Артур Конан Дойл
Туманная земля. Открытие Рафлза Хоу
Туманная земля
Глава первая, в которой специальные корреспонденты приступают к работе
Общеизвестно, что имя профессора Челленджера неоднократно использовалось в новейшей беллетристике самым бестактным образом. Дерзкий автор помещал его в немыслимые романтические ситуации, чтобы поглядеть, как тот к этому отнесется. Реакция последовала незамедлительно. Ученый привлек писателя за клевету, предпринял неудачную попытку конфисковать злополучную книгу, устроил погром на Слоун-стрит, дважды лично угрожал автору и в результате потерял место лектора в Лондонской школе субтропической гигиены. И, однако, можно сказать, что все обошлось еще достаточно мирно.
Дело в том, что за последнее время профессор как-то сник. Огромные плечи его ссутулились. В ассирийской окладистой бороде блеснула седина, взгляд утратил былую агрессивность, а голос хоть и раскатисто гремел по-прежнему, но теперь его хозяин не стремился уже заглушить всех вокруг. И все же профессор оставался опасным, и окружающие с тревогой понимали это. Вулкан не потух, а лишь затаился, о чем говорило постоянное угрюмое ворчание, грозившее новым извержением. Жизнь научила профессора многому, но он продолжал сопротивляться ее урокам.
Перемена произошла в нем после определенного события, а именно – после смерти любимой жены. Маленькая женщина, словно птичка, свила гнездышко в сердце этого великана. Он же, как это часто бывает с сильными людьми, относился с особенной нежностью и заботливостью к этому слабому созданию. Отдавая, она, как все кроткие и тактичные женщины, получала все. И потому, когда жена неожиданно умерла от осложнившегося пневмонией гриппа, ученый, казалось, был сражен навсегда. Но он все же поднялся, печально усмехаясь, как нокаутированный боксер, готовый к новым раундам с Судьбой. Однако это был уже другой человек, и если бы не помощь и забота его дочери Энид, ученый, возможно, никогда не оправился бы от удара. Именно она, зная, чем можно заинтересовать страстную, склонную к соперничеству натуру отца, подсовывала ему разные факты и информацию и добилась, наконец, того, что он вновь включился в жизнь. Только когда отец опять почувствовал интерес к спорам, воспылал былой ненавистью к журналистам и начал ворчать почем зря на окружающих, она успокоилась, поняв, что он на пути к выздоровлению.
Энид Челленджер была необыкновенной девушкой и, несомненно, заслужила того, чтобы ей посвятили несколько строк. От отца она унаследовала волосы цвета воронова крыла, а от матери – голубые глаза и белоснежную кожу. Она, пожалуй, не была красавицей, но, где бы она ни появлялась, все взгляды устремлялись к ней. Она казалась тише воды ниже травы, но дух ее был силен. С детства у нее был выбор: либо противопоставить себя отцу и стать личностью, либо уступить его напору и превратиться в марионетку. У нее хватило умения остаться собой, уступая отцу, когда на того «накатывало», и проявляя твердость в более благополучные времена. В последние годы, чувствуя, что ей становится все труднее сохранять независимость, она начала работать. Пописывая в лондонские газеты, девушка настолько преуспела в журналистике, что ее имя стало известным на Флит-стрит. В этом предприятии ей очень помог давний друг отца, мистер Эдвард Мелоун из «Дейли газетт», имя которого, возможно, уже знакомо читателю.
В Мелоуне еще можно было узнать того атлета-ирландца, который в свое время успешно выступал в международном матче регбистов, хотя жизнь изрядно потрепала его. Он изменился с тех пор, как убрал с глаз долой бутсы. Но хотя мускулатура его заметно сдала, а суставы окостенели, мозг по-прежнему работал преотлично. Юноша превратился в мужчину. Внешне он мало переменился, разве что усы стали погуще, округлилась талия, а лоб прорезали морщины – следы новых условий жизни в послевоенном мире. Он слыл уже известным журналистом и подающим надежды молодым писателем. Многим казалось странным, что Мелоун все еще оставался холостяком, но в последнее время появилась надежда, что Энид Челленджер исправит это упущение. Стоит ли добавлять, что они были большими друзьями?
Был воскресный октябрьский вечер; в нависшем еще с утра над Лондоном тумане поблескивали первые огоньки. Окна четвертого этажа квартиры профессора Челленджера на Викториа-Уэст-Гарденс плотно окутывала туманная мгла. Снизу доносился слабый шум проезжавшего транспорта, но сама улица оставалась невидимой – лишь неясный отблеск говорил о ее существовании. Профессор Челленджер сидел у камина, засунув руки в карманы и вытянув к огню крупные кривоватые ноги. Одет он был с небрежностью истинного гения: рубашка со свободным воротничком, темно-бордовый, завязанный большим узлом галстук и вельветовый пиджак черного цвета. Все вместе, включая окладистую бороду, создавало облик стареющего представителя богемы. Рядом, уже готовая к выходу, сидела его дочь, на ней было черное платье с укороченной юбкой, круглая шляпка и прочие модные штучки, под которыми женщины умудряются скрывать ту красоту, которой их щедро одарила природа. У окна, держа в руках шляпу, стоял, поджидая ее, Мелоун.
– Энид, мне кажется, нам пора идти. Уже почти семь, – сказал он.
Они писали совместно серию статей о лондонских церквях и религиозных сектах и потому каждое воскресенье отправлялись в новое место, готовя очередной материал для газеты.
– До восьми еще уйма времени, Тэд.
– Присаживайтесь, сэр! Присаживайтесь! – загудел Челленджер, пощипывая бороду – явный признак того, что у него портится настроение. – Ничто так не выводит меня из себя, как человек, стоящий у меня за спиной. Несомненный атавизм, страх, что тебя стукнут по голове дубиной или всадят кинжал в спину, но с этим чувством не справиться. Вот так. И ради всего святого, положите шляпу! А то у вас такой вид, будто вы опаздываете на поезд.
– Обычное состояние журналиста. Если мы не будем спешить, поезд уйдет без нас. Энид начала это понимать. Впрочем, в одном вы правы – времени у нас еще много.
– Вам далеко ехать? – спросил Челленджер.
Энид сверилась с записной книжкой.
– Мы уже побывали в семи местах. Прежде всего, в Вестминстерском аббатстве, на самой пышной службе; были также у Святой Агаты, в так называемой «высокой» церкви, и в Тюдоровской – «низкой».[1] Посетили католиков в Вестминстерском соборе, пресвитериан – на Энделл-стрит и унитариев – на Глостер-сквер. Но сегодня нам захотелось чего-то необычного, и мы решили отправиться к спиритуалистам.
Челленджер свирепо фыркнул, как разъяренный бык.
– На следующей неделе вас, пожалуй, потянет в сумасшедший дом, – сказал он. – Не хотите ли вы сказать, Мелоун, что у этих безумцев есть своя церковь?
– Я специально занимался этим вопросом, – ответствовал Мелоун. – Моя обычная тактика – сначала изучить голые факты и цифры. В Великобритании у нас свыше четырехсот зарегистрированных церквей.
Челленджер расфыркался так, что, казалось, поблизости пасется целое стадо свирепых быков.
– Глупость людская поистине беспредельна! Homo sapiens! Homo idioticus! Кому они там молятся? Духам?
– Вот это нам и предстоит выяснить. Собственно, об этом и будет сама статья. Я разделяю ваше к ним отношение, а вот Аткинсон из больницы Святой Марии, с которым я недавно беседовал, думает иначе. А ведь он восходящая звезда хирургии.
– Слышал о нем. Кажется, специалист по цереброспинальной хирургии?
– Совершенно точно. Очень уравновешенный и компетентный. Считается большим специалистом в психических исследованиях – к этой области знания относится и спиритуализм.
– Тоже мне область знания!
– Во всяком случае так принято считать. Сам он относится к подобным вещам весьма серьезно. Я консультировался с ним, когда мне потребовалась нужная информация. Он знаком с их литературой. И знаете, что он мне сказал? «Эти люди – пионеры человечества!»
– В Бедламе[2] им место, – прорычал Челленджер. – И при чем здесь литература? Какая еще там у них литература?
– Это особая статья. У Аткинсона по этому вопросу пятьсот томов, и он все же жаловался, что в его библиотеке многое отсутствует. Существует обширная спиритуалистическая литература на французском, немецком, итальянском языках, не считая нашего.
– Слава Богу, что психи водятся не только у нас. Ну и галиматья!
– А ты читал что-нибудь, отец? – спросила Энид.
– Вот еще! У меня нет времени, чтобы удовлетворить хотя бы половину моих истинно научных интересов. Какой вздор ты несешь, Энид!
– Прости, отец. Но ты был так категоричен… Я подумала, ты что-то знаешь.
Челленджер крутанул своей массивной головой и бросил на дочь испепеляющий взгляд.
– Человек, наделенный логическим умом и первоклассным интеллектом, сразу понимает, где истина, а где – вздор; ему не обязательно углубляться в существо вопроса. По-твоему, я должен досконально изучить математику, чтобы заявить об ошибке человека, доказываюшего, что два и два – пять? Может, мне снова засесть за физику и уничтожить набор своих «Principia» из-за того, что какой-то мошенник или дурак утверждает, будто стол может подниматься в воздух, несмотря на существование закона тяготения? Неужели нужно изучить пятьсот томов, чтобы дорасти до уровня полицейского, который всегда разберется, кто перед ним – мошенник или честный человек? Энид, мне стыдно за тебя!
Дочь весело засмеялась.
– Папа, прекрати рычать на меня. Сдаюсь. По правде говоря, я тоже так думаю.
– И все же их поддерживают весьма достойные люди, – произнес Мелоун. – Что вы скажете о Лодже, Круксе и прочих уважаемых гражданах?
– Не стройте из себя дурака, Мелоун. И у великих есть слабые стороны. Своего рода оскомина на здравый смысл. Неожиданно впадаешь в идиотизм. Что и произошло с этими людьми. Нет, Энид, я не знаком с их доказательствами, да и не собираюсь знакомиться: существуют очевидные вещи. Если постоянно пересматривать всякое старье, когда же заниматься новыми проблемами? Все давно ясно, доказательствами здесь служат здравый смысл, английский закон и поддержка всех здравомыслящих европейцев.
– Понятно, – отозвалась Энид.
– Однако, – продолжал профессор, – готов признать, что иногда мы имеем дело с простительными заблуждениями.
Голос его зазвучал тише, а выразительные серые глаза печально уставились в пространство. – Я знаю случаи, когда мощнейший интеллект – мой собственный, например, – на какое-то мгновение сдавал.
Мелоун почувствовал, что в словах профессора кроется нечто интересное.
– И что же, сэр?
Челленджер колебался. Он, казалось, боролся с собой. Ему было трудно говорить. Но, набравшись мужества, он, как бы откинув от себя сомнения, приступил к рассказу.
– Ты ничего не знаешь об этом, Энид. Это… Очень личное переживание. Впрочем, наверняка, чепуха. Потом я всякий раз заливался краской стыда, стоило мне только вспомнить, как я чуть было не поверил в этот бред. Даже самых закаленных людей можно застать врасплох.
– Да, и что же, сэр?
– Все произошло после смерти моей жены. Вы ведь знали ее, Мелоун? И можете понять, каково мне пришлось тогда. Это случилось в ночь после кремации… Не могу вспоминать об этом без ужаса. Бесконечно дорогое крошечное тельце опускалось все ниже, потом его лизнули языки пламени, и дверца захлопнулась.
Беззвучные рыдания сотрясали крупное тело профессора, он прикрыл глаза большими волосатыми руками.
– Зачем я только рассказываю об этом? Ладно, так уж вышло. Пусть это послужит вам уроком. Так вот… Той ночью – после кремации – я сидел в холле. А она, – он указал на Энид, – спала рядышком. Прямо в кресле, бедная малышка. Вы ведь бывали в нашем доме на Ротерфилд, Мелоун. Там был огромнейший холл. Я сидел у камина, комната утопала в полутьме, и мой разум тоже погрузился во тьму. Нужно было разбудить дочь и отправить ее в постель, но она так сладко спала, откинувшись в кресле, что я не решился ее беспокоить. Было, наверное, около часу ночи; помнится, луна светила сквозь мутное стекло. Я сидел и думал. А потом услышал…
– Что, сэр?
– Звуки. Сначала тихие, вроде тиканья часов. Потом громче и отчетливее: тук-тук-тук. И тут случилась странная вещь – то, из чего доверчивые люди впоследствии создают легенды. Надо сказать, что у моей жены была особенная манера стучать в дверь. Своими маленькими пальчиками она как бы отбивала незатейливую мелодию. Она и меня приучила, и потому мы всегда знали о приходе друг друга. Так вот, мне почудилось – ведь я был тогда как помешанный, – что стуки обрели знакомый ритм. Я пытался выяснить, откуда они доносятся, но так и не сумел. Вы, конечно, можете себе представить, как я старался установить их источник. По моим догадкам, он находился где-то наверху. Я потерял представление о времени. Стук повторился не менее десятка раз.
– Отец, ты никогда не рассказывал об этом!
– Нет. Но я разбудил тебя. И попросил посидеть со мной тихо.
– Вот это я помню.
– Мы сидели затаившись, как мышки, но больше ничего не повторилось. Все кончилось. Обычный обман чувств. Может, в дереве завелся жучок, или плющ шелестел снаружи… Ритм мог возникнуть и в моем воспаленном мозгу. Вот так человек впадает в детство и начинает валять дурака. Этот случай стал для меня уроком. Я понял, что чувства могут обмануть даже умнейшего из умнейших.
– Но как вы можете знать, сэр, с точностью, что это не была ваша жена?
– Чушь, Мелоун! Чушь! Я видел, как пламя охватило ее. Ну, что там могло остаться?
– Ее душа. Дух.
Челленджер тоскливо покачал головой.
– Дорогое мне тело распалось на составные элементы: газообразная его часть улетучилась, а твердые частицы выгорели и превратились в прах. Это был конец. Ничего не осталось, Со смертью все кончается, Мелоун. Разговоры о душе – это пережиток анимизма древних. Предрассудок. Миф. Скажу как физиолог: человека можно заставить совершать злодеяния или достичь высот добродетели путем манипуляций с сосудами мозга. Гарантирую, что в результате операции я превращу Джекиля в Хайда. Другой добьется того же путем гипноза. Алкоголь тоже сойдет. Или сильнодействующие лекарственные препараты. Так что все это заблуждения, Мелоун! Выдумки! Другой жизни нет… ночь – вечная ночь… долгий отдых для усталого труженика.
– Печальная философия.
– Лучше печальная, чем лживая.
– Возможно, вы правы. В такой позиции, во всяком случае, есть мужество. У меня нет возражений. Мой разум на вашей стороне.
– А вот я инстинктивно против! – вскричала Энид. – Как хотите, а я не могу в это поверить. – Она обвила руками могучую шею отца. – Вы никогда не убедите меня, что тебя, папочка, с твоим исключительным умом и величием духа после смерти ждет судьба каких-нибудь сломанных часов.
– Четыре ведра воды и мешок минеральных солей, – проговорил Челленджер, с улыбкой высвобождаясь из объятий дочери. – Вот из чего состоит твой папочка, дорогая, и тебе придется примириться с этим. Однако уже без двадцати восемь. Я жду вас на обратном пути, Мелоун. С удовольствием выслушаю рассказ о ваших приключениях в стане этих безумцев.
Глава вторая, в которой описывается вечер в странной компании
Любовные дела Энид Челленджер и Эдварда Мелоуна не должны волновать читателя хотя бы по той причине, что до них нет дела самому автору. Всем молодым людям свойственен инстинкт продолжения человеческого рода. Мы же в своем сочинении пытаемся рассказать о делах не столь банальных и представляющих больший интерес. Об их взаимной склонности мы упомянули лишь для того, чтобы была понятнее их доверительная близость и нежное товарищество. Если англо-кельтский мир и стал в чем-то лучше, так это прежде всего связано с тем, что отошли в прошлое хитрые уловки и ханжество, и теперь юноши и девушки могут беспрепятственно встречаться друг с другом и быть просто друзьями.
Проехав по Эдгвер-роуд, такси с нашими искателями приключений свернуло на боковую улочку под названием Хелбек-Террас. Там, в унылой веренице кирпичных домов, ярко светилась одна арка. Такси подкатило прямо к ней, и водитель распахнул дверцу.
– Это и есть Церковь спиритуалистов, – сказал он. Кивком поблагодарив клиентов за щедрые чаевые, он прибавил простуженным голосом человека, добывающего себе пропитание в любую погоду:
– Сплошное надувательство, сэр.
Успокоив таким образом свою совесть, он вновь уселся на водительское сидение, и минуту спустя красные огоньки фар уже растаяли в темноте.
Мелоун от души рассмеялся.
– Vox populi[3], Энид. Вот вам отношение народа.
– Между прочим, и наше тоже.
– Но мы своей статьей поневоле сделаем им рекламу. Не думаю, чтобы наш водитель одобрил это. Клянусь Юпитером, мы можем не протолкнуться внутрь.
У входа в церковь теснилось множество людей, а человек стоящий на верхних ступенях, убедительно просил собравшихся разойтись.
– Ничего не выйдет, друзья. Сожалею, но ничем не могу помочь. Полиция и так уже грозилась привлечь нас к ответственности за скученность в помещении. – Он позволил себе пошутить: – Никогда не слышал, чтобы у ортодоксальной церкви были такие проблемы. Вот уж нет.
– Я приехала из самого Хаммерсмита, – раздался чей-то плачущий голос. Свет упал на измученное, полное страдания лицо невысокой женщины в черном с ребенком на руках. Она-то и произнесла эти слова.
– Вы к ясновидице? – отозвался привратник с пониманием. – Советую оставить свой адрес, и я сообщу, когда миссис Деббс сможет вас принять. Все лучше, чем мучиться в сутолоке, не зная, дойдет ли до вас очередь. А так она займется лично вами. Не толкайтесь, сэр, это не поможет… А вы кто такие?.. Журналисты?.. – он схватил Мелоуна за локоть. – Вы сказали «журналисты»? Но ведь пресса нас бойкотирует? Если не верите, раскройте субботний номер «Таймс» на той странице, где публикуются расписания церковных служб. О нас ни словечка… А из какой вы газеты? «Дейли газетт»? Ого, наши акции растут. А ваша дама тоже оттуда?.. Специальная статья? Вот это да! Идите за мной, сэр, и держитесь поближе. Постараюсь что-нибудь для вас сделать. Запирай, Джо! Успокойтесь, друзья, и расходитесь. Ничего не поделаешь! Вот, глядишь, выстроим помещение побольше, тогда милости просим… Сюда, мисс.
Они опять спустились на улицу, обошли здание и приблизились к маленькой дверце, над которой горел красный фонарь.
– Я хочу вывести вас сразу на помост – в зале совсем нет места.
– Силы небесные! – воскликнула Энид.
– Там вам будет лучше видно, мисс, а если повезет, медиум скажет вам несколько слов. У тех, кто сидит ближе, всегда больше шансов. Входите, сэр!
Они оказались в небольшой неопрятной комнате с грязно-белыми стенами, сплошь увешанными шляпами и накидками. Сухощавая, сурового вида женщина в очках, из-под которых поблескивали живые глаза, грела над огнем худые руки. Рядом в традиционно английской позе – спиной к огню – стоял грузный человек с бледным лицом, рыжими усами и пытливыми светло-голубыми глазами. Здесь же находились маленький лысоватый мужчина в огромных роговых очках и очень красивый, атлетического сложения молодой человек в синем костюме.
– Все уже расселись на помосте, мистер Пибл. Осталось только пять мест для нас. – Эти слова произнес толстяк.
– Знаю, знаю, – отозвался привратник. Он выступил из темноты и тогда стало видно, какой он нервный и высохший, весь, казалось, состоит из одних жил. – Это журналисты из «Дейли газетт», мистер Болсоувер. Они пишут о нас статью. Их имена Мелоун и Челленджер. Познакомьтесь – мистер Болсоувер, наш председатель. А это знаменитая ясновидица, миссис Деббс из Ливерпуля. Рядом с ней мистер Джеймс, а высокий молодой джентльмен – мистер Гарди Вильямс, наш энергичный секретарь. Мистер Вильямс собирает деньги для нашего строительного фонда. Если мистер Вильямс рядом, не спускайте глаз с карманов.
Все рассмеялись.
– Сбор денег проходит в конце службы, произнес мистер Вильямс улыбаясь.
– Лучшим вкладом будет доброжелательная статья, – сказал тучный председатель. – Вы бывали у нас прежде?
– Нет, – ответил Мелоун.
– Выходит, практически ничего о нас не знаете?
– Можно сказать так.
– Значит, зададите нам перцу. Все видят сначала комическую сторону. Думаю, и вы состряпаете что-нибудь презабавное. Я, правда, не понимаю, что такого смешного в общении, скажем, с духом покойной жены, но это уж вопрос вкуса и знаний. Если предмет тебе неизвестен, то о какой серьезности может идти речь? Я не виню этих людей. Мы сами когда-то были такими. Я, например, работал у Бредлоу, и моим непосредственным руководителем был Джозеф Маккейб, и так продолжалось до тех пор, пока мой покойный старик отец не вытащил меня оттуда.
– И правильно сделал, – отозвалась ясновидица из Ливерпуля.
– Тогда я впервые почувствовал свои силы. Видел отца, как вас сейчас.
– Он был во плоти?
– Точно ничего сказать не могу. Но когда работает сильный медиум, результаты бывают очень впечатляющими.
– Пора! – объявил мистер Пибл, захлопывая крышку часов. – Вы сядете на правый стул, миссис Деббс. Проходите, пожалуйста, первой. За ней вы, господин председатель. Потом вы двое и я. Вы, мистер Вильямс, сядете слева и будете запевать. Зал надо подогреть, а вы это умеете. Итак, прошу!
Помост был тоже переполнен, но им удалось пробиться вперед под приветственный дружелюбный рокот. Мистер Пибл протиснулся вбок, кому-то что-то шепнул, и для Энид с Мелоуном нашлись два стула у стены. Укромный уголок вполне устраивал молодых людей: здесь они могли незаметно для окружающих делать записи.
– Что ты думаешь обо всем этом? – прошептала Энид.
– Пока не вдохновляет.
– Меня тоже, – заметила Энид. – Но все равно любопытно.
Когда люди относятся к чему-то с увлечением, они всегда интересны, согласны вы с ними или нет, а увлеченность этих людей сразу бросалась в глаза. Зал был набит до отказа, лица присутствующих обратились к помосту, большинство – женских, но мужских тоже достаточно. Все они имели между собой какое-то неуловимое сходство, оно крылось не в особом отпечатке изысканности или интеллекта, а в безусловной открытости, честности и здравом смысле. Тренированный глаз Мелоуна сразу выделил из толпы мелких торговцев, администраторов магазинов, крепких ремесленников, женщин, измученных повседневными заботами, и немногочисленных молодых людей, пришедших сюда любопытства ради.
Тучный председатель встал и поднял руку.
– Друзья мои, – начал он, – сегодня, в который раз, не все желающие смогли попасть в этот зал. Нам нужно новое помещение, большее. Вопросами строительства у нас ведает мистер Вильямс, он же и собирает деньги на эту благородную цель. На прошлой неделе я был в одной гостинице и увидел у конторы объявление: «Чеки не принимаются». Этих слов наш мистер Вильямс никогда не произнесет. Попробуйте – и сами убедитесь.
В публике раздался дружный смех.
Да, обстановка здесь совсем не напоминала церковную и была ближе скорее к атмосфере лекционного зала.
– В заключение хочу сказать вам еще одну вещь. Я не собираюсь сегодня выступать и просижу весь вечер слушателем вот на этом стуле. Только попрошу об одном одолжении. Убедительная просьба ко всем спиритуалистам: не приходить на воскресные вечерние бдения. Мы ждем вас утром, а вечером пусть уж приходят обычные люди со своими вопросами. Пусть вливаются новые силы. Вам истина уже открылась. Возблагодарите за это Господа. И дайте шанс другим. – Председатель опустился на свое место.
Тут на ноги вскочил мистер Пибл. Он, очевидно, был здесь главным распорядителем – такой стихийно возникает в каждом кружке и потихоньку все прибирает к рукам. Худое лицо его восторженно светилось, будто через него пропустили проводок накаливания, или, скорее, целый пучок проводов. Меж его пальцами, казалось, пробегали электрические разряды.
– Гимн первый! – взвизгнул он.
Тут вступила фисгармония, и зал поднялся. Мелодичный гимн звучал мощно и стройно:
Мир почувствовал дыханье,
Что доносится с небес,
И восстали души разом,
И надежды луч воскрес!
Особенно проникновенно звучал рефрен:
Мы славим Тебя, Всевышний,
Пустой оказалась могила,
Радости нашей нет границ,
О, смерть, ты отступила!
Да, эти люди были искренними. И не походили на умственно отсталых. И все же, глядя на них, Энид и Мелоун испытывали жалость. Грустно, когда тебя обманывают в деле столь личном, когда мошенники играют на самых святых струнах твоей души, используя в нечистых целях любовь к почившим дорогим тебе людям. Что знали эти несчастные о доказательственном праве, о холодной непогрешимости научных законов? Бедные, честные, обманутые люди!
– Внимание! – вновь взвизгнул мистер Пибл. – Попросим мистера Манро из Австралии прочитать молитву.
С места поднялся безумного вида старик с взлохмаченной бороденкой и огненным взором. Некоторое время он стоял потупившись, а затем приступил к молитве – незамысловатой импровизации. Мелоуну удалось записать начало:
– Отче, прости невежество наше, не ведаем, как надо обращаться к Тебе, но, поверь, делаем это от чистого сердца.
Дальнейшие слова вполне соответствовали зачину. Энид и Мелоун обменялись одобрительным взглядом.
Аудитория исполнила еще один гимн, менее удачный, чем предыдущий, а затем председатель объявил, что сейчас мистер Джеймс Джонс из Северного Уэльса впадет перед ними в транс и передаст послание от своего духа-покровителя, Алаша из Атлантиды.
Мистер Джеймс Джонс – проворный, решительного вида коротышка – выступил вперед и, постояв несколько минут в глубокой задумчивости, вдруг задрожал всем телом и начал вещать. Ничто не говорило о том, что оратором был кто-то, помимо мистера Джонса из Северного Уэльса, разве что его остановившийся, бессмысленный взгляд. Надо сказать, что если поначалу дрожал только мистер Джонс, то пришел черед содрогнуться и всем остальным. Дух из Атлантиды оказался непроходимым тупицей. Он изрекал такие явные глупости, нес такой откровенный вздор, что Мелоун, не удержавшись, прошептал Энид, что если умственное развитие Алаши соответствовало стандарту того времени, то можно только приветствовать гибель Атлантиды. Наконец, еще раз впечатляюще задрожав всем телом, Джонс закончил вещание, и тогда со своего места, не скрывая нетерпения, поднялся председатель.
– Сегодня среди нас находится известная ясновидица из Ливерпуля, миссис Деббс. Как многие из вас знают, она щедро наделена экстрасенсорными свойствами, о которых говорил еще Св. Павел, в том числе способностью видеть духов. И хотя в этой области действуют законы, над которыми мы не властны, дружественная атмосфера очень важна, и потому миссис Деббс надеется на ваше доброе отношение и молитвы, которые помогут ей вступить в контакт с потусторонними астральными существами. Возможно, и мы сможем поприветствовать их в этом зале.
Председатель сел, и тут же под сдержанные аплодисменты поднялась миссим Деббс. Она стояла перед замершим в ожидании залом – высокая, бледная, с тонким хищным лицом, глаза ее остро поблескивали из-под очков в золотой оправе. Затем миссис Деббс склонила голову, как бы к чему-то прислушиваясь.
– Вибрация! – воскликнула она наконец. – Мне нужна подходящая вибрация. Исполните гимн на фисгармонии, пожалуйста.
Раздались звуки гимна «О, Иисус, возлюбленный души моей!»
Аудитория замерла в благоговейном восторге. Зал был плохо освещен, темнота скрадывала углы. Ясновидица стояла, по-прежнему наклонившись вперед и продолжая прислушиваться. Но вот она вскинула голову, и музыка оборвалась.
– Сейчас! Сейчас! Всему свое время, – проговорила она, обращаясь к невидимому собеседнику. Собравшимся же сказала: – Сегодня не очень подходящие условия для сеанса. Но я постараюсь, и они – тоже. А вначале я скажу вам несколько слов.
Она заговорила. Все, сказанное ею, произвело на двух новичков впечатление полной бессмыслицы. Это была абсолютно бессодержательная болтовня, хотя отдельные фразы поражали своей оригинальностью. Мелоун положил ручку в карман. Зачем записывать слова безумной женщины? Сидящий рядом спиритуалист, заметив такое презрительное отношение, наклонился к нему.
– Она настраивается. Ищет волну, – шепнул он. – Здесь многое зависит от нужной вибрации. Вот, кажется, нашла.
Женщина замолчала посредине фразы и, выбросив вперед длинную руку, указала дрожащим пальцем на полную женщину во втором ряду.
– Вы! Дама с красным пером! Нет, не вы! Полная женщина впереди вас. Да, вы! За вашей спиной вырос дух. Это мужчина. Довольно рослый, около шести футов. Высокий лоб, серые, а может, голубые глаза, удлиненный подбородок, каштановые усы, лицо в морщинах. Вы узнаете его?
Полная женщина выглядела очень взволнованной, но отрицательно покачала головой.
– Постараюсь вам помочь. У него в руках книга в коричневом переплете с застежкой. Похожа на гроссбух. Я вижу надпись «Каледонская страховая компания». Это вам о чем-то говорит?
Полная женщина плотно сжала губы и вновь покачала головой.
– Могу еще кое-что добавить. Перед смертью он долго болел, у него была астма.
Дородная женщина оставалась непреклонной, но тут на ноги вскочила небольшого роста, раскрасневшаяся от гнева особа, сидевшая через два стула.
– Это мой муж, мэм. Скажите ему, что я не хочу иметь с ним никакого дела. – После столь решительного высказывания она вновь села на свое место.
– Вы правы. Он движется в вашу сторону. Хотя раньше был ближе к той даме. Он просит простить его. Нехорошо испытывать недобрые чувства к покойнику. Забудьте и простите. Все прошло. Он просит передать вам следующее – «Сделай, о чем я тебя просил, и я буду вечно благословлять тебя». – Вам это что-нибудь говорит?
Сердитая женщина удовлетворенно кивнула.
– Хорошо. – Неожиданно ясновидица метнула пальцем в толпу, сгрудившуюся у дверей. – Теперь послание солдату.
Стоявший в первых рядах солдат в форме цвета хаки изумленно таращил глаза.
– Какое еще послание?
– От военного. На нем нашивки капрала. Грузный седой мужчина. На воротнике желтые петлицы. Различаю инициалы – Д.Х. Вы его знаете?
– Знаю. Но он умер, – ответил солдат.
Он не понимал, куда попал, и значение происходящего было от него полностью скрыто. Соседи торопливо объяснили ему, что могли.
– Бог мой! – вскричал солдат и поспешил скрыться под дружный смех. В наступившей паузе Мелоун услышал, как медиум тихо бормочет, обращаясь к невидимым собеседникам.
– Не торопитесь! Дождитесь своей очереди! Говорите вы, женщина! Встаньте рядом с ним. Ну, как я могу его иначе узнать? Если бы я могла…
Миссис Деббс в эту минуту напоминала билетера в театре, указывающего, кому куда идти.
Ее следующая попытка потерпела неудачу. Солидный мужчина с густыми бакенбардами наотрез отказался от родства с неким пожилым джентльменом. Медиум с удивительным терпением сообщала все новые дополнительные сведения, но так ничего и не добилась.
