Елена Арсеньева
Имидж старой девы
Фотография на загранпаспорте Шевелевой М.М. принадлежит Каретниковой Л.А. Подпись на бланке проставлена рукой Шевелевой М.М.
Выводы по экспертизе загранпаспорта на имя Чепыжиной В.А. с наклеенной фотографией Волковой Т.Н. и загранпаспорта на имя Кулик И.Ф. с наклеенной фотографией Свербеевой А.П. аналогичны вышеизложенным».
Александр Бергер,
28 сентября – 1 октября 200… года, Нижний Новгород
Бюро начинало работать с девяти утра, однако его открывала секретарша директора, а он сам и остальные сотрудники приходили к десяти, некоторые – к одиннадцати. Бергер по натуре своей был ранней пташкой по имени жаворонок и сначала появлялся на работе одним из первых, одновременно с секретаршей или сразу вслед за ней. Из этого девушка сделала ошибочный вывод. Она решила, что скромный и сдержанный Александр Васильевич влюбился в нее и приходит раньше всех потому, что жаждет без помех любоваться ее хорошенькой мордашкой. То, что кабинет Бергера находился в другом конце коридора и, засев там, он выходил только в туалет или если надо было ехать по какому-то расследованию, девушку ничуть не обескураживало. «Стесняется даже смотреть на меня, – убеждала она себя и подружку, которая занималась в бюро компьютерным набором. – Готов на все, только бы одним воздухом со мной дышать! Видела, последнее время еще больше похудел? Сохнет он по мне, сохнет!»
Именно подружка и оказалась сорокой, которая разнесла информацию о робко сохнущем Бергере по всему бюро. Больше всех этой вести удивился он сам. Кем-кем, но влюбленным в пустую болтушку он себя совсем не ощущал. Он даже не считал ее хорошенькой! Впрочем, Бергер не был ни знатоком женщин, ни тонким ценителем их красоты. У него случались иногда, раза два-три в месяц, встречи с замужней дамой, муж которой слишком увлекался своим бизнесом и которая искала в объятиях и поцелуях то же, что и Бергер: разрядки от опостылевшей обыденности. Между прочим, именно от этой дамы он и возвращался тем вечером, когда некстати забрел в парк Кулибина. Муж, как водится, уехал в командировку, вот и возник повод для встречи. Оба получили то, что хотели, но и намека на сердечную привязанность между ними не возникло. Никогда не возникало. Вспышка нежности, влечение – и все. И довольно!
Кстати сказать, Бергер вообще думал, что не способен влюбиться. Последний раз он пережил нечто подобное любви к женщине, которая недавно погибла. Более того, он ее никогда не видел живой. Только фотографии, какие-то видеозаписи. Он влюбился в образ, который составил себе из разговоров с ее двумя мужчинами.
Один ревниво, злобно любил ее, другого невыносимо, смертельно любила она – и оба равно постарались довести ее до самоубийства. Нет, не по злобе! По любви! Бергер ревновал, жутко ревновал ее к обоим. Конечно, у него это была не настоящая любовь, да и не вполне нормальная ревность. Он просто завидовал тем, кто способен на самозабвенное, безрассудное чувство, презирал себя за суровую рассудочность, тайно мечтал сделаться объектом такой же невероятной любви, а главное, хотел влюбиться сам – чтобы голову потерять, чтобы ночей не спать, мучиться, плавить лбом оконное стекло, «с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику…» совершенно так, как писал ныне сосланный в забвение Маяковский, которого Бергер почему-то очень любил. Не за это: «Пулей в гущу по оробелым!» – а вот за это: «Хотите, буду от мяса бешеный? И, как небо меняя тона, хотите – буду безукоризненно нежный, не мужчина, а облако в штанах?»
Но отнюдь не секретарша директора бюро могла возбудить в нем такое чувство. Поэтому, чтобы смикшировать возникшее недоразумение, Бергер начал приходить на работу попозже: к десяти, а то и к одиннадцати. «Брошенная» секретарша сначала дулась на него, а потом, по присущей всему ее полу и ей лично добродушной легкомысленности, переключила свои ветреные чувства на другого «жаворонка».
После приключения в парке Кулибина Бергер не мог уснуть чуть ли не до четырех часов. Все думал, думал, гнал дурные мысли, ворочался, ругал себя, свою жизнь и нелепую судьбу… Наконец он уснул – и открыл глаза только в половине одиннадцатого. Пережив мгновение острого стыда за свою сонливость, вспомнил, что сегодня – суббота, а значит, выходной. И завтра выходной!
Оба эти дня он провел в Семенове, где у него была служебная квартира. Теперь ее надо освободить – ведь Бергер окончательно перебрался в Нижний. Он разбирал вещи, кое-что крайне необходимое уложил в сумку на колесиках – поднимать тяжести ему пока что возбранялось врачами. Слушал любимого Чайковского (у него была хорошая подборка дисков и отличный проигрыватель), думал. Не о любви думал, хотя музыка располагала мечтать именно о страсти нежной. Думал о погибшем Симанычеве.
Разгадка его смерти была для Бергера очевидна. Зарвался мужчина (наверняка вскрытие обнаружит следы алкоголя), слишком увлекся, напористо перешел в наступление. А женщина не была готова к таким маневрам. Не готова сдаться! Испугалась – и брызнула ему в лицо из газового баллончика. Бергер слышал о таких случаях непреднамеренного убийства: у жертвы либо аллергический криз – ну, аллергия у него на перец, к примеру, – либо приступ астмы. Девушка убегает, даже не узнав, что превысила пределы необходимой обороны… Почти наверняка то же было и здесь.
Почти наверняка… Смысл слова «почти» заключался для Бергера в том, что хозяин Финта видел высокую женщину с пышной прической. Именно на такую женщину Симанычев с ненавистью смотрел в театре. Хотя… не факт, что это она. Может быть, совпадение. Мало ли непричесанных женщин на свете! В любом случае, судя по тому, что рассказывает хозяин Финта, она защищалась от Симанычева. Надо же, с виду такой спокойный человек, а до чего страсть довела! Нет, наверняка он сильно выпил, вот и…
Может быть, оттого, что не был занят никаким конкретным делом и голова томилась от бездействия, Бергер никак не мог отделаться от размышлений о Симанычеве. Так голодный пес снова и снова грызет давно обглоданную косточку, желая обмануть пустой желудок. Бергер пытался обмануть изголодавшийся по работе разум, снова и снова вспоминая о Симанычеве. Снова и снова мысленно проигрывая ситуацию: вот женщина вырывается что было сил (в пылу борьбы барсетка отлетает в сторону), потом брызгает охамевшему кавалеру в лицо из баллончика, отскакивает и убегает… возможно, в ярости или просто случайно поддав барсетку носком так, что она отлетает на газон, откуда ее и притащил Финт.
Вряд ли она намеревалась ограбить Симанычева. Деньги на месте, паспорт… Да и барсетка была закрыта на «молнию». Или нет? Он не мог вспомнить, как ни старался. Хотя… какая разница?
И все-таки он никак не мог успокоиться. Вдруг его осенило, что в этой барсетке чего-то не хватало – чего-то, что непременно должно было в ней оказаться.
Чего?! Бергер не мог вспомнить. И перестать думать не мог. Честно говоря, дошел до такой дури, что, вернувшись на электричке в Нижний, сел на вокзале не в 34-ю маршрутку, которая подвозила его прямо к дому, а с пересадками добрался до улицы Горького и снова прошел через парк Кулибина. Не сразу нашел ту аллею, а когда нашел, только головой покачал, увидев на асфальте очерк человеческого тела, нарисованный мелом. Ага, значит, после его ухода опергруппа раскачалась-таки, дело закрутилось как надо! Вот и славно, вот и не о чем беспокоиться, можно обо всем забыть до получения повестки от следователя. Теперь есть у кого болеть голове как насчет открытой или раскрытой барсетки, так и насчет всего остального.
Бергеру и в самом деле удалось отвлечься от мыслей о Симанычеве – но только до утра понедельника. Потому что первое, что он увидел в вестибюле здания, где по соседству со множеством других офисов располагалось их бюро, был портрет Симанычева. Большая фотография в черной рамочке на фоне белого листа сразу привлекала внимание. Текст внизу: Симанычев Геннадий Валерьевич, трагическая гибель вырвала из наших рядов… нормальная формулировка, и очень верная, кстати сказать; незаменимый сотрудник, верный товарищ, замечательный человек… выражаем соболезнования родным покойного. Про семью ни слова, наверное, Симанычев был одиноким. Кстати, вчера, перелистывая паспорт, Бергер не обнаружил ни штампа о браке, ни вписанных в документ имен детей, но вспомнил об этом только сейчас.
Вот те на, удивился Бергер. Значит, они работали в одном здании. Теоретически вполне могли бы столкнуться на лестнице, в лифте, в вестибюле, в одном из трех расположенных на первом этаже кафе, а встретились в оперном театре. Забавно.
Слово было не то, конечно, оно совершенно не подходило к ситуации, и Бергер почувствовал мимолетный прилив стыда. Интересно, где он работал, Симанычев? В объявлении о его смерти это, конечно, написано, но разглядеть мелкие буквы близорукий Бергер издалека не мог, а подходить ближе и приникать носом к траурному плакату было как-то неловко. Вдобавок у фотографии все время толпился досужий народ: смерть – штука привлекательная.
Бестолково потоптавшись, Бергер подошел к газетному ларьку. Продавцом здесь был высокий и красивый усатый дяденька с замашками кадрового кагэбиста. На самом деле он был не сыскным псом, а морским волком – точнее сказать, речным. Служил некогда капитаном на судах типа «река—море», ходил из Нижнего прямиком через Волго-Дон аж в Турцию. Выйдя на пенсию, все так же крутился на речфлоте, ну а по осени, когда навигация заканчивалась, пристраивался продавать газеты в этом здании бывшего проектного института. Бергеру дядька очень нравился, может, потому, что был тоже наполовину немец, а может, просто своей поджарой и моложавой статью: не скажешь, что человеку да-авно за семьдесят! Именно поэтому Бергер про себя называл симпатичного капитана «железный Генрих», как в сказке братьев Гримм.
– Гутен морген, Генрих Францевич, – сказал Бергер. – Гутен морген!
– И вам того же, – кивнул капитан. – Хотя какой уж тут морген? Уже до абенда недалеко! Долго спим, молодой человек!
Генрих Францевич называл так всех мужчин младше его, ну а женщин, вне зависимости от возраста, – барышнями.
– Ничего, наша вахта не нормированная, отстоим как-нибудь, – усмехнулся Бергер, вынимая из кармана пятак. – «Комсомолка» субботняя еще осталась? Отлично, дайте номерок. А что тут случилось, не в курсе? – кивнул он на портрет. – У кого покойник?
– Городская жилищная инспекция понесла невосполнимую утрату, – без малейшего оттенка иронии произнес «железный Генрих».
– Понятно, – кивнул Бергер, забирая газету. – Ну, спасибо за информацию.
И он повернулся уйти, как вдруг «железный Генрих» проговорил – негромко, как бы про себя:
– Вовремя ушел человек.
– Куда? Кто? – не понял Бергер, глядя на дверь, однако «железный Генрих» смотрел на портрет Симанычева. – Вы о нем? Он ушел вовремя? В смысле, умер вовремя? Почему?
«Железный Генрих» смотрел хитровато. Он что-то знал – мужик был наблюдателен, а стоя с утра до вечера в вестибюле этого человеческого муравейника, многое можно увидеть! – и очень хотел поделиться этим знанием: ведь с возрастом страсть к осмыслению и оценке человеческих слабостей, именуемая в народе желанием посплетничать, обостряется не только у женщин. Однако пока молчал и щурил глаз.
Бергер понял, что «железный Генрих» нуждается в поощрении. Он снова поглядел на разложенные на прилавке газеты и взял сборник скандвордов. Сам Бергер их не выносил, считал порождением не интеллекта, а дури, но скандворды любила та женщина, с которой он иногда встречался. К ее слабостям он относился снисходительно, а потому иногда покупал ей такие газетки.
Отсчитывая сдачу, Генрих чуть наклонился вперед и сказал:
– Говорят, несчастный случай. Где там! Покончил с собой мужик.
Бергер про себя знал, что он человек не то чтобы не эмоциональный, но очень сдержанный. И не раз знакомые говорили, что по выражению его лица «ну ничего не поймешь»! Однако сейчас, кажется, все его эмоции так и отразились на лице, что вполне понятно. Ведь чем-чем, а самоубийством происшествие в парке Кулибина никак не могло быть!
Его откровенное потрясение произвело на «железного Генриха» самое благоприятное впечатление. Капитан просто не мог не удовлетворить такое любопытство, а потому сказал:
– О мертвых или – или, это конечно… Только он наверняка узнал, что сегодня их с подельником брать придут. С поличным. Понял, что карта бита, – и застрелился. А ведь говорят, нету нынче понятия о чести. Все же, видать, есть, потому что теперь похоронят его как честного человека, а не как вора и преступника.
– А он застрелился? – спросил недоверчиво Бергер.
– Ну, в петлю полез, какая разница? – философски рассудил «железный Генрих». – Главное – был человек, а теперь нету. Раньше у него хоть и мало было денег, зато жил. А теперь стало много – но на что они ему? В гроб с собой не возьмешь, а если возьмешь, на что потратишь?
Определенная мудрость в этих словах была, ничего не скажешь, однако версия о самоубийстве не выдерживала никакой критики. Но спорить Бергер не стал, предпочитая слушать.
Как и многих сдержанных людей, капитана трудно разговорить, зато потом его словоохотливость не знала удержу. Покупателей не было («Покупатель на свежака клюет, а в понедельник какой свежак?» – объяснил безлюдье Генрих, бывший, как всякий мореман, заядлым рыболовом), и Бергер получил информацию в считаные минуты и по полной программе.
Что выяснилось?
Должность Симанычева называлась «специалист Государственной жилищной инспекции». Он и еще один такой же специалист, по фамилии Грицук, должны были контролировать эксплуатацию жилых помещений. В том смысле, чтобы эти помещения не использовались самовольно под офисы и склады, а также чтобы не велась их самодеятельная перепланировка. Поскольку нарушения в этой области встречаются на каждом шагу, Симанычев и Грицук должны были их выявлять и пресекать, руководствуясь в своей работе должностной «Инструкцией главного специалиста отдела текущих инспекционных проверок» и законом «Об административной ответственности юридических лиц за правонарушения в жилищной сфере Нижегородской области»…
– Доннер веттер! – восхищенно перебил Бергер. – Вот это да! Откуда такие слова знаете?!
«Железный Генрих» лукаво прищурился в своей излюбленной манере:
– А у меня дочка в этой шарашке работала. Она меня и подковала теоретически.
– Работала? – повторил Бергер. – А теперь?
– Теперь ушла.
– Почему?
– Надоело от взяток отмахиваться, – хохотнул «железный Генрих». – Куда ни придет с проверкой, кругом нарушения. Сплошь да рядом в квартирах фирмы пооткрывали, стены снесли, то да се. Домоуправление якобы не в курсе, разрешения из Горинспекции, конечно, нет. Начинает оформлять нарушение, штраф (а это от пятидесяти до ста минимальных окладов!) – и тут ей конвертик суют: типа, может, договоримся, девушка? Не за пятьдесят минималок, а максимум за десять? И все будет тип-топ… Дочка раз отказалась, навесила штраф, другой, третий, потом ей кто-то позвонил на работу и сказал: будешь на принцип идти, мы тебя подставим под статью так, что не отмажешься. Или играй по правилам, или уходи к чертовой матери. Она и ушла. Я сначала разворчался: слабость, мол, проявила, где твоя принципиальность и честность, открыла дорогу взяточникам, – а потом утихомирился. Не женское это дело, я считаю, на тропу войны ступать.
– Не женское! – от души согласился Бергер, который всю жизнь пребывал в уверенности, что сила женщины – в ее слабости. – Правильно ваша дочка сделала, что ушла. Кстати… а кто ей звонил, как вы думаете?
– Небось так же думаю, как и ты, – снова прищурился Генрих. – Кто-то из своих, из того же отдела. Им такие принципиальные барышни – как собаке кость в горле. Вот и выжили ее. Спасибо, хоть предупредили сначала, не сразу войну начали. А то ведь могли бы… – Он махнул рукой.
– Могли бы, – кивнул Бергер. – Что да, то да… Ну хорошо, а дальше что там про Симанычева и этого, как его, Кравчука?
– Грицука, – поправил с ухмылкой капитан. – Хотя ты прав, молодой человек: Кравчук, Грицук – одна сатана, гоп, мои гречаники!
Здесь надобно отметить, что полунемец «железный Генрих» был ярым шовинистом, однако не германским, как следовало бы ожидать, а русским, вернее, великорусским и к младшим братьям-славянам относился даже не свысока, а просто наплевательски. Между прочим, ничего удивительного в этом нет, называл же прусский император Фридрих нашу Екатерину Великую «более русской, чем сами русские». Так что прецедент имел место быть в истории… Между прочим, Бергер «страдал» тем же великорусским шовинизмом, поэтому они с «железным Генрихом» так легко и находили общий язык.
– Да, так вот, – продолжил капитан. – В отличие от моей дочки, эти ребята сразу стали играть по правилам. Приходят в какое-нибудь ООО «Воин», или в «Канц-опт», или, к примеру, «Фортуна-тревел», или к частному предпринимателю… Короче, промышляли они этим делом без малого год, как я себе представляю, а потом забрели в ООО «Полиграфсервис». Обосновался этот самый сервис в одной квартирке на улице Бекетова, а перепланировали ее, сам понимаешь, без разрешения. Однако директриса этого самого ООО уже подала документы в Горжилинспекцию, чтобы разрешение ей дали. Просто малость не утерпела, поспешила. Симанычев начал грозить штрафом, а она ему и говорит, что дело практически решено. Ему бы отступить, дураку, а он зарвался. Видать, деньги нужны были. И начал врать: ваши-де документы не приняты к рассмотрению, вам без меня не обойтись. Так что вынь да положь три тысячи.
– Фу, – пробормотал Бергер. – Стоит ли мараться из-за такой мелочи?
– Курочка по зернышку клюет, – рассудительно сказал «железный Генрих». – И запросы у всех разные. Ну вот… эта барышня говорит: сейчас не могу, давайте завтра или послезавтра. А дело было утром в пятницу. Договорились встретиться в понедельник, но, как только Симанычев за порог, барышня мигом в отдел борьбы с экономическими преступлениями. Они ей дали меченые деньги, намылились ехать на Бекетовку, в «Полиграфсервис», а утром ба-бах, всех как громом по голове: Симанычев-то погиб…
– Да нет, вряд ли, – осторожно возразил Бергер. – Откуда бы он мог узнать, что готовится подстава?
– Но ведь я откуда-то узнал? – снова прищурился «железный Генрих».
– Это правда, – покладисто кивнул Бергер. – А откуда вы узнали?
– Дело нехитрое, – хохотнул капитан. – Барышня эта из «Полиграфсервиса» – ее Оля Рыжкова зовут, – она моей дочке подружка. Со школы дружат. Прибежала к нам в пятницу, вся в слезах, расстроенная – сил нет. Она вроде моей дочери – такая же, в справедливость и порядочность верит. Ну, я ей и дал совет бывалого морского волка.
Да, эта мизансцена просто-таки настоятельно требовала прищура, и «железный Генрих» сделал все, что мог.
– То есть это вы ей посоветовали пойти в милицию! – догадался Бергер.
– А кто ж! – кивнул «железный Генрих». – Однозначно я.
– Но все же, кто мог предупредить Симанычева? Одно из трех: или вы, или кто-то из милиции, или сама Рыжкова. Но, по-моему, все три варианта исключены, так?
Теперь «железный Генрих» не прищурился, а нахмурился. То есть задумался.
Как ни жаль было Бергеру разбивать светлые иллюзии этого идеалиста насчет защиты чести и достоинства, но деваться некуда.
– Кроме того, – сказал он, – если Симанычев был предупрежден, он мог просто не брать деньги у Рыжковой. Я не я и бородавка не моя, как Том Сойер говорил. Сделал бы вид, что у них никакого договора не было. Это ведь проще простого! Еще бы и скандал устроил для правдоподобия: вы меня оскорбляете, я не взяточник. То да се в этом роде. И жив остался бы, и всех с носом оставил. Логично?
– Логично, – после секундного раздумья согласился «железный Генрих». – И что ты этим хочешь сказать? Типа, в самом деле «трагическая случайность» произошла и все такое, как в том некрологе написано? – Он кивнул в сторону траурного плаката.
– Думаю, да, – ответил Бергер, нарочно говоря так уклончиво. Он знал приметливость и въедливость «железного Генриха». Почует, что собеседник что-то знает, – и не отпустит. Хочешь не хочешь, а все ему выложишь. Вот бы кому допросы снимать. Хватка у него правда что железная.
– Может быть, может быть… – протянул капитан. – Значит, все же умер как подлец. Жалко. Зря Оленька нервы мотала, в милицию бегала. А уж волновалась как! Одышка началась!
– От волнения одышка? – поразился Бергер. – Она что, больна?
– Да какая больная, просто толстушка, ну и задыхается чуть что.
– Толстушка? – насторожился Бергер. – А рост?
– Высокий рост, – не без удивления ответил «железный Генрих». – Тебе-то какая разница? Посвататься собрался? Напрасно, она замужем. Муж сейчас в командировке, поэтому она к нам за советом прибежала. И так плохо, ты знаешь, ей стало, что пришлось аж «Скорую» вызвать. Сделали укольчик, а потом мы ее домой, конечно, уже не отпустили. Переночевала у нас, а утром мы все втроем, она, я и дочка, пошли в милицию.
– Понятно… – рассеянно кивнул Бергер.
Возникшая было в мозгу картина того, как высокая толстушка Рыжкова расправляется со взяточником и вымогателем Симанычевым в парке Кулибина, исчезла. Во-первых, Рыжкова находилась под присмотром «железного Генриха», а мимо него и муха не пролетит. Во-вторых, за каким чертом ей предупреждать Симанычева о начале военных действий?!
Кстати, насчет одышки… Интересная мысль. Может, у Симанычева была астма и что-то спровоцировало ее приступ? Но у него не оказалось с собой спасительного баллончика, вот и задохнулся.
Вряд ли, тут же сам себе возразил Бергер. При астме не возникает такой отек Квинке [2], какой он наблюдал на лице Симанычева. Это типичная реакция аллергика.
– Генрих Францевич, а у вас есть «СПИД-Изюминка»? – подбежала к киоску какая-то «барышня» в чисто символической юбочке. «Железный Генрих» просиял и начал доставать газету.
Пользуясь этим, Бергер быстро простился и пошел в свой кабинет, размышляя над придурью некоторых людей. Причем подавляющего большинства. Понятно, что название газеты «Speed-Изюминка» не содержит ничего неприличного, ибо Speed – это скорость по-английски. Но звучит-то как?! СПИД-изюминка… Какая, к черту, в СПИДе изюминка может быть?!
Интересно, задумывался над этим кто-нибудь, кроме Бергера, или нет? А еще интересно, раскопает ли следователь, который будет вести дело об убийстве Симанычева, информацию о том, что он был взяточником, а значит, очень многие имели на него большой и острый зуб? И все-таки… все-таки, открыта была барсетка Симанычева, когда ее нашел Финт, или нет? И если открыта, не выпало ли из нее что-нибудь важное для следствия? И догадались ли эти веселенькие ухари, которые изображали из себя опергруппу, осмотреть газоны?
Размышляя так, Бергер поднялся на третий этаж, дошел до двери с табличкой «Городское бюро юридической поддержки», взялся за ручку – и вдруг повернулся, сбежал вниз, проскочил мимо удивленного Генриха, с крыльца махнул такси и помчался в парк Кулибина. Битый час он таскался по раскисшим газонам, цеплял на туфли комья грязи, перепачкал брюки, но не нашел ровно ничего, что затронуло бы его внимание. Выходило: а) оперативники обшарили газоны и нашли что-то важное, но Бергеру не оставили, а забрали с собой; б) обшарили газоны, но ничего важного там не было; в) про газоны они забыли, но там все равно ничего важного не имелось; г) газоны не обшарили, важное было, но или оказалось унесенным ветром, либо его подобрал случайный прохожий; д) барсетка была изначально закрыта, поэтому выпасть из нее ничего не могло, а значит, и искать на газонах ничего не стоило ни опергруппе, ни Бергеру.
Ломая голову, который из этих пяти пунктов выбрать, Бергер вернулся на работу, еще больше изумив «железного Генриха». Но, по счастью, у киоска стояли покупатели, и допроса с пристрастием продавец Бергеру не учинил.
