bannerbannerbanner
Источник

Айн Рэнд
Источник

Полная версия

– Его очень точно охарактеризовал Остин Хэллер. Лощеный выродок.

Он поморщился, припомнив, где именно слышал эти слова Остина Хэллера. Он видел перед собой тонкую белую руку, перекинутую через подлокотник дивана, и все связанное с Кэтрин показалось ему неуклюжим и вульгарным.

– Но я имел в виду – какой он человек?

– Не знаю. Я с ним незнакома.

– Не может быть!

– Это так.

– А я слышал, что он очень интересный человек.

– Несомненно. Когда мне захочется чего-нибудь извращенного, я непременно с ним познакомлюсь.

– А Тухи вы знаете?

– О-о! – сказала она. Он заметил в ее глазах то выражение, которое уже видел однажды, и ему совсем не понравилась ее приторно веселая интонация. – О, Эллсворт Тухи! Конечно же, я его знаю. Он великолепен. Вот с ним я очень люблю поговорить. Это идеальный мерзавец.

– Но, мисс Франкон, позвольте! Кроме вас, никто никогда…

– Я не стараюсь вас шокировать. Я говорю совершенно серьезно. Я им восхищаюсь. В нем такая цельность, такая завершенность! Согласитесь, в этом мире не так уж часто приходится видеть совершенство, с каким бы знаком оно ни было. А он и есть совершенство. В своем роде. Все остальные настолько не закончены, разбиты на кусочки, которые никак не могут собрать воедино. Но только не Тухи. Это монолит. Иногда, когда ожесточаюсь на весь мир, я нахожу утешение в мысли, что буду отомщена и этот мир получит все, что ему причитается, сполна, ведь в нем есть Эллсворт Тухи.

– Вы жаждете отмщения – за что же?

Она посмотрела на него. Ее веки приподнялись на мгновение, так что глаза больше не казались прямоугольными. Они были ясны и ласковы.

– Очень умно, – сказала она. – Это первая умная вещь, которую я от вас услышала.

– Почему?

– Потому что вы поняли, что выбрать из всей словесной трухи, которую я тут наговорила. Так что придется мне вам ответить. Мне бы хотелось отомстить миру за то, что мне не за что ему мстить. Давайте лучше продолжим об Эллсворте Тухи.

– Понимаете, я всегда ото всех слышал, что он вроде святого, единственный чистый идеалист, совершенно неподкупный и…

– Все это истинная правда. Обыкновенный мошенник был бы намного безопаснее. Но Тухи, он как лакмусовая бумажка для людей. О них можно узнать все по тому, как они его воспринимают.

– Как это? Что вы хотите сказать?

Она откинулась в кресле, вытянув руки и положив их на колени ладонями вверх и переплетя пальцы. Потом легко засмеялась:

– Ничего такого, о чем было бы уместно говорить на светском чаепитии. Кики права. Она меня терпеть не может, но иногда ей приходится меня приглашать. А я не могу отказать себе в удовольствии – ведь ей так явно не хочется меня видеть. Знаете, я ведь сегодня сказала Ралстону все, что на самом деле думаю о его капитолии. Но он мне так и не поверил. Только разулыбался и назвал меня очень милой девочкой.

– А разве это не так?

– Что?

– Что вы очень милая девочка.

– Только не сегодня. Я же вас весь вечер ставила в неловкое положение. Но я исправлюсь. Я расскажу вам, что я думаю о вас, поскольку вас это беспокоит. Я думаю, что вы умны, надежны, простодушны, очень честолюбивы и что у вас все получится. Вы мне нравитесь. Я скажу отцу, что очень одобряю его правую руку, так что, видите, вам нечего бояться со стороны дочки босса. Хотя лучше будет, если я ничего ему не скажу, потому что мою рекомендацию он воспримет в строго противоположном смысле.

– А мне можно сказать, что я думаю о вас? Только одну вещь?

– Конечно. И не одну.

– По-моему, было бы лучше, если бы вы не говорили мне, что я вам нравлюсь. Тогда у меня было бы больше шансов надеяться, что это окажется правдой.

Она засмеялась.

– Если вы и это понимаете, – сказала она, – мы с вами подружимся. И тогда может оказаться, что я сказала правду.

В проеме арки, выходящей в бальную залу, появился Гордон Л. Прескотт со стаканом в руке. На нем был серый костюм, а вместо рубашки – свитер из серебристой шерсти. Его мальчишеское лицо было свежевыбрито. От него, как всегда, пахло мылом, зубной пастой и пребыванием на свежем воздухе.

– Доминик, дорогая! – воскликнул он, взмахнув стаканом. – Привет, Китинг, – отрывисто добавил он. – Доминик, где же вы прятались? Я услышал, что вы сегодня здесь, и убил черт знает сколько времени, разыскивая вас!

– Привет, Гордон, – сказала она вполне корректно. В ее тихом, вежливом голосе не было ничего оскорбительного, но вслед за его восторженной интонацией ее тон казался убийственно безразличным. Эти два контрастных тона как бы создали ощутимый контрапункт вокруг основной мелодической линии – линии полного презрения.

Прескотт этой мелодии не расслышал.

– Дорогая, – сказал он. – Каждый раз, когда я вижу вас, вы становитесь все очаровательнее. Кто бы мог подумать, что такое возможно?

– Седьмой, – сказала она.

– Что?

– Вы мне седьмой раз об этом говорите при встрече, Гордон. Я веду счет.

– Доминик, вы же это несерьезно. Вы никогда не бываете серьезной.

– Ошибаетесь, Гордон. Я только что весьма серьезно разговаривала с моим другом Питером Китингом.

Какая-то дама помахала Прескотту, и он использовал эту возможность, чтобы ретироваться с довольно глупым видом. А Китинг пришел в восторг при мысли, что она отбрила другого мужчину ради продолжения разговора с ее другом Питером Китингом.

Но когда он обернулся к ней, она спросила сладеньким голосом:

– Так о чем мы говорили, мистер Китинг? – И она с преувеличенным интересом посмотрела вдаль, на высохшую фигуру старичка, который закашлялся над бокалом виски в другом конце зала.

– Как? Мы ведь говорили… – начал Китинг.

– О, вот и Юджин Петтингилл. Мой любимец. Мне надо поздороваться с Юджином.

Она поднялась и пошла через зал, чуть прогибаясь на ходу, навстречу самому несимпатичному старцу из всех присутствующих.

Китинг не понял, была ли это случайность, или его записали в один клуб с Гордоном Л. Прескоттом.

Он неохотно вернулся в бальный зал, заставил себя присоединяться к группам гостей, разговаривать. Он смотрел на Доминик Франкон – как она идет сквозь толпу, как останавливается поговорить с другими. На него она больше не взглянула. Он не мог решить, что же у него с ней вышло – полный успех или полная неудача.

Ему удалось случайно оказаться возле двери, когда она уходила.

Она остановилась и одарила его чарующей улыбкой.

– Нет, – сказала она, прежде чем он успел произнести хоть слово. – Провожать меня не надо. Меня ждет машина. Но все равно благодарю вас за любезность.

Она ушла, а он беспомощно стоял у дверей и лихорадочно соображал, покраснел он или нет.

Он почувствовал, как на плечо ему опустилась мягкая рука, повернулся и увидел Франкона.

– Домой собрался, Питер? Подбросить тебя?

– Но я думал, что тебе надо к семи быть в клубе.

– Да ничего, немножко опоздаю, подумаешь. Я довезу тебя до дому, без проблем. – На лице Франкона было странное целеустремленное выражение, очень ему не свойственное и не идущее.

Заинтригованный, Китинг молча пошел за Франконом и, оказавшись с глазу на глаз с ним в уютном полумраке автомобиля, продолжал молчать.

– Ну и? – несколько зловеще произнес Франкон. Китинг улыбнулся:

– Гай, ты свинья. Даже не умеешь ценить то, что имеешь. Почему ты ничего не сказал мне? Таких прекрасных женщин, как она, я еще не встречал.

– О да, – мрачно отозвался Франкон. – Может, в том-то вся и беда.

– Какая еще беда? Где ты увидел беду?

– Что ты на самом деле о ней думаешь, Питер? Помимо внешности. Сам потом увидишь, как быстро научишься не принимать ее внешность в расчет. Так что же?

– Ну, по-моему, у нее очень сильный характер.

– Благодарю за преуменьшение. – Франкон угрюмо замолчал, а когда заговорил, в голосе его прозвучала некая нотка надежды: – Знаешь, Питер, ты меня очень удивил. Я наблюдал за тобой, у вас с ней получилась очень долгая беседа. Это просто поразительно. Я был совершенно уверен, что она тут же отошьет тебя какой-нибудь милой ядовитой шуточкой. Может статься, ты с ней и поладишь. Я одно лишь могу заключить: она вообще непредсказуема. Возможно… Знаешь, Питер, я вот что тебе хотел сказать: не обращай никакого внимания на ее слова, будто я хочу, чтобы ты себя вел с ней ужасно.

Полная искренность и выстраданность этой фразы содержала в себе такой намек, что Китинг уже сложил было губы, чтобы негромко присвистнуть, но вовремя сдержался. Франкон добавил тем же тоном:

– Я не хочу, чтобы ты с ней не ладил. Совсем не хочу.

– Знаешь, Гай, – сказал Китинг с несколько снисходительным упреком, – тебе не следовало бы так избегать ее.

– Я не знаю, как с ней говорить, – Франкон вздохнул. – Так и не научился. Я никак в толк не возьму, что в ней не так, но что-то не так, это точно. Она просто не желает вести себя как нормальный человек. Знаешь, ее ведь из двух школ выгоняли в последнем классе. Ума не приложу, как она проскочила через колледж, но могу тебе признаться, что четыре года боялся вскрывать ее письма. Потом я решил: ну ладно, теперь она самостоятельна, моя роль сыграна, и мне теперь нечего о ней переживать. Но она стала еще хуже.

– Но в чем же ты находишь причины для переживаний?

– Я их и не ищу. Стараюсь не искать. Я счастлив, когда мне вообще не надо думать о дочери. Это происходит помимо моей воли, просто я не создан быть отцом. Но иногда я начинаю чувствовать, что все же обязан отвечать за нее. Хотя, Бог свидетель, я вовсе не хочу такой ответственности, но ответственность все же существует, и надо что-то делать. Не могу же я перепоручить ее кому-то другому.

– Гай, ты дал ей себя запугать, а бояться-то, по существу, нечего.

– Ты так считаешь?

– Абсолютно нечего.

– Возможно, ты и есть тот человек, который мог бы с ней управиться. Теперь я не жалею, что вы с ней познакомились, хотя ты знаешь, что прежде мне этого очень не хотелось. Да, пожалуй, кроме тебя, с ней управиться некому. Ведь когда тебе что-то нужно, ты… ты бываешь очень решительным. Да, Питер?

 

Китинг беззаботно махнул рукой:

– У меня редко возникает чувство страха.

И он откинулся на спинку сиденья, будто очень устал, будто не услышал ничего достойного внимания, и не проронил больше ни слова на протяжении всей поездки. Молчал и Франкон.

– Ребята, – сказал Джон Эрик Снайт. – Не жалейте сил на это дело. Это важнейший для нас заказ в нынешнем году. Денег, как вы понимаете, не так уж много, зато престиж, связи! Если дельце выгорит, кое-кто из этих великих архитекторов позеленеет от зависти! Понимаете, Остин Хэллер честно сказал, что мы – третья фирма, в которую он обратился. Ничего из того, что наши великие деятели пытались ему всучить, его не устроило. Так что теперь, ребята, все в наших руках. Нужно что-то необычное, нестандартное, со вкусом, но главное – необычное. В общем, постарайтесь.

Пятеро его проектировщиков сидели перед ним полукругом.

У Готика был усталый вид. Универсал казался заранее обескураженным, Возрожденец внимательно следил за перемещениями мухи по потолку. Рорк спросил:

– Что конкретно он сказал, мистер Снайт?

Снайт пожал плечами и с хитрецой посмотрел на Рорка, будто они оба знали какую-то постыдную тайну своего клиента, о которой не следовало распространяться.

– Между нами, мальчиками, говоря, ничего особенно вразумительного, – сказал Снайт. – Учитывая его великолепное владение английским языком на бумаге, его невнятность была особенно заметна. Он признался, что ничего в архитектуре не понимает. Он не сказал, хочет ли дом современного вида, или в каком-либо историческом стиле, или еще чего-нибудь. Проблеял что-то в том смысле, что ему нужен собственный дом, но он долго не решался начать строительство, потому что все дома казались ему одинаковыми – одинаково безобразными, и он никак не может понять, как кто-то может прийти в восторг по поводу какого бы то ни было здания. И все же он вбил себе в голову, что ему нужен дом, который он смог бы полюбить. «Дом, который будет что-то для меня значить» – так он выразился, хотя добавил, что не знает, что именно и почему. Вот так. Больше он ничего, пожалуй, и не сказал. Не слишком четкие указания, и я никогда не взялся бы предложить ему проект, если бы он не был Остином Хэллером. Но, что ни говори, он и сам не понимает, чего ему надо, это уж точно… В чем дело, Рорк?

– Ни в чем, – сказал Рорк.

На этом и закончилось первое совещание относительно резиденции Остина Хэллера.

Вечером того же дня Снайт загнал своих пятерых проектировщиков в поезд, и они отправились в Коннектикут осмотреть участок, выбранный Хэллером. Они стояли на одиноком каменистом берегу, в трех милях от не слишком фешенебельного городка, жевали бутерброды и орешки, смотрели на утес, который ломаными уступами вырастал из земли и резко, свирепо обрывался в море. Вертикальный обелиск скалы крест-накрест пересекал бледную линию морского горизонта.

– Вот тут, – сказал Снайт, вертя в руке карандаш. – Веселенькое местечко, да? – Он вздохнул. – Я пытался предложить ему более приличный участок, но ему это не сильно понравилось, так что пришлось мне заткнуться. – Снайт вновь покрутил карандаш. – Вон где он хочет дом, на самой верхушке скалы. – Снайт почесал кончиком карандаша кончик носа. – Я пытался предложить поставить дом подальше от берега, а эту чертову скалу оставить для вида, но это тоже его не вдохновило. – Он закусил резинку карандаша зубами. – Подумать только, сколько понадобится взрывных работ на этой вершине! А нивелировки? – Он почистил ноготь грифелем, оставив черный след. – В общем, вот так… Определите угол залегания и качество породы. Подходы к площадке будут трудными. У меня в конторе есть все замеры и фотографии… Так… У кого есть сигарета?.. Ну, пока достаточно… Всегда готов помочь вам советом… Так… Во сколько идет этот чертов поезд?

Так пять проектировщиков приступили к работе. Четверо из них незамедлительно бросились к кульманам. Только Рорк еще много раз в одиночку выезжал на участок.

Пять месяцев, проведенных Рорком у Снайта, пролетели, не оставив в его душе никакого следа. Если бы у него возникло желание спросить себя, что он чувствует в связи с этим, он не смог бы ничего ответить, кроме, пожалуй, одного – за эти пять месяцев ему ничего не запомнилось. То есть он прекрасно помнил каждый сделанный им эскиз; если постараться, он, вероятно, вспомнил бы и дальнейшую судьбу этих эскизов. Он не старался.

Но ни к одному из этих проектов он не относился с такой любовью, как к дому Остина Хэллера. Вечер за вечером он оставался в чертежной после работы, наедине с листом бумаги и мыслью о нависающем над морем утесе. Никто не видел его эскизов, пока они не были завершены.

Закончив работу над ними поздно ночью, он сел у доски, разложив перед собой листы, и сидел много часов, одной рукой подперев подбородок, а другую свесив вниз, так что кровь прилила к пальцам и они занемели. Улица за окном сделалась темно-синей, затем бледно-серой. Он не смотрел на эскизы. Он был опустошен.

Дом, изображенный на эскизах, казалось, был создан не Рорком, а утесом, на котором стоял. Казалось, что утес вырос и завершил себя, заявив о своем предназначении, осуществления которого он так долго ждал. Дом был разбит на несколько уровней, следующих контурам естественных террас, созданных природой на скальной поверхности утеса. Дом поднимался вместе с ними – постепенно, неравномерно, стекаясь в одну точку, в единое гармоничное целое.

Стены, из того же гранита, из которого был сложен утес, продолжали вертикальное движение его склонов вверх, широкие бетонные террасы, серебристые, как море, повторяли линии волн, линии горизонта.

Рорк еще сидел у доски, когда его сослуживцы вернулись, чтобы начать новый рабочий день. Тогда эскизы были отправлены в кабинет Снайта.

Два дня спустя конечный вариант дома, который нужно было представить Остину Хэллеру, вариант, выбранный и отредактированный Джоном Эриком Снайтом, исполненный художником-китайцем, лежал на столе, закутанный в оберточную бумагу. Это был дом Рорка, но теперь стены были сложены из красного кирпича, окна обрезаны до общепринятых размеров и снабжены зелеными ставнями, два выступающих крыла отсутствовали, громадная нависающая над морем терраса была заменена балкончиком с ажурной решеткой, а к входу были приделаны портик с ионическими колоннами под ломаным фронтоном и небольшой шпиль с флюгером.

Возле стола стоял Джон Эрик Снайт, раскинув руки над рисунком, боясь коснуться девственной чистоты его нежных тонов.

– Уверен, что именно это имел в виду мистер Хэллер, – сказал он. – Очень неплохо… Да, очень неплохо… Рорк, сколько можно повторять, чтобы ты не курил у белового эскиза? Отойди. Не ровен час, измажешь его пеплом.

Остин Хэллер ожидался к двенадцати часам. Но в половине двенадцатого без предупреждения явилась миссис Симингтон и потребовала немедленной встречи с мистером Снайтом. Миссис Симингтон была внушительного вида вдова, которая только что въехала в новый дом, спроектированный мистером Снайтом. Помимо того, Снайт рассчитывал получить заказ на многоквартирный дом от ее брата. Он не мог отказаться принять ее и с поклонами препроводил в свой кабинет, где она, не стесняясь в выражениях, принялась излагать ему, что в библиотеке у нее треснул потолок, а на эркерных стеклах в гостиной постоянно выступает какая-то испарина, из-за которой пропадает весь вид и с которой она ничего не может поделать. Снайт послал за своим главным инженером, и они вдвоем пустились в подробные объяснения, извинения и проклятия в адрес подрядчиков. Миссис Симингтон не выказала никаких признаков смягчения, когда на столе Снайта зазвенел звонок и голос секретарши сообщил о прибытии Остина Хэллера.

Было равно невозможно и попросить миссис Симингтон уйти, и предложить мистеру Хэллеру подождать. Снайт решил проблему, перепоручив миссис Симингтон главному инженеру с его ласковыми речами, а сам удалился на минуточку, попросив извинения. Он вышел в приемную, крепко пожал руку Хэллеру и предложил:

– Давайте, мистер Хэллер, заглянем в чертежную, если вы не против. Понимаете, там освещение лучше, а эскиз для вас уже готов, и мне бы не хотелось его куда-либо переносить.

Хэллер не возражал. Он послушно проследовал за Снайтом в чертежную, высокий, широкоплечий, в английском твидовом костюме, с песочными волосами и квадратным лицом с бесчисленными морщинками вокруг насмешливо-спокойных глаз.

Рисунок лежал на столе китайца. Сам художник, не говоря ни слова, почтительно отошел. Рядом был кульман Рорка. Стоя спиной к Хэллеру, он продолжал работать и не оборачивался. Служащих приучили не вмешиваться, когда Снайт приводил клиента в чертежную.

Снайт кончиками пальцев приподнял с рисунка оберточную бумагу – словно вуаль с лица невесты. Потом он сделал шаг назад и стал следить за лицом Хэллера. Тот наклонился и замер в этой позе, внимательно, напряженно, долго не произнося ни слова.

– Послушайте, мистер Снайт, – произнес он наконец. – Понимаете, мне кажется… – Он замолчал.

Снайт терпеливо ждал. Он был доволен, чувствуя приближение чего-то, чему не следовало мешать.

– Вот, – внезапно громко сказал Хэллер и хлопнул кулаком по рисунку. Снайт поморщился. – Ближе к желаемому никто не подходил!

– Я не сомневался, что вам понравится, мистер Хэллер, – сказал Снайт.

– Мне не нравится, – сказал Хэллер. Снайт, моргая, ждал, что будет дальше.

– Это так близко, – с сожалением проговорил Хэллер, – но это совсем не то. Не знаю, в чем дело, но совсем не то. Прошу вас, извините меня, если выражаюсь непонятно, но мне либо нравится все с самого начала, либо не нравится совсем. Я знаю, например, что этот вход меня никогда не устроит. Это очень красивый вход, но он будет совершенно незаметен, потому что такой вход встречается очень часто.

– Да, мистер Хэллер, но позвольте мне высказать несколько соображений. Конечно, хочется быть современным, но при этом хочется, чтобы у жилого дома сохранился вид жилого дома. Понимаете, сочетание величия и уюта. Такой строгий дом, как этот, требует некоторых смягчающих штрихов, абсолютно корректных с архитектурной точки зрения.

– Несомненно, – сказал Хэллер. – Только мне этого не понять. Я ведь ни разу в жизни не бывал абсолютно корректен.

– Разрешите объяснить вам весь замысел. Тогда вы сами поймете…

– Знаю, – устало сказал Хэллер. – Знаю. Не сомневаюсь, что вы правы. Но только… – в его голосе прозвучало некоторое оживление, и было видно, как он жаждет подобного внутреннего оживления, – только если бы в нем было некое единство… некая главная идея, которая здесь вроде бы и есть, и в то же время ее нет. Если бы дом казался живым… а он таким не кажется… Тут чего-то не хватает и чего-то слишком много… Если бы он был как-то четче, определеннее и – как это называется? – целостнее…

Рорк развернулся. Он оказался по другую сторону стола. Схватив рисунок, он стремительно выбросил вперед руку с карандашом, и тот зашелестел по бумаге, прочерчивая черные жирные линии поверх неприкосновенной акварели. Под этими линиями исчезли ионические колонны, исчезли фронтон, портик, шпиль, ставни, кирпичи. Выросли два каменных крыла, выплеснулись широкие окна, балкон разлетелся вдребезги, а над морем взмыла терраса.

Все это делалось, пока остальные соображали, что, собственно, происходит. Затем Снайт рванулся вперед, но Хэллер схватил его за руку и остановил. Рука Рорка продолжала сносить стены, расчленять, строить заново – яростными, размашистыми штрихами.

На долю секунды Рорк откинул голову и посмотрел через стол на Хэллера. Надобность представляться друг другу исчезла – взгляд, которым они обменялись, был равносилен рукопожатию. Рорк продолжал работать, а когда он отбросил карандаш, дом, в том виде, в каком он его спроектировал, предстал перед ними в паутине черных штрихов, как будто уже построенный. Все заняло не более пяти минут.

Снайт попытался вставить слово. Поскольку Хэллер молчал, Снайт решил наброситься на Рорка и закричал:

– Ты уволен! Черт тебя побери, убирайся отсюда! Ты уволен!

– Мы оба уволены, – сказал Остин Хэллер, подмигивая Рорку. – Пойдемте отсюда. Вы обедали? Сходим куда-нибудь. Я хочу с вами поговорить.

Рорк подошел к своему шкафчику и достал пальто и шляпу. Вся чертежная стала свидетелем беспрецедентного события, и работа прекратилась – все ждали, что будет дальше. Остин Хэллер взял рисунок, сложил его вчетверо, сгибая драгоценный ватман, и засунул в карман.

– Но, м-мистер Хэллер… – запинаясь, пролепетал Снайт, – позвольте, я все объясню… Если это то, что вам надо, то все прекрасно… мы переделаем рисунок… позвольте объяснить…

– В другой раз, – сказал Хэллер. – После. – Подойдя к дверям, он добавил: – Чек я вам пришлю.

 

И Хэллер исчез. Вместе с ним исчез и Рорк. Звук захлопнувшейся за ними двери напоминал последнюю точку в очередной статье Хэллера.

Рорк не сказал ни слова.

В мягко освещенной кабинке ресторана – в таком дорогом ресторане Рорк еще ни разу не бывал – посреди блеска хрусталя и серебра Хэллер говорил:

– …потому что это именно тот дом, который я хочу, потому что о таком доме я всегда мечтал. Можете вы его построить для меня, составить всю документацию, проконтролировать строительство?

– Да, – сказал Рорк.

– Сколько это займет времени, если мы начнем немедленно?

– Около восьми месяцев.

– И у меня к концу осени будет свой дом?

– Да.

– В точности такой, как на рисунке?

– В точности.

– Послушайте, я представления не имею, какой контракт надо заключать с архитектором, а вы это, должно быть, знаете, так что составьте и разрешите сегодня же вечером моему адвокату взглянуть на него. Вы согласны?

– Да.

Хэллер внимательно посмотрел на человека, сидящего напротив. Он увидел руку, лежащую на столе. Хэллер сосредоточился на этой руке. Он видел длинные пальцы, острые суставы, набухшие вены.

У него возникло ощущение, что он не нанимает этого человека, а препоручает себя его воле.

– Сколько вам лет, незнакомец? – спросил Хэллер.

– Двадцать шесть. Вам нужны рекомендации?

– Нет. Все нужные мне рекомендации у меня в кармане. Как ваше имя?

– Говард Рорк.

Хэллер достал чековую книжку, разложил ее на столе и полез за авторучкой. Он начал писать со словами:

– Я выписываю на ваш счет пятьсот долларов. Снимите себе мастерскую и прочее, что вам необходимо, и приступайте.

Он оторвал чек и передал его Рорку, держа кончиками выпрямленных пальцев, опершись на локоть и делая вращательные движения ладонью. Он хитро прищурился и смотрел на Рорка с загадочным выражением. Но его жест напоминал приветствие.

Чек был выписан на имя «Говарда Рорка, архитектора».

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62 
Рейтинг@Mail.ru