Вячеслав Хватов
Полведра студёной крови
Глава 4
Долгая дорога учит ценить домашний уют. Нет, я не про любимый свитер и кресло-качалку у камина. Мне уютно там, где можно позволить себе крепкий сон. Бетонная коробка под землёй, с тоннелем для экстренной эвакуации на случай чего, вполне годится. Ах, дом, милый дом!.. Как же я скучаю по тебе, ночуя в сыром лесу на лапнике с вероломной тварью под боком.
– Отвали, – пихнул я жмущегося к ногам Красавчика.
Тот спросонья недовольно рыкнул, но тут же подошёл, понурив голову и встал напротив моего лица.
– Что уставился? Не надо хлопать глазами. Ты слишком уродлив, чтобы быть милым.
Я повернулся на другой бок, но настырное животное, обогнув меня, заняло прежнюю позицию.
– Съебись, а. От тебя воняет хуже, чем от моих сапог.
Красавчик облизнулся и, вывалив язык, задышал мне в лицо.
– Господи. Что тебе надо? Хочешь об этом поговорить? Ладно, давай поговорим. Начнём, пожалуй, с того, как ты весело упиздывал за горизонт, оставив меня в компании Ткача и толпы агрессивных тварей… Нет, слишком мягко. В толпе агрессивных тварей – вот так будет правильно. Есть что сказать в своё оправдание? Э не, – отстранил я фамильярно лезущую мне под нос морду. – Слюнями тут не поможешь.
Красавчик фыркнул и улёгся, положив голову на передние лапы.
– Знаешь, у меня никогда не было друзей.
Скотина участливо приподняла морду и заскулила.
– Ну, таких друзей, о которых в старых книжках пишут. Чтоб и в огонь, и в воду, и себя не щадя… А знаешь почему? Потому что они мне нахуй не нужны. Да, рожа ты слюнявая. И даже если мне прям обосраться как понадобится друг, я выберу его из прямоходящих особей. А от тебя мне требуется безоговорочное подчинение и прикрытие тылов. Короче, если ещё раз так налажаешь… Всё, уйди с ветра, дышать нечем.
Утром Красавчик принёс бобра, положил его у вещмешка и заныкался в кусты, подальше с глаз.
Я развёл костёр и, освежевав тушку, насадил её на вертел. Через несколько минут над поляной разошёлся аромат жареного мяса. Но даже тогда Красавчик не высунул носа, демонстрируя чудеса самообладания.
– Хорош выкобениваться. Обиженный нашёлся. Иди уже. Ну? Да и хер с тобой! Не хочешь – не жри. Мне больше достанется.
Бобёр был жёсткий, слегка пованивал, но в целом – вполне себе ничего. Я быстро умял половину. Оставшееся мясо срезал про запас, а кости бросил в кусты. Скоро оттуда донесся робкий хруст, с каждой секундой всё усиливающийся. Наконец, смирившись с фактом того, что образ угнетаемого страдальца ему не по силам, Красавчик покинул место своего добровольного изгнания и бесцеремонно сунул морду в мешок с оставшейся бобрятиной.
– Да, таким ты мне больше нравишься.
Животное подняло морду от еды и довольно ощерилось.
– Принципы приводят лишь к разочарованиям, дружба – к ссорам, а сидение на холодной земле – к простатиту. – Я встал и отряхнулся. – Ну, есть идеи, где нам теперь искать Ткача? Жри, не отвлекайся. Это был риторический вопрос. Так-так, – развернул я карту. – Что мы имеем? Если Ткача прибьёт к берегу, то к этому. Он продолжает идти на север. Но теперь он ранен. Ранен, измотан и вымочен. Вот наш Ткач выбирается из реки, чуть живой от холода и потери крови. Шатаясь, ковыляет, но очень-очень хочет прилечь, согреться и залатать дырку в плече. Где он может это сделать? – Палец пошёл вверх по реке, минуя немногочисленные деревушки. – Да где угодно, если найдёт там разумные неагрессивные формы жизни. Найдёт, как думаешь? Разумеется. В такой глуши ещё хватает непуганых идиотов. Нужно это исправить.
Первые две повстречавшиеся нам на пути деревни оказались необитаемы, причём очень давно… Скособоченные избы дышали гнилью через пустые окна. Половицы заросли землёй без единого следа. Обычное дело. Мёртвые мегаполисы, словно очаги гангрены, распространяют вокруг себя смерть и запустение. И вовсе не обязательно, чтобы от них исходила реальная угроза. Неизвестность – вот что пугает больше всего. Даже чистые города имеют вокруг себя ареал пустошей. Однажды вымершие, они никогда уже не возрождаются. Это как гроб с мягким дорогим подбоем – там, быть может, и удобно спать, но мало кто предпочтёт его даже подстилке из гнилой соломы.
Уже начало смеркаться, когда мы вышли к небольшой деревушке возле самого берега. Всё то же, что и раньше, – смерть и запустение. Но… с одним отличием.
– Проверь, – кивнул я в сторону избы, возле которой сушилась на стропилах сеть с лохмотьями свежего ила.
Красавчик подошёл ближе и, втянув носом воздух, глухо зарычал.
Я расстегнул кобуру и пошёл к крыльцу.
За дверью послышался кашель и звук льющейся воды.
– Хозяин, – постучал я в дверь, встав к стене. – Эй, есть там кто?
Все звуки тут же стихли. Казалось, обитатель дома и дышать перестал, настолько полная воцарилась тишина.
– Мне бы на постой. Я заплачу.
– Нет, – произнёс басовитый с хрипотцой голос.
«Нет»? И как спорить с подобными аргументами?
– Ладно. Будем честны друг с другом. Я ищу одного человека. Он ранен и наверняка попросил бы тебя о помощи, если б добрёл сюда. Так что, встречался тебе мой знакомый?
– Не встречался! – отрезали из-за двери. – Здесь только я.
– Что ж… Тогда пойду своей дорогой. После того, как внимательно осмотрю дом.
– Зачем это? – поинтересовался голос, дрогнув.
– На всякий случай. Вдруг ты что-то подзабыл.
– Ничего я не подзабывал! Проваливай! У меня ружьё!
Ого! Да наш малый не промах. Целое ружьё!
– Не дури. Просто дай мне осмотреть твою берлогу, и распрощаемся.
Я помотал кулаком, давая Красавчику знак постучать в дверь, а сам отошёл за угол, к окну, и, сунув кинжал между брёвнами, приподнялся, так что через мутное стекло мне стал виден глядящий на дверь негостеприимный хозяин с двустволкой в подрагивающих руках.
– Пошёл к чёрту! Пока башку не отстрелил!
Красавчик тихонько поднялся на крыльцо и дважды стукнул, прежде чем в досках над его головой образовалась продолговатая дыра.
«АПБ» сухо затрещал, послав три пули в правую кисть агрессивного отшельника и в ствольную коробку.
Пришедшее в негодность ружьё с грохотом упало на пол. Незадачливый отстреливатель бошек взвизгнул и согнулся, прижимая к груди изувеченную руку.
– Дьявол! – вытащил я из щеки осколок разлетевшегося вдребезги стекла. – Видишь, что ты натворил? Живо снимай засов! Иначе спалю к ебене матери!
Хозяин, скрючившись и поскуливая, поковылял отпирать дверь.
– К стене, – указал я стволом, войдя. – Красавчик, следи за ним. Дёрнется – оторви левую руку.
Хозяин – высоченный сухой мужик с нечёсаными сальными патлами и чёрной бородой едва не до пояса – забился в угол и вперился полубезумными воспалёнными глазами в неведомую ему тварь.
– Будь объективен, – добавил я, видя, как верхняя губа Красавчика поползла к мочке носа в предвкушении скорого пиршества, и перевёл взгляд на бородатого отшельника. – Где? – В грязной, заваленной хламом избе трудно было ступить, чтобы не опрокинуть заросшую прогорклым жиром миску или не разворошить кучу вонючего тряпья. – Оглох? Я должен сам найти, да? Это такая весёлая игра? Красавчик, откуси ему…
– Не надо! – вскрикнул бородач, оставаясь при этом совершенно неподвижен. – Он в подполе.
– О! Засунул раненого бедолагу в сырой холодный подпол? Да ты настоящая душка.
– Люк там, – опасливо мотнул головой бородач, видя мои бесплодные попытки отыскать крышку под слоем мусора.
– Открывай. Ну!
Он, не сводя глаз со своего безмолвного стража, отполз на жопе в сторону и, только оказавшись на некотором отдалении от Красавчика, решился медленно-медленно встать, после чего поднял крышку. Из дыры в полу дыхнуло затхлой сыростью.
– Эй! Ткач! – позвал я, стоя поодаль. – Живой? – Тишина. – Он живой у тебя? – проконсультировался я с хозяином постоялого подпола.
Тот опустил глаза и помотал головой.
– Что?! Ткач! – снова крикнул я в темноту.
– Он уже мёртвый был, когда его к берегу прибило, – виновато промямлил бородач и поднял здоровую руку, будто защищаясь.
– Веди. Давай, пошёл вниз!
Мой мрачный проводник взял с притолоки лучину и, запалив, стал спускаться по скрипучей лестнице. Свет крохотного огонька заплясал на блестящих влагой стенах, отразился от множества стоящих рядами склянок и остановился возле высокой бочки, мерцая на поржавевших ободах.
– Тут он, – зловеще прогудел в каменном мешке голос бородача.
– Покажи.
– Да смотреть-то особо не на что… Ладно-ладно, как хочешь.
Он снял крышку и, пошарив, вынул из бочки голову.
От лица, покрытого солью, мало что осталось – глаз нет, на месте носа дыра, губы висят лоскутами. Волосы? Вроде похожи, но не уверен.
– Льдом, должно быть, перетёрло, – любезно пояснил бородач.
– Вещи при нём какие были?
– Да какие ж при утопленнике вещи? Лохмотья только.
– Где они?
– Там, – кивнул он вверх. – На растопку оставил.
– Показывай.
Бородатый долго копался в своём приданом и наконец извлёк на свет божий выцветшее, когда-то чёрное, судя по всему, тряпьё.
– Во, – продемонстрировал он находку, мрачный, как блядь в исповедальне.
– Что? Это же… – перетряхнул я лохмотья. – Ряса?
– Я ж говорю, он уже мёртвый прибился, – клятвенно приложил бородач к сердцу здоровую руку. – Чтоб я святого человека… Да ни в жизнь! Грех такой. – Но, видя плохо скрываемую радость на моём лице, воспрял духом и даже изобразил под спутанными волосами подобие улыбки. – Так вы это… не приятели с ним, что ли? Не? Уф. А я уж было подумал…
– Напугал ты меня, леший, – бросил я лохмотья обратно в кучу. – Не друг он мне, нет. Похоже, Андрюшу кузнечихинского тебе река принесла.
– Кого? – вытаращил глазищи бородач, поймав на лету рясу и наматывая её на свою покалеченную клешню.
– Наплюй. Дальше по берегу ещё кто-нибудь живёт?
– Это… Только Пётр-охотник с братьями, километрах в десяти, перед излучиной. Не пропустишь. У них там видный двор, – добавил он, заговорщически прищурившись.
– Могли они друга моего приютить?
– А почему бы и не могли? Запросто, – осклабился бородач, демонстрируя неровные ряды гнилых зубов.
– Хм… Что ж, пойду, поспрошаю за товарища своего пропащего. Бывай.
– Ага. Сам не сгинь, падла, – прошептал «радушный» хозяин, пребывая в полной уверенности, что эти слова остались неуслышанными.
Только я спустился с крыльца, как дорогу мне преградил вылетевший следом Красавчик и, глухо рыча, уставился полными возмущения глазами.
– Что тебе? Бобра мало? Ладно, давай, только быстрее.
На ночь остановились в лесу. Не люблю спать в чужих домах. Особенно если подпол забит человечиной, а ляжки хозяина перевариваются моим питомцем. Кто знает, какие друзья-товарищи могут заглянуть на огонёк. Был у меня как-то заказ на одного ростовщика из Коврова. Так, подработка мелкая. Никаких видимых сложностей. Ветхий старикан держал ломбард в тихом переулке, куда каждый божий день ходил из своего дома в полусотне метров оттуда. Ни охраны, ни «крыши». Удивительно, как его до сих пор беда стороной обходила. Замочек, правда, на двери хитрый, ногтём не вскроешь. Ну, раз уж есть заказ, почему бы не испить от столь сладко журчащего золотого ручейка, после безвременной кончины его хозяина. Так я рассудил и, отдохнув пару дней, наблюдая за трудовой деятельностью своего подопечного, следующим утром вошёл на его плечах в тот ломбардик. Старикан оказался сговорчивым, тут же передал мне на сохранение ружьишко из-под прилавка и открыл сейф. Не бог весть что, но приятно – сотка серебром, три червонца и коробка с залоговыми цацками, среди которых здоровенная такая золотая челюсть. Вот, значит, сижу я вместе с ростовщиком под стойкой, прикидываю невольно, какого же размера должен быть едальник под такую хлеборезку, и тут входная дверь открывается. Ах, мать твою за ногу! Почему не запер?! Но сожалеть уже поздно. Почти над самой головой слышу трубное с лёгкой шепелявостью: «Яков. Ты где? Ну? Я долг принёс. Давай зубы!» И в решётку херак! Та аж заскрипела. Пихаю старика локтём и челюсть в руки сую, мол, верни клиенту, чтоб отъебался подобру-поздорову. Яков – паскуда – глядит на меня молча и скалится. Ну-ка, дескать, разрули теперь. А хер этот беззубый и не думает уходить, молотит в решётку, орёт: «Гони зубы! Эй! Подох, что ли, наконец, жидяра пархатая?!» Что делать? Вынимаю «АПБ», поднимаюсь и, не представившись, стреляю быку в голову. Но пуля – никогда не доверял этим скользким тварям – рикошетит от решётки и застревает в бычьей шее. Ещё три в грудь – без видимого эффекта, если не считать смену эмоционального состояния моего визави с раздражительного на дико бешеное. Очумевшее от ярости животное, не обращая внимания на очередные три пули, засевшие в плече и объёмистом брюхе, одним рывком выдирает решётку и бросается на меня. Больше двух метров ростом, под сто шестьдесят кило весом. «АПБ» летит в сторону. Нож! Бью в левый бок. Лезвие вязнет в сале, даже не коснувшись рёбер. Огромные лапищи хватают мою шею. В глазах резко темнеет. Режу по связкам. Захват чуть ослабевает. Бок, бок, шея! Кабан хрипит, истекает кровью, но продолжает идти к успеху – он уже сломал мне нос и пытается воткнуть свой палец в мою левую глазницу. Бью в подмышку и – слава провидению – цепляю нерв. Кабан визжит и корчится от боли. Голова наконец открыта. Клинок пробивает височную кость и скрывается в черепе по самую гарду. Всё. Лежу на полу под мёртвой тушей, и тут мне в лоб упирается ствол ружья. Пожалуй, так близко к смерти я ещё не бывал. Спасла случайность – то ли порох отсырел, то ли недокол капсуля. Второго шанса Якову не представилось. Но кто бы мог подумать, что ерундовое дело так обернётся. С тех пор я всегда руководствуюсь принципом – паранойя лучше геморроя…
…Утром, перекусив экспроприированной у бородача вяленой плотвой, я продолжил путь. Красавчик к еде даже не притронулся. Объёмистое брюхо указывало на то, что в ближайшие сутки мой четвероногий спутник не проголодается. Поразительный объём желудка. Не жрамший два-три дня Красавчик, дорвавшись до харчей, мог набить пузо так, что оно едва не волочилось по земле. Думаю, если бы какой-нибудь барсук смог протиснуться через глотку Красавчика, то поместился бы в его желудке целиком, как жаба в уже. Отвратительно, но практично, как, впрочем, и всё остальное в этом создании. Человечеству, без сомнения, повезло, что подобные мутации не носят массового характера. Иначе дни людей на Земле были бы сочтены.
В одной нудной книжке, пестрящей заумными словами, я как-то прочёл интересную мысль о том, что старик Дарвин, возможно, ошибся со своей теорией и твари, населяющие наш летающий вокруг Солнца комочек грязи, эволюционируют вовсе не за счёт естественного отбора. Автор утверждал, что главную роль в эволюционном процессе играют случайные мутации. Конечно, они должны быть полезными. В противном случае господин естественный отбор быстро утилизирует нежизнеспособного выродка. Но всё же, чтобы стать лучше, тварь не должна прогрессировать от поколения к поколению, совершенствуясь в охоте и маскировке. Достаточно случайности. Удачной комбинации геномов. Или как там эта хрень зовётся? Везунчик благодаря своим конкурентным преимуществам будет трахать больше самок и распространять своё благотворное влияние на популяцию. А потом произойдёт ещё один качественный скачок. И так до полного достижения совершенства. Мне нравится эта теория. С ней я чувствую себя венцом эволюции. А это, как ни крути, приятно. С другой стороны, все эти динозавры, звероящеры и прочие существовали на Земле в неизменном виде миллионами лет. Миллионами! Не было предпосылок для мутаций? Ну да, ядерных войн в те времена не вели вроде как. Радиационный фон был ниже? Возможно. Но только ли в радиации дело? Миллионы лет природа не создавала ничего подобного, и тут – хуяк! – на Москву падает десяток-другой мегатонн, и природа срочно берётся за дело? С чего бы? Оружейный плутоний не такая уж волшебная херня, чтобы создавать мутантов, прародителей которых с первого взгляда не особо и определишь. Когда в восемьдесят шестом прошлого века пиздануло на Чернобыльской АЭС, дела с радиацией обстояли куда серьёзнее. Это вам не чистенькая боеголовка, после которой через две недели будет лишь чуток потрескивать. А каков эффект для эволюции? Люди из зоны отчуждения стали сверхсуществами? Приобрели телепатические способности? Отрастили по клёвой паре крыльев? Да хуй там! Они умирали от рака и рожали нежизнеспособных уродов. А самый значимый «эволюционный скачок» можно записать на счёт чернобыльских червей, которые слегка подросли и – о боже! – предпочли бесполому способу размножения здоровую и всеми любимую еблю, что, впрочем, и так было предусмотрено их генами. Ну и где же созидательная сила атома? Нет, создания вроде Красавчика – не плоды случайных мутаций. Слишком уж они радикальны. Здесь что-то другое, совсем другое.
Глава 5
«Пётр-охотник с братьями», счастливо проживающие на своём «видном дворе»… Моя светлая, почти детская фантазия рисовала пасторальные картины с богатыми избами, аппетитно дымящей коптильней, крепкими сибирскими мужиками – косая сажень в плечах, сисястыми бабами в сарафанах и ребятишками, весело носящимися по двору за жирными курами… Обо всём этом любитель солонины из поповых отпрысков забыл упомянуть… Чудно. Должно быть, я всё же хороший человек, раз нарисовал себе такую сахарную поебень, основываясь на крупицах ни о чём не говорящей информации. Как тут ни крути, а тянется, тянется душа к прекрасному, тоскует по вечным ценностям.
– Тш-ш, – шикнул я на не в меру громко заурчавшего перевариваемым бородачом Красавчика. – Поднимешь шухер – придётся убивать… даром.
Помутневшая от времени оптика старого армейского бинокля приблизила отнюдь не лубочные картины быта сибирских охотников. Грязный, обнесённый частоколом посёлок из четырёх изб и шести бараков расположился на высоком берегу Камы с большим причалом и двумя внушительными подъёмными кранами. Внутренний двор, если можно его так назвать, представлял собой унавоженное скотом грязевое болото. В стойлах фыркали тощие лошади. Двое мужиков в засаленных куртках и с двустволками за спиной стягивали с распряжённой телеги босого человека, наполовину скрытого от глаз мешком, в который он был запрятан и обмотан верёвкой. Человека ли?
Я присмотрелся к отчаянно дрыгающимся связанным ногам. Ах ты ж срань! Либо у несчастного адский артрит, либо он мутант. Да и педикюр гражданину не повредил бы. Такими когтями, неосторожно взбрыкнув, можно прохожему кишки выпустить.
– Охотники, значит…
Грязнули тем временем сволокли неведомую зверушку с телеги и потащили к одному из бараков, при ближайшем рассмотрении оказавшемуся двумя рядами клеток под общей крышей.
– Ты бывал в зверинце?
Мой четвероногий компаньон удивлённо приподнял морду и фыркнул.
– Нет? Тогда пойдем, взглянем, пока это сраное шапито не свернулось.
Мы тихонько спустились с холма, но едва приблизились к частоколу, не дойдя метров семидесяти, как загривок Красавчика ощетинился, а верхняя губа поползла вверх.
– Что встал? Брось, ты же один из них.
Не обращая на меня внимания, Красавчик потянул носом и попятился.
Если бы у моего неизученного наукой напарника был хвост, уверен, он оказался бы плотно прижатым к яйцам. А Красавчика мало что могло напугать. Не считая последствий психотропной атаки в Москве да недавнего демарша на плотине, проявлений трусости я за ним не замечал.
В начале зимы, когда зверёныш был габаритами едва ли вполовину от нынешних, мы по колено в снегу пробирались через нижегородские леса. Места это поганые. Ещё во времена беспечного детства мы с пацанами под шмаль и самогон пересказывали, сидя в коллекторе, байки о здешних вепрях, вспарывающих человека снизу доверху одним ударом, и об огромных волколаках, вырезающих за ночь обоз, не выдавая себя даже шорохом. Ходили слухи о тварях и пострашнее. Но о том, что встретилось нам в то морозное декабрьское утро, я ни от кого прежде не слышал. Можно ли не заметить с двадцати метров в зимнем лесу существо раза в полтора крупнее матёрого лося? Оказалось, можно. Думаю, я подошёл бы и ближе, не учуй Красавчик подвоха. Поначалу я решил, что перед нами попросту коряга, припорошенная снегом. Под такими любят устроить берлогу медведи. И то, что Красавчик забеспокоился, меня ничуть не удивило. В подсумке лежало с десяток двенадцатых «магнумов», снаряжённых точёными стальными болванками, а наши запасы провизии приближались к исходу. Я охочусь на двуногую дичь, её выследить и добыть умею, а что до прочей живности… Никогда не питал тяги к убийству тварей божьих. Но уж растормошить заспанного медведя и пустить ему пулю в сердце сможет даже такой профан. А голодный профан – тем более. Я уже схватил подходящий дрын, когда Красавчик встал между мною и «корягой». Лохматый заморыш, чуть побольше средней собаки, прекрасно осознавая в отличие от меня, что перед ним находится, приготовился дать бой. И тут «коряга», видимо, поняв, что сюрприза не выйдет, ожила. Снег посыпался с твари, открывая грубую безволосую шкуру. Четыре длинных узловатых ноги пришли в движение, поднимая и разворачивая кряжистое туловище с низко расположенной, напоминающей огромный лошадиный череп головой. В провалах глазниц блеснуло отразившееся солнце. Чудовище опустило голову к самой земле, выдохнуло облако пара и, оскалив внушающие уважение клыки, попятилось. Похоже, это был его первый вдох-выдох за те несколько минут, что мы находились рядом. Будучи обнаруженным, мимикрирующий засадный хищник предпочёл убраться. Я не стал возражать. Только потрепал Красавчика по загривку, глядя, как жуткое существо, переставляя ноги-коряги, уходит в чащу. Если бы не этот зубастый, подобранный мною в Москве комок шерсти, кто знает, возможно, мои ошмётки, разбросанные по близлежащим кустам, до сих пор служили бы источником пропитания для синиц и ворон, а в обглоданных, обсосанных костях по весне нашли бы кров мелкие лесные твари.
И вот теперь матёрая зверюга, которая, будучи щенком, не позволила мне столь близко приобщиться к природе, даёт задний ход, едва не скуля от страха.
– Да что с тобой?
Ответом мне стал кошмарный, вгоняющий в оцепенение рёв. Он был настолько громким, что казалось, источник его находится не дальше десятка метров, даже при моём слухе. И я знал, что это за источник. Медведь. Но – чёрт меня дери! – какого же размера должен быть зверь, чтобы производить на свет божий такие звуки?!
– Дьявол! Хочу на это посмотреть. Держись за мной, ссыкло.
Я в сопровождении боязливо семенящего позади Красавчика приблизился к частоколу со стороны слепой зоны моего предыдущего наблюдательного пункта и, найдя прореху, прильнул к ней глазом. Но и отсюда главная сцена оказалась невидна. Хотя местная примадонна стала гораздо ближе. Тяжёлая звериная вонь шибала так, что чувствовалась даже не носом, а языком. Красавчик от такой близости совсем приуныл и, уже не смущаясь собственной слабости, трясся всем сжавшимся в комок существом. Казалось, он стал в два раза меньше, открыв в себе доселе неизведанный талант перевоплощения. Ещё немного усилий, и шестидесятикилограммовая тварь вполне сошла бы за напуганного барсука, готового броситься наутёк в любую секунду. Наверняка он так бы и сделал, если б не наша недавняя воспитательная беседа.
Не имея возможности насладиться созерцанием звезды здешних подмостков, я стал слушать.
– А ну заткнись! – выхватил потрясённый очередным рёвом слух из тревожного гомона обитателей местного зверинца. – Назад, скотина!
– Легче! Шкуру попортишь.
– Насрать. Пушной зверёк, бля. Заткнись, сказал! Эй! Какого хуя?!
– Дай сюда. Дуров не заплатит сполна, если зверь будет выглядеть больным.
Судя по интонациям, дрессировщик-самоучка только что получил пиздюлей и лишился дрына, которым самозабвенно тыкал несчастное животное.
– У меня башка скоро лопнет от его рёва!
– Он голодный.
– Да он всегда голодный! Уже полкоровы сожрал!
– Так дай ещё.
– А сколько Дуров обещал забашлять? Эта тварь нас по миру пустит с таким аппетитом!
– Не твоего ума дело! – сорвался на крик защитник животных. – Накорми! И не смей больше мне перечить, щенок! – Раздался звук смачной затрещины. – Ты меня понял?!
– Да, пап.
– То-то же.
– Э-э… А с этим что решил? Оставь, а? Мы бы с Ганькой на нём Бурана натаскали.
– От вашего Бурана, окромя говна по углам, никакого толку.
– Так будет толк! Обязательно будет!
– Я и так у вас на поводу пошёл, его не сбагрив. Теперь ещё и добро переводить? Нет уж. Дурову люди для боёв нужны. А этот, по снаряге видать, калач тёртый. Продам, авось по дороге не сдохнет.
– Ну, пап!
– Я всё сказал. И займись уже делом наконец! Игнат! Игнат!!! Где тебя черти носят?!
– Тут я.
– Баржа вот-вот будет! Почему клетки не на причале?!
– Так ведь это… близнецы только вернулись. Мне что ж, с бабами клетки-то тягать?
– Вернулись – пусть впрягаются!
– Дай пожрать хоть! – донеслось из ближней избы. – Замордовал, бля, хуже старика!
– Не поминай при мне эту гниду! Бардак, кругом бардак и дегенераты…
Это точно. Надо же, насколько близки могут быть мысли двух совершенно разных людей. Признаться, я проникся симпатией к главе здешнего семейства. Или как тут у них называется? На секунду я даже задумался о возможности договориться, выкупить «таинственного» пленника. Однако учитывая, что нуждающийся в медицинской помощи, да и просто в элементарном человеческом сочувствии бедняжка Ткач вместо этого поимел перспективу стать мясом для неведомой зверушки местной детворы, либо тем же мясом, но для зверушек некоего Дурова, зародившаяся в моей голове мысль о цивилизованном диалоге дольше секунды не прожила, замещённая новой.
– Ну, дружище, – повернулся я к глядящему из-под еловых лап Красавчику, – догадываешься, о чём я размышляю?
Мой четвероногий напарник жалобно пискнул и полностью скрылся за хвоей.
– О да-а. Ты угадал.
Я прокрался к воротам со стороны пристани, те оказались не заперты. Люблю простых деревенских тружеников – открытые, гостеприимные, ни мнительности, ни паранойи. Люди от сохи, душа нараспашку. Жаль, что их осталось совсем мало. А скоро станет ещё меньше…
Ряды клеток вдоль частокола были заполнены от силы на треть, но экспонатам, в них содержащимся, позавидовал бы зверинец любого уважающего себя города. Чего стоила одна только сука, кило под восемьдесят, похожая на миниатюрного быка с пастью от уха до уха – Красавчик бы оценил, будь он посмелее, – не говоря уже о недавно доставленной гуманоидной твари, покрытой словно выдубленной шкурой, хранящей на себе множество отметин от клыков, пуль и даже, как мне показалось, частично обросший плотью обломок клинка в высоком загривке. Прочие обитатели живого уголка тоже не отличались миловидностью и пристрастием к растительной пище, на что указывало обилие обглоданных костей в клетках. Держать таких в доме я бы не посоветовал. А вот на арене им самое место.
О, арены! Я их обожаю! Дикие утехи дикой толпы? Жестокость ради жестокости? Да. Для чопорных обывателей Мурома, Коврова, Сергача и тому подобных «прибежищ человечности». Для того же, кто не кривит рожу, дабы прослыть гуманистом, арена – сама жизнь в миниатюре, её эссенция. Тот путь, что обычно занимает годы, здесь проходится за минуту, а то и быстрее. Придя без гроша на арену, будучи везунчиком, можно уйти богачом. Ну а неудачник рискует пойти зверью на корм. Лотерея? Ни в коем случае. Удача – лишь один из необходимых ингредиентов в рецепте счастья. Без должной ловкости, силы и смекалки удачей станет не победа, а быстрая безболезненная смерть. Зверь против человека. Неукротимая мощь против хитрости. Клыки и когти против кинжала в твёрдой руке. Вот что заводит толпу! Заставляет последнего скупердяя с готовностью отдавать золото в обмен на букмекерские купоны. Ставки, ставки, ставки! И здесь уже не важно, мутант ты или лац, то есть венец творения или грязное животное. Толпа любит победителей. А проигравших… Да кому нахуй нужны эти драные куски мяса?!
Звук корабельного гудка застал меня на подходе ко второму ряду клеток. Выскочивший на крыльцо дородный мужик в видавшем виды костюме-тройке при заправленных в сапоги брюках поскользнулся и едва не нырнул вниз.
– Бля! – с трудом сохранил он равновесие, после чего оправил свой парадный наряд и зашагал к воротам, на ходу отдавая приказы: – Кто-нибудь, в конце концов, оторвёт жопу от деревяшки?! Второго, третьего, седьмого и девятого на пристань! Живее!
– Подождёт твой Дуров, не состарится, – донеслось из открытого окна, откуда сквозь тяжёлую звериную вонь потянуло щами.
– Живо работать, я сказал!!!
– Да ёб твою мать! – В избе заскрипели отодвигаемые от стола табуретки.
Я, прибавив прыти, шмыгнул за угол и столкнулся с девчушкой лет десяти, которая от неожиданности уронила бадью, но крикнуть не успела. Моя ладонь плотно зажала ей нос и рот. Немного брыканий, и милое создание отправилось в страну грёз. Не вечных. Всего лишь лёгкое отравление углекислым газом. Хотя вряд ли она успеет очнуться до начала представления. Пожалуй, гуманнее было бы всадить ей нож в сердце, но… она же ребёнок. Ёбаная мораль. Это дерьмо сидит в мозгу, как клещ. Вроде вырвал, но чёртовы хелицеры остались и распространяют заразу. Нельзя переболеть моралью и полностью излечиться. Метастазы будут мучить всю жизнь. Так что извини, милочка. Тебя сожрут живьём. Ведь дядя Кол не детоубийца.
– Твою мать! – приглушённо донеслось из ближайшей клетки, когда я, уложив обмякшее тело в грязь, двинулся дальше.
А может, девчушке и повезёт.
– Здорово, дружище, – присел я напротив озадаченно глядящего через прутья Ткача.
Эка жизнь-то его потрепала. От былого лоска и следа нет. Щетиной зарос, под глазами круги чёрные, лоб в испарине горячечной, губы потрескались, мудак уделанный весь – чисто нищеброд.
– Ну, – улыбнулся я самой доброй улыбкой, – оно при тебе?
– А, – спохватился Ткач после недолгой паузы, – само собой. – После чего встал, отошёл в дальний угол и вернулся, неся что-то в руках.
– Очень мило, – рассмотрел я выложенное мне под нос собачье дерьмо с соломой. – Жаль, у меня нет времени на гомерический хохот.
– Зато у меня его сколько угодно. Можно начинать?
– Тш-ш! – поднёс я указательный палец к губам, взяв юмориста на прицел. – Не глупи. Я – твоя последняя надежда. Или хочешь стать звездой арены?
– До твоего появления как раз занимался выбором звучного псевдонима.
– Просто скажи, где оно, и я тебя освобожу. Слово чести.
– Че…? Чего?
– Ну, ты знаешь… Вернее, слышал же от кого-нибудь. Такая штука… Короче, не трать моё время. Говори, где эта хуета, что ты спёр из бомбоубежища, и расстанемся друзьями.
– А знаешь, Кол… – Глаза Ткача презрительно сузились.
– Я слушаю.