Джим Батчер
Гроза из Преисподней
– Эй, Вик, – окликнул я его. – Это ведь твоя жена. Это Моника настучала мне на тебя.
Слова подействовали на него не слабее физического удара. Голова его повернулась ко мне; лицо исказилось гримасой ярости. Он раскрыл рот, чтобы сказать мне что-то, но ему помешал жабодемон, со злобным шипением вцепившийся ему в горло и ключицу. Громко хрустнула кость, и Виктор взвыл от боли. Взмахнув руками и ногами, он попытался спрыгнуть вниз, подальше от демона, и намертво вцепившаяся в него тварь тоже пошатнулась.
Стиснув зубы, я продолжал цепляться за перила. Снизу прыгнул на меня огромный скорпион, коричневый и блестящий в багровом свете пожара. Я отдернул ногу, и клешня щелкнула в воздухе в считанных дюймах от нее.
– Гад! – выкрикнул Виктор, отчаянно трепыхаясь в зубах жабодемона. Кровь хлестала из него ручьем. Должно быть, демон прокусил ему артерию, и теперь просто ждал, пока тот стихнет. Виктор тем временем дотянулся ногой до моей левой руки и принялся лягать ее. После второго попадания хватка моя ослабла. Я покосился вниз, в гостиную, и увидел другого скорпиона, готовившегося прыгнуть на меня, на этот раз с более близкого расстояния.
Мёрфи, подумал я. Надо было мне тебя послушаться. Если меня не убьют скорпионы, это сделает демон, а если и не он, так уж огонь наверняка. Так и так, конец мой был близок.
С этой мыслью на меня снизошел какой-то блаженный покой. Легко и покойно было знать, что скоро все кончится. Я умру, вот и все. Я бился как мог, я сделал все, на что хватило сил и ума, и вот все подошло к концу. В эти последние секунды я, странное дело, жалел только о том, что не успел извиниться перед Мёрфи, что не смогу извиниться перед Дженни Селлз за то, что убил ее отца, что уже никак не смогу извиниться перед Линдой Рэндалл за то, что слишком поздно раскусил это дело и не спас тем самым ее жизнь. Монстры, демоны, черные маги роились вокруг меня, а на руке ледяным грузом висели Мёрфины наручники. Я закрыл глаза.
Мёрфины наручники…
Я открыл глаза.
Мёрфины наручники!
Виктор снова лягнул меня в левую руку. Я замолотил ногами в воздухе, подтянулся на секунду и левой рукой схватил Виктора за штанину. Одновременно с этим я взмахнул правой рукой и захлестнул свободно болтавшийся наручник вокруг стойки перил. Стальной браслет сделал полтора-два оборота. Я дернул – цепочка держалась крепко.
Падая обратно вниз, я изо всех сил дернул Виктора за штанину. Он испустил жуткий, душераздирающий вопль и полетел вниз, а за ним окончательно потерявший равновесие, но так и не выпустивший его из зубов Калшажжак. Они рухнули на пол гостиной и скрылись в дыму.
Послышались торопливые шорох и скрежет, потом пронзительное, срывающееся на свист шипение демона. Вопли Виктора сменились жутким животным визгом, какой можно услышать от свиньи на бойне, но никак не от человека.
Я висел под антресолью в каких-то нескольких футах над верхней кромкой дыма. Мёрфин наручник, на которого приходился весь мой вес, больно резал запястье. Взгляд мой начал уже затуманиваться, но я все же посмотрел вниз. Я увидел море коричневых, блестящих панцирей. Я увидел, как скорпионьи хвосты бьют жалами куда-то вниз, поднимаются и бьют снова. Я увидел светящиеся глаза физической оболочки Калшажжака – точнее, светился только один глаз; второй вытек, проколотый скорпионовым жалом.
И я увидел Виктора Селлза, раз за разом поражаемого жалами размером с добрую сосульку; раны его сочились ядом. Не обращая внимания на клешни и жала скорпионов, демон начал рвать его на части. На лице Виктора застыла маска смертной муки, страха и злобы.
Сильные выживают, а слабых пожирают. Думаю, Виктор сделал ставку не на ту силу.
Мне как-то сразу расхотелось смотреть дальше на происходящее внизу. То ли дело наверху: огонь, пожиравший потолок, был просто красив – накатывающиеся волны пламени, алые как вишня, золотые как закат. Я слишком ослаб, чтобы пытаться выбраться из этого пекла, и слишком устал от боли, чтобы вообще думать о чем-то. Я просто любовался огнем, ждал, и еще вдруг заметил – надо же! – что жутко проголодался. А, собственно, что удивляться? Я не ел по-человечески с… когда это было? В пятницу? Ну да, в пятницу. Говорят, в последнюю минуту обращаешь внимание на совсем уж неожиданные вещи.
И еще начинает мерещиться всякое. Мне, например, померещился Морган, входящий в столовую со стороны веранды с мечом Белого Совета в руках. Я увидел, как один из скорпионов – размером уже с хорошую немецкую овчарку – нашел-таки лестницу, ведущую наверх, взмыл по ней в столовую и бросился на Моргана. Тот коротко взмахнул мечом – хрусть! – и даже не удостоил взглядом две извивающихся на полу скорпионовых половинки.
Все с тем же угрюмым выражением лица Морган подошел ко мне; антресоль сотрясалась под его шагами. Глаза его сузились, когда он увидел меня, и он, подняв свой меч, свесился за перила. Меч блеснул серебром, неожиданно ледяным в этом пекле, и начал опускаться.
Как типично, мелькнула у меня в мозгу последняя мысль. Как чертовски типично: пережить все, что заготовили для тебя плохие парни, и погибнуть от руки тех, за чье дело сражался…
Глава 27
Я очнулся в каком-то сыром и холодном месте; боль была невыносимая, а кашель, казалось, выворачивал легкие наизнанку. На лицо мне падали дождевые капли, и ничего приятнее этого я в жизни не испытывал. Надо мной склонилось Морганово лицо, и я сообразил, что он делал мне искусственное дыхание рот в рот. Тьфу.
Я закашлялся, и отплевался, и сел, жадно пытаясь вздохнуть. Несколько секунд Морган пристально смотрел на меня, потом нахмурился, встал и отвернулся.
Мне удалось, наконец, набраться сил, чтобы говорить.
– Вы меня спасли, – тупо прохрипел я.
Он поморщился.
– Да.
– Но почему?
Он снова посмотрел на меня, потом наклонился, подобрал с земли свой меч и сунул его в ножны на поясе.
– Потому, что я видел, что здесь произошло. Я видел, как ты рисковал своей жизнью, чтобы остановить этого типа. Не нарушая при этом Законов. Ты не убийца.
Я прокашлялся еще немного.
– Из этого не следует, что вы должны были спасать меня.
Он повернулся и посмотрел на меня так, словно мои слова озадачили его.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Вы могли оставить меня умирать.
Лицо его не смягчилось ни на йоту, но он ответил:
– Ты не виновен. Ты – часть Белого Совета, – рот его дернулся, как будто эти слова были кислее зеленого лимона. – Формально. Я обязан оберегать твою жизнь. Я исполнял свой долг.
– Я не убивал, – сказал я.
– Нет.
– А раз так, – прохрипел я, – я, выходит, прав. А вы, значит…
Морган нахмурился.
– Более чем готов покарать тебя, если ты переступишь черту, Дрезден. И не думай, что это снимет тебя с крючка – насколько я понимаю ситуацию.
– Так. Если я не забыл, ваша обязанность как Надзирателя доложить о моем поведении Совету, верно?
– Да, – буркнул он. – Возможно, они даже снимут с тебя Проклятье.
Я рассмеялся и сразу же закашлялся.
– Ты не победил, Дрезден. В Совете есть много таких, кому хорошо известно, что ты якшаешься с силами Тьмы. Уж мы–то, по крайней мере, не будем спускать с тебя глаз. Мы будем следить за тобой днем и ночью, мы докажем, что ты опасен, и что тебя надо остановить.
Я засмеялся снова и был вынужден лечь на бок – для смеха я еще недостаточно пришел в себя.
Морган заломил бровь и с сомнением посмотрел на меня.
– С тобой все в порядке?
– Дайте мне галлон или два листерина, – прохрипел я, – и я буду в полном порядке.
Морган смотрел на меня молча, и я посмеялся еще. Он закатил глаза и буркнул что-то насчет полиции, которая будет с минуты на минуту и окажет мне медицинскую помощь. Потом повернулся и зашагал в лес, на ходу бормоча что-то себе под нос.
Полиция и впрямь прибыла вовремя, успев поймать пытавшихся удрать Беккитов. Их арестовали, помимо прочего, за разгуливание в обнаженном виде. Позже их судили за соучастие в производстве и сбыте «Третьего Глаза». Что ж, им сильно повезло, что их судили в штате Мичиган. В Чикаго они ни за что не вышли бы из тюремной камеры живыми. Это отрицательно сказалось бы на бизнесе Джонни Марконе.
«Версити» сильно пострадал от загадочного пожара в первую же после моего визита ночь. Я слышал, что у Марконе не возникло никаких проблем с получением страховки, несмотря на всякие ходившие на этот счет слухи. Еще поговаривали, что Марконе нанял Гарри Дрездена, чтобы тот убрал главаря банды «Третьего Глаза» – как это часто случается, источник этого слуха вычислить так и не удалось. Я не пытался опровергать его. В конце концов, не такая уж страшная это плата за то, чтобы жить, не боясь, что в твою машину подложат бомбу.
Моя госпитализация не позволила мне лично присутствовать на заседании Белого Совета, но в результате вышло так, что с меня сняли Дамоклово Проклятье (название, которое всегда казалось мне излишне претенциозным). Как гласила официальная формулировка, «за героические действия во имя долга и превыше его». Сомневаюсь, что Морган когда-нибудь простит меня за то, что я оказался хорошим парнем. Ему пришлось съесть свою шляпу на глазах у всего Совета – и это при его-то извращенном чувстве долга и чести. Не могу, правда, сказать, чтобы после этого мы стали меньше любить друг друга. Однако не могу не признать, парень вел себя честно.
А главное, черт возьми – мне не надо теперь вечно перестраховываться, ожидая, что он может объявиться из ниоткуда всякий раз, когда я навожу заклятье. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Мёрфи провалялась в критическом состоянии почти трое суток, но все же выкарабкалась. Кстати, ее поместили в соседнюю со мной палату. Я послал ей туда цветы вместе с уцелевшим браслетом наручников. В прилагавшейся к нему записке я просил ее не задавать мне вопросов, кто и каким образом так аккуратно порвал цепочку. Сомневаюсь, чтобы она поверила в то, что кто-то перерубил их волшебным мечом. Полагаю, цветы помогли ей оклематься быстрее. В первый же раз, когда она смогла встать, она проковыляла через коридор в мою палату, швырнула их мне в лицо и вышла, не сказав ни слова.
Она не выказала ни малейших признаков того, что помнит события у меня в офисе, и возможно, она и в самом деле не помнит ничего. Так или иначе, она отозвала ордер на мой арест и пару недель спустя, выписавшись из больницы и выйдя на работу, она на следующий же день позвала меня для консультации. И еще она прислала чек на крупную сумму в счет покрытия расходов на следствие по делу об этих убийствах. Я полагаю, это означает, что мы снова друзья – в профессиональном смысле. Но шутками мы больше не обмениваемся. Некоторые травмы заживают медленнее других.
В обгорелых развалинах дома у озера полиция обнаружила большие запасы «Третьего Глаза», и в конце концов имя Виктора Селлза всплыло в качестве плохого парня. Моника Селлз и ее дети исчезли в недрах программы по защите свидетелей. Надеюсь, жизнь их сделалась лучше. Хотя, с другой стороны, хуже, чем была, она сделаться не может в любом случае.
Боб вернулся домой более-менее вовремя, хотя возможности проверить это у меня по понятным причинам не было. Я стараюсь не слишком доверять слухам об особенно разнузданной вечеринке в Чикагском университете, имевшей место с субботнего вечера по воскресный. Сам же Боб благоразумно не упоминает об этом.
«СВИДАНИЕ С ДЕМОНОМ», гласил заголовок на главной полосе «Волхва», вышедшего в следующий понедельник, и Сьюзен заглянула ко мне в больницу, чтобы принести экземпляр газеты и поболтать о том, о сем. У нее вызвало большой интерес устройство, удерживавшее мои бедра в неподвижном состоянии до тех пор, пока врачи не удостоверятся, что кость не раздроблена (в силу каких-то непонятных для них причин рентгеновский аппарат сбоил каждый раз, когда они пытались сделать снимок моей раны). Она высказала большое сожаление по поводу того, что я не могу двигаться. Я воспользовался фактором сострадания с тем, чтобы добиться от нее согласия на новое свидание, и она, похоже, не слишком возражала против этого.
На этот раз демон нам не мешал. И я вполне обошелся без Бобовых приворотных зелий и советов. Спасибо, как-нибудь уж сам.
Мак получил обратно свой «Транс-Ам». Я получил обратно Голубого Жучка. Конечно, это не совсем равноценная замена, но Жучок, по крайней мере, до сих пор на ходу. По большей части.
На протяжении недели я каждый вечер посылал Тук-Туку и его дружкам-фэйри пиццу, и до сих пор не забываю делать это раз в неделю. Не сомневаюсь, парень из «Пицца-Экспресса» считает меня полоумным за то, что я заставляю его выбрасывать пиццу на обочину. Ну и черт с ним. Я держу свое слово.
Единственный, кто не остался в выигрыше, ни в проигрыше от всей этой истории, это Мистер. Впрочем, обращать внимание на такие мелочи ниже его достоинства.
А я? Что я вынес из всего этого? Ну, не знаю точно. Я отделался от того, что преследовало меня долгое время. Не знаю, от чего именно. Не знаю, кто больше верил в то, что я – ходячий Антихрист, ожидавший трубного гласа: консервативное крыло Белого Совета, типы вроде Моргана или я сам. По крайней мере, для них этот вопрос временно закрыт. А что до меня, опять же, не знаю точно. Власть никуда не делась. Соблазн никуда не делся. И, похоже, так все и останется.
Что ж, проживу и с этим.
Мир становится темнее с каждым днем. Все крутится быстрее и быстрее, угрожая окончательно слететь с тормозов. Сокола и соколятники уже не справляются.
Но у себя, в моем уголке страны, я пытаюсь сдерживать этот водоворот. Я не желаю жить в Викторовых джунглях, даже если они и пожрали его самого. Я не желаю жить в мире, где правят сильные, а слабые вынуждены прятаться. Я предпочитаю места, где все немного тише и спокойнее. Где тролли не кажут носа из-под своих мостов, и где эльфы не крадут детей из колыбели. Где вампиры с уважением относятся к установленным рамкам, а фэйри знают свое место.
Меня зовут Гарри Блекстоун Копперфилд Дрезден. Можете колдовать с моим именем – за последствия не отвечаю. Когда дела принимают странный оборот; когда то, чему положено хорониться во мраке, выползает на свет, когда никто больше не может помочь вам, звоните.
Мое имя есть в телефонной книге.
