Артемий Алябьев
Две недели до Радоницы
– Ты знаешь то ощущение, Андрей, когда вся твоя жизнь, которую ты так тщательно выстраивал в своей голове, рушится в один момент.
– Я не…
– Нет! – резко оборвал он меня. Тон его голоса стал вдруг свирепым, – Ты ни черта не знаешь! Все твои планы на будущее, все светлые перспективы… Карточный домик мечтаний рассыпается у твоих ног. Потому что однажды тот, у кого есть пистолет – или большая дубинка, или еще черт знает что – приходит и ломает твою жизнь навсегда. А ты беспомощен что-то изменить. Потому что у тебя нет пистолета. У тебя нет даже дубинки.
Лукас вдруг расхохотался. Только не был это смех злодея, как я представлял в своем странном сне. Не было в этом смехе никакого выражения эмоции, а был один лишь импульс – будто само существо Лукаса, против воли его, прорывалось наружу. А точнее, прорывалось его отчаяние. В беспомощности опустился он на колени, продолжая смеяться. Смех вскоре сменился беспомощным хрипом. Он посмотрел на меня, и был это страшный взгляд загнанного зверя. Так, наверно, смотрит волчица, которая из последних сил защищает своих детенышей от охотников. Он поднялся с колен и опять сел на стул.
– Прости мне этот невольный выпад, Андрей, – шумно дыша, продолжал он. Внутри у него до сих пор все бушевало, и я чувствовал, как он пытается успокоиться, – Моя история затянулась, но я уже перехожу к сути. К тому самому выбору, о котором говорил в самом начале.
– Ну так к делу! – холодно бросил я. Что бы он ни рассказал, я не мог его жалеть!
– К делу, значит! Ну что ж! – воскликнул он, хлопнув в ладоши, – Чуть мы отъехали за город и за окном показались поля, человек с пистолетом стал давать указания – где повернуть и по какой дороге ехать. Збышек делал, как он велел: мы свернули с федеральной трассы и углубились в лес. Когда дорога кончилась, он велел нам выходить из машины. Збышку приказал ребенка нести с собой. Мы оставили грузовик на дороге, а наш недоброжелатель молча указал на лес. Мол, идите. И мы пошли, спотыкаясь о пни и поваленные в траве деревья. Было жарко, и комары страшно кусались. Дурацкая деталь, но запомнилась, черт возьми! Знаешь, такое неприятное, раздражающее ощущение, когда одежда липнет к телу. И хотелось мне все с себя сорвать и идти голиком. И, кроме этой напрасной злости, не было ничего у меня в голове, пока мы двигались сквозь густую поросль – я не думал ни о нашей правдоподобной кончине от рук этого непонятного человека, ни о том, как мои друзья или родители отреагируют на мою пропажу.
Остановились посреди глухой чащи. Мальчика, который был все еще жив, националист приказал положить на импровизированное ложе из листвы. И потом к Збышку: «Почему ты меня обманул?». Он про меня это, видать – что Збышек не один, а со мной поехал, и ничего не сказал им. А Збышек молчал. Националист тем временем продолжал: «Мало того, ты мальчишку взял. Я же говорил тебе, что нельзя привлекать внимание. И что я вижу – у тебя напарник да еще помирающее дитя в кабине». И вот он это говорил, а я лихорадочно думал, как же нам спастись, как же мне броситься на него, чтобы пистолет из рук выбить. Но он стоял на таком расстоянии, что держал нас обоих под прицелом. И сделай я одно неверное движение, и все – пуля в сердце! «Будь человеком», отвечал террористу Збышек, «Эти люди бедные, мы тоже должны им помочь! Я помогаю Лукасу выбраться из нищеты. А этого пацана родная мать продавала на улице».
И вот как твой отец это все говорил, я вдруг понял. Он идиот. Сущий кретин! Если он действительно верил в то, что говорил, если помогал мне, помогал этому подыхающему дитяте, если все это он совершал из какого-то маразматического альтруизма, то националист должен пустить ему пулю в лоб прямо сейчас! Потому что не доживают альтруисты до такого возраста. Найдется всегда кто-то, кто ухватится за вот эту их готовность помогать безвозмездно и всю кровь выпьет. И потому думал я, что отец твой выкрутиться пытается, но нет – он продолжал и продолжал свою тираду, да столь пламенно, что я почувствовал стыд за него. Конечно, террориста ничего из этого не проняло. Он ответил сухо: «Это неважно. Ты подаешь плохой пример для всех остальных. И за свою вольность будешь наказан». «Забирай грузовик» махнул Збышек рукой. Националист усмехнулся: «И что я с ним буду делать? Сяду в него и прямо в лапы Борису поеду? Збышек, и почему природа тебя мозгами обделила?». Это были первые его слова, с которыми я мог согласиться.
Националист нахмурился и продолжил: «Сейчас ты должен сделать выбор». «Какой еще выбор?» проворчал Збышек, но в голосе его я уже чувствовал тревожные нотки. Эта фраза его испугала. Да что там, она и меня до черта напугала! Националист улыбнулся, а в его глазах я прочитал удовольствие садиста, который вот-вот готовится оторвать крылья майскому жуку, чтобы посмотреть, как тот будет беспомощно барахтаться. Потом проговорил: «Тебе я ничего не сделаю. Ты водитель, в конце концов. Но кто-то должен заплатить за твое тщеславие. Выбирай – или я сейчас убиваю мальчика, или твой хирург лишается рук и никогда больше не сможет оперировать». Эти слова были как камень в бездну. Я не мог представить ни одного, ни другого варианта развития событий. Мне было плевать на мальчонку, да. Но убивать его? Нет! В то же время, лишись я рук, я лишался всего на свете. Оба решения представлялись мне чудовищными, бесчеловечными. По крайней мере, так я думал в тот момент, когда не почувствовал угрозы всем своим существом. И выбирать должен был твой отец.
А Збышек процедил: «Да пошел ты». «Если ты ничего не выберешь, я сделаю и то, и другое» просто сказал мужчина. Потом добавил: «На твоем месте я бы избавился от мальчонки. Он все равно помирает, ему недолго осталось. Облегчи его муки». Збышек молчал, только сжимал-разжимал руки в кулаки. «Ты медлишь. Я убиваю мальчишку, а потом принимаюсь за твоего друга» холодным голосом констатировал террорист и направил оружие в сторону паренька. По его позе, по уверенности, с которой он перевел дуло в сторону живого человека, я понял, что делал он это много раз. И это было не пустое – он готов был спустить курок. И вот тогда, ха-ха-ха, тогда-то, Андрей, в голове моей вспыхнула та самая, злая, навязчивая мысль, затмившая все остальное: «Пусть Збышек выберет мальчика». Он все равно умирает, как врач я мог это подтвердить! Обменяй его жизнь на мои руки! А руки – это была вся моя жизнь, понимаешь? Бог даровал мне способность спасать людей. Чтобы вот так просто ее отнять, по глупой прихоти какого-то идиота с пистолетом. Ну уж нет!
– Ты просто волновался за свою жопу, Лукас! – не выдержал я. Слова шли с трудом, я из последних сил напрягал связки. Но я должен был назвать вещи своими именами, – Не спасать жизни ты хотел. Ты хотел, цитирую твои слова, «сбежать из бедности». Ты хотел денег и славы, которые бы дала тебе эта работа на Западе. Не смей даже говорить про Бога, про назначение – ты думал о себе и только о себе в тот момент!
– О, вот как. Я так и думал, что ты ничего не поймешь из моего рассказа, – в словах Лукаса я почувствовал нескрываемое раздражение, – Конечно, ты ведь не был в такой ситуации! Что ты можешь понять… Ну ничего, затем я и затеял всю эту долгую игру. Затем ты здесь – чтобы понять!
– Делай, что хочешь – от меня ты морального оправдания не получишь.
– Ну так я и не на исповеди, правда? – развел руками Лукас. Что-то сломалось в его голосе: к раздражению прибавилась горечь, – Твой отец сказал «Оставь мальчика. Забери у Лукаса руки». Так и сказал, Андрей: «Забери руки». На меня он в этот момент даже не смотрел. Знал, что не выдержит взгляда. Я должен был пожертвовать собой за его деяния, видишь в чем дело?
Я был в гневе, я был взбешен. Но я был беспомощен. Оставалось броситься на Збышка, и тогда было уже плевать – пусть хоть этот недоумок нас всех перестреляет. Потом я хотел броситься бежать, продираясь сквозь густые ели. Все эти мысли, страхи закрутились водоворотом у меня в голове, а я стоял парализованный. Вся моя сущность, все, что я знал о мире в тот момент, умерло. А вместе с тем умер и Лукас.
– Ты это заслужил, – хрипло сказал ему я.
Лукас промолчал. Глаза его выражали уничтожающую ненависть.
– Сам посмотри, во что ты ввязался, – продолжал я, – Разве не были вы сами виновны в том, что стояли в этом лесу, под дулом пистолета? Заложники образа жизни, по которому возомнили себя богами? За действия нужно нести ответственность, Лукас. Ты хотел легкой жизни, я понимаю. Но жизнь не так проста.
Стул с грохотом упал на пол. Я почувствовал, как Лукас хватает мои запястья и отстегивает наручники от стула. Рывком он поставил меня на ноги. В грудь мне уткнулся невесть откуда взвшийся пистолет.
– Хватит трепаться, – ледяной голос Лукаса, – Сейчас посмотрим, какой ты правильный.
Он подвел меня к стене напротив огромной двери, за которой скрывалась решетка, и приковал наручники к висевшей рядом цепи. Пока он тужился, открывая дверь, я заговорил:
– Но ты не рассказал мне всю историю. Тот мальчик, которого вы взяли – он выжил? Что случилось с ним?
Лукас посмотрел на меня: его лицо выражало полное презрение.
– Боже, с мозгами у вас это наследственное, – процедил он, – В коробке совсем пусто. Откуда ты думаешь, взялся ваш Матей? С неба спустился, а? Мама твоя наверняка задавалась этим вопросом. Кстати, про братца твоего. Если можно считать его таковым.
Он снова зажег свечу и осветил пространство за решеткой. Вот свет выхватил отца, лежавшего у стены. Лукас посветил в другой угол – помещение камеры было гораздо больше, чем я представлял. Лучи света упали на сгорбленную фигуру: человек сидел, уткнувшись головой в колени. Он поднял взгляд, жмурясь от яркого света, и я узнал Матея. В груди внезапно стало очень холодно.
– Но почему, почему он здесь? – быстро спросил я.
– Теперь ты понимаешь? – усмехнулся Лукас, – Понимаешь, что я чувствовал тогда?
– Что ты от меня хочешь?
– Я уже сказал тебе – ты должен сделать выбор.
– Какой?
Торжествующая улыбка появилась на его лице. Наверно, так улыбаются акулы.
– Выбери, кто из них завтра умрет.
– Никто!
– Ха-ха, это ты так думаешь. Говорить можешь, что хочешь, но реальная свобода, которая у тебя осталась – это вот этот единственный выбор. Я спрашиваю тебя еще раз, Андрей: кто из них предстанет перед населением Нагоры как предатель – твой отец или твой, кхм, брат?
– Что ты задумал?
– Я задумал правосудие, Андрей. Двойное правосудие. Завтра на главной площади Нагоры я казню государственного преступника. С точки зрения общественности, это будет террорист, который продавал сокровища края. А с моей точки зрения это будет тот, кто лишил меня будущего.
– Но ты думаешь, люди будут приветствовать смертную казнь? В Нагоре никогда такого не было. Будут восстания.
– А мне все равно. Расстреляем и тех, кто восстанет. Я теперь хозяин Нагоры. И я вершу правосудие.
Впервые в нашем разговоре тон голоса Лукаса сделался возвышенным. Он действительно верил в свою исключительную роль, он верил, что творит справедливость. Я же видел кошмарный, уродливый фарс. Безумца, который утратил всякую связь с реальностью. Искаженное понимание правосудия у Лукаса сводилось к мести. Наша семья должна была заплатить смертью за то, что случилось с ним.
Лукас был уродливым отражением своих верований. И это даже не верования были, а горькая вынужденная ситуация, с которой он вынужден был примириться, оправдывать таким образом свои чудовищные действия. Будто весь смысл его жизни, с того момента, как он потерял руки, схлопнулся до одного единственного желания. Неужели он столько всего сделал – захватил власть в стране, основал компанию, собрал армию – только для того, чтобы отомстить?
– Ты молчишь, – нервно констатировал Лукас, – Ты должен выбрать. Или я пристрелю обоих сейчас же!
– Ну подожди, – я постарался сказать это как можно спокойнее, – Я выбираю, кого ты завтра казнишь. А что случится со мной и тем, кто останется в живых?
– Ваша судьба тоже определена. Тебя и другого я отправлю по старой дороге в Польшу – вы получите шанс выжить. Вас столкнут в мешках с горы – так мы в «Чорном сонце» расправлялись с предателями. Но имей в виду: даже если вы выживете спуск и дорогу без еды и воды по острым скалам, то назад в Нагору вам путь заказан – на границе вас не пропустят. Вы будете вечными изгнанниками.
Понятно. Звучало поэтически, но шансов выжить он нам тоже не оставлял. Я слышал от Бориса про несчастных, которых находили у подножья в порванных мешках – все они погибали от многочисленных переломов во время спуска.
– То есть, я тоже умру. Выбора на самом деле нет, – заключил я.
– Ну почему? Шанс выжить ниже одного процента, скорее всего. Но он есть! – захохотал Лукас.
– Какое же это правосудие? Это убийство. Хуже того – ты мучаешь своих жертв, чтобы потешиться. Какая разница, что я выберу сейчас – все мы обречены на смерть. И это не справедливо, потому что ты выжил, Лукас. Да, жизнь не сложилась так, как ты хотел, но ты выжил.
– Выжил?! Эта жизнь стала хуже смерти, Андрей! Когда мне отстрелили пальцы, все, что у меня осталось, это мозги. Я стал убеждать ублюдка, что изуродовал меня, взять меня к ним, буквально на коленях умолял. Как побитая собака скулил! Тогда я тоже думал, что мне надо было выжить, понимаешь? Террорист сжалился надо мной, меня взяли в их логово. Я стал помоечным псом у «Чорного сонца». Выполнял опасные поручения в горах, устранял патрули. Мне хорошо удавалось обращаться с деньгами, и я единственный из них хорошо знал финансы. Однажды их бухгалтера подстрелила милиция, и я занял вакантное место. Остальное ты знаешь. Как их накрыли, все деньги достались мне.
– Лукас… – я замялся, пытаясь подобрать слова. Говорить сейчас нужно было очень осторожно. Я чувствовал слабость в его сердце, мне нужно было лишь найти нужные фразы..
– Не надо, – быстро сказал он. – Я знаю, что ты скажешь. «То, что с тобой случилось, Лукас, это трагедия. Но все можно исправить. Прости моего отца, отпусти его». Но все не так просто, Андрей.
– Но почему?! Раз ты сам понимаешь!
– Знаешь, сколько лет во мне зрела эта ненависть? Сам посчитай. Все мое существо направлялось желанием мстить. Забери ее у меня – и Кацпера Собепанка не останется.
– Но останется Лукас! Друг моего отца!
– Лукас давно мертв, – обрушил он на меня тяжелые камни слов, – А теперь выбирай.
В грудь вновь уткнулось дуло пистолета. Говорить что-то было бесполезно. Лукас действительно был мертв. Я не мог воззвать ни к чему, что заставило бы его простить моего отца. Оставался единственный выход. Последний туз в рукаве. Но пока на мне были наручники, я не мог его выложить. Нужно было играть по правилам безумца. Я повернул голову к решетке и кивнул на Матея.
– Ты должен имя сказать, – нахмурился Лукас, – Иначе не почувствуешь веса своего решения!
Господи, сколько драматизма! Ну хорошо, будь по-твоему.
– Матей, – сказал я.
– Значит, ты отдаешь своего брата в руки правосудия, – сказал Лукас с нескрываемым удовольствием в голосе. – Какая жалость. Твой отец помог ему выжить, но видимо судьбой не суждено.
– Лукас, ты можешь что-то сделать для меня?
– Что? – насторожился он.
– Я хочу попрощаться с братом. Обнять его напоследок. Ты можешь снять наручники?
Он задумался. Наконец, медленно проговорил:
– Я не чудовище, в конце концов. Но тебе нужно подождать.
Лукас ушел и вернулся вместе с Зораном. Наемник без церемоний отстегнул наручники, схватил меня за руки, а потом швырнул за решетку к отцу и брату.
Отец был без сознания – или, по крайней мере, я надеялся, что было так. Я перевел взгляд на Матея – он смотрел на меня выжидающе, в глазах его читалась решимость. Он не понимал моей игры, но готов был действовать – сорваться, вскочить, броситься на наших тюремщиков. Но я не мог сейчас рисковать его жизнью. Я опустился на колени, прочертил коленями следы на камнях и широко обхватил руками брата. Отец встал перед невозможным выбором – и выбрал жизнь неизвестного ему мальчика. Нет, Матей не мог умереть.
– Достаточно, – ударили меня словно хлыстом по спине слова Лукаса, – Пора возвращаться в свою камеру.
Зоран вытащил меня наружу, завел руки за спину. Наручники мне пока не надевал. Это хорошо.
– Когда ты будешь… вершить правосудие свое? – спросил я Лукаса.
– Завтра днем. Я заберу Матея, а Зоран разберется с тобой и Збышком. Жаль, я этого не увижу.
Пока он с видимым упоением произносил последние слова, внимание его рассеялось, и это был мой призыв к действию – сейчас или никогда! Я ринулся стрелой в сторону противника, вырвавшись из хватки Зорана.
– Мило, давай! – из последних сил закричал я. Широко размахнулся правой рукой, сжал ладонь в кулак и уже описывал дугу в направлении его лица....
Мило не услышал. Мило промолчал. Лукас сделал быстрый шаг в сторону, и я по инерции, будто огромный мешок с картошкой, обрушился на каменный пол пещеры. Костяшки мои врезались в камень, разбились в кровь. Боль раскаленной проволокой опутала все тело, и в тот момент я потерял сознание. Я должен был стать демоном возмездия, который вершит жестокое правосудие над своими мучителями… А стал хилым и бесполезным слизнем, который без чужой помощи не может даже подняться на ноги. Мило был прав. Без него мне правда было не справиться.
Я очнулся от того, что кто-то окатил мое лицо холодной водой. Глаза мои распахнулись – кашляя и выплевывая воду, я разлепил ресницы и сквозь мутные потоки разглядел перед собой Зорана. Я сидел на полу каменной пещеры, там же, где пробудился в первый раз, а он гранитной скалой нависал надо мной.
– Почему… – перехватило дыхание. Удивительно, как у меня вообще оставались силы на что-либо, – Почему ты с ним, Зоран?
Во взгляде этого сурового воина мелькнуло сомнение. По поводу чего? Можно ли мне доверять? Или своей лояльности? Наконец, он произнес:
– У Собепанка есть видение. Есть… цель.
– Цель?! – этот крик стоил мне дорого. Я зашелся в приступе кашля, но приступ гнева придал сил продолжить, – Ты слышал, что он хочет сделать?! Он хочет убить моего брата! Это, по-твоему, правильно? А ты… ты убьешь меня. Я хочу знать… Я хочу знать, почему?!
Я видел, что Зорана терзали сомнения. Он не ответил сразу, спрятал взгляд. Наконец, быстро сказал:
– Значит, вы заслужили это. До свидания, Андрей.
И он быстрым шагом направился к выходу из моей камеры.
– Постой! – вскричал я. Он вроде как не услышал, но у решетки все-таки оглянулся.
– Что такое? – резко спросил, будто делал последнее одолжение.
– У тебя есть скополамин?
– Зачем тебе?
– Все равно помирать… А так легче будет.
– Он тебе не поможет.
И после этих слов Зоран быстро вышел, захлопнув за собой дверь. Я в бессильи опустился на камни. Это был конец. Мой последний шанс пробудить Мило только что исчез во тьме. Что мне оставалось? Возможно… Нет, шанс мал, но все-таки!
Я нащупал на брюках ремень, растегнул пряжку, тужась и силясь едва-едва вытянул его. Поднялся на ноги, пошатываясь от слабости (снова кружилась голова) направился к просвету в камнях в другом конце туннеля. Снаружи светила луна. Пахло свежим горным воздухом. Я жадно вдохнул его, возможно, в последний раз. Сложил ремень вчетверо и пропихнул его наружу. Он упал вниз, со звоном ударившись о камни. Куда он упал, я уже не видел – взор скрывала скала. Возможно, в пропасть, и его никто никогда не найдет. А возможно… Нет, лучше не надеяться.
Сил уже не оставалось, и я опустился на каменный пол. Скелет смотрел на меня пустыми глазницами, словно злорадствовал: «Все тщетно! Смотри, что стало со мной. Все там будем».
– Пошел ты. Кто ты вообще такой? – парировал я и ткнул его в костяное плечо. От удара череп свалился на пол с гулким стуком.
Я некоторое время просто сидел и смотрел в темноту, ни о чем не думая. Не знаю, сколько времени прошло – кажется, я провалился в забытье. Вдруг мне почудился собачий лай. «Что только во сне ни привидится» – подумалось. А потом кто-то ткнул меня в плечо. Потом в другое. Открыл глаза – никого передо мной не было. «Точно почудилось» – решил я. Затем сверху на голову что-то упало. Что-то склизкое и мокрое. Я поднял голову. Из просвета стекала пеной слюна и виднелась длинная тонкая палка. Так вот что тыкало меня в плечо! Я приподнялся и глянул в просвет.
Яркая луна на момент ослепила, а затем я увидел две головы, плотно подогнанные друг к другу, словно сидели на одном теле. Жуткая метафора, если подумать, потому что одна из них принадлежала большому лохматому псу, а вторая – курносому мальчонке лет десяти.
– О, привет, Лалу. Привет, Снежка, – сказал я, чувствуя как по телу разливается живительное тепло, наполняя сердце радостью, – По-моему, я не представился в нашу первую встречу. Меня зовут Андрей.