Артем Гаямов
Журнал «Рассказы». Ужастики для взрослых
– Давай еще по разу и кончаем ее. У крыс сегодня будет богатый ужин, – хихикнула грузная тень, прислоняя к кухонной стенке мерцающую серебристую фигуру, словно сделанную из одних косточек.
– Ага. Только перья повыдергаю. Хозяин трясется над каждым клочком серебра.
Пес задрожал. Образ прекрасной девушки-птицы с блестящим оперением вспыхнул в памяти, вызывая давно похороненные чувства. Но Кавалли! Они же легко могут переломать кости и ему. Какие тяжелые у них ботинки! Нет, с ними опасно связываться. Здесь нет Хозяина, который мог бы за него заступиться.
Он тихонько попятился, пока ублюдки его не заметили, но тут раздался еле слышный стон:
– Пожалуйста, не надо…
И когда Кавалли, путаясь в спущенных штанах, потянул девушку на себя, пес прыгнул.
Они кричали. О, как они кричали, когда когти прошивали кожу и разделывали клоунские туши, как свиные. С хрустом ломались суставы, гнилыми нитями рвались сухожилия…
Фитч сложил отдельными кучками конечности, тела и головы – кое-что можно будет прикопать на черный день. А потом поднял заднюю ногу и презрительно помочился на тех, кого еще недавно панически боялся.
Вот так. И никакая игла не соберет их заново.
Айрони забилась под фургон и наблюдала за ним издалека, но, когда Фитч закончил и сел в стороне, верно расценила это как приглашение выйти.
Выбралась из своего убежища, натянула платье, стараясь не смотреть в сторону кровавого натюрморта.
– Ох, Малыш…
Вот и все, что она сказала. А потом заплакала. Фитч тыкался носом в голые ноги под разорванным подолом и тихонько скулил.
Когда взошло солнце, пес поднял голову и втянул носом воздух. Где-то на полпути к столице уже мчится северный экспресс. Хозяин скоро проснется. Работы предстоит немало – цирку нужны клоуны. И новая певунья.
Николай Романов. Божьи гонцы
Моя бабушка говорила, что птицы – ангелы. Божьи гонцы. Никто не знает, о чем они хотят сообщить и какую весточку приносят. Если птицы прилетели на порог, говорила она, это и есть весточка. Понимай так, как совесть подскажет.
Бабушка жила в небольшом доме на Дражинке, окруженном десятками таких же неказистых строений с обвалившейся штукатуркой и самодельными пристройками, и каждое утро выходила во дворик кормить голубей. Специально для них покупала хлеб и зерно. Собирала крошки со стола, сушила какую-то зелень. Она вообще любила животных. Подбирала истерзанных кошек, подкармливала крысу, которая каждый год приходила зимовать под полом, и даже оставляла на веранде ложечку варенья для муравьев. Она любила животных. А птиц – особенно. Кто-то из соседей относился к этому спокойно, кто-то приходил в бешенство, когда пестрая стая устраивала в нашем дворе шумный пир. Некоторые ругались, грозили подсыпать в крошки отраву или битое стекло. Но бабушка продолжала кормить птиц, и голуби прилетали. Улыбалась и сыпала зерна полными горстями. Божьи гонцы… Удивительно, но они даже не загаживали двор. С тех пор как мы перебрались на материк, других близких у бабушки не осталось.
Она умерла зимой. Соседи сказали, что в те дни были сильные ураганы, и ветер выбил стекла на веранде. Голуби залетели в комнату и сидели в изголовье кровати, пока бабушку не увезли.
Думаю, это был не ветер.
Мы продали бабушкину квартиру и больше в Ялту не приезжали. В столице больше возможностей, проще с работой. И ребенка воспитывать проще.
У нашей Аленки была сильная аллергия на животных. Кошки, хомячки, мыши – и моментальный отек Квинке. Пару раз вызвали дочери скорую, приходилось сторониться даже одноклассников – владельцев пушистых питомцев.
Но она просила зверюшку: все детские книжки и мультики пестрят живностью. Каждый ребенок убежден, что звери – верные друзья, даже если и любит на ужин жареную курочку. Аленка долго уговаривала нас с Машей и каждый вечер, получив очередной аргументированный отказ, демонстративно ложилась спать с набухшими от слез щеками. Я был против любой фауны в доме, но жена считала, что для ребенка это важно. Пришло время сдаться и искать альтернативу.
Мы перебрали простейшие варианты – лысого кота, рыбок, улиток… Но все было не то. Бесшерстные животные не гарантировали отсутствие аллергической реакции, а рисковать здоровьем ребенка и проверять не возникало желания. Черепашка не прижилась, рыбки выглядели уныло. И тогда Маша предложила завести птиц. Помнишь, сказала она, как вместе с твоей бабушкой ходили кормить голубей?
Аллерголог посмотрел наши анализы и против птиц возражать не стал.
– Только не канарейка, – поставил я единственное условие.
– У меня в детстве был попугай! – сказала Маша. – Это отличный вариант. Научим его говорить. И на плече сидеть, как у пиратов!
Я пролистал десяток форумов, все выглядело белее-менее симпатично. Сетевые специалисты сообщали, что попугаи мало мусорят, шума тоже немного. Неприхотливые.
В магазин отправились всей семьей. Продавец подробно рассказал о разных мелочах, порекомендовал клетку, корм и полезные добавки. И мы почти выбрали из дюжины метавшихся по вольеру разноцветных попугаев одного шустрого малыша, когда заметили эту парочку.
Они сидели рядом и выглядели спокойнее собратьев. Два попугайчика – одинаковые, как гладкие тепличные огурцы, – не суетились и вальяжно чистили друг другу перышки. Аленка сказала, что они братики, и это было очень мило. Судьба, вероятно, готовила им разлуку, и мы решили, что этому не бывать.
Продавец предупредил: если возьмем двоих, то они, скорее всего, не научатся разговаривать и меньше привяжутся к владельцам. Устроятся сами по себе и не будут обращать на людей внимания. Галдеть будут много, но скучать – мало. Проживут, по птичьим меркам, дольше и, наверное, счастливее. Тем более что это два мальчика. С самочками сложнее. Аленка тут же влюбилась в них. Взяли обоих.
Нас стало пятеро. Мы с Машей, Аленка и два зеленых попугая.
В первые дни они казались абсолютно одинаковыми – зеленые комочки с желтыми головками. Но через пару недель выглядели такими разными, что сложно было спутать. Один был гладенький, чистый и заметно больше. Ярко-зеленый – кислотный, как светящаяся палочка для рейва. Который поменьше – скорее болотного оттенка, вечно взъерошенный и помятый.
У них и характеры отличались. Большой был рассудительный и серьезный, если к птицам подобные характеристики вообще применимы. Внимательно ходил, что-то высматривал, вдумчиво ел – чисто мой батя после сорока.
Малой же постоянно орал, суетился, шугался резких звуков и лез куда не положено. Частенько требовал от братца, чтобы покормил. Устраивал такую забавную вечернюю процедуру: подбирался к большому и тыкался в него клювом. Тот начинал потешно крутить головкой, что-то отрыгивал и перекладывал в клюв приставучего лентяя. Меня, кстати, сильно интересовало – что и как он отрыгивает? Откуда берет? Ну, зоб там у них или еще что. Даже желтый листочек с пометкой повесил на холодильник, чтобы глянуть при случае в сети, но интернет всегда подбрасывал вопросы поважнее.
Так и назвали – Большой и Малой. Первого дружно хвалили за аккуратность и достоинство. Второго ласково журили за разгильдяйство.
Вопреки обещаниям специалистов, шума оказалось много. Боже, как они галдели… Даже не знаю, как назвать этот звук. Орали, хоть уши затыкай.
Эти маленькие зеленые демоны и крякали, и гавкали, и взвизгивали, и трещали. Да, возможно, у орнитологов есть для всей этой какофонии красивые специальные названия. Трели, пение, воркование. Но наши товарищи не признавали зоологические правила и выдавали такие шумовые эффекты, что приходилось позорно бежать из комнаты. Маша и Аленка смеялись и говорили, что они только на меня так реагируют. Повезло, значит. Мы, конечно, привыкли, а насчет соседей – сильно сомневаюсь.
Спали попугайчики в клетке, куда добровольно забирались на ночь. А весь день проводили в комнате. Грызли обои и крошили в труху пластиковые жалюзи. Маша натянула под потолком толстенные канаты, а в углах гостиной закрепила ветки и коряги, чтобы птичкам было хорошо и уютно. Попугаям, полагаю, стало уютно, но в результате мы сами оказались в вольере.
Обязанности по уходу строго распределились.
Я подсыпал зерна в кормушки, менял воду и в целом отвечал за питание.
Аленка взялась за самую грязную работу – чистила клетку и жердочки. Убирала мусор, подкладывала каждый день новую бумагу и протирала подоконники. Похвальное рвение для ребенка. Она не пропустила ни одного дня, даже когда провалялась половину осени с вирусом.
Маша, как и подобает хозяйке дома, следила за распорядком дня. Вечером накрывала клетку большим махровым полотенцем, оставляя одну сторону открытой, чтобы птицы не задохнулись. А утром, соответственно, выпускала их на прогулку по квартире.
Эту нехитрую схему повесили на стене.
«Папа – наполняет кормушки и меняет воду».
«Алена – чистит жердочки и убирает мусор».
«Мама – выпускает утром и укладывает спать».
Важно, чтобы в жизни был порядок. Основа. Стержень, за который можно и нужно держаться, чтобы мир не покатится к чертям. А он обязательно рано или поздно покатится, так все устроено. И тогда от пропасти удержит единственное, что сумел сохранить. Пусть это даже всего лишь банальное распределение обязанностей… Впрочем, кого я обманываю?
С кладбища я вернулся поздно.
Засиделся на холодной деревянной скамейке. Бутылка никак не хотела заканчиваться. Безвкусное и бесполезное пойло словно застревало в горлышке, отказываясь приближаться к моим растрескавшимся губам. Хотел выбросить по дороге, но так и принес домой.
Оставил злосчастный пузырь на полке у зеркала и чуть не грохнулся, стягивая испачканные землей ботинки. Безразлично отметил, что опять промок. Чертова слякоть.
Прошел в темную гостиную и щелкнул выключателем.
Важно, чтобы в жизни был порядок.
«Папа – наполняет кормушки и меняет воду».
Я вынул из клетки кормушки и поилки. Толкаясь со стенами, добрел до кухни и высыпал содержимое в раковину. Кое-как промыл под ледяной струей пластиковые коробочки, протер салфеткой и, наполнив, вернул в клетку.
«Алена – чистит жердочки и убирает мусор».
Вытащил жердочки и снова с боем добрался до кухни. Почистил щеткой и насухо вытер. Вытряхнул шелуху из поддона и заменил грязный газетный лист.
«Мама – выпускает утром и укладывает спать».
Поискал попугаев. Они сидели, нахохлившись, на гардинном карнизе и жмурились, все еще привыкая к свету.
– Пора спать, – позвал и не услышал собственный голос.
Птицы зашевелились, сгоняя дрему. Первым сорвался Большой. Услышав знакомое приглашение, спикировал по дуге в клетку и занялся кубиком свежей морковки. Малой помедлил, недовольно заверещал и последовал его примеру.
– Вот так, – сказал я и закрыл дверцу. – Порядок.
Стакан горячего чая не помешает. И много сахара – надо собраться с мыслями, сосредоточиться.
На днях была годовщина.
Прошел год после их смерти. Год пустоты. Год я жил бок о бок с бестелесным врагом – неописуемой и неосязаемой сущностью – пустотой в собственном доме. Там, где раньше ходила моя теплая и нежная половина; там, где бегал и смеялся наш светлый и радостный кусочек, – теперь пустота. Словно прозрачная равнодушная медуза, она заполнила дом. Расползлась душным капюшоном по гостиной и спальне. Залезла щупальцами в шкафы и улеглась на столах, проникла в книги и вентиляционные шахты. Свисала из крана в ванной, пряталась в постельном белье. Пустота стала домом, была везде – снаружи и внутри меня. Прошел год. Или два? Десять?
Поймал себя на мысли, что стою перед клеткой и, не отрываясь, смотрю, как попугаи с треском молотят крохотные зернышки. Тихонько чирикают и изредка отпрыгивают от кормушки, чтобы погрызть палочку минеральной добавки. Других близких у меня не осталось.
Что я хотел? Чай?
Да, завтра на работу.
Работа и попугаи хоть как-то возвращали к реальности. Вытаскивали из бессмысленного самокопания. Хотя после вчерашней ночи задорная суета птиц выглядела совсем иначе…
Вчера была странная ночь.
Странная ночь и странные сны. Сны, которые пообещали вернуться. Из-за них я не спешил сегодня домой.
Сны пообещали вернуться.
Смешно, ей-богу. Работа – вот что важно. Горячий чай и выспаться. Хоть пару часов. И много сахара, чтобы сосредоточиться.
Почему нужно сосредоточиться?
Потому что сны обещали вернуться.
«Мама – выпускает утром и укладывает спать». Я накинул на клетку махровое полотенце, выключил свет.
– Пора спать.
И пошел на кухню.
Поставил чайник. Насыпал сахарницу до краев, с горкой. Если они вернутся, ночь будет трудной.
Я мог быть с семьей в тот вечер. Пустяк – пойти вместе на дурацкое представление и изменить черное настоящее. Выбрать на развилке правильную дорогу и оказаться сейчас совсем в другом месте. Увы, на перекрестках прошлого не установлены указатели. Не пошел и потерял семью. Говорят, мы все когда-нибудь снова встретимся с теми, кого любим. Там, в лучшем мире. Хотел бы в это верить. Зачем обещать подобное, если не сможете доказать?
Убийцу не нашли. Уличные камеры выхватили из темноты немногое: размытый угловатый силуэт, избивающий жертв железной трубой. Он подобрал сумочку, которой Маша пыталась защититься, и растворился среди домов. Окровавленная труба осталась лежать рядом с детским новогодним подарком – пластиковой коробкой с конфетами.
Я мог быть с ними в тот вечер. Мог защитить.
Сахарница опустела наполовину. Выпитое на кладбище добралось наконец до моего мозга и наполнило кухню тенями.
Так же было и вчера. Тени и сны, которые пообещали вернуться. Сны? Опять пытаюсь себя обмануть. Это были не сны. Сны не бывают такими живыми.
В темном коридоре, ведущем в гостиную, сгустился сумрак. Закрытая дверь едва виднелась. Как и вчера.
В то же самое время.
Дверь дрогнула и медленно открылась.
Я сжал пустой, еще теплый стакан до боли в запястьях.
Тяжелая громоздкая фигура шагнула из гостиной в коридор. Пригнулась, чтобы не задеть абажур, и, пошатываясь, двинулась в мою сторону. Крупная голова без шеи переходила в узкие плечи. Судя по слабо заметному контуру, у фигуры не было рук.
Каждый шаг по линолеуму сопровождало угрюмое бряканье, словно кто-то встряхивал здоровенные мясницкие ножи в картонной коробке.
Следом за первой фигурой показалась вторая – чуть меньше.
Два огромных зеленых попугая прошли в кухню.
Ярко-зеленый широко расставил узловатые лапы и нелепо уселся на табурет справа от меня. Второй – скорее болотного оттенка – зашел за спину.
Руки ходили ходуном. Я уставился на стакан. Поднять глаза казалось невыполнимой задачей.
Это не сон. Это безумие. Реальное, как и я сам.
Даже когда они не двигались, отливающие золотом перья вкрадчиво шелестели.
– Продолжим?
Голос первого походил на человеческий. Глухой, лишенный интонаций и какой-то сдавленный, словно рот говорящего был набит мокрыми тряпками. Про тряпки я подумал еще вчера, во время такого же абсурдного, невозможного разговора.
– Вы расслышали мой вопрос?
– Вопрос?
– Вы помните, на чем мы вчера остановились?
Черт, черт. Я разговариваю с двухметровым попугаем. Почему его вопросы выглядят так же естественно, как предложение взять пакет на кассе супермаркета?
– Да… Да, помню. – Я посмотрел в круглый черный глаз. Голова птицы была направлена в сторону, второй глаз скрывался за перламутровым клювом, похожим на внушительную раковину моллюска.
– Отлично. – Попугай что-то пожевал. – Сможете в общих чертах повторить? Некоторые моменты выглядят… хм… Недостаточно ясно.
– Какие моменты?
Попугай прекратил жевать и наклонился ближе. Я почувствовал сладковатый аромат меда и ванили.
– Соберитесь. Смерть вашей семьи. Вы были вчера несколько дезориентированы. Взбудоражены. Разговор сложно складывался, мы это учли. Вижу, и вы сегодня выглядите лучше. Можете сами все рассказать, а потом ответить на вопросы.
Как он это произносит?! Не вижу ни губ, ни движения языка. Зеленое чудовище просто приоткрывает клюв, причем не всегда одновременно со словами. Невероятно.
– Или, если хотите, можем сразу начать с вопросов.
– Маша и Алена… – В горле першило от сладкого. – Их убили. К чему это? Кто вы?
– Не отвлекайтесь.
– Убили в прошлом году, зимой. После новогоднего представления. Они пошли на елку. Это спектакль такой, праздник, – зачем-то добавил я.
Темно-зеленый засопел над моим плечом и нетерпеливо зацокал когтями по полу.
– Они возвращались домой, – уточнил сидящий на стуле. – И подверглись нападению неизвестного. Нападению с целью ограбления. Так?
– Не знаю, какие у него были цели.
– Как их убили?
– Железной трубой. Подбежал сзади, ударил Машу по голове. Дважды. Она упала на колени. Потом ударил… Аленку. Она тоже упала. Маша закрыла ее, и неизвестный ударил еще раз.
– Снова по голове?
– Там не было видно. С камеры запись, размыто…
– Вы смотрели эту запись?
– Зачем это все? Что сейчас происходит?! Это сон, бред? К чему вопросы? Я сошел с ума?
– Не отвлекайтесь, отвечайте. Мы очень хорошо продвигаемся.
– Куда продвигаетесь?!
– Где вы были в этот вечер?
Я глубоко вздохнул. Надо вернуть хладнокровие. Вчера же это все в конце концов закончилось. Значит, закончится и сегодня. Я выдержу. Отвечу. Пусть получат желаемое и проваливают.
– Уже говорил. Дома был. Здесь. В этой квартире.
– Хорошо себя чувствуете?
– Что?
– Нет, ничего. Итак, вы отпустили жену с ребенком на новогоднее представление поздно вечером в другой конец города. Почему не встретили? Не пошли вместе?
– Не встретил… Мы собирались пойти втроем. Маша взяла три билета.
– Но вы не пошли. – Круглый глаз прожигал насквозь. Черные крылья с желтоватым узором вздрогнули и растопырились, будто птице стало жарко. – Это было как-то связано с вашей работой?
– С работой? Нет. Просто остался дома.
– А где вы работаете? Кем?
– Гипермаркет на кольце. Отдел закупок. Мониторю поставщиков.
Попугаи молчали.
– Что?! – Я снова взорвался и со всей мочи влупил ладонями по столу. Испуганный стакан спрыгнул на пол и брызнул по щиколоткам сотней раскаленных осколков. Следом посыпался сахар. – Какого хера?! Я уже рассказывал! И следователю, и сотрудникам, и как там этих… Все рассказал, подписал! Да, неважно себя чувствовал и остался дома! Маша должна была взять такси от театра и сразу ехать домой! Одному богу известно, зачем они пошли на это проклятую автобусную остановку!
Адреналин схлынул так же внезапно, как и накатил. Запал иссяк, колени дрожали. Я опустился на стул и спиной почувствовал тяжелое дыхание.
– Слышь, истеричка! – Голос темного попугая был гораздо выше. – Еще раз психанешь, я тебе лицо отгрызу. Прожую и натяну обратно. И это не метафора, пес.
– Продолжим, – сказал первый.
Дыхание за спиной обжигало, как советский фен для волос.
– Вы рассказали, да. И подписали, тоже да. И про самочувствие, и про такси. – Попугай выдержал паузу. – Но вы не говорили про три билета.
– Откуда вы… Что… И что? Какое это имеет значение?
– Успокойтесь. Скажите, вы употребляли сегодня алкоголь?
– Алкоголь? Нет. Да, на кладбище. Годовщина…
– Понятно. Вы утверждаете, что в тот вечер были дома. Можете вспомнить – чем занимались?
– Нет. Просто был. Лежал. Пил…
– Алкоголь?
– Нет! Таблетки от живота!
– Какие таблетки, помните?
– Нет!
– Спокойнее, спокойнее. Кто-то сможет подтвердить, что вы были дома? Что не поехали встречать семью?
– Не понимаю…
– Возможно, даже встретили их? Нет? С трубой.
Я сорвался с места, запустил налитый яростью кулак прямо в перламутровый клюв-ракушку. До цели он не долетел. Ошеломительной силы удар обрушился на мою спину. Легкие внезапно схлопнулись, как проколотый воздушный шарик, свернулись в точку и потянули меня следом. Перед глазами полыхнуло искристым серебром, и мир исчез.
Пробуждение было не из приятных.
Позвоночник ныл, словно по нему хлестанул электрический разряд. Локти и грудь кровоточили порезами. Видимо, я упал в самую гущу осколков.
Серое небо за окном было омерзительно.
Я вышел из душа, когда зазвонил телефон. Черт, работа. Я уже должен быть на месте.
– Привет, Азиз. Нет, извини, сегодня без меня. Хреново, температура.
Голос на другом конце слегка потрескивал. Азиз – славный парень. С возвратами работает, столы рядом. Ясно, мое отсутствие прикрыть не удалось, начальство в курсе.
– Что ж ты так, дорогой? – душевно забеспокоился он. – Нельзя запускать себя. Болеть нехорошо. Кому ты тут, больной, нужен? Врача вызвал?
– Обойдусь без врача. Передай Альбине – беру отгул. У меня один день с новогодних оставался.
– Она уже нервничает. А за вчера что писать?
Вчера? А что было вчера? Я поехал на кладбище после работы… Или вместо работы?
– Азиз, друг… Передай, что выйду позже, в свой выходной. На складе помогу навести порядок. Или лучше…
– Что у тебя приключилось? – ворвался в разговор голос Альбины.
Альбина – начальник. Если я не выхожу второй день, это и ее головная боль тоже.
– Привет! Рад слышать. Да вот, неполадки. Кондиции утрачены, органолептика не соответствует.
– Не смешно. Сообщить вовремя – не твой случай? Почему вчера не был на связи? Живой хоть?
– Живой.
– Тогда что? Забухал?
– Да, пожалуй… Забухал, да. Сегодня еще денек попью, завтра буду как штык.
– Ты что, издеваешься? Это еще зам про твои выходки не знает!
– Прости, солнце, прости. У меня… годовщина.
Альбина осеклась.
– Дня хватит? – спросила она после паузы.
– Вполне. Душ, сон, витамины и сало с чесночком. Буду, не переживай.
В трубке послышался стук каблуков по кафелю. Похоже, она вышла из кабинета.
– Волнуюсь за тебя. – Ее голос прозвучал совсем тихо.
Что ответить?
– Пустяки, – сказал бодрее, чем следовало. – Самое страшное уже было. Точнее, самое страшное уже есть. Не переживай, просто меня малость повело. Не так сильно, как раньше. Выплыву.
– Береги себя. Если что – звони в любое время.
И тут же вернулись командные нотки:
– Прими к сведению: Азиз сегодня будет здесь ночевать! Пока твои заявки не разгребет, домой не отправится.
Прости, Азиз.
Я отключил телефон. Не звоните мне.
Перед махровым полотенцем постоял пару минут. В клетке слышались легкие трели и звонкое мурлыканье. Щелкали зерна и вздрагивали жердочки – попугаи завтракали. Изредка раздавалось требовательное чириканье – птицы жаждали свободы и пространства.
Я снял полотенце. Большой застыл возле запертой дверцы и строго уставился на меня. Малой суетился и прыгал со стенки на стенку, отрывисто взвизгивая.
Клетка была закрыта. Никаких щелей. Птицы не могут выбраться.
Птицы не могут ночью превращаться в говорящих монстров.
Серое небо. Сейчас, вообще, утро или вечер? Утро. Важно, чтобы в жизни был порядок.
Кому он нужен, этот порядок?
Я взял клетку с комода и осторожно отнес на подоконник. Помедлил. Потом открыл маленькую металлическую дверцу и распахнул перед ней окно.
– Проваливайте!
Холодный зимний воздух быстро заполнил комнату. Птицы напряженно замерли на жердочках.
– Хватит. Конец истории. Вот она – свобода. Проваливайте и выживайте.
Попугаи не шелохнулись. Малой подсел к Большому и прижался взъерошенным боком к братцу.
Понимаю, я бы тоже не пошел.
– Дело ваше. – Закрыл окно и вернул клетку на место.
«Папа – наполняет кормушки и меняет воду». Я вынул из клетки кормушки и поменял содержимое.
День прошел бестолково и скомканно. Зачем-то перебрал коробки со старыми фотографиями. Планировал выкинуть половину и разложил сотню снимков по кучкам, но потом снова запихнул в пакеты и закинул на антресоль.
Достал новый стакан и влил в себя тысячи литров сладкого чая. Хорошо, что в закромах обнаружилась упаковка рафинада. Сахар пьянил похлеще вина, и к вечеру меня прилично подташнивало. Еще и спина болела – не разогнуться. Надеюсь, там ничего не треснуло. Ранки от порезов быстро затянулись, при беглом осмотре обнаружил лишь крохотные шрамы – розовые полумесяцы.
Очередная вечерняя встреча была неизбежна. Наполнил сахарницу сладкими кубиками, поставил чайник.
Зачем я это делаю?
Понятия не имею. Они задают странные вопросы. Вопросы, которые приводят в бешенство. Наш разговор лишен смысла, но я хочу следовать за его странной логикой. Это дорога погибели, знаю, но она притягательна. Возможно, именно ее я так давно ищу.
Они появились точно так же, как и вчера.
Медленно вышли из темного коридора. Я на всякий случай сел спиной к стене, и теперь огромные птицы были прямо предо мной. Ярко-зеленый снова уселся на табурет – гротескное подобие безрукого человека. Тот, что потемнее, отошел к холодильнику и по-хозяйски оперся на него, едва не свалив микроволновку.
Сегодня я отважился рассмотреть ночных гостей. Существа во многом походили на попугаев. Характерная форма, такой же окрас – зеленые животы, черные крылья и желтые головы. Но кое-что сильно отличалось. Перья снова шелестели – мелкая судорога сотрясала их тела. Создавалось впечатление, что яркие перья, осанка, плавные линии и прочие атрибуты волнистого попугая – наспех скроенная маскировка. Что под этой цветастой оболочкой находится нечто иное. Подвижное, сжавшееся в комок. Оно стремилось сохранить безобидный внешний вид, и непосильное напряжение позволяло контролировать форму – не брызнуть в наш мир своим естеством, не выпростать гораздо большее, чем может вместить пернатая оболочка. Оно держится там, внутри. Пока держится.
– Продолжим? – Голос первого походил на человеческий. Глухой, лишенный интонаций и какой-то сдавленный, словно рот говорящего был набит мокрыми тряпками.
– Что вам надо?
– Наша беседа вчера была прервана. Полагаю, вы сожалеете не меньше нашего и понимаете, что подобные задержки отдаляют ее завершение?
– Что отдаляют?
– Не отвлекайтесь. Вы рассказывали, что в тот вечер приняли таблетки от болей в животе и остались дома. Название таблеток вспомнить не можете. Все так?
– Да.
Я неспешно выпил полстакана горячего чая. Главное – не заводиться.
Ярко-зеленый понизил голос. Казалось, что в нем зазвучало сопереживание.
– Хочу, чтобы вы понимали – нам не безразлична ваша потеря. Поэтому мы и занимаемся этим делом. И если вы страдаете так же, как и мы, то исход близок и принесет облегчение. Но если морочите нам голову и ваша роль в этой истории иная, то ситуация печальнее.
– Вы меня подозреваете? Намекаете, что это сделал я?
– Речь не идет о подозрениях. Скорее, устраняем неудобную версию. В первую очередь – неудобную для вас.
– Я был дома! Здесь.
– Вы упорно не хотите говорить правду. Зачем ухудшать свое положение?
– Ничего не ухудшаю и говорю правду – я был здесь.
– Кто-то может это подтвердить?
Лоб тяжелел, словно чудовищные насосы закачивали в мозг кубометры кипятка. Воздух кухни густел, предметы покрывались розовой пленкой. Стакан оказался пуст. Я выхватил из сахарницы несколько кубиков и запихнул в сухой рот. Царапая небо в кровь, быстро разгрыз и проглотил.
Что он спросил? А, про плохое положение…
– Я ничего не ухудшаю и говорю правду.
– Что ж, вы не оставляете нам выбора.
Темный попугай метнулся так стремительно, что я не успел отстраниться. Он взмахнул черными крыльями, обнажая серый пушок на боках. Я невольно закрылся от этого жуткого нависшего над головой покрывала, ощутив, как острый клюв вцепился в ладонь.
Раздался звонкий щелчок, будто сломался карандаш.
Несколько теплых пальцев упали на мои колени.
Боль резанула спустя мгновение, я дернул изуродованную кисть к груди и до крови прокусил губу. По кухне разнесся плаксивый скулеж, стократно отраженный от кафеля. Приторная масса наполнила рот.
Омерзительная голова приблизилась вплотную.
– В следующий раз это будут твои ребра, – проскрипела птица и медленно вернулась к холодильнику. Клюв был измазан красным.
– Продолжим, если позволите, – прочистил горло ярко-зеленый. – Кто-то может подтвердить факт вашего присутствия дома?
– Кто-то… подтвердить? – Слюна густой тяжелой каплей выскользнула изо рта и дотянулось до окровавленной руки. Темный ручеек перебежал на бедро, впитываясь в ткань брюк. Кисть пылала. Здоровой рукой я кое-как пережал запястье, чтобы уменьшить кровопотерю.
– Есть такой человек?
– Да… – Ответ дался легко. – Меня не было на этой проклятой остановке… Я остался дома. И есть человек, который может это подтвердить.
– Отлично!
Готов поклясться, попугай выглядел довольным.
– Могу позвонить ему… Я был здесь и могу доказать это. Если докажу, оставите меня в покое? Могу позвонить ему. Если он все подтвердит… Точнее… Если она все подтвердит, вы уйдете?
– Думаю, да.
– У меня есть пятнадцать минут?
– Не больше.
Я с трудом оторвался от стула и дошел до ванной. Птицы остались на кухне.
Выскочить на лестницу? Бежать? Что толку…
Сунул кисть под холодную воду и с трудом сфокусировался на оставшихся трех пальцах. Дело дрянь. Обмотал руку подвернувшейся наволочкой и достал из кармана телефон.
Нажал кнопочку сбоку и подождал положенные пару секунд. Экран замерцал. Мелькнули сообщения мессенджеров, пропущенные звонки. Быстро выхватил необходимый. Раздались гудки.
– Альбина? Это я. Можешь приехать? Да, прямо сейчас. Да, знаю сколько. Да, очень нужно. Нет, ничего. Понял, через десять минут. Жду.
Присел на край ванной и уставился на красную наволочку. И что теперь? Шиза прогрессирует? А дальше? Альбина приедет, увидит, что никаких попугаев нет, и скажет, что я сошел с ума. Неплохой исход. Или приедет и поговорит с ними? Это еще большее безумие. Даже если она не убежит и не упадет в обморок… Что она им скажет? Скажет – да, я был дома? Был вместе с ней и поэтому не поехал на праздник? Что это была внезапная идея – как вспышка! – отказаться в последний момент от семейного похода в театр и через полчаса трахать сочную любовницу на постельном белье, которое теща подарила на юбилей? Мы это расскажем попугаям? Двум огромным попугаям, которые чуть не отхерачили мою руку?
Да, именно это она и расскажет. У нее нет выбора. Пусть только попробует свалить отсюда или соврать. Она так же причастна к их гибели, как и я. Эта сука все расскажет. Докажет, что меня не было на остановке. Что я невиновен в их смерти. Невиновен! Это нелепая случайность. Кошмарная случайность, но не моя вина! Боже, все бы отдал, чтобы вернуть тот вечер.
Невиновен! Они выслушают и уйдут. Оставят меня в покое. Божьи гонцы…
Еще раз промыл руку и сменил наволочку на вафельное полотенце.
Раздался звонок. Быстро она добралась.
Не заглядывая в кухню, я быстро прошел в коридор и открыл дверь.
– Что с рукой?!
– Пустяки. Нет, не пустяки, но это неважно. Давай помогу. А, нет, лучше сама, а то я тебе шубу кровью испачкаю…
– Кровь? – Альбина замерла. – Ужасно выглядишь, что ты с собой сделал?
– Ничего не делал. Долго объяснять. Проходи. Нет, обувь можешь не снимать.
Она оставалась на пороге.
– Я понимаю, это непросто. – На ее лице читалось беспокойство. – Но я не раз предлагала помощь. Да, тогда все так нелепо совпало… Но ты должен выбираться. Возможно, годовщина – это повод взглянуть иначе, принять…
