Артем Михайлович Войцеховский
Мимо нот
Нюхаю и читаю
Подобно курильщику, который немного нервно, но с наслаждением открывает очередную пачку сигарет, я с нескрываемым удовольствием срываю пленку с новой книги, купленной на последние карманные деньги. Запах типографской краски кружит голову похлестче никотина.
Свежие газеты, безусловно, пахнут вкусней, но в последнее время их можно разве что нюхать. Читать там категорически нечего. С книгами совсем другая история. Даже если современники в какой-то момент перестают писать интересно, всегда можно обратиться к заново переизданной литературе, проверенной временем и личным опытом. А еще лучше – обнаружить потрепанные шедевры на книжных полках родительского дома.
Истинное счастье – найти книгу, которую боишься закрыть, остерегаясь, что ее герои тебя не дождутся, пока ты будешь заниматься своими приземленными делами. Еще большее счастье – обнаружить всегда находившегося рядом, но неизвестного одному тебе автора, который думает твоими мыслями и пишет твоими словами. Если у вас еще и чувство юмора одно на двоих, то это вообще любовь до гроба. В таком случае отложить книжку в сторону до конца повествования – решительно невозможно.
Читаешь и нюхаешь. Нюхаешь и читаешь.
2018
Чем стоит гордиться
Я – студент! Не то чтобы я этим хвастаюсь, нисколько. Но, с другой стороны, а почему бы и нет? Этим ведь можно гордиться. В какой-то степени. Более того, этим, как мне кажется, гордиться нужно. Ну, как нужно? Я бы сказал, жизненно необходимо. Правда, не всем, а только тем, кто в этом нуждается. Вы вот, например, нуждаетесь? А вы? Что тоже нет? Странно. Я бы на вашем месте нуждался. Хотя сам вот не нуждаюсь.
А много ли вообще нуждающихся в этом людей? А просто нуждающихся сколько? А сколько, скажите, мне ЛЮДЕЙ? Их ведь не осталось совсем! Ну, тех, НАСТОЯЩИХ ЛЮДЕЙ. Помните? Которых мы видели тогда, в детстве, на картинках в книжках для тех, кому еще не исполнилось пять, шесть, двенадцать или еще неизвестно сколько лет. Книжках, которые мы, по простоте своей детской души, мягко говоря, не уважали. Если книжку вообще можно уважать. Мы настойчиво просили маму или папу, чтобы нам их прочли перед сном, а проснувшись, строили из них баррикады, использовали в качестве летающих тарелок или, на худой конец, в качестве гаража для машинок и маминых сапог.
Кстати, только сейчас начинаешь задумываться, что старая добрая традиция читать детям сказки перед сном, несознательно приближает нас к аристократии. Представьте, как 150 лет назад седой граф в своем старом замке где-то в двухстах километрах от Лондона, укрывшись от бушующей за окном грозы, сидит у пыльного камина и, покачиваясь на не менее пыльном кресле-качалке, читает ветхие предания своему внуку. Внуку, который сегодня получил двойку по астрономии, но для своего деда все равно остается любимым внуком. И это притом, что его дед – астроном, и таким дедом можно гордиться. Вот я бы таким дедом гордился. А вы? Нет? Что ж, по-видимому, астрономия уже не так популярна, как тогда, 150 лет назад где-то в двухстах километрах от Лондона…
2004
Школа жизни:
блат, «бабочка», косяк и сушняк
Я пошел в школу в 92-м. Советский Союз распался всего за год до этого, а потому жизнь во многом осталась советской. Это касалось быта, привычек, городских пейзажей и многого другого.
Меня отобрали в «Б» класс. Именно отобрали. По замыслу педагогического руководства потенциальные звезды средней школы №18 с первых дней должны были держаться вместе. Менее одаренные, по мнению педагогов, первоклашки были направлены в классы «А» и «В», ребята средних способностей – в «Д» и «Е», а вовсе бесперспективные – в «Г» (тонкий педагогический юмор).
Мое появление в среде избранных обусловили приобретенные еще в дошкольном возрасте навыки чтения и письма, а также …родственные связи. Мой дедушка в бытность начальником строительного управления наряду с множеством других построенных зданий «спустил на воду» большое количество школ. В каждой из них с момента открытия и на протяжении нескольких последующих лет работала бабушка.
Моя школа не была исключением. Зинаиду Фадеевну здесь помнили, как исключительно строгого, но мудрого учителя, на которого ее колеги старались быть похожими и, как минимум, равнялись. Так я впервые в жизни столкнулся с блатом.
Моя первая классная руководительница задолго до моего появления на свет снимала у бабушки флигель, а за месяц до моего появления в своем классе пила чай на бабушкиной кухне в присутствии своего будущего ученика. До сих пор не пойму, чьи это были смотритны – мои или Елены Григорьевны. Не пойму, но догадываюсь.
Только одного из трех десятков детей «Б» класса привели на торжественную линейку в свитере. Все остальные были одеты по правилам норм и морали, а именно – в классическую школьную форму. Девочки не обошлись без накрахмаленных передничков и огромных бантов, которые напоминали воздушные шары и грозились вот-вот унести их обладательниц в небесную синь, в погоню за олимпийским мишкой. На темно-синих пиджаках большинства мальчишек выделялась нашивка с костром, сулившая начинающим школярам яркую и запоминающуюся жизнь октябрят и пионеров.
Не открою Америку, если скажу, что финальная десятилетка XX века для всех без исключения жителей «пост-совка» выдалась непростой, а для многих – последней. Многие уходили из жизни не в силу возраста. До сих пор перед глазами стоит картина изуродованного автоматными очередями «Мерседеса», припаркованного рядом со школьным двором.
Дети в таких условиях взрослели быстрее, хотя в отличие от поколения, пережившего войну, детства лишены не были. И все же к седьмому классу рогатку в портфеле заменили ножи-бабочки. Они, конечно, были не очень острыми и имелись далеко не у всех. У меня был. Для понта и на всякий случай. Впрочем, я отвлекся.
Время было тяжелое. Кушали и носили то, что было. При этом не жаловались, так как сравнивать было не с чем. Наличие старшего брата или сестры зачастую предопределяло твой гардероб. Никакие уговоры и доводы не освобождали мальчишек и девчонок от донашивания их старых вещей. В то время как почти все мои одноклассники перешли на джинсы и неописуемые по своей цветовой гамме кофты, я продолжал ходить на занятия в школьном костюме.
– Мама, даже примерные ученики и ученицы ходят в школу, в чем хотят! – скулил я. – Гришка Голубенко и тот в джинсах. Чем я хуже?
– Завтра Гришка прыгнет с моста, – спокойно парировала мама. – И ты прыгнешь?
Эти железные аргументы передаются из поколения в поколение, но, несмотря на свою ветхость и старорежимность, остаются безапелляционными. Что я мог противопоставить родительскому опыту? Только детскую обиду и слезы.
Все, чего мне удалось добиться, в седьмом или восьмом классе заменить рубашку голубой водолазкой. Это была маленькая, но все-таки победа. Победа в битве. Войну я выиграл чуть позже. Когда вырос до такой степени, что даже школьная форма, которую брат носил в 11-м классе (он старше меня на девять дет), стала мне мала. Аркаша в свое время перестал расти из-за занятий греко-римской борьбой, а я вытянулся благодаря любви к баскетболу. Спасибо Джордану, Мэджику и другим ребятам с заморской видеокассеты.
Думаю, не стоит объяснять, насколько я невзлюбил стандартную форму одежды за время учебы в школе. В следующий раз я надел костюм лишь пять лет спустя. На защиту своего дипломного проекта в техникуме. Покупать его ради одного, пусть и запоминающегося дня было глупо. Одолжил отцовский.
В институтскую пору тот же, отцовский, костюм я одолжил еще раз. Но не ради диплома, а на свадьбу к редакционному товарищу, который удостоил меня чести быть его свидетелем. А вот перед дипломной комиссией я выступал в удобной для себя одежде, немного вызывающей, но не способной перечеркнуть знания, которые к тому моменту оказались в моей голове.
***
В техникуме я учился на электрика и, хотя призвания к повелению током и напряжением не ощущал, троек сумел избежать. Более того, от красного диплома меня отделила всего одна четверка, полученная еще во время второй сессии на госэкзамене по украинскому языку.
Я хорошо писал диктанты, но в тот раз «попал двумя ногами в маргарин». Накануне мы играли в баскетбол, после чего шумной гоп-компанией отправились за мастерские, где мне впервые предложили присоединиться к послеобеденному ритуалу выкуривания братского косячка.
Помню, что никакой крутости я в этом деле не видел, но определенный интерес все же присутствовал. Любопытство стоило отличной оценки, о чем сейчас вряд ли стоит жалеть. К слову, позже мне удалось увидеть свою работу, и я был весьма удивлен допущенными ошибками. Даже посмеялся.
В институт я поступал осознанно, и факультет журналистики выбрал неслучайно. После электрических схем, конспектов с громоздкими и сложными правилами, а также расчеток с обилием непонятных символов и не заканчивающихся цифр я попал в мир, полный абстракций и грез.
На фоне того, что задавали в техникуме будущим специалистам-электрикам, домашние задания грядущих журналистов казались развлечением. Делать их было необязательно. Хороший ответ всегда можно придумать на ходу, так как единственно правильного ответа не существует. В этом заключается одна из прелестей журналистской профессии.
Студенческая жизнь прекрасна. Проснулся, оделся, позавтракал и пошел домой. Взял нужные конспекты (на самом деле один для всех предметов) и поспешил на занятия по рекламной режиссуре. Василич, преподаватель, который славился своим умением придумывать хлесткие гэги, с ходу пригласил к доске.
Пока вставал, узнал у одногруппников задание. Оказалось, что надо было придумать творческую рекламу бытовой техники. Сушило меня в то утро знатно, а потому я сразу решил, что рекламировать буду фен.
Сюжет был следующим. Общий план закрытого бассейна. Дальше средний план мокрой барышни, которая, держась за поручни, поднимается на бортик. Крупный план того, как она феном сушит намокшие во время плавания волосы (на заднем плане размытая голубизна бассейна). Фокус камеры переходит с нее на парня, который за ее спиной разбегается и прыгает в бассейн. Слышится глухой удар. Крупный план покалеченного человека, который лежит на сухом дне и от тела которого в разные стороны идут кривые трещинки. Рекламный слоган: «Фен Центрифуга: сушим быстро и до конца».
В общем, на журфаке я чувствовал себя прекрасно. И не только потому, что оказался прирожденным гуманитарием, но и по той причине, что благодаря техникуму я уже успел привыкнуть к парам по 80 минут, аттестациям, курсовым и дипломным работам. А я еще я во всех смыслах был старше своих одногруппников, которые еще вчера сидели за школьными партами и в студенческой жизни поначалу боялись абсолютно всего.
На четвертом курсе я благополучно защитил красный диплом бакалавра, а еще через год – того же цвета диплом специалиста. Этого мне было вполне достаточно. О переводе в национальный университет, где можно было усилить свои позиции статусом магистра, не могло быть и речи. От студенчества к тому моменту я получил все, чего хотел, а академические успехи меня не интересовали совершенно, так как еще с первого курса я работал по своей прямой специальности в редакции всеукраинской спортивной газеты.
2018
Дом из детства
Я поднял глаза в ночное небо и увидел в нем себя. Себя маленького, играющегося на заднем дворе дома, который построил мой дед, в котором провели детство его дети и почти все мои братья и сестры. Дома, который стал домом для меня. Дома, который я называю своим домом до сих пор. И дома, который я запомню, как свой дом, даже если этого места не останется на карте.
В этих стенах прошло самое счастливое время моей жизни. Будучи обитателем этого дома, я окончил школу и техникум. Узнал, что такое дружба. Научился отличать друзей от товарищей, товарищей – от приятелей, приятелей – от знакомых, а знакомых – от всех остальных.
Здесь я понял, под каким углом нужно смотреть на мир, чтобы принять его таким, какой он есть, не пересиливая себя и не разочаровывая окружающих (откуда только берется вот эта благородность к чужим людям?). В этом доме я был истинно спокоен и по-настоящему переживал. Радовался мелочам, а расстраивался только для того чтобы восстановить баланс и быть готовым обрадоваться снова.
А еще в этом доме я ждал Нового года. Именно ждал. С нетерпением и терпким предвкушением самого праздника. Как только я уехал, это ощущение меня покинуло. Кажется – навсегда. Но те двенадцать лет, что я там прожил, оно было. И было оно очень сильным. Почти осязаемым. И даже если я заранее знал, что сам праздник буду встречать не дома, радовался и ждал его именно здесь. Радость была настоящая. С липкими от сладкой ваты руками и синими от шелковицы губами. Потому что ребенок одинаково ждет Новый год и в декабре, и в июле – все двенадцать месяцев.
Мое детство осталось в том доме, хотя я его оставлять не хотел, не собирался и с радостью забрал бы с собой. Засыпал бы с ним вместе, как прежде, и не думал о том, что будет завтра. А если бы и думал, то с нетерпением ждал. Но меня никто не спрашивал. Осталось и все. Оно там. А я тут.
2007
Дружба согласно законам военного времени
У каждого своя война. Хорошо, если она обходится без жертв. Зачастую их не избежать. Причем не всегда понятно, что страшнее – артиллерийские обстрелы или душевное самоистязание. В любом случае каждый воюет, как умеет. В силу своих умственных способностей и моральных навыков.
Военные действия, развернувшиеся на (в) Донбассе весной 2014 года, вынудили меня покинуть Донецк, в котором я прожил десять лет и отправиться в двухмесячные скитания по Украине. Уезжал в конце июля с еще функционировавшего ж/д-вокзала. Уезжал на неопределенное время, но, как выяснилось, насовсем.
Официальным поводом для отъезда послужили мои концерты, запланированные в Хмельницком и Виннице, где на тот момент уже обосновалось достаточное количество донецких друзей и знакомых. Наличие маломальских денег и отсутствие острой надобности возвращаться в опустевший город, который тяжело привыкал к жизни по комендантскому расписанию, позволило продолжить путешествия наобум.
Львов, Ивано-Франковск, Каменец-Подольский, Черновцы, Очаков, Днепр и, наконец, Харьков, где мне предстояло закончить работу над четвертым и последним студийным альбомом группы, которой я с удовольствием отдал девять лет жизни и еще больше здоровья. К слову, с последним я расставался тоже не без удовольствия, так как алкоголю симпатизирую чуть меньше, чем музыке. Дополняя классификацию Ширвиндта, отношу себя к людям, глубоко пьющим и высоко поющим.
Два месяца я в буквальном смысле жил на студии, а 1 октября мы с женой заехали в однокомнатную квартиру на Новых домах, одном из самых населенных микрорайонов Харькова. Две недели спустя Юля, будучи гражданкой РФ, беспрепятственно мотнулась в Донецк, откуда перевезла в Харьков наши немногочисленные семейные реликвии. Я контролировал эту поездку дистанционно. Организовал грузовую «Газель» и посадил в кабину знакомого журналиста с аккредитацией ДНР, который помог быстро и без нервов миновать блокпосты тамошних аборигенов.
Как таковой акклиматизации в первой столице не было. Во-первых, я довольно неплохо знал город. Во-вторых, сколько себя помню, здесь всегда было достаточно людей, с которыми можно было провести время с пользой или не напрасно. В общем, как бы то ни было, переезду в Харьков я обрадовался. Огорчало лишь то, по какой причине этот переезд состоялся.
Моим друзьям, оставшимся в Донецке или перебравшимся в другие, совершенно незнакомые, города, пришлось куда тяжелее. Одни в силу различных причин не смогли расстаться с родным городом, который в кратчайшие сроки стал совершенно чужим. Другие попали в незнакомую среду, где их встречали не менее радушно, чем заблудившегося на кухне таракана. Кто-то не выдерживал резкой смены картинки и через некоторое время возвращался домой, где, по крайней мере, можно было жить в своей квартире и ходить по знакомым улицам. К остальному, впрочем, пришлось привыкать. Изменений вокруг было слишком много.
Власть по обе стороны разграничения меня категорически не устраивала, но повлиять на это я, к сожалению, не мог. Возможность жить в несуществующей республике могла показаться романтичной лишь на первый взгляд, а потому я сделал выбор в пользу территории, контролируемой Украиной.
Различие в политических взглядах исключало возможность моих визитов в Донецк и делало невозможными вояжи полярно настроенных друзей в Харьков. С теми, кто, продолжая жить в шахтерской столице, придерживался не модной там позиции, мы неоднократно виделись в украинских городах, но все вместе своей привычной компанией могли встречаться только в России.
Можно было, конечно, рвануть в Польшу или Турцию, но такой вариант отбирал больше времени и финансов, которых и так было немного. Наша первая широкоформатная встреча состоялась в Ростове. Вторая – в Москве.
***
Важно отметить, что я родился и до шести лет жил в России, а точнее, в российской части Советского Союза. И хотя Украину я люблю гораздо больше, к своей исторической родине я испытываю очень нежные и добрые чувства. Особенно, к близким мне по духу людям, ее населяющим. Кстати, вопреки дилетантским мнениям, такие люди встречаются «за поребриком» довольно часто.
Невежественный и безальтернативный государственный строй наших географических соседей не располагает к частым визитам в их царскую усадьбу. Если до войны я ездил в Россию едва ли не каждый месяц, то за годы войны побывал там всего три раза. Решиться на такую поездку с каждым разом становится все труднее. Однако стоит добраться до пункта назначения и обняться с родным человеком, как все плохое тут же забывается и начинается марафон непобедимой и всепоглощающей любви и дружбы.
Ранним майским утром я вышел из дома и поехал на Южный вокзал, с северного терминала которого ходят маршрутки на Белгород. Несмотря на то, что отправляются они не по расписанию, а по мере наполняемости, быстрее способа попасть в ближайший российский город не существует.
Высокая цена проезда продиктована сервисом ускоренного прохождения таможенного и приграничного контроля. Нужные люди в погонах получают фиксированное вознаграждение, которое раздвигает очереди, поднимает шлагбаумы и настроение, сужает круг вопросов, а иногда способствует подчеркнуто вежливому и даже приветливому обращению к путнику.
Привычный ход дел может нарушить лишь досадное недоразумение, вроде найденных на полу россыпей марихуаны, в результате чего тщательному досмотру подвергается не только автомобиль, но и все участники регаты. Памятуя о внештатных ситуациях, выезжать к пункту назначения необходимо заблаговременно, дабы ваш поезд (в моем случае скоростная электричка) не ушел без вас.
Излишняя предусмотрительность привела к тому, что на белгородском вокзале я оказался за три часа до отправления «Ласточки». Ситуацию исправила купленная у букинистов книжка Довлатова и сваренные накануне яйца, которые под завистливые взгляды завсегдатаев станции были съедены с хрустом уже расставшихся с нитратами овощей.
Когда еды не осталось, а читать надоело, я занялся изучением окружающего антуража. Сразу же привлек внимание охранник, пистолет и резиновая дубинка которого явно диссонировали с синими шлепками, из которых торчали рваные носки. Немолодой мужчина, призванный следить за порядком на вокзале, был едва ли не единственным в зале ожидания, кто вносил хоть какое-то разнообразие в его размеренную жизнь.
Он активно пересаживался с места на место, самозабвенно и безостановочно постукивал правой ногой в ритме, которому позавидовал бы любой барабанщик. Параллельно бурчал себе под нос несвязные слова, цокал языком и ухмылялся. Набор непонятных звуков вперемешку с периодическими всхлипываниями рации напоминал чудодейственную мантру, с которой давние обыватели Белогорья охотились на мамонта или загоняли в сети ерша.
Полчаса спустя с пульта охраны поступил сигнал о смене дислокации, в результате чего объект моих наблюдений переместился в четвертый квадрат. Ему на смену пришел среднестатистический представитель слежения за правопорядком – скучный и предсказуемый.
***
Наконец-то подали поезд. Правда, двери его открылись лишь через полчаса – еще одно доказательство непредсказуемости железнодорожного искусства. Этот театральный ход, видимо, предпринимают по той причине, что только окончательно растаявший на солнцепеке пассажир может оценить преимущество вагона с кондиционером.
Предприняв несколько безуспешных попыток заснуть, я сосредоточился на просмотре фильмов, предложенных проводницей. В этот раз в меню оказались «Операция «Ы», «Берегись автомобиля» и «Посторонним вход воспрещен».
Семь часов спустя я вышел на Курском вокзале и направился в сторону пригородных электричек. Любая из них всего за четверть часа могла доставить меня в Реутов, где вот уже несколько лет живет мой хороший друг, а также бывший трубач моей группы.
Паша встретил меня на выходе из вокзала. В машине он был не один, а со своей сестрой. Люба гостила в Вене и через Москву возвращалась домой. До самолета оставалось около семи часов, которые она справедливо решила провести с братом, его женой и, как выяснилось, со мной. Оставив машину в подземном паркинге, мы поднялись на 12-й этаж, где и располагается «ежиная нора». Паша и Маша еще до свадьбы начали называть друг друга ежиками, а потому вопрос о названии их первого совместно купленного и отремонтированного жилища не стоял вообще.
Хозяин подготовился к встрече гостей соответствующим образом. В холодильнике томилось предусмотрительно купленное пиво и напитки покрепче. За встречу на одном дыхании выпили по три баночки немецкого хмельного нектара. После этого я отправился в правильный, но опасный магазин за добавкой, а Павел начал готовить ужин.
Сбив с языка алкогольную оскомину и удовлетворив гастрономические потребности, плавно перешли к музицированию. Мне досталась гитара. Мой друг, ввиду отсутствия достаточной практики, пренебрег трубой и взял в руки гармонику (такая миниатюрная смесь дудочки и пианино – дуй да жми). Дамы подпевали, хлопали и достойно несли неблагодарную ношу благодарных слушательниц. Постепенно пиво испарилось и в ход пошли тяжелые напитки, в частности привезенная Машей из Сочи чача. Неплохое, к слову, название для панк-рок альбома – «СочиМашаЧача».
Странное дело. Когда переходишь от легкого алкоголя к тяжелому, появляется зверский аппетит, но совершенно пропадает желание готовить. Когда же пища чудодейственным образом оказывается на столе (заказали доставку или нашелся кухонный герой), выпито уже столько, что закусывать не хочется вовсе. Таким образом, в культуре поглощения крепких жидкостей как ни в чем другом важна гармония и чувство общего для всех такта и времени.
Барышни, как правило, входят во вкус позже, но стремительнее. Впрочем, и остановиться в силу внутренней дисциплины им гораздо проще. Маша и Люба, которым оставалось два часа до выезда в аэропорт, благоразумно поспешили на боковую. Мы же с Пашей продолжили экспериментировать на себе, чередуя исполнение собственных песен с прослушиванием проверенных композиций других авторов, а балконные перекуры – с красноречивыми или, напротив, бессловесными, но до боли близкими нам обоим тостами.
Четверг плавно перетек в пятницу. Вскоре прекрасная половина нашей компании отправились в Шереметьево. Люба полетела домой в Краснодар, а Маша – на экономический форум в Питер. В то же самое время и на то же взлетное поле приземлился самолет «Аэрофлота» из Архангельска, который принес нам достойную замену в лице моего давнего друга, а с недавних пор еще и кума.