Артур Конан Дойл
Маракотова бездна
– Клянусь вам, мистер Хедли, это что-то невероятное! – сказал Билл на следующее утро. – Вот зайдите сюда и вы убедитесь сами. Наш Доктор не вылазит отсюда и просто дока в механике.
Когда я заглянул внутрь стальной клетки, у меня возникло малоприятное чувство, что я заглядываю в свой собственный гроб, но даже если он и станет моим гробом, то надо признать, что гроб этот напоминает довольно приличный мавзолей. Пол был прикреплен скобами к четырем стальным стенам, в центре каждой из которых были высверлены круглые отверстия под иллюминаторы. В потолке был небольшой люк для проникновения в клетку сверху, и второй такой же находился в полу. Сама клетка была подвешена на тонком, но очень прочном стальном тросе, который был накручен на барабан и втягивался или вытягивался мощным двигателем, который мы применяли для наших глубоководных тралов. Трос этот, как я понял, был длиной около полумили, второй конец его был туго накручен на швартовые тумбы на палубе. Резиновые дыхательные трубки имели такую же длину; к ним был прикреплен телефонный провод, а также провод, по которому можно было подавать питание на электрические лампы внутреннего освещения от бортовых аккумуляторов, хотя у нас также имелся и независимый генератор.
Вечером того же дня двигатели остановились. Ртуть в барометре опустилась до низкой отметки, и черная туча, поднимавшаяся над горизонтом, предвещала скорую беду. Единственным судном, наблюдавшимся на горизонте, был барк под норвежским флагом, и мы заметили, что паруса у него были зарифленными, будто в ожидании бедствия. Пока же, однако, все было спокойно, и «Стрэтфорд» мягко скользил по темно-синей поверхности глубокого океана, на которой то тут, то там появлялись и исчезали белые шапки гребней волн, создаваемых пассатным ветром. Билл Скенлен зашел ко мне в лабораторию с лицом, выдававшим большее волнение, чем то, которое его беззаботный нрав когда-либо позволял ему показывать.
– Вы только послушайте, мистер Хедли! – сказал он, – Они опустили эту штуковину в колодец в днище корабля! Вы знаете, что Босс будет погружаться в ней?
– Конечно, знаю, Билл. – И я погружаюсь вместе с ним.
– Нет, ну вы точно ненормальные, причем оба! Это ж надо такое придумать! Но я перестану себя уважать, если отпущу вас одних.
– Тебе там нечего делать, Билл!
– Как это «нечего делать»? Как раз наоборот! К тому же, я точно стану весь желтый от зависти, как китаец, если отпущу вас одних. «Меррибэнкс» отправила меня сюда, чтобы присматривать за оборудованием, а если оборудование это будет работать на дне моря, тогда, ясное дело, я тоже должен быть на дне вместе с ним. Билл Скенлен должен всегда быть там, где будут эти стальные отливки, даже если все вокруг него – сумасшедшие: такое мое последнее слово!
Спорить с ним было бесполезно, поэтому наш маленький клуб самоубийц пополнился еще одним членом, и мы молча стали ждать дальнейших распоряжений.
Всю ночь мы напряженно работали над креплениями, и только около времени первого завтрака мы спустились в трюм, готовые к нашему приключению. Стальная клетка была опущена во второе дно наполовину; перед клеткой стоял капитан Хоуи и со скорбным лицом пожимал руку каждому из нас, когда мы проходили мимо него и спускались по одному через верхний люк клетки, который потом за нами закрыли и закрепили болтами. После этого нас опустили в клетке еще на несколько футов, затем над нашими головами закрыли затвор и пустили воду, чтобы проверить, насколько мы на самом деле способны к плаванию. Клетка выдержала испытание хорошо: все стыки плотно прилегали друг к другу и не было ни малейшего признака течи. Потом была ослаблена донная створка в трюме и мы повисли в воде океана под килем.
Это была на самом деле очень уютная комната, и я был поражен предусмотрительностью и мастерством, с которыми все в ней было устроено. Электрическое освещение не было включено, но почти тропическое солнце светило ярко, проникая сквозь бутылочно-зеленую воду в каждый иллюминатор. Стайки мелкой рыбешки проблескивали то тут, то там серебристыми полосками на фоне зеленой воды. Вдоль стен вокруг этой маленькой комнаты была устроена скамейка, над которой были закреплены циферблатный глубиномер, термометр и прочие приборы. Под скамейкой располагались в ряд баллоны, представлявшие собой наш резервный запас сжатого воздуха на случай, если с трубками, соединяющими нас с кораблем, что-то случится. Эти трубки открывались над нашими головами, и рядом с ними висело переговорное устройство. Скорбный голос капитана донесся до слуха каждого из нас.
– Вы на самом деле твердо решили опускаться? – спросил он.
– С нами все хорошо, – ответил Доктор с нетерпением. – Опускайте медленно и поручите кому-то дежурить у приемника непрерывно. Я буду сообщать обстановку. Когда мы достигнем дна, ничего не предпринимайте до получения моих инструкций. Слишком быстро опускать трос не следует – он может не выдержать рывков; медленное опускание со скоростью пары узлов в час будет вполне в пределах его прочности. А теперь даю команду: «Трави-и-ть!»
Слово это он выкрикнул пронзительным, срывающимся голосом сумасшедшего. Это был величайший момент в его жизни, – момент исполнения всех так долго вынашиваемых им мечтаний. На какое-то мгновение я даже содрогнулся от мысли, что мы оказались в заложниках у хитрого, умеющего внушать к себе доверие маньяка. Билла Скенлена посетила та же мысль, так как он посмотрел на меня с грустной ухмылкой и коснулся рукой лба. Однако после этого неожиданного и неистового взрыва эмоций наш руководитель так же неожиданно и мгновенно вернулся к своей обычной, трезвой, выдержанной манере держать себя. И в самом деле, достаточно было лишь взглянуть на тот порядок и продуманность, которые проявлялись в каждой мелочи вокруг нас, чтобы убедиться в силе его ума.
Но теперь все наше внимание было поглощаемо теми удивительными новыми ощущениями, которые доставлял нам каждый миг пребывания в этой клетке. Клетка медленно опускалась в глубины океана. Светло-зеленая вода стала темно-оливковой. Затем этот цвет сменился удивительным по красоте темно-синим, который постепенно сгустился до темно-лилового. Мы погружались все глубже и глубже: сто футов, двести футов, триста. Клапаны работали идеально. Наше дыхание было свободным и естественным, как на палубе корабля. Стрелка глубиномера медленно поворачивалась вокруг светящегося циферблата: четыреста футов, пятьсот, шестьсот…
– Как вы там? – прогремел беспокойный голос сверху.
– Лучше некуда, – прокричал Маракот в ответ. Но света уже не хватало. Теперь через иллюминаторы проникал только тускло-серый сумеречный свет, который быстро угас и сменился кромешной тьмой.
– Сто-оп! – прокричал наш главный. Мы перестали опускаться и повисли на глубине в семьсот футов от поверхности океана. Я услышал щелчок выключателя, и в тот же миг клетка оказалась залитой мощным ярким светом, который полился наружу через все наши боковые иллюминаторы, вонзаясь длинными тусклыми лучами в бездну воды вокруг нас. Мы сидели каждый у своего иллюминатора, буквально прикованные к его толстому стеклу, пристально всматриваясь в то, что никогда еще не открывалось человеческому глазу.
До сих пор мы могли судить о том, что происходит в этих слоях, лишь по внешнему виду тех немногих рыб, которые были либо слишком неповоротливыми, чтобы уйти от нашего неуклюжего трала, либо слишком глупыми, чтобы увильнуть от нашего невода. Теперь же мы созерцали этот удивительный подводный мир таким, какой он на самом деле. Если целью творения было создание человека, тогда странно, почему океан населен гораздо больше, чем суша. Бродвей в субботу вечером, Ломбард-стрит после рабочего дня гораздо менее насыщен жизнью, чем эти огромные морские просторы, открывавшиеся перед нами. Мы уже прошли те околоповерхностные слои, где рыба или бесцветна, или переливается сверху морскими оттенками ультрамарина, а снизу – серебристая. Здесь уже плавали существа всех мыслимых оттенков и форм, какие только может явить пелагическая жизнь. Нежные лептоцефалиды, или личинки угрей, тонкими полосками полированного серебра пронзали туннель из яркого света. Медлительные змееподобные формы муроены – глубоководной миноги – извивались и изгибались совсем рядом; черные цератии, не имеющие ничего, кроме игл и рта, разевали свой глупый рот на наши приклеенные к иллюминаторам лица. Иногда проплывала толстая каракатица, глядя на нас своими почти человеческими зловещими глазами, иногда – некая прозрачная, как стекло, пелагическая форма жизни – цистома или глаукус, придавая дополнительное очарование наблюдаемой нами картине. Один громадный каранг, или атлантический тунец, отчаянно бился о стекло нашего иллюминатора, пока темная тень от семифутовой акулы не накрыла его, и он исчез в ее зияющей пасти. Доктор Маракот сидел в полном восторге с тетрадью на коленях, строча в ней мелким почерком свои наблюдения и бормоча себе под нос научные комментарии по поводу увиденного. «Что это? Что?? – доносилось до моего слуха. – Ах, да, chimoera mirabilis, описанная Майклом Сарсом. Боже мой! Да это же лепидион, только какой-то новый вид, насколько я могу судить. А посмотрите на этого макруруса, мистер Хедли! Его окрас совершенно отличен от того, какой попадал к нам в сети». Только один раз он был по-настоящему захвачен врасплох и не знал, что сказать. Это было тогда, когда какой-то длинный овальный объект пролетел с большой скоростью мимо его иллюминатора в потолке, оставив позади себя колеблющийся след, который простирался так далеко над и под нами, как только мог видеть глаз. Я, признаюсь, на какой-то миг был так же озадачен этим, как и Доктор, и только Билл Скенлен разрешил эту загадку.
– Я так думаю, что этот болван Джон Суини поднял свой лот-линь, протянув его рядом с нами. Скорее всего, ради шутки, чтобы нам нескучно было.
– А ведь точно! Точно! Это лот-линь! – сказал Маракот, хихикая. – «Лот-линь длиннохвостый» – новый вид (запомните, мистер Хедли!) с хвостом из фортепианной проволоки и лотом вместо носа. Однако, если серьезно, то на самом деле очень важно, чтобы они продолжали прозвучивать дно, чтобы нас удерживать точно над банкой, так как размер ее невелик. Отлично, Капитан! – крикнул он. – Теперь можете нас бросать.
И мы пошли ко дну. Доктор Маракот отключил электрический свет, и все вокруг еще раз погрузилось в кромешную тьму, кроме светящегося циферблата глубиномера, который мерно тикал, отмечая наше равномерное падение. Клетку немного качнуло, и только из этого мы смогли понять, что опускаемся. Только движущаяся стрелка на циферблате напоминала нам о нашем ужасающем, нашем непредставимом местонахождении. Мы уже находились на глубине в тысячу футов, и воздух в помещении стал явно тяжелым. Скенлен смазал клапан отводной трубки, и дышать стало легче. На глубине тысяча пятьсот футов мы остановились и зависли посреди океана с иллюминаторами, сияющими от вновь включенного освещения. Вдруг мимо нас проплыла какая-то большая темная масса, но что это было: меч-рыба, глубоководная акула или монстр неизвестного происхождения, – это определить мы уж никак не могли. Доктор поспешно отключил электричество.
– Вот откуда исходит наша главная опасность. – сказал он, – На глубине обитают существа, обладающие электрическим зарядом такой силы, что выдержать его наша маленькая клетушка имеет не больше шансов, чем пчелиный улей – устоять перед бегущим носорогом.
– А киты? – спросил Скенлен.
– Киты могут погружаться на большую глубину, – ответил гуру науки. – Известен случай, когда гренландский кит размотал канат чуть ли не на милю в вертикальном нырянии. Но обычно, если кит не ранен или не напуган чем-то очень сильно, он не ныряет так глубоко. Это мог быть гигантский кальмар: их находят на любой глубине.
– Ну, я думаю, кальмары слишком мягкие, чтобы повредить нам. Вот бы посмеялся кальмар, если бы смог пробить своей клешней дыру в никелированной стали фирмы «Меррибэнкс».
– Тела их хоть и мягкие, – ответил Профессор, – но клюв большого кальмара пробивает дыру в железном бруске, а один удар этого клюва прошьет эти окна толщиной в один дюйм как пергамент.
– Пше-е-л! Только тихо! – вскричал Билл, когда мы возобновили наш спуск.
И вот, наконец, весьма мягко и плавно мы остановились. Толчок был настолько мягким, что мы вряд ли ощутили бы его, если бы не зажегся свет и не осветил через иллюминаторы большие витки троса, обвивавшие нашу клетку. Трос этот представлял опасность для наших дыхательных трубок, так как мог их запутать, и по срочной команде Маракота его еще раз подтянули с корабля. Стрелка циферблата показывала тысячу восемьсот футов. Мы лежали неподвижно на вулканической гряде на дне Атлантического океана.
Глава 2
На какое-то время, я думаю, нас всех охватило одно и то же переживание. Мы ничего не хотели ни делать, ни видеть. Мы хотели просто сидеть неподвижно, пытаясь осознать уникальность нашего местонахождения, а именно, что мы сейчас сидим неподвижно в самом сердце одного из великих океанов мира. Но вскоре необыкновенный пейзаж вокруг нас, освещаемый во всех направлениях лучами наших ламп, заставил нас припасть к окнам иллюминаторов.
Мы сели в высокие водоросли («Cutleria multifida», как определил Маракот), желтые стрелы которых неспешно колыхались вокруг нас от какого-то глубоководного течения, в точности как ветви от летнего ветерка. Они были не настолько длинными, чтобы полностью закрывать нам вид, хотя их большие плоские листья, темно-золотистые на свету, проплывали изредка перед нашими иллюминаторами. За ними виднелись холмы из какого-то черноватого похожего на шлак материала, которые были усеяны красивыми цветными созданиями, голотуриями, асцидиями, морскими ежами и иглокожими так плотно, как вряд ли когда-либо берег английской реки был усеян гиацинтами и примулами. Эти живые цветы моря, ярко-алые, багровые и нежно-розовые, были разбросаны в огромном множестве на этом черном, как уголь, фоне. То тут, то там из расщелин темных скал появлялись, ощетинившись, огромные губки, и несколько рыбок из средних глубин, которые сами казались яркими вспышками разного цвета, проносились молнией в круглом потоке льющегося от нас света. Мы восторженно вглядывались в эту сказочную картину, когда из трубы сверху донесся встревоженный голос:
– Ну, как вам дно? С вами все в порядке? Не задерживайтесь там слишком долго: барометр все время опускается, и это мне что-то не нравится. Воздуха вам достаточно? Может, что-то еще для вас сделать?
– Отлично, Капитан! – весело крикнул Маракот. – Мы долго здесь не пробудем. Вы заботитесь о нас хорошо. Мы чувствуем себя здесь уютно, как в нашей собственной каюте. А сейчас приготовьтесь перемещать нас медленно вперед.
Мы сели на дно в районе обитания светящихся рыб, и нам было интересно выключить наши лампочки, чтобы в полной, кромешной тьме, – тьме, в которой светочувствительная пластина могла провисеть целый час без единого следа даже ультрафиолетового луча на ней, – наблюдать за светящейся жизнью океана. Будто на черном бархатном занавесе во тьме виднелись маленькие точки сияющего света, перемещавшиеся вереницей и напоминавшие большой пассажирский пароход ночью, который посылает свой свет во тьму сквозь длинный ряд своих иллюминаторов. У одного устрашающего вида существа были светящиеся зубы, которые по-библейски скрежетали во внешней тьме. У другого были длинные золотистые антенны, а у третьего над головой было огненного цвета оперение. Светящиеся точки мерцали во тьме, насколько видел глаз, и каждое крохотное существо было занято своим делом и двигалось своим курсом так же строго, как ночной кэб-такси в театральный час-пик на Стрэнде. Вскоре нам снова включили свет, и Доктор начал записывать свои наблюдения морского дна.
– Даже такой глубины, на которой мы сейчас находимся, недостаточно для того, чтобы взять пробу хоть каких-нибудь типовых глубинных отложений, – сказал он. – Сейчас они полностью за пределами нашей досягаемости. Может, в другой раз, когда у нас будет более длинный трос…
– Ну, уж нет! – рявкнул Билл, – и не мечтайте!
Маракот улыбнулся.
– Вы скоро привыкнете к глубинам, Скенлен. Этот наш спуск не будет единственным.
– Типун вам на язык! – пробормотал Билл.
– Скоро он вам будет казаться таким же пустяком, как спуск в трюм «Стрэтфорда». Как вы можете заметить, мистер Хедли, основная порода здесь, насколько мы можем наблюдать ее через густые заросли гидроидных и инфузорных губок, – пемза и черный базальтовый шлак, что указывает на древнюю вулканическую деятельность. Я на самом деле склонен думать, что это подтверждает мою гипотезу о том, что эта гряда – часть вулканической формации и что Впадина Маракота, – эти слова он произнес громко и отчетливо, будто смакуя их, – представляет собой внешний склон горы. Мне вдруг пришла в голову мысль, что было бы интересным экспериментом медленно переместить нашу клетку к самому краю этой Впадины, чтобы точно узнать, какая формация в том месте. Мы наверняка увидим там потрясающих размеров обрыв, почти отвесно уходящий в самые большие глубины океана.
Эксперимент показался мне опасным, так как кто может сказать, как далеко наш тонкий трос позволит нам перемещаться в сторону, выдерживая натяжение; однако для Маракота такого понятия, как опасность либо для него самого, либо для других, не существовало, когда предстояло сделать научное наблюдение. Я затаил дыхание, и то же самое, я заметил, сделал и Билл Скенлен в момент, когда по замедлившемуся перемещению нашего стального аппарата, легко до этого раздвигавшего колеблющиеся заросли морских водорослей, стало ясно, что трос достиг наибольшего натяжения. Надо сказать, что он выдержал его на славу, и очень мягко и плавно мы начали скользить по дну океана; Маракот с компасом в руке отдавал свои команды относительно курса, изредка приказывая приподнять аппарат, чтобы избежать очередное препятствие, возникавшее у нас на пути.
– Эта базальтовая гряда вряд ли будет шириной больше мили, – объяснил он. – По моим расчетам бездна находится к западу от той точки, где мы сели. С этой скоростью мы наверняка достигнем ее за очень короткое время.
Мы скользили без малейшего препятствия по вулканической равнине, облаченной в густое оперение из колышащихся золотистых водорослей, красоту которой придавали великолепные драгоценные камни природной огранки, пламенеющие в своей оправе из черного янтаря. Вдруг Доктор бросился к телефону.
– Сто-оп! – прокричал он. – Мы на месте!
Чудовищная бездна открылась внезапно перед нами. Это было страшное место, которое могло присниться только в кошмарном сне. Черные блестящие крутые скалы из базальта уходили отвесно вниз, в неизведанную бездну. Отроги их обрамлены были колеблющимися ламинариями подобно тому, как мох нависает над иным ущельем на поверхности земли, однако здесь, под этой подбрасываемой, колеблющейся окантовкой чернели только отвесные стены зияющей пропасти. Край каменистого обрыва извивался вдали от нас, однако пропасть могла иметь любую ширину, так как наши лампы не могли прорвать завесу мрака, стоявшего стеной перед нами. Когда сигнальную лампу Лукаса направили вниз, она испустила длинную золотую полосу из параллельных лучей, которые уходили все дальше и дальше в глубину, ни от чего не отражаясь, и там терялись во мраке страшной пропасти под нами.
– Это поистине удивительно! – воскликнул Маракот, всматриваясь в окно иллюминатора со свойственным только ему довольством на лице. – Что касается глубины, то нет нужды и говорить, что она не самая большая. Есть впадина Челленджера глубиной двадцать шесть тысяч футов возле Ладроновых островов; есть самая глубокая впадина на планете глубиной тридцать две тысячи футов возле Филиппин, и многие другие, однако Впадина Маракота, вероятнее всего, одна такая по крутизне склонов, а также примечательна тем, что до сих пор ускользала от наблюдения столь многих гидрографических экспедиций, которые составляли карту Атлантического океана. Вряд ли можно сомневаться в том, что…
Он запнулся на середине фразы и на лице его отобразилось чрезвычайное изумление и любопытство. Мы с Биллом Скенленом, всмотревшись из-за его плеча в ту же сторону, окаменели от того, что предстало пред нашими испуганными глазами.
Какое-то огромное существо поднималось вверх по туннелю света, который мы излучали в бездну. Далеко внизу, где оно хвостом своим уходило во тьму бездны, смутно виднелись неясные черные очертания некоего чудовищного тела, изгибавшегося в медленном восходящем движении. С каждым неуклюжим гребком оно, смутно поблескивая, поднималось все выше и выше из глубины к краю обрыва. Теперь, когда оно приблизилось и оказалось в самом центре луча прожектора, мы смогли увидеть его страшные очертания более четко. Это был зверь, неведомый Науке, и вместе с тем похожий на многое из того, с чем мы были знакомы. Слишком длинный для огромного краба и слишком короткий для гигантского омара, своими очертаниями он больше напоминал лангуста с двумя чудовищными вытянутыми клешнями по бокам и парой шестнадцатифутовых антенн, колыхавшихся перед его черными, мутными, зловещими глазами. Панцирь его светло-желтого цвета имел в ширину где-то футов десять, а вся длина его, если не считать антенн, была, должно быть, не меньше тридцати.
– Чудесно! – воскликнул Маракот, при этом очень быстро строча в своей записной книжке. – Полустебельчатые глаза, гибкие ламеллы, семейство ракообразных, вид – неизвестен. Напишем: «ракообразные Маракота» – Crustaceus Maracoti: почему бы и нет? Звучит очень даже неплохо!
– Черт возьми! Как бы оно ни называлось, но, мне кажется, оно идет прямо на нас! – закричал Билл. – Скажите, Док, как вы смотрите на то, чтобы выключить свет, чтобы не светить?
– Еще минуточку! Я должен записать его сетчатое строение! – воскликнул натуралист. – Вот так! Теперь все! – Он нажал выключатель, и мы снова оказались в нашей плотной чернильной тьме, нарушаемой извне лишь малыми светящимися точками, пролетающими стремглав мимо иллюминаторов, как метеоры в безлунную ночь.
– Такого зверя мир еще не видывал, – сказал Билл, вытирая пот со лба. – Я чувствую себя, как утром после бутылки паленого виски.
– На него действительно страшно смотреть, – заметил Маракот, – и, наверное, также страшно иметь с ним дело, если бы нам на самом деле грозила опасность попасть в эти чудовищные когти. Но так как мы находимся внутри нашей стальной клетки, мы можем позволить себе изучать его безопасно и удобно.
Едва он произнес эти слова, раздался резкий звук как от удара киркой по нашей обшивке. За ним последовали длинные скрипы и скрежет, закончившиеся еще одним резким ударом.
– Эй, да он хочет войти! – вскричал Билл встревоженно. – Черт возьми, нам надо было написать на этой клетке снаружи «Вход запрещен»! Его дрожащий голос показывал, насколько натянутым было это его веселье, и у меня самого, признаться, задрожали колени, когда я увидел, что этот коварный монстр приблизился к нам настолько, что покрывает еще большей тьмой один за другим наши иллюминаторы, изучая эту странную для него раковину, в которой, если бы он смог ее расколоть, он нашел бы для себя еду.
– Он не может повредить нам, – сказал Маракот, однако в голосе его было уже меньше уверенности. – Может быть, нам действительно лучше стряхнуть этого зверя. – Он вызвал Капитана по переговорной трубе.
– Поднимите нас на двадцать или тридцать футов! – крикнул он.
Спустя несколько секунд мы поднялись над лавовой равниной и зависли в спокойной воде, слегка покачиваясь. Но этот страшный зверь был упрям. Через очень короткий промежуток времени мы услышали еще раз скрежет от прикосновения его щупалец и резкие постукивания его когтей, которые ощупывали нас вокруг. Было очень страшно сидеть молча в темноте, зная, что смерть так близка. Если этот мощный коготь ударит в стекло иллюминатора, выдержит ли оно удар? Это был вопрос, который мы молча задавали каждый сам себе.
Но вдруг открылась неожиданная и более реальная опасность. Постукивания перешли на крышу нашего маленького прибежища, и мы начали ритмично качаться вперед и назад.
– Боже правый! – вскричал я. – Он ухватил трос! Он его точно перекусит!
– Эй, Док! Я хочу уже на поверхность! Думаю, мы уже увидели то, что хотели увидеть, и теперь дом, милый дом зовет Билла Скенлена. Вызывайте подъемник и пусть нас поднимают.
– Но наша работа не сделана еще и на половину, – проворчал Маракот. – Мы только начали исследовать края этой Впадины. Давайте хотя бы узнаем, насколько широка она. Когда мы достигнем другой стороны ее, я буду согласен вернуться. – И сказал в трубу: – Все отлично, Капитан. Перемещайте нас со скоростью два узла, пока я не дам команду остановиться.
Мы стали медленно перемещаться над краем бездны. Поскольку темнота не спасла нас от нападения, мы теперь включили наши огни. Один из иллюминаторов был полностью закрыт чем-то, что было похоже на нижний желудок этого зверя. Его голова и огромные клешни шевелились над нами, и мы продолжали качаться, как звенящий колокол. Сила у этого зверя, должно быть, была огромная. Бывал ли когда-либо кто-либо из смертных в подобной ситуации, когда под тобой толща воды в пять километров, а над тобой – этот жуткий монстр? Колебания усиливались все больше и больше. Взволнованный крик донесся по трубе от Капитана, когда он понял, что кто-то дергает за трос, и в тот же миг Маракот вскочил, воздев руки кверху в отчаянии. Даже мы внутри капсулы услышали резкий звук рвущихся проводов, и через какое-то мгновение мы уже падали в великую бездну под нами.
Вспоминая сейчас тот страшный момент, я будто слышу опять тот страшный, дикий вопль Маракота: «Трос порвался! Сделать ничего нельзя! Мы все покойники!» – вопил он, хватаясь за переговорную трубку, и затем: «Прощайте, Капитан! Прощайте все!» Это были наши последние слова, обращенные к миру людей.
Наше падение на дно, однако, не было быстрым, как вы, возможно, себе представили. Несмотря на наш вес, наша полая клетка обладала некоторой плавучестью, благодаря чему мы погружались медленно и плавно в бездну. Я услышал длинный скрип от скользящих по обшивке когтей того чудовища, которое принесло нам погибель; затем скрип прекратился, и мы, плавно вращаясь, стали погружаться по спирали вниз, в бездонные глубины океана. Наверно, прошло не более пяти минут, которые нам показались целым часом, когда мы достигли предела нашего телефонного провода и порвали его, как нитку. Наша воздушная трубка порвалась почти в тот же момент, и соленая вода полилась струями через вентиляционные отверстия. Быстрыми, умелыми руками Билл Скенлен затянул шнурами каждую из резиновых трубок и остановил поток, а Доктор раскупорил наши запасы сжатого воздуха, который стал выходить с шипением из баллонов. Огни погасли в тот же момент, когда порвался провод, но даже во тьме Доктор смог подключить сухие элементы «Хеллесенс», благодаря которым зажглось несколько ламп на потолке.
– Нам их должно хватить на неделю, – сказал он, криво улыбаясь. – По крайней мере, умирать будем при свете. – Затем он грустно покачал головой, и дружелюбная улыбка изобразилась на его длинном лице. – Мне умирать не страшно. Я старый человек и сделал свое дело в мире. Единственное, о чем я жалею, – это то, что позволил вам, двум молодым еще парням, отправиться вместе со мной. Мне следовало идти на этот риск одному.
Я подошел и просто пожал ему руку, так как сказать мне было нечего. Билл Скенлен тоже хранил молчание. Мы медленно шли ко дну, отмечая это по темным теням рыб, которые проносились мимо наших иллюминаторов. Казалось, что все они летят вверх, а не что мы опускаемся вниз. Мы все еще качались, и я не видел ничего, что могло бы помешать нам упасть на дно, на бок или даже на крышу. Наш вес, однако, к счастью, был очень тщательно сбалансирован, и мы сохраняли горизонтальное положение. Посмотрев вверх на глубиномер, я увидел, что мы достигли уже глубины в одну милю.
– Вот видите: все именно так, как я и говорил, – заметил Маракот с некоторым удовлетворением. – Вы, возможно, читали мою статью в «Записках океанографического общества» о соотношении давления и глубины. Как бы мне хотелось сейчас сообщить миру об этом, хотя бы для того, чтобы опровергнуть Булова из Гиссена, который осмелился возражать мне!
– Черт возьми! Да если бы у меня была возможность сказать слово миру, я бы не тратил ее на какого-то высоколобого олуха, – сказал механик. – Живет одна птичка в Филадельфии, в глазках которой появятся слезы, когда она узнает, что Билл Скенлен скончался. Нет, что ни говорите, а все-таки это чертовски странный способ отдать концы!
– Все-таки вам не нужно было соглашаться идти вместе с нами, – сказал я, положив свою руку на его.
– Ну, и каким трусом я был бы после этого, если бы я отказался? – ответил он. – Нет, это моя работа, и я рад, что не отказался от нее.
– Сколько мы еще протянем? – спросил я Доктора после некоторой паузы.
Он пожал плечами.
– В любом случае у нас еще будет время, чтобы увидеть настоящее дно океана, – сказал он. – В баллонах наших воздуха хватит на большую часть суток. Проблема наша в выдыхаемом воздухе. Это то, что задушит нас. Если бы мы только смогли избавиться от нашего углекислого газа…
– Это, как я понимаю, невозможно.
– У нас есть один баллон с чистым кислородом. Я взял его на борт на случай аварии. Если прикладываться к нему время от времени, это поможет нам поддерживать жизнь. Обратите внимание, что мы сейчас на глубине уже более двух миль.
– А зачем пытаться поддерживать жизнь? Чем скорее конец, тем лучше, – сказал я.
– Это же просто наркотик! – вскричал Скенлен. – Выпустить его весь из баллона и забыть!
– И пропустить самое удивительное зрелище, какое только видел человеческий глаз! – сказал Маракот. – Это было бы изменой Науке. Давайте уж записывать факты до конца, даже если они останутся навечно похороненными вместе с нашими телами. Если уж играть, так играть до конца!
– Браво, Док! – вскричал Скенлен. – Как я вижу, у него больше силы духа, чем у всех нас вместе взятых. Давайте доиграем эту игру до конца.
Мы все трое сидели тихо на скамейке, крепко держась за ручки ее напряженными пальцами, в то время как ее качало в разные стороны, и рыбы по-прежнему продолжали быстро пролетать вверх перед иллюминаторами.
– Глубина уже три мили, – заметил Маракот. – Я, пожалуй, открою кислород, мистер Хедли, так как здесь на самом деле очень душно. Одно могу сказать точно, – прибавил он, давясь своим сухим, хихикающим смехом, – что с этого момента эта впадина точно будет называться Маракотовой Бездной. Когда Капитан Хоуи узнает обо всем, мои коллеги позаботятся о том, чтобы моя могила стала также и моим памятником. Даже Булов из Гиссена… – далее он пробормотал что-то о какой-то непонятной ученой обиде.
