Артем Рудницкий
Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах
Я хотел бы выразить глубокую признательность коллегам в Историко-документальном департаменте МИД России за дружескую и моральную поддержку при работе над книгой.
Особая благодарность – сотрудникам издательства «Книжники». Такой высокий класс редакторской работы – редкость в наше время. Спасибо!
Посвящается советским дипломатам – жертвам сталинских репрессий
От автора
Массив научной и публицистической литературы, посвященной советско-германским отношениям в предвоенный период, столь огромен, что возникает вполне законный вопрос: неужели к этому можно что-то добавить?
Думаю, что да. Иначе я не взялся бы за эту работу.
Конечно, не стоит повторять избитые истины, топтаться вокруг хорошо изученных фактов и заниматься сведением политических счетов с помощью топорно сработанных идеологических клише. Если уж рассказывать – так что-то действительно новое или по крайней мере малоизвестное.
Я попытался это сделать, обратившись к той стороне советско-германских отношений, которая обычно остается в тени. Речь идет о дипломатической практике, если угодно – непосредственно о «дипломатической кухне». Лидеры государств определяют международную стратегию, а воплощают ее люди малоприметные, непубличные: сотрудники центральных аппаратов министерств иностранных дел, посольств, консульств и прочих дипломатических миссий. То, как это делается, безумно интересно, но чаще всего остается «за кадром» и лишь изредка становится общедоступным. Дипломатические документы – шифртелеграммы, почтовая переписка, официальные ноты, меморандумы, служебные справки – оседают в недрах архивов, и мало кто до них добирается. Между тем в этих материалах содержатся сведения о ярких, порой кажущихся невероятными страницах истории, судьбах людей, втянутых в водоворот событий. Советскую дипломатию представляли сотрудники Народного комиссариата иностранных дел (сокращенно – НКИД, наркомат) и заграничных представительств. К ним относились полпредства (то есть полномочные представительства, термин «посольства» ввели только в 1941 году) и консульства.
Тот факт, что в Германии правил бал нацистский режим, не мог не накладывать отпечаток на работу дипломатов в полпредстве в Берлине и генеральных консульствах в Гамбурге и Кенигсберге. Постоянная слежка, провокации, контроль со стороны местных властей. Вместе с тем немецкая сторона во многом соблюдала международные нормы. Даже в самые худшие и острые периоды двусторонних отношений советские представители корректно и непринужденно общались с немецкими чиновниками. Посещали официальные мероприятия, званые обеды и ужины, обменивались рукопожатиями с Гитлером, сидели бок о бок с Герингом, Геббельсом и другими нацистскими главарями, вели светские беседы. Ради дела, разумеется.
СССР добивался у Германии новых кредитов, предлагал расширять торгово-экономические отношения. Регулярно заключались кредитно-финансовые и торговые соглашения.
Путь к советско-германскому договору о ненападении 23 августа 1939 года (вкупе с пресловутым секретным протоколом) был извилист, стороны вели сложную дипломатическую игру, в который случались свои откаты и неожиданные повороты. Разве не будоражит воображение полудетективная история о направлении в Москву высокопоставленной германской делегации в январе 1939 года? Если бы она прибыла в советскую столицу, пакт мог бы быть заключен гораздо раньше августа. Но делегацию тормознули в Варшаве, ее руководителя на пару дней фактически посадили под домашний арест, а Москве представили неубедительные объяснения. Советское правительство сделало из этого выводы и, когда гитлеровцы снова захотели пойти на сближение, долго держало их в напряжении, выжидало.
Обе стороны учитывали малейшие детали, по которым составляли мнение о позициях друг друга. Пригласили главу советской миссии на парад, на концерт или не пригласили? Откликнулся он на приглашение? Насколько радушно приветствовал его Гитлер на новогоднем приеме? Можно назвать это мелочами, но в дипломатии мелочей не бывает.
В предвоенной истории и советско-германских отношениях важную роль сыграли сюжеты, связанные с Мюнхенским соглашением 29–30 сентября 1938 года. Новый свет проливает на них обмен шифртелеграммами между советским полпредом в Праге и центром. Яснее становятся причины, заставившие советское правительство воздержаться от помощи Праге перед лицом германской агрессии.
Вряд ли кого-то оставят равнодушными подробности советско-германских дипломатических контактов во время польской кампании вермахта и польского похода Красной армии в сентябре 1939 года. Или спасение советского полпредства в осажденной Варшаве. Спасало, между прочим, немецкое командование по просьбе руководства НКИД.
Не менее драматична судьба посольства Польши в Москве, которое с началом польского похода в одночасье лишили статуса представительства суверенного государства. Сотрудники утратили дипломатический иммунитет, их жизнь и свобода были поставлены под вопрос. Это уникальный пример в мировой практике. Трудно оставить без внимания перипетии последовавших переговоров с руководителями НКИД при содействии дуайена дипломатического корпуса в Москве и его заместителя. В этом качестве выступали послы Германии и Италии, то есть на выручку полякам пришли главы миссий государств фашистского блока. Они исходили из корпоративных и этических соображений.
Многие страницы книги посвящены деятельности советского полпредства в Берлине в 1939–1941 годах. В этот недолгий период дружбы советских коммунистов и германских нацистов двустороннее сотрудничество претерпело любопытные метаморфозы от своего рода эйфории в связи с внезапным преображением заклятого врага в «заклятого друга» до осознания, что эта перемена носит временный и совершенно неубедительный характер. Дипломаты были свидетелями того, как элементы советско-германского сотрудничества сочетались с нараставшими противоречиями.
Поскольку мы взялись исследовать «дипломатическую кухню», то нельзя было не упомянуть и о ее малоприглядной изнанке, о распрях, кляузах, наветах, которых хватало в советской дипломатической среде. Это была эпоха Большого террора, массовых чисток, в ходе которых физически уничтожался цвет дипломатии СССР. На смену выбитому поколению приходили новые люди, которые всеми правдами и неправдами доказывали свою преданность режиму. Если для этого требовалось настрочить донос – строчили. Не все, ясное дело. Но многие.
К осени 1939 года высококвалифицированных профессионалов, формировавших советско-германские отношения, почти не стало. Во-первых, убирали всех «старых» нкидовцев, представителей революционной интеллигенции, тех, кто независимо мыслил и мог самостоятельно принимать решения. Во-вторых, работавшие на германском направлении рисковали больше других. Вождям, которые разыгрывали не всегда чистоплотные комбинации, ни к чему были лишние свидетели. Это касалось не только сотрудников полпредства в Берлине и курирующего отдела наркомата. Под каток попали все «смежники» – дипломаты из Варшавы, Праги, Вены…
В советской дипломатии в это время начинается новая эпоха. Во главу угла ставятся жесточайшая исполнительская дисциплина и безусловное подчинение решениям центра, которые нельзя было оспаривать. Как говорится, шаг влево, шаг вправо… При этом резко упал общий интеллектуальный уровень сотрудников. Возобладали чиновничья психология и чиновничьи подходы.
Но не все так однозначно. Остатки профессионализма сохранялись, пробивались и новые ростки. Руководство этому способствовало, сознавая, что иначе попросту вся работа заглохнет. Парадоксы в деятельности НКИД олицетворял Вячеслав Молотов, ближайший соратник Сталина. Сместив своего предшественника Максима Литвинова, он основательно вычистил наркомат, убрав лучших, но потенциально нелояльных сотрудников. Вместе с тем, обладая исключительной работоспособностью и соответствующей квалификацией, Молотов требовал того же от подчиненных.
Иногда поражает, как советская дипломатия, искалеченная и обескровленная, оказывалась в состоянии эффективно выполнять поручения центра. И кое-что делать вне зависимости от этих поручений. Самое важное – бить тревогу в связи с готовившейся Гитлером агрессией против СССР. Мы увидим, насколько ясно и отчетливо в полпредстве в Берлине оценивали грядущее бедствие.
В ряде разделов книги затрагивается еврейская тематика – в русле исследуемых событий, конечно. Сквозь призму дипломатической переписки показано отношение Москвы к Хрустальной ночи, к проблеме еврейских беженцев. После сентября 1939 года советские власти, по сути, отказались принимать переселенцев из районов Польши, оккупированных немцами. Евреев принудительно возвращали назад.
В начале 1941 года в полпредство в Берлине из различных источников поступали сообщения из оккупированной Варшавы, в которых в том числе рассказывалось о геноциде евреев. Такие сообщения безотлагательно пересылались в центр.
Структурно книга состоит из трех частей. Первая посвящена периоду, который предшествовал заключению пакта и характеризовался резкими колебаниями советско-германских отношений. Подъемы чередовались со спадами. Вторая отражает развитие ситуации с сентября 1939 до конца 1940 года. Этот этап отличался определенной стабильностью. Москва и Берлин уверяли друг друга в дружеских чувствах, хотя подозрительность и недоверие постепенно усиливались. В третьей речь идет о событиях, которые привели к краху советско-германского «проекта».
В книгу вошел ряд эпизодов, скажем так, ненаучного свойства.
Я задавался вопросом: что думали советские руководители той, предвоенной поры, почему они действовали так, а не иначе? В первую очередь, главный вождь Сталин и его ближайший соратник, вождь рангом пониже, Молотов.
Я попытался представить, каким мог быть диалог двух вождей, рассуждающих о том, как выстраивать сотрудничество с нацистской Германией и надо ли выстраивать его вообще. Два самых влиятельных человека в СССР встречаются то на даче Сталина, то в Кремле, и в ходе задушевных разговоров становится понятна возможная подоплека судьбоносных решений тех лет…
Эта книга – не строго научное исследование, хотя необходимые атрибуты присутствуют: анализ источников и литературы, оценки и выводы, научно-справочный аппарат. Скорее это документальное повествование с элементами исследования.
Есть такое выражение: «идти от фактов» или «танцевать от фактов». То же самое – с документами. Так вот, я «танцевал» от документов. Отбирал те, которые казались новыми и важными и наталкивали на обобщения и интересные выводы. Многие из этих документов впервые вводятся в научный (и общественно-политический) оборот.
Источником послужил Архив внешней политики Российской Федерации МИД России, основной центр хранения документации, связанной с внешней политикой и дипломатией нашего государства.
Избранный подход обусловил некоторую фрагментарность исследования. Оно сосредоточено на отдельных узловых моментах, многое опущено. Прежде всего это касается тех исторических вопросов, которые были уже основательно отработаны специалистами.
Один из таких вопросов – советско-германский договор о ненападении и непрекращающаяся полемика вокруг него, которая порой принимает излишне острые формы. Однако высказать свое отношение к пакту, хотя бы в двух словах, было бы уместно.
Подписание этого документа явилось для Москвы вынужденным решением, тут можно согласиться с официальной советской историографией. Но «вынужденное» не всегда означает «правильное». Судят по результату, а результат известен.
Пакт произвел ошеломляющее впечатление на весь мир. Это событие казалось невозможным, из ряда вон выходящим. Дружеских рукопожатий с нацистскими главарями ожидали от кого угодно, но только не от советских вождей.
Илья Эренбург писал: «Умом я понимал, что случилось неизбежное. А сердцем не мог принять…»{1} Аналогично отреагировал Константин Симонов: «Что-то перевернулось в окружающем нас мире и в нас самих. Вроде бы мы стали кем-то не тем, чем были, вроде бы нам надо было продолжать жить с другим самоощущением после этого пакта»{2}.
Люди поколения Эренбурга и Симонова интуитивно чувствовали: нельзя заигрывать с фашизмом, сделка с дьяволом ни к чему хорошему не приведет.
А вот Сталин так, скорее всего, не думал. Он был предельно циничен и свободен от ненужных рефлексий. Помимо заботы о национальных интересах и национальной безопасности (как он их понимал), заключение пакта явилось для него ответом на длительное унижение советского государства со стороны западных демократий, которые мешали верховному правителю вернуть СССР его место в ряду великих держав, утраченное после Революции 1917 года. Англичане и французы общались на равных с Гитлером и Муссолини, но не снисходили до Сталина. Торпедировали его инициативы по формированию системы коллективной безопасности. Мешали помогать республиканцам в Испании. Отставили в сторону во время чехословацкого кризиса. Не позвали в Мюнхен. Юлили и хитрили на весенне-летних переговорах 1939 года и направили в Москву делегации, лишенные значимых полномочий. Это ли не оскорбление? Это ли не унижение?
Сталин видел, что Гитлер – враг, но, подписав с ним договор, преподнес урок «двуличным демократам». Вывел СССР в ряд крупнейших международных игроков, и в этом смысле заключение пакта было вполне оправданно. Другое дело, как советское государство распорядилось своим вновь обретенным влиянием и великодержавным статусом, как использовало выигрыш во времени для подготовки к отпору агрессии.
Гитлера пытались по очереди «оседлать» британский и французский премьер-министры, а затем коммунистический диктатор. Все они в конечном счете попали впросак. Последствия для нашей страны были очень тяжелыми, советский народ дорого заплатил за самоуверенность и ошибки Сталина. Но выдержал все испытания, выстоял в битве с фашизмом и победил.
Часть первая
Диктаторы ездят верхом на тиграх, боясь с них слезть. А тигры между тем начинают испытывать голод.
Уинстон Черчилль
Взялся есть суп с дьяволом – выбирай ложку с длинной ручкой.
Пуштунская поговорка
«Товарищи Сталин и Молотов».
Журнал «Огонек», 1940, № 7–8.
Молотов здесь уже в статусе наркома иностранных дел СССР.
Два вождя
В один из холодных дней февраля 1940 года в кремлевском кабинете беседовали два вождя, руководившие первым в мире социалистическим государством. Точнее, в одну из холодных ночей февраля. Главный вождь, Иосиф Виссарионович Сталин, предпочитал ночной образ жизни. В ночное время ему лучше работалось и отдыхалось.
Уже восемнадцать лет он занимал должность Генерального секретаря Центрального комитета Всесоюзной коммунистической партии большевиков[1]. Без его ведома ничего существенного и важного в стране не происходило.
Второй вождь, Вячеслав Михайлович Молотов, к тому времени десять лет занимал пост Председателя Совета народных комиссаров, правительства СССР. Совсем недавно он возглавил и Народный комиссариат иностранных дел.
Разговор шел серьезный и обстоятельный – об отношениях Советского Союза с нацистской Германией, которые за последние полгода ощутимо изменились к лучшему. 23 августа 1939 года Молотов и министр иностранных дел Третьего рейха Иоахим фон Риббентроп подписали двусторонний договор о ненападении и секретный дополнительный протокол, что привело к большим переменам в судьбах СССР и Европы.
Сталин верил, что перемены – во благо, и всё же тень сомнения закрадывалась в душу вождя. В таких случаях соратник по партии и глава внешнеполитического ведомства старался укрепить веру Хозяина.
– Ну, чем порадуешь, Молотковский? – поинтересовался Сталин, прищурившись и скрестив ноги в мягких сапожках. Шутливое обращение народного комиссара не обманывало (вождь любил над ним подтрунивать): отвечать следовало по делу. Но Вячеслав Михайлович почувствовал, что собеседник хочет услышать что-нибудь колоритное, не обязательно из области наводивших скуку военно-политических и экономических материй.
– ВОКС[2] выставку народного творчества в Берлине развернул, – с некоторой гордостью поведал нарком.
Рябое лицо вождя осветилось ехидством.
– И что выставили? Самовары и матрешки?
– Не только, – позволил себе тень улыбки Молотов, который вообще-то был неулыбчив. – Используя технику народных ремесел, наши умельцы создают композиции, отражающие созидательный труд советского народа – хлеборобов, шахтеров, металлургов… Перед тем как немцам отправлять, мы эту выставку совместно проинспектировали с Потемкиным, Александровым и Пушкиным.
Александр Александров, заведующий Центральноевропейским отделом НКИД, и сотрудник этого отдела Георгий Пушкин принадлежали к новому призыву советских дипломатов, который пришел на смену прежнему поколению, посаженному и расстрелянному. Из прежнего поколения уцелели немногие, включая первого заместителя наркома Владимира Потемкина.
– Фашистам понравилась?
В то время термин «нацисты» в Советском Союзе не был в ходу. В основном им пользовались англичане и американцы. Так уж повелось, что с начала 1920-х годов, когда в Италии появились чернорубашечники и Муссолини устроил поход на Рим, советские граждане всех своих врагов принялись зачислять в фашисты. Были польские фашисты, венгерские фашисты, болгарские, румынские фашисты и другие, которые в строгом смысле таковыми не являлись. Были еще социал-фашисты, то есть представители западной социал-демократии. Но в качестве главных фашистов выступали, конечно, члены НСДАП, германской национал-социалистской рабочей партии, гестапо, командование вермахта и все главари Третьего рейха.
– Понравилось, – застенчиво подтвердил Молотов. – Выставку Риббентроп изучил вместе со своим помощником по культурным вопросам Гляйстом. Дали добро возить по всей Германии. Но мы считаем, что эту экспозицию нужно развивать, дополнять, совершенствовать. – Молотов всмотрелся в рябую физиономию вождя в надежде обнаружить положительный отклик.
– Как именно, Молотошвили?
– Твой портрет добавить, Коба, – разъяснил нарком. В иные, редкие минуты общения со Сталиным, воспринимавшиеся как дружественно-непринужденные, он полагал возможным обращаться к Хозяину как в добрые старые времена совместной революционной деятельности.
– Чьей работы?
– Космина.
– А-а-а, – протянул Сталин. – Хороший художник. Раньше Врангеля рисовал, теперь меня рисует.
Молотов вспотел. Этой подробности он не знал.
– Можем, конечно, не посылать…
– Отчего же. А они нам Гитлера пришлют. Будем его портрет показывать. Так надо понимать?
– Нет, – смешался Молотов. – Они не стали картины присылать. Они выставку дорожного и автомобильного строительства прислали.
– Вот и вы пошлите что-нибудь такое, без художеств, – буркнул Сталин, давая понять, что сюжет с выставкой себя исчерпал. – Скажи мне лучше… Как наши люди к дружбе с фашистами относятся? Привыкли?
Нужно сказать, что за годы советской власти население Советской России, а затем СССР привыкло ко многому. Научилось не удивляться и быстро приноравливаться к внезапным поворотам и зигзагам курса социалистического государства. Сначала военный коммунизм, потом НЭП, потом без НЭПа – с индустриализацией, коллективизацией и истреблением крестьян. Героев Октября и Гражданской войны замучили и убили. Полководцев и создателей Красной армии арестовали и казнили. Народ перестал удивляться. Борьба с фашистской Германией не на жизнь, а на смерть сменилась дружбой с фашистской Германией. Еще в середине августа 1939 года договаривались с англичанами и французами о взаимной помощи, а через месяц англичане и французы превратились в поджигателей войны, которым противостояла миролюбивая Германия.
Все это Молотов в своих публичных выступлениях неоднократно подчеркивал. Поэтому отреагировал так, как ожидал Сталин. Без тени фамильярности, со всей серьезностью:
– Люди верят вам и Коммунистической партии, Иосиф Виссарионович. Раз мы подписали пакт, значит, в том была необходимость. Никто не сомневается. Англичане и французы сами виноваты. Крутили, финтили, сколько раз обманывали, хотели нас под монастырь подвести… Гнилые они, ненадежные. Гитлеровцы от них в лучшую сторону отличаются. За рабочих, за трудящихся, как и мы.
– Социалисты, но национальные.
– Вот резидент в Берлине, Кобулов, докладывает, что говорят в фашистских верхах: «Настроение берлинского бюргера мало нас трогает. Рабочего мы, конечно, должны защитить, а бюргер нас не интересует. Национал-социализм ведь враг буржуазии»{3}. Буржуазия и наш враг.
Сталин усмехнулся.
– Ты флаги забыл упомянуть, Молотштейн. Что они почти одинаковые. Красные. Только у них свастика, а у нас серп и молот.
– Это очень показательно, – воодушевился нарком. – Цвета крови. Пролитой рабочим классом в борьбе с помещиками и капиталистами. Красного знамени нет ни у англичан, ни у французов. Или американцев. А у Гитлера есть.
– Как бы не обмишулил он нас.
– Не позволим, Коба! – Вячеслав Михайлович приободрился и в очередной раз перешел на почти дружеский тон. – Конечно, они дулю в кармане держат и в один прекрасный момент попробуют пойти на нас. Не дадим. Я слежу. Чуть что, одернем. А пакт мы правильно подписали.
– Во-первых, ты. Ты подписал, ты, Молотков. Я лишь тост предлагал за фюрера. А во-вторых, чтобы окончательно убедиться в нашей правоте… Время должно пройти. Подтвердить. Что правильно мы согласились на сделку.
– Вроде все к тому шло.
– Да, – согласился Сталин. – Все к тому шло…
