Айя Бергуньо
МЗД
Его жена, наподобие китайского болванчика, качала головой. После подписи он быстро выдернул бумаги и еще по инерции, в продолжение, врал, какие здесь благодатные щедрые места: река с плескающейся форелью и лес, заросший белыми грибами. Если и есть Шамбала на земле – она здесь.
Масло, сочившееся из Старика Б в изобилии при первой их встрече, прогоркло за три года, когда в середине июня со своей женой сидел он в машине перед воротами и сверлил их сухими иголками блекло-голубых глаз.
– Почему они не въезжают? Чего ждут? – спросила Мзд Ббм.
Ощущение было неприятное. Как будто машина пульсировала в такт настроению хозяина. И это была не радуга, но что-то масляное, темно-желтое в дырявых пятнах.
Сцена затягивалась, когда выпрыгнул вдруг слева, в брызгах затяжных ливневых дождей последних дней, второй автомобиль.
Тогда заворчали шарниры раздвижных ворот, и шины захрустели, придавливая свеженасыпанный гравий.
Из первой машины вышли, натурально, Старик Б с супругой, а из второй – молодая соплюха с папкой для документов. Бумаги были плохо сложены и торчали как попало. Наверное, рассыпались бы, если б не захватившая их резинка. Мзд наблюдала за ними из глубины сада, с того места, откуда хорошо были видны терраса и входная дверь. Последняя пара месяцев вымотала ее. Она переклеивала обои, красила стены и двери, убирала, мыла, терла, начищала, доводила до блеска, собирала и вывозила хлам. Вокруг дома и гаража были разобраны завалы накопленного Стариком Б дизайнбетоновского мусора. А нелепый бассейн, издохший и сдувшийся еще за пару лет до их переезда сюда, по его указанию также был разрезан на куски и отправлен на местную свалку.
В эту ночь она почти не спала, заканчивая последние приготовления. И Ббм был измотан. Он перевозил мебель, вещи, котов и коз, которых они завели, в их новый дом. Настоящая ферма, которую они нашли весной в соседнем регионе – в направлении Ажана и Тулузы.
– Подойдем, – переглянулись Мзд и Ббм.
Они пересекли сад и присоединились к троице.
– Здравствуйте, – протянула Мзд руку. Старик холодно посмотрел и руки не подал. Но проигнорировать Ббм не решился.
Конечно, против нее легче показать "характер".
Мзд в опавшем календарном листопаде трех лет вспомнила вспышками и другие неприятные сюрпризы Б: его хозяйские визиты без предупреждения, чтобы забрать срочно какие-то очень нужные инструменты из гаража, или также неожиданно постучать в дверь, вместо того чтобы позвонить по домофону у барьера. Неприятно и страшно, когда не ожидаешь, обнаружить вдруг постороннее присутствие. А когда такие акты были по их просьбе пресечены, «проникновения» в дом стали носить более тонкий характер. Установить детектор дыма Старик Б решил собственноручно. Унылый товарищ, зачем-то сопровождавший его, маялся в неловком немом смущении рядом, отводя глаза. И пара-тройка прочих гениальных предлогов время от времени выплевывала старика к их порогу.
– Как пожелаете, – передернуло нахлынувшую Мзд.
Вялое приветствие жены Старика Б и высокомерное девицы с папкой. Вид ее соответствовал бумагам – небрежность на грани распущенности: непричесанные длинные волосы по неглаженому узкому пиджаку, в обтяжку джинсы, ботинки на высоком каблуке и рубашка, расстегнутая ровно на провал строгого статуса судебного пристава, в качестве которого она им представилась.
Девица энергично распахнула дверь, и один за другим они вошли внутрь. Мзд наблюдала. Удивление от преобразившегося дома приподняло морщинистые лбы, и губы вытянулись в некоторое «О». Но через мгновение растерянность Б сменилась колючей гримасой, и, Мзд послышалось даже, как зубы хрустнули в пустой зале. Мгновение – и он вновь обрел самообладание. Паутина интриги лишь дрогнула, не порвалась. Жадный паук крепче сжал лапками липкую нить. Как он признался однажды, ни одно судебное дело не было им проиграно. Теперь игра велась против них, против нее.
– Что это? – истерично верещал старик, тыкая со знанием, естественно, в дефекты. – Я требую, чтобы это было зафиксировано!
Так в список порчи собственности попали просверленные когда-то в стене стариком фурнитуры для полок и мебели, паутина на верхней полке в кладовой и прочие пошлые замечания.
Но главное – сад и пристройки.
– А это здесь причем? Их упоминания даже нет в контракте.
– По законам, по умолчанию, объекты принимаются как в отличном состоянии, если иное не указано.
Ааа… И понеслось.
Старик перебегал, подпрыгивая: барьер, в который в двухтысячном развернулась почтальонша, гараж, бассейн, клумбы…
– Зафиксируйте! Запишите! Я все видел, я здесь часто бывал, ходил вокруг, следил. Имею право!
Мзд покачнуло.
Пристав строчила в своих бумагах, старик рвал театрально волосы и говорил, говорил. Великие режиссеры аплодировали стоя в немом молчании разыгравшейся сцене.
Его жена, втянув голову в плечи, держалась в стороне. Вообще за три года она оплыла. Мычала… ну как мычала – в контексте, конечно, – боком все пыталась скрыться с места.
Пытка продолжалась бесконечно, как показалось Мзд.
Повестка о том, что он открыл судебное дело против них, прилетела мгновенно, без соблюдения сроков.
Адвокат у него был писатель. Великие просто брезгливо посмотрели бы на свои скрижали и, разорвав, ушли в отшельничество.
– Безответственное, наплевательское отношение, – подбирает он прилагательные в своей речи. – Она повинна в уничтожении… (ценности, на которую возлагались надежды Франции).
Она читала и закрывала глаза, не веря тому, что было написано в пухлой кипе листов, не меньше сотни страниц. "Сорняками заросли дизайнерский газон и цветущий сад", – надрывается юрист. И выводит жадные три дюжины тысяч евро за компенсацию.
Новый дом Мзд в Сан-Метоне
"Новый дом, который они купили, ждал их?" – крутилось у Мзд в голове. Как рассказывали бывшие владелицы – сестры Ани и Жанна, мадамы средних лет с крупными чертами и размером туфель не меньше сорок четвертого (впрочем, самый ходовой во Франции), – покупатели приходили и уходили. Сделки срывались.
Как бы ни была страшна и трагична ситуация, они детально пересказали историю с месье, заключившим с ними контракт о покупке в тайне от своей жены. Какая причина побудила его скрыть от супруги сделку – неизвестно. К сожалению, он неожиданно и скоропостижно скончался, оставив вдове незавершенный юридический процесс в качестве дополнительного сюрприза.
Из всех сожалений о произошедшем сестры горевали лишь об упущенном времени. Они с любопытством косились на Мзд и Ббм: какой эффект производит на них рассказ?
Словом, дом оставался непроницаемым, недоступным для всех, кто пытался им завладеть. А теперь он то ли сдался, заскучав стоять пустым, то ли хитрил – они его купили. Такой большой, просторный, высокий, затерянный между полей, в том месте, которое Стендаль называл "маленькой Италией". Дороги здесь дарят то приятное удовлетворение путешественнику, когда за поворотом вдруг попадаешь в лесной уголок, а потом резко выезжаешь на просторы с далеким горизонтом…
– Замечательно, что теперь тут будете жить именно вы! – сказала одна из пока что еще владелиц, самая эмоциональная, которая приходила на встречи чаще остальных. – Какая прекрасная у нас была ферма! Животные, техника, большой сад! И в доме во всех комнатах стояло много мебели из настоящего дерева, – ее глаза за очками заблестели от подступивших слез.
– Единственное, отчего мы долго не могли избавиться, – это старинный шкаф на втором этаже, – продолжила она, быстро оправившись.
– Да? – Мзд вежливо улыбалась. Но, если честно, через силу – у ее собеседницы был сверлящий высокий голос.
– Да, наверное, его купили за сто лет до нашего рождения. Он был просто огромный! Ни сломать, ни поднять. В итоге его скинули с лестницы, – женщина весело засмеялась.
Мзд с определенной горечью размышляла, сколько вот так, больше не модных, ненужных старинных вещей было перебито, выброшено, истреблено…
Из нескончаемого потока информации она также узнала, что их отца звали Арно. Он не захотел покинуть ферму, потому что был к ней слишком привязан, и доживал здесь свои дни. Ей показали фотографию: уже немолодой, крупный мужчина с яркой лысиной сидел спиной к камере и доил белую с черными пятнами корову.
"Именно доживал…" – подумала Мзд.
В доме царствовала полувековая практичность: ни современных удобств, ни эстетики.
Грязно-серой краской были перепачканы двери, проемы и потолочные балки, щетинившиеся длиннющими гвоздями. Кое-где между ними осталась натянутая тонкая леска – простая система для сушки табака. Очевидно, огромного ангара во дворе было недостаточно. И в доме, и в бывшем коровнике вместо сухих листьев висела мохнатая паутина. Шесть лет ушло у Мзд на то, чтобы аккуратно выдернуть каждый гвоздь.
На втором этаже не работало электричество. Хлипкие стекла окон были неплотно подогнаны в деревянные рамы, и через щели проникал холод. Четыре больших камина, как выяснилось в ноябре, оказались абсолютно бесполезны. Неприятный сюрприз. Печная система не грела, но дымила так, что запищал маленький детектор дыма.
Ни одного свободного трубочиста в радиусе ста километров, естественно, – сезон. Наконец откликнулся небольшой семейный подряд. Разобравшись со сложной многоэтажной системой, они представили заключение.
– Вам невероятно повезло, что обошлось только дымом в доме. Неясно, как это вообще возможно, но труба сложена из кусочков. Они даже не скреплены – просто поставлены друг на друга. Но самое страшное – у крыши она была обернута утеплителем. Представляете? Все могло вспыхнуть в любой момент.
Прошел почти месяц со дня их официального вступления в права и, конечно, долгожданного переезда.
В середине июля 2016 года Мзд обживалась на новом месте. Не чувствуя усталости, целыми днями она ходила туда-сюда: из дома в козовник, который находился сразу за дверью.
Эта часть фермы также требовала установки света и множества изменений. Главное, без чего вся затея была бы пустой, – мини-сыроварня.
"Она будет тут", – думала Мзд, глядя на нечто, напоминающее кладовку, которую бросили строить, не начав.
"Еще нужно починить навес, закрыть решетками окна…" – Мзд оторвалась от мыслей о молочной лаборатории и разглядывала загон. В овальных проемах стойла мелькали двадцать шустрых белых козлят особой породы – саанен – с фермы Того Парня. Уже теперь ей было ясно – что идеально подходило для коров, совершенно не годилось для коз. Не тот размер.
"Значит, – складывала она в голове, – переделать кормушки, купить новые поилки…"
– Ой, как мило! – растроганно подумала она, внезапно сбившись с подсчетов в своих планах. На деревянных яслях были накорябаны мелом клички и породы животных.
Прочитав каждую, она продолжила обход и вдруг похолодела. На балке перекрытия, параллельной окну, казалось, той же рукой аккуратно было выведено:
"Пьер – насильник".
По спине побежали мурашки.
Вечером, когда вернулся Ббм, она показала ему надпись. Он только пожал плечами равнодушно.
– Мало ли что люди пишут, когда злятся друг на друга.
Так протекало первое лето. Жаркое солнце нагревало огромную кухню, и было приятно ходить босиком по теплому кафельному полу. Беспорядок после переезда был почти побежден: мебель расставлена, коробки опустели, вещи нашли свои места.
Мзд вдруг остановилась посреди комнаты и замерла. Ее охватило неожиданное чувство.
– Это все мое! – наконец по-настоящему осознала она. – Я хозяйка этого дома!
Мысль была удивительно приятной.
И она стала думать о том, как будет стараться. Как превратит этот дом в Свое место!
ГЛАВА 2. ВИКТОРИЯ
Итальянка
В середине июля 1931 года, поднимая легкую взвесь белой пыли, спешила куда-то молодая женщина. Несмотря на то что солнце еще не набрало своей полной силы, воздух вокруг уже плавился ртутными миражами и дрожал в мареве горизонта. Мария вышла из дома поздним утром, когда суетная деловая жизнь перебирается со двора в прохладу кухни, чтобы поесть и немного отдохнуть. Почти перебежав извилистую главную улицу их селения – мимо двузубой церкви с колоколами, мимо зала общественных собраний, прочь от закрытых дверей и ставен соседей, – она свернула на дорогу, ведущую через пашни к самым дальним домам, как бы живой границе этого места. Здесь она сбавила шаг и пошла уже медленнее. Вся мокрая от жары и прожигающего смущения, она шла мимо пыльной придорожной травы, высокой и грустно поникшей. Вокруг не было деревьев, только волны полей. Жара становилась непереносимой. Подходя к кладбищу, дорога спускалась вниз и дарила иллюзию прохлады в тени редких молодых дубов, росших у ограды. Здесь она постояла, успокаиваясь, и поплелась дальше. Тем более что уже видела нужный ей дом. Он казался ей странным: неправильно длинный, как будто при строительстве с лишним оптимизмом заложили размеры. И место было выбрано нелепо – на трезубце дорог, так что длинный его хвост лежал, почти касаясь двух из них, а остальная часть загибалась вправо и назад, следуя направлению поворота. Вокруг дома росли большие тополя, особенно много их было на заднем дворе. Там они стояли, столпившись в зеленую чащу. И дикая малина буйствовала здесь: никто не чистил заросли, и они карабкались по стволам деревьев и стенам, сбрасывая колючие длинные пальцы с крыши. Мария пересекла открытый двор с пестрыми солнечными пятнами, которые образовывал тент листвы, и толкнула дверь.
В доме после яркого света показалось очень темно. Прохлада внутри защипала опухшие веки. Она прерывисто вдохнула – сердце билось часто-часто – и позвала.
– Заходи, – пригласили ее.
Она еще немного постояла, чтобы глаза привыкли. И когда чернота отступила, прошла через коридор в комнату, которая, если бы не стол, пара стульев и шкаф в углу, была бы пустой. Та, которая жила здесь, стояла и ждала. И когда Мария появилась в проеме двери, обошла вокруг стола и показала ей на пустой стул, жестом приглашая присесть.
Они сидели друг против друга. Мария изучала незнакомку: слишком светлая, чтобы быть местной. Не такие женщины южной Италии – легкий неплотный загар, волосы, даже не каштановые, а выгоревшие под летним солнцем, светлые глаза. Сложно определить возраст: лицо молодое, но серьезность, исходящая от него, не позволяла обмануться. И взгляд – глубокий, пристальный, изучающий. Эти мгновения любопытства подавили охватившее перед появлением в комнате волнение Марии и немного успокоили. И словно почувствовав это, сила взгляда напротив чуть угасла, и ведунья спросила:
– Расскажи, зачем искала меня? И посмотрим, смогу ли я тебе помочь.
– Мне сказали, ты готовишь… настои для любых случаев.
– И какой твой случай?
– Мне кажется, я беременна, но я не хочу этого.
– Вот как? – прищурилась она. – Насилие? Ребенок не от мужа? Или, может быть, есть другая причина?
– Не было принуждения. И я порядочная женщина. Но все так не вовремя! Может быть, при других обстоятельствах, более благоприятных… Или позже. Но сейчас я страдаю от бессилия, пытаясь представить, как мы будем жить. Моему сыну семь. Нас трое, плюс мама. И все как будто в порядке… но еще один ребенок – это дополнительные заботы. Я боюсь, что мы опять начнем нуждаться. А я устала, я хочу покоя…
Ведунья встала и приподняла Марию за плечи, проводя ладонями рук по груди и животу. А потом, задержав взгляд серых глаз, сказала с ударением:
– У тебя будет ребенок! – И отстранилась, опустив руки. – Поздно, уже не меньше трех месяцев.
– Как три? Этого не может быть! – вскрикнула Мария. Ее пальцы сильно сжались, передавая напряжение, которое начинало ее охватывать.
– Так бывает… – заговорила она размеренным успокаивающим голосом. – Глупая ты женщина: выплакала все глаза, запугиваешь себя проблемами, выдумываешь наперед страдания. И совсем зря… Не тревожься. Поговори с мужем и не сомневайся – ты не одна. Вы ее воспитаете.
– Ее?
– У вас будет девочка, – светлая улыбка сильнее слов подействовала на Марию.
Все эти слова, как из тумана сновидения, Мария доставала и перебирала, пока возвращалась к себе. Когда она покинула странный дом, у нее было ощущение пробуждения. Но чем ближе она подходила к деревне, тем громче начинали проступать и другие голоса. И Мария вовлеклась в игру своего разума, чувствуя иглу беспокойства. И вдруг резкое раздражение накрыло ее. "Да кто она такая?" – вслух вскрикнула женщина, втаптывая шаг в пыльную дорогу. – "Перекати-поле! Появилась здесь недавно и столько слухов вокруг себя создала. Но разве она мне сейчас помогла? Ответьте, пожалуйста! Нисколько! А так поговорить может каждый. Но что бы она сказала, если была бы в моем положении?… Или все-таки права? Действительно, чего я боюсь? О чем так тревожусь?" – она замедлила шаг.
Дочь
Дни пошли своей чередой. Поддаваясь своему темпераменту, Мария небрежно стряхнула невесомую пыльцу откровения. Впечатления поблекли, потеряв краски. Привычка искать поводы быть несчастной и недостаток веры срезали попытку пробиться чему-то новому. Соседи и знакомые, перебивающие заботы Марии по хозяйству на пару слов или видящие ее на рынке, чаще стали замечать ее рассеянный взгляд, обращенный внутрь, паузы, когда она уходила в себя. Какие-то непрерывные мысли дрожали на ее лице. Мария в тоске и тревоге не заметила, как это стало ее обычным состоянием. И как много она стала нервничать: из-за разговоров о беременности, домашнего беспорядка, новостей о событиях, происходящих вокруг, даже мычание коров на их дворе и погода – все было не так! Вовсе не радость струилась через опущенные глаза, губы, плечи и всю ее маленькую фигуру.
Спала Мария в последнее время плохо. Сон не шел к ней, испуганный нервным движением мыслей. И если она засыпала, то это были короткие, тревожные обрывки забытья. И вот однажды она увидела кошмар, где все перевернулось с ног на голову. Казалось ей, что она уезжает туда, где ее жизнь станет лучше. Чемодан плотно упакован, и она сидит на нем, ожидая отправления. Вокруг так много людей, и они все прибывают. Становится очень тесно, не хватает света и трудно дышать. И тут за рукав ее тянет вниз девочка – она знает, что это девочка. Мария смотрит вниз, и в ужасе ее сердце замирает. Вместо детского лица она видит ухмыляющуюся карлицу. "Не отпущу!" – вдруг резко выкрикивает та, выталкивая Марию из сна.
И она едва успокаивает биение своего сердца, и будто по-настоящему горит ее запястье.
И Мария абсолютно укрепилась в уверенности о своей безысходной ситуации и убедила себя в мрачных предчувствиях. Ведь мы верим в то, во что хотим верить. Она полностью ушла в свой мир и никого туда не пускала.
– Отдохни немного, Мария, – сказал как-то подошедший к ней муж, когда она, закончив дойку, кидала коровам корм. – Всю работу не переделаешь. С этими словами он забрал у нее вилы. – Сбавь темп. Оставь на нас свои заботы. И мать твоя со мной согласна – ты слишком много работаешь.
Мария покосилась на мужа:
– Ой, Джузеппе, оставь, пожалуйста. Ты прекрасно знаешь, что не сможешь успеть везде, – она скривилась.
– Но я прошу лишь, чтобы ты поберегла себя! Я ведь вижу, как тебе тяжело… как ты изменилась… имей здравый смысл! Ты как будто забываешь, что ждешь ребенка.
– А и не было бы его вовсе! – начала она злиться. – И выходит, по-твоему, я ненормальная? Ты так спокоен. Но ты подумал о завтрашнем дне? Что ты будешь делать, если случится беда? Как мы будем жить? – Щеки ее горели, и теперь она уже прямо и гневно смотрела на мужа.
– Наверное, переживем как-нибудь…
– Я не хочу как-нибудь! – резко отступив, чтобы уйти, бросила Мария. По пути, как будто случайно опрокинув полное ведро с молоком, она оставила Джузеппе в немом оцепенении.
В конце ноября начался затяжной дождь. Казалось, он решил затопить мир. Дороги размыло. Мелкие ручьи расширились, обрели характер и голос. В полях и вокруг них сдвинулись и поползли овраги. А вода все падала. Страдали от сырости люди и животные. Мокрые дома стояли в озерах дворов. Прошла первая неделя декабря, но погода не изменилась. Дождь не прекращался.
Мария работала, как обычно это делала каждое утро, когда почувствовала себя плохо. Сначала она попыталась не обращать внимания на боль, которая то вспыхивала, то угасала. Но вдруг она стала такой нестерпимой, что, вскрикнув, Мария согнулась, а потом стекла, не в силах подняться. В таком положении ее и нашел Массимо, забежавший в коровник, чтобы узнать, когда она закончит, и он сможет отнести ведра с молоком на кухню.
– Что с тобой, мама? – страшно испугавшись, почти закричал он.
– Не волнуйся, дорогой, – попросила Мария, стараясь вложить в свой голос спокойствие и уверенность. – Позови отца! Где он?
Мальчик помчался как мог быстро по скользкой жиже через двор за дом, где Джузеппе налаживал и укреплял навес над дровами.
Перепуганные оба, они перенесли Марию в комнату и уложили на кровать.
Бросив все дела на кухне, им помогала мать, снимая с дочери обувь и одежду. Будто бы она одна не поддалась панике и поэтому сейчас давала распоряжения.
– Джузеппе, все плохо, – сказала она. – Для ребенка еще рано. Не жди, иди к нашему доктору. Ты знаешь, где он живет. Пусть он придет.
Растерянное лицо мужчины просветлело. Внутреннее напряжение из-за желания, но неумения помочь сменилось облегчением и надеждой. Он схватил свою шляпу и вышел из дома. Его высокая, немного сутулая фигура быстро заскользила прочь со двора и скоро пропала в плотном дожде.
Молодой врач был у себя. В последнее время он едва справлялся и мало спал. Причиной стали несчастья, которым аккомпанировали дождь и непогода. Доктор мечтал о нескольких спокойных днях, чтобы отдохнуть от поломавшихся и ушибленных страдальцев, которым нужно было наложить гипс или исправить вывих, от хроников с обострившимися от сырости болезнями. Когда Джузеппе смог передать, что происходит в его доме и как найти правильную дорогу, врач пообещал приехать как можно скорее. Закончив последний осмотр, он уложил необходимое в саквояж и поспешил на вызов.
Толкая велосипед, который в такую погоду служил обременительной телегой, а не транспортным средством, он нашел нужный двор. На крыльце маялся Массимо. Он заметил свернувшего к ним незнакомого мужчину и бросился в нетерпении под дождь навстречу. Пресекая излишнюю суету, доктор поставил велосипед у стены и протянул мальчику руку для пожатия, как обычно, тронутый проявлением искреннего беспокойства и нетерпения.
Массимо, чуть спокойнее, но все же переминаясь с ноги на ногу, дождался, пока тот отстегнет свою сумку.
Вместе они зашли в дом, и мальчик проводил врача в комнату, где лежала Мария, а рядом сидела ее мать Адриана.
А на следующее утро ударили морозы. Такие сильные, что казалось: спускавшийся до этого дождь так и повис в воздухе между небом и землей ледяными стрелами. А лужи и жидкая дорога остекленели в изгибах и изломах.
Мария лежала с крохотной девочкой в комнате, а Массимо и Джузеппе носили дрова из-под наружного навеса и укладывали их рядом с печкой в большую поленницу. Адриана развешивала на окна и проемы дверей покрывала и какие-то полотнища, похожие на парусные, неизвестно где и когда ею запасенные. Все, что можно было, утеплялось, уплотнялось и завешивалось. Печь гудела и стонала. Джузеппе отбросил все опасения. А вернее, ему ничто не казалось таким важным, как состояние его жены и новорожденной, появление которой было такое тяжелое, а шанс на выживание – сомнительный. Для него решение вопроса в пользу новой жизни было очевидным и естественным. Поэтому сейчас, рискуя остаться без дров до весны, они с Массимо растапливали дом.
Мальчику было немного страшно быть в комнате – все из-за того, как ужасно выглядел родившийся ребенок. Он думал про выпавших из гнезда птенцов, которых он находил часто в начале лета во дворе.
– Ты у меня настоящий мужчина, сын! Все обойдется, – приобнял его отец.
Джузеппе, не замечая усталости, последующие дни был повсюду и не видел, как проходит время. Адриана хлопотала на кухне. Сын был в комнате рядом с матерью, если вдруг ей потребуется помощь. Все старательно следили, чтобы исполнялись указания врача. Семья сплотилась.
Мария первые дни чувствовала себя абсолютно обессиленной, ее мучили боли и жар. Кроха лежала запеленатая и часто плакала. Время от времени мать прикладывала ее к груди без особых чувств и эмоций. Она смотрела поверх и сквозь новорожденную с отчужденностью и равнодушием. Джузеппе часто брал малышку, несильно прижимал к себе и ходил по комнате, успокаивая.
За неделю до Рождества погода изменилась. Стужа кончилась и уступила место прежней привычной зиме.
Здоровье возвращалось к Марии. Она смотрела на девочку, которая спала рядом. Недоношенный ребенок. Глаза большие на маленьком личике, закрыты припухшими веками. Нос – крохотный, но казался широким – и недовольно сжатые маленькие губы. Вытянув тонкие ручки вдоль груди с проступающими косточками, она глубоко дышала. Мария неуверенно притронулась к ней и провела пальцем по маленькому лбу. Девочка вздрогнула, но продолжала спать.
В комнату вошел муж и тихо сел рядом, наблюдая за женой.
– Наверное, надо дать ей имя? – словно саму себя спросила Мария. Она не перевела взгляд на мужа, а продолжала смотреть на ребенка и свою руку, легко сжимающую маленькие пальчики. – Я хочу назвать ее Виктория, как звали мою нонну.
Джузеппе встал и поцеловал жену в опущенную голову, чувствуя на лице прикосновение ее волос.
Еще несколько дней – и все вроде бы пошло как прежде. Мария вернулась к работе и стала брать с собой дочь, которая между беспокойными короткими снами много плакала. Мать укладывала ребенка в яслях, и тогда девочка, согретая жаром, исходящим от животных, ненадолго успокаивалась. И было что-то непередаваемое в тишине зимнего ангара, которая нарушалась движением больших коров, сухим шелестом и влажным хрустом травы, которую они тянули и жевали, стуком молока о ведро. Виктория сонно наблюдала за всем.
Между тем Джузеппе замечал перемены, произошедшие в его жене. Она вела себя не так, как после рождения их сына: почти каждый вечер она лежала на кровати, отвернувшись, поджав ноги, и молчала. А он, отгоняя усталость и беспокойство, пытался говорить с ней, носился с пеленками, стирал и вешал их сушить. Мария утром снимала их уже полусухими и перестирывала, с усердством и через боли, которые не отпускали, с удрученным видом она переделывала сделанное.
Время повернулось к весне, и Джузеппе больше не мог проводить так много времени дома – начались полевые работы, к некоторому его облегчению, так как в последнее время он жил в смутном раздражении на жену, которое сам не мог понять.
Мария перед сном или ночью, разбуженная криками дочери, ходила по комнате с ней на руках, как будто не замечая, как сильно раскачивает младенца. К лету тоненькая и слабая Виктория переросла в пухленькую, но все же, как считала мать, чрезмерно капризную малышку.
Как-то днем мать с сыном сидели вдвоем в комнате. Брат держал на руках сестру. Та спала. Ее голова лежала у него на согнутой руке, другой он старательно ее придерживал, качая на коленях. Его мальчишеское лицо улыбалось и выражало непритворное обожание. Он смотрел то на мать, то на Викторию. Мария в этот момент глядела только на сына. Она сказала с нежностью:
– Когда ты родился, твои глазки были не светло-карие, как сейчас, а темные, почти черные. И на ушках у тебя был темный пушок. – Она улыбнулась, а Массимо широко открыл глаза, выражая свое удивление. – Да, это было так странно, – продолжала она. – Но через несколько дней ушки стали гладкие, а глазки ясные. Ты был такой чудесный младенец! Спал, словно ангел, в кроватке. Иногда так долго и тихо, что я подходила, чтобы проверить: живой ли ты? Прислушивалась, как ты дышишь, – Мария помолчала, задумавшись.
– Но твоя сестра решила выплакать слезы за двоих. Или просто хочет извести свою мать… – Мария горько усмехнулась, а Массимо заулыбался, думая, что это шутка.
Калейдоскоп воспоминаний
Насколько ранними могут быть первые детские воспоминания и с какого момента начинает формироваться память? Некоторые утверждают, что точно помнят себя в коляске на прогулке или делятся первым страхом, который испытали в пустой комнате без взрослых. Но часто эти истории придуманы искусственно, слеплены по мере проживания, украшены для ощущения реальности деталями, которые были заимствованы из рассказов и воспоминаний семьи и близких.
Другая ловушка памяти – ускользающее по мере взросления эмоциональное переживание. И все же есть два общих состояния, которые смутно испытываешь, пролистывая как попало обрывки немого кино прошедших дней. Травмирующий опыт разъедает внутренней тревогой, а память о счастливых моментах лечит спокойствием.
Тогда получается, что стремление стать счастливым – это попытка обрести спокойствие в том смысле, как каждый лично понимает это слово?
Первое, что помнит Виктория, но родители считают выдумкой, – это мамина уборка. Ей не больше двух лет, как утверждали родители, но она видит так четко, как проснулась; вокруг было очень светло, наверное, это был ее дневной отдых, слезла с огромной кровати и побежала прочь из комнаты. Тогда с ощущением радости и веселого возбуждения она шла искать маму. По красноватой плитке в трещинах передвигались маленькие ножки. И вдруг она увидела ее в огромном сине-фиолетовом летнем платье на белых пуговицах с тряпкой в руках. Она мыла пол. Здесь картинка обрывается. Продолжения нет, как отсутствуют и звуки в нем. Но сознание заполняет пустоту резким вопросом, и рябь идет от несоответствия испытанных Викторией ощущений, когда она вновь переживает этот момент: "Куда ты идешь?".
И еще Виктория помнит ночь или поздний вечер. И темная комната, в которой она лежит и смотрит на далекий отблеск света из другой части дома. И как она заплакала, чтобы только пропала эта огромная пугающая пустота.
А потом из другого, более позднего времени большие по числу воспоминания начинают наползать друг на друга, перемешиваясь. Мелькают разные эпизоды из детства в голове, превращаясь в расширяющийся и падающий плотный каскад.
Брызги, отражающие старшего брата, отца, мать, случайные события, поразившие воображение. Память Виктории сверкает и переливается, складывая картинку за картинкой, словно калейдоскоп.
Вот она бежит по пыльной летней улице. И вдруг возвращающиеся в деревню с дневного выпаса коровы напугали ее, когда, сами обеспокоенные чем-то, они одной большой вздрагивающей волной начали сдвигаться и наступать на дорогу, где была маленькая девочка.
А еще помнит, как брат с отцом соорудили небольшую тележку. Откуда-то они принесли разбитую детскую коляску полинявшего желтого цвета. Открутив колеса, они присоединили их к квадратной толстой доске. А с укрепленной ручкой ее еще можно было и толкать. Через пару дней сестра с братом испробовали эту невероятную машину. Массимо устроил на ней сестру, и они выкатили на улицу. Он мчался наперегонки со своим другом до конца улицы, толкая тележку с пассажиркой перед собой. Солнце уже не слепило, припадая над горизонтом. Но для Виктории оно ныряло и выныривало, прыгая и кривляясь перед глазами, словно в нездоровом припадке. Массимо кричал, чтобы она держалась, а та задыхалась, так все было стремительно.