду: «Такой-то Никанор Гаврилов Сырцов разыскивает родных и знакомых на предмет выпивки с соответствующей закуской». А в кабак мы с тобой будем ходить только в Петькин: пусть нам негры да венгерцы дурака ломают. Поддержим приятеля, хе-хе! Хай живе Украина!

Журавлиный треугольник отделился от перил, взмахнул крыльями и плавно понесся в трюм на предмет насыщения своих пернатых желудков.

Пока все беженство кое-как утрясалось, пока я лично устраивался – никто из журавлиного треугольника не попадался мне на глаза.

Но однажды, когда я скромно ужинал в уголке шумного ресторана, ко мне подлетел головной журавль – Никанор Сырцов.

– Друг! – завопил он. – Говорил, шампанеей налью – налью! Пойдем до кабинету. Какие цыгане – пальчики оближешь! Как зальются – так или на отцовскую могилу хочется бежать, или кому-нибудь по портрету заехать. Благороднейшие люди.

Он сцепился со мной на абордаж, после долгой битвы победил меня и, взяв на буксир, отшвартовал «до кабинету», который оказался холодной, дымной, накуренной комнатой, наполненной людьми. В руках у них были гитары, на плечах – линялые кунтуши, на лицах скука непроходимая.

– Эх, брат! – воскликнул Сырцов, становясь в позу. – Люблю я тебя, а за что, и сам не знаю. Хороший человек, чтоб ты сдох! Веришь совести – вторую тысячу пропиваю!.. А ну, вы, конокрады, ушкварьте: «Две гитары за стеной»!

Пел Сырцов, рыдал Сырцов в промежутках, и снова плясал Сырцов, оделяя всех алчущих и жаждущих бокалами шампанского и лирами.

– Во, брат! – кричал он, путаясь неверными ногами в странном танце. – Это я называю жить сложа руки! Вот она, брат, это и есть настоящая жизнь! Ой, жги, жги, жги!

Последний призыв Никанора цыгане приняли вяло и вместо поджога только хлопали бокал за бокалом, зевая, перемигиваясь и переталкиваясь локтями. Впрочем, и сам Сырцов не мог точно указать, какой предмет обречен им на сжигание.

– Постой, – попытался я остановить пляшущего Никанора. – Расскажи мне лучше – что поделывают твои приятели? Открыли ресторан? Издают газету?..

– А черт их знает. Я восьмой день дома не был – так что мне газета! На нос мне ее, что ли?

* * *

Шел я однажды вечером по Пти-Шан.

Около знаменитого ресторана «Георгия Карпыча» раздался нечеловеческий вопль:

– Интер-р-есная газета «Пресс дю суар»!1 Купите, господин!

Я пригляделся: вопил издатель из журавлиного треугольника.

Очевидно, вся его издательская деятельность ограничилась тем, что он издавал вопли, с головой уйдя в несложное газетное дело сбыта свежих номеров.

– Что же это вы чужую газету продаете, – участливо спросил я. – А своя где?

– Дело, это… налаживается, – нерешительно промямлил он. – Еще месяц, два и этого… С разрешением дьявольски трудно!..

– А что ваш приятель, как его дело с рестораном?

– Пожалуйте! Тут за углом, второй дом, вывеска. Навестите, он будет рад.

1 «Вечерняя газета» (фр.).

«Слава Богу, – подумал я, идя по указанному адресу, – хоть один устроился».

Этот последний, увидав меня, действительно обрадовался.

Подошел к моему столику, обмахнул его салфеткой, вынул из кармана карточку и сказал:

– Вот приятная встреча! Что прикажете? Водочки с закусочкой, горячего или просто чашку кофе?

– Вы что тут, в компании? Нашли дурака-грека с деньгами?

– Нет, собственно, он нашел меня, дурака. Или, вернее, я его, конечно, нашел, ну, так вот… Гм!.. Пока служу. У него, впрочем, действительно есть большие деньги. Я только… этого. Не заинтересован.

– А венгерцев и негров нет?

Он отвернулся к окну и стал салфеткой протирать заплаканное стекло.

– И швейцар ваш без алебарды, обезоруженный, в опорках…

– Шутить изволите. Может, винца прикажете? Хорошее есть…………………………………………………………………

Еще месяц с грохотом пронесся над нашими головами.

Проходя мимо греческого пустынного ресторанчика, я иногда видел дремлющего с салфеткой в руках у стены смелого инициатора дела, построенного на венгерцах, неграх, швейцарах и алебардах.

И по-прежнему издатель на углу яркой улицы издавал стоны:

– «Пресс дю суар»!

Вчера, остановившись и покупая газету, я спросил простодушно:

– А что же ваша собственная газета?

– Наверное, скоро разрешится.

– Ну, а что ваш приятель, Никанор Сырцов? По-прежнему сидит сложа руки?

– Сложа-то сложа. Только не сидит, а лежит. От голодного тифа или что-то вроде – помер. Все деньги на цыган да на разные глупости проухал. У меня в конце концов по пяти пиастров перехватывал. Да мне тоже, знаете, их взять неоткуда. Вот тебе и «сложа руки»! Много их, таких дураков.

И когда он говорил это – у него было каменное неподвижное лицо, как у старых боксеров, которых другие боксеры лупили по щекам огромными каменными кулачищами, отчего лицо делается навсегда непробиваемым.

Жестокий это боксер – Константинополь. Каменеет лицо от его ударов.

Оккультные тайны Востока

Прехорошенькая дама повисла на пуговице моего пиджака и мелодично прощебетала:

– Пойдемте к хироманту!

– Чего-о-о?

– Я говорю вам – идите к хироманту! Этот оккультизм такая прелесть. И вам просто нужно пойти к хироманту! Эти хироманты в Константинополе такие замечательные!

– Ни за что не пойду, – увесисто возразил я. – Ноги моей не будет… или, вернее, руки моей не будет у хироманта.

– Ну, а если я вас поцелую, – пойдете?

Когда какой-либо вопрос переносится на серьезную деловую почву, он начинает меня сразу интересовать.

– Солидное предложение, – задумчиво сказал я. – А когда пойти?

– Сегодня же. Сейчас.

– Аванс будет?

Фирма оказалась солидная, не стесняющаяся затратами.

Пошел.

* * *

Римские патриции, которым надоедало жить, перед тем, как принять яд, пробовали его на своих рабах.

Если раб умирал легко и безболезненно, патриций спокойно следовал его примеру.

Я решил поступить по этому испытанному принципу: посмотреть сначала, как гадают другому, а потом уже и самому шагнуть за таинственную завесу будущего.

Около русского посольства всегда толчется масса праздной публики.

Я подошел к воротам посольства, облюбовал молодого человека в военной шинели без погон, подошел, попросил прикурить и прямо приступил к делу.

– Бывали вы когда-нибудь у хироманта? – спросил я.

– Не бывал. А что?

– Вы сейчас ничего не делаете?

– Буквально ничего. Третий месяц ищу работы.

– Так пойдем к хироманту. Это будет стоить две лиры.

– Что вы, милый! Две лиры!!! Откуда я их возьму? У меня нет и пятнадцати пиастров!

– Чудак вы! Не вы будете платить, а я вам заплачу за беспокойство две лиры. Только при условии: чтоб я присутствовал при гадании!

Молодой человек зарумянился, неизвестно почему помялся, оглядел свои руки, вздохнул и сказал:

– Ну, что ж… Пойдем.

Хиромант принял нас очень любезно.

– Хиромантия, – приветливо заявил он, – очень точная наука. Это не то что какие-нибудь там бобы или кофейная гуща. Садитесь.

На столе лежал человеческий череп. Я приблизился, бесцельно потыкал пальцем в пустую глазницу и рассеянно спросил:

– Ваш череп?

– Конечно, мой. А то чей же.

– Очень симпатичное лицо. Обаятельная улыбка. Скажите, он вам служит для практических целей или просто как изящная безделушка?

– Помилуйте! Это череп одного халдейского мага из Мемфиса.

– А вы говорите – ваш. Впрочем, дело не в этом. Погадайте-ка сему молодому человеку.

Мой новый знакомый застенчиво протянул хироманту правую руку, но тот отстранил ее и сказал:

– Левую.

– Да разве не все равно, что правая, что левая?

– Отнюдь. Исключительно по левой руке. Итак, вот передо мной ваша левая рука… Ну, что ж я вам скажу?.. Вам пятьдесят два года.

– Будет, – мягко возразил мой «патрицианский раб». – Пока только двадцать четыре.

– Вы ошибаетесь. Вот эта линия показывает, что вам уже немного за пятьдесят. Затем проживете вы до… до… Черт знает, что такое?!

– А что? – заинтересовался я.

– Никогда я не видел более удивительной руки и более замечательной судьбы. Знаете ли, до каких пор вы проживете, судя по этой совершенно бесспорной линии?!

– Ну?

– До двухсот сорока лет!!

– Порядочно!! – завистливо крякнул я.

– Не ошибаетесь ли вы? – медовым голосом заметил обладатель замечательной руки.

– Я голову готов прозакладывать! Он наклонился над рукой еще ниже.

– Нет, эти линии!!! Что-то из ряду вон выходящее!!! Вот смотрите – сюда и сюда. В недалеком прошлом вы занимали последовательно два королевских престола: один около тридцати лет, другой около сорока.

– Позвольте, – робко возразила коронованная особа. – Сорок и тридцать лет – это уже семьдесят. А вы говорили, что мне и всего-то пятьдесят два.

– Я не знаю, ничего не знаю, – в отчаянии кричал хиромант, хватаясь за голову. – Это первый случай в моей пятнадцатилетней практике! Ваша проклятая рука меня с ума сведет!!

Он рухнул в кресло, и голова его бессильно упала на стол рядом с халдейским черепом.

– А что случилось? – участливо спросил я.

– А то и случилось, – со стоном вскричал хиромант, – что когда этот господин сидел на первом троне, то он был умерщвлен заговорщиками!! Тут сам черт ничего не разберет! Умерщвлен, а сидит. Разговаривает!!! Привели вы мне клиента – нечего сказать!!

– Были вы умерщвлены на первом троне? – строго спросил я.

– Ей-богу, нет. Видите ли… Я служил капитаном в Марковском полку, а что касается престола…

– Да ведь эта линия – вот она! – в бешенстве вскричал хиромант, тыча карандашом в мирную капитанскую ладонь. – Вот один престол, вот другой престол! А это вот что? Что это? Ясно: умерщвлен чужими руками!

– Да вы не волнуйтесь, – примирительно сказал я. – Вы же сами сказали, что его величество проживет двести сорок лет. Чего же тут тревожиться по пустякам? Вы лучше поглядите, когда и от чего он умрет по-настоящему, так сказать – начисто.

– Отчего он умрет?.. Позвольте-ка вашу руку. Хиромант ястребиным взором впился в капитанскую ладонь, и снова испуг ясно отразился на его лице.

– Ну, что? – нетерпеливо спросил я.

– Я так и думал, что будет какая-нибудь гадость, – в отчаянии застонал хиромант.

– Именно?

– Вы знаете, отчего он умрет? От родов. Мы на минуту оцепенели.

– Не ошибаетесь ли вы? Если принять во внимание его пол, а также тот преклонный возраст, который…

– «Который, который»!! Ничего не который! Я не мальчишка, чтобы меня дурачить, и вы не мальчишка, чтобы я мог вам врать. Я честно говорю только то, что вижу, а вижу я такое, что и этого молодого человека и меня надо отправить в сумасшедший дом!! Это сам дьявол написал на ващей ладони эти антихристовы письмена!

– Ну уж и дьявол, – смущенно пробормотал молодой человек. – Это считается одной из самых солидных фирм: Кнаус и Генкельман, Берлин, Фридрихштрассе, триста сорок пять.

Мы оба выпучили на него глаза.

– Господа, не сердитесь на меня… Но ведь я же вам давал сначала правую руку, а вы не захотели. А левая, конечно… Я и сам не знаю, что они на ней вытиснули…

– Кто-о? – взревел хиромант.

– Опять же Кнаус и Генкельман, Берлин, Фридрихштрассе, триста сорок пять. Видите ли, когда мне под Первозвановкой оторвало кисть левой руки, то мой дядя, который жил в Берлине, как представитель фабрики искусственных конеч…

Череп халдейского мудреца полетел мимо моего плеча и, кляцнув зубами, зацепился челюстью за шинель капитана. За черепом полетели две восковых свечи и какая-то древняя книга, обтянутая свиной кожей.

– Бежим, – шепнул я капитану, – а то он так озверел, что убить может.

Бежали, схватившись за руки, по узкому грязному переулку. Отдышались.

– Легко отделались, – одобрительно засмеялся я. – Скажите, кой черт поддел вас не признаться сразу, что ваша левая лапа резиновая, как галоша «Проводник»?

– Да я, собственно, боялся потерять две лиры. Вы знаете, когда пять дней подряд питаешься одними бубликами… А теперь, конечно, сам понимаю, что ухнули мои две лирочки.

– Ну, нет, – великодушно сказал я. – Вам, ваше величество, еще двести пятнадцать лет жить осталось, так уж денежки-то, ой-ой как нужны. Получайте.

* * *

Встретил даму. Ту самую.

– Ну что, были?

– Конечно, был. Аванс отработал честно.

– Ну, что же? – с лихорадочным любопытством спросила ода. – Что же он вам сказал?

– А вы верите всему, что они предсказывают? – лукаво спросил я.

– Ну, конечно.

– Так он сказал, что с вас причитается еще целый ворох поцелуев.

До чего эти женщины суеверны, до чего доверчивы.