Джим Батчер
Могила в подарок
Глава первая
Существуют причины, по которым я терпеть не могу ездить быстро. Ну, например, мой «Голубой Жучок», несчастный «Фольксваген», в котором я разъезжаю, начинает угрожающе дребезжать и подвывать на любой скорости, превышающей шестьдесят миль в час. И еще, отношения с техникой у меня самые напряженные. Все, что изготовлено после Второй Мировой войны, имеет обыкновение внезапно выходить из строя, стоит мне только приблизиться. В общем, когда я веду машину, как правило, я делаю это очень осторожно, с чувством и расстановкой.
Сегодня как раз было исключение из правил.
Шины «Жучка» протестующе взвизгнули, когда я свернул за угол, откровенно наплевав на установленный там знак «ЛЕВЫЙ ПОВОРОТ ЗАПРЕЩЕН». Старая машинка взрычала зверем, словно чувствуя, что поставлено на карту, и с лязгом и ворчанием покатила дальше по улице.
– А быстрее нельзя? – поинтересовался Майкл. Это была не жалоба. Это был просто вопрос, заданный спокойным тоном.
– Только при попутном ветре или на спуске, – ответил я. – Далеко еще до больницы?
Сидевший рядом со мной здоровяк пожал плечами и мотнул головой. Он отличался шевелюрой пепельного цвета – черной с проседью – какую некоторые, похоже, наследуют едва ли не с рождения, хотя борода его все еще оставалось темно-каштановой, почти черной. Морщины – как от огорчений, так и от смеха – в изобилии избороздили его лицо. Широкие, жилистые руки покоились на коленях, упертых в торпедо.
– Не знаю точно, – признался он. – Мили две.
Я хмуро покосился в окошко «Жучка» на быстро темнеющее небо.
– Солнце почти село. Надеюсь, мы не слишком поздно.
– Мы делаем все, что в наших силах, – заверил меня Майкл. – С Божьей помощью мы приедем вовремя. Вы уверены в точности своего… – рот его брезгливо скривился, – «информатора»?
– Боб, конечно, раздолбай, но ошибается редко, – заверил я его, резко тормозя, чтобы не врезаться в мусоровоз. – Если он сказал, что призрак там, значит, он там.
– Да поможет нам Бог, – вздохнул Майкл и перекрестился. Я ощутил сгустившуюся вокруг него мощную, спокойную энергию – энергию веры. – Кстати, Гарри, мне хотелось поговорить с вами кое о чем.
– Только не приглашайте меня снова на мессу, – сказал я, сразу ощутив себя неуютно. – Вы же знаете, я все равно откажусь, – какой-то олух на красном «Торусе» подрезал меня, и мне пришлось обгонять его по боковой полосе. Правые колеса «Жучка» на мгновение оторвались от земли. – Козел! – рявкнул я ему в водительское окошко.
– Эта просьба тоже важна, – кивнул Майкл. – Но нет, я не об этом. Я хотел спросить, когда вы собираетесь жениться на мисс Родригез.
– Черт возьми, Майкл, – нахмурился я. – Вот уже битых две недели мы с вами гоняемся по всему городу, охотясь на всех духов и призраков, которым вдруг вздумалось повысовывать свои чертовы головы. Мы до сих пор не знаем, что поставило весь потусторонний мир на уши.
– Я знаю, Гарри, но…
– Вот сейчас, например, мы гоним к старой, сбрендившей карге в округе Кук, которая укокошит нас, если мы не соберемся как следует. А вы лезете ко мне с расспросами насчет моей личной жизни.
Майкл насупился.
– Но вы же спите с ней, так ведь?
– Не так часто, как хотелось бы, – буркнул я, перестраиваясь, чтобы обогнать рейсовый автобус.
Рыцарь вздохнул.
– Но вы ее любите? – спросил он.
– Майкл, – взмолился я. – Оставьте же меня в покое хоть ненадолго. Неужели без таких расспросов никак не обойтись?
– Вы ее любите? – настаивал он.
– Черт, я за рулем!
– Гарри, – улыбнулся он. – Вы любите эту девушку или нет? Такой простой вопрос.
– Поговорите с тем, кто в этом разбирается, – огрызнулся я, проносясь мимо сине-белой машины со скоростью, превышающей установленную миль на двадцать в час. Я успел еще заметить, как полицейский за рулем при виде моего «Жучка» вздрогнул и пролил кофе из стаканчика. Покосившись в зеркало заднего вида, я увидел, как ожили синие мигалки на крыше у его «Форда». – Черт, только этого еще не хватало. Теперь за нами еще и копы гонятся.
– На их счет не беспокойтесь, – заверил меня Майкл. – Просто ответьте на вопрос.
Я покосился на Майкла. Он смотрел на меня, выпятив мощную челюсть; серые глаза его сияли. Волосы свои он стриг коротко, на манер морской пехоты, однако позволял себе короткую, рыцарскую бородку.
– Пожалуй, да, – сказал я, помолчав. – Ну, да.
– Тогда чего же вы не скажете ей этого?
– Чего сказать? – не понял я.
– Гарри, – терпеливо настаивал Майкл, цепляясь за торпедо, чтобы не упасть на крутом повороте. – Ну не будьте же ребенком. Если вы любите женщину, так и скажите.
– Зачем? – удивился я.
– Вы ведь ей этого не говорили, нет? Ни разу?
Я смерил его сердитым взглядом.
– И что из этого? Она это и так знает. Какая тогда разница?
– Гарри Дрезден, – вздохнул он. – Уж кому, как не вам знать силу слов.
– Послушайте, но она ведь знает, – сказал я, перекидывая ногу на педаль тормоза, а потом обратно на педаль газа. – Я и открытку ей послал.
– Открытку? – переспросил Майкл.
– На пробу.
Он снова вздохнул.
– Я хочу слышать, как вы произнесете это своими словами.
– Что?
– Своими словами, – повторил он. – Если вы любите женщину, почему бы вам просто не сказать так?
– Я как-то не слишком часто говорю это, Майкл. Небо свидетель, да это… Ну, не получается у меня, ладно?
– Ясно, – сказал Майкл. – Вы ее не любите.
– Вы же знаете, что это не…
– Скажите это, Гарри.
– Если вы отстанете от меня, – взмолился я, выжимая педаль газа моего многострадального «Жучка» до отказа, – пусть будет так, – в зеркале заднего вида мерцала синяя мигалка; впрочем, копы застряли в потоке и не слишком приближались. Я испепелил Майкла взглядом. – Я люблю ее. Так сойдет?
Майкл просиял.
– Вот видите? Это единственное, что стоит между вами. Вы ведь не из тех, кто любит распространяться о своих чувствах. Или вглядываться в свою душу. Знаете, Гарри, время от времени вам нужно просто посмотреть в зеркало и поразмыслить над тем, что вы видите там.
– Не люблю зеркал, – проворчал я.
– Все равно, главное, чтобы вы сами поняли, что любите эту женщину. Я боялся, что после Элейн вы слишком замкнетесь и никогда…
Я вдруг не на шутку разозлился.
– Я не желаю говорить об Элейн, Майкл! Вообще. Если вы не можете без этого, выметайтесь из моей машины и дайте мне работать самостоятельно.
Майкл обиженно насупился – возможно, не столько из-за самой моей реакции, сколько из-за выбора выражений.
– Я говорю о Сьюзен, Гарри. Если вы любите ее, вы должны жениться на ней.
– Я волшебник. Мне некогда жениться.
– А я рыцарь, – отозвался на это Майкл. – И у меня есть время. Оно того стоит. Вы слишком много времени проводите в одиночестве. Это становится заметно.
Я нахмурился еще сильнее.
– Что вы хотите этим сказать?
– Вы напряжены. Раздражительны. И замыкаетесь все сильнее. Вам необходимо общаться с людьми, Гарри. Иначе слишком велик риск того, что вы собьетесь на темный путь.
– Майкл, – взорвался я. – Мне на фиг не нужна лекция. Мне на фиг не нужно, чтобы меня пытались обратить. Мне на фиг не нужны разговоры о том, чтобы я «отказался от сил зла, пока они не поглотили меня». Хватит. Все, что мне нужно – это ваша поддержка, пока я буду справляться с этой тварью.
В ветровом стекле показалась больница Кук-Каунти, и я, нарушая правила, развернулся через разделительную полосу, подгоняя «Голубого Жучка» к подъезду для машин «Скорой».
Не дожидаясь, пока машина остановится, Майкл отстегнул ремень безопасности, перегнулся через спинку и достал с заднего сиденья огромный, не меньше пяти футов в длину меч в черных ножнах. Потом выбрался из машины, пристегнул ножны на пояс, снова полез в салон за белым плащом с вышитым на груди с левой стороны красным крестом. Натренированным движением он облачился в плащ, застегнув его у шеи еще одним крестом, на этот раз серебряным. Это плоховато вязалось с его фланелевой рабочей рубахой, синими джинсами и бутсами на металлических подковках.
– Неужели хотя бы без плаща нельзя обойтись? – продолжал ворчать я, открывая дверь и с наслаждением вытягивая свои длинные ноги – сами понимаете, с моим ростом вести «Жучка» приходится, согнувшись в три погибели. Потом я забрал с заднего сиденья собственный инвентарь: новые жезл и посох, свежевырезанные, даже немного еще смолистые.
Майкл посмотрел на меня с нескрываемой обидой.
– Плащ, Гарри, такая же важная составляющая того, что я делаю, как меч. И потом, он уж не чуднее той куртки, что на вас.
Я опустил взгляд на свою черную куртку, замечательным образом хлопавшую на ветру. И уж мои черные джинсы и темная рубаха были тонны на полторы моднее его наряда.
– А что в ней такого?
– Ей место на съемках вестерна, – сказал Майкл. – Вы готовы?
Я еще раз испепелил его взглядом – на что он с улыбкой повернулся ко мне другой щекой – и мы зашагали к дверям. Позади, кварталах в двух от нас послышалась полицейская сирена.
– Едва успели.
– Раз так, поспешим, – кивнул Майкл. Он поддернул правый рукав плаща и положил руку на эфес меча. Потом склонил голову и перекрестился.
– Отче милосердный, – прошептал он. – Направь нас и оборони в битве с силами тьмы, – вокруг него снова сгустилось облако энергии, ощутимое примерно как вибрация музыки, проникающая к тебе сквозь толстую стену.
Я тряхнул головой и достал из кармана ветровки кожаный мешочек размером с мой кулак. Некоторое время я путался, что в какую руку взять; в конце концов посох, как и положено, оказался в левой руке, жезл – в правой, а мешочек болтался, зажатый в зубах.
– Солнце село, – процедил я, не разжимая зубов. – Нам пора.
И мы – рыцарь и чародей – бегом ворвались в служебный вход больницы округа Кук. Наше появление привлекло к себе не один взгляд: за моей спиной черным облаком эффектно развевалась ветровка, а белый плащ Майкла и вовсе превратился в крылья архангела, именем которого, собственно говоря, его и окрестили. Мы вихрем пронеслись по служебному вестибюлю и остановились на первом же пересечении сияющих стерильной чистотой больничных коридоров.
Я ухватил за рукав первого же пробегавшего мимо санитара. Тот зажмурился, потом уставился на меня – от фермерских бутсов и до всклокоченных черных волос. Он опасливо покосился на мои посох и жезл, и еще более опасливо – на амулет в виде серебряной пентаграммы, висевший у меня на груди. Судорожно сглотнув, он перевел взгляд на Майкла – высокого, широкоплечего, хранившего совершенно невозмутимый вид несмотря на белый плащ и меч на бедре.
– Ч-чем могу п-помочь? – поинтересовался он, пятясь от нас.
Я пригвоздил его к полу самой кровожадной из своих улыбок.
– Здрасте, – прошипел я, продолжая сжимать в зубах кожаный мешок. – Не подскажете ли вы нам, где здесь родильное отделение?
Глава вторая
Мы поднимались по пожарной лестнице. Майклу известно, как реагирует на меня современная техника, и уж меньше всего нам хотелось застрять в лифте и торчать там, пока призрак губит невинные жизни. Майкл шел первым, одной рукой опираясь на перила и положив вторую на эфес меча.
Я поспевал за ним, задыхаясь. У самой двери Майкл задержался и оглянулся на меня. Мне потребовалось еще две-три секунды, чтобы, пыхтя и отдуваясь, догнать его.
– Готовы? – спросил он меня.
– Пх-х-х-фуф, – ответил я и кивнул, так и не выпустив из зубов свой кожаный мешок. Потом выудил из кармана куртки белую свечу и коробок спичек. Чтобы зажечь свечу, мне пришлось прислонить жезл и посох к стене.
Майкл сморщил нос – свечка изрядно чадила – и толчком распахнул дверь. Держа в одной руке свечу, а в другой – жезл и посох, я последовал за ним. Взгляд мой перебегал со свечного пламени на окружение и обратно.
Все, что я видел пока – это обыкновенную больницу. Чистые стены, чистые полы, обилие кафеля и ламп дневного света. Лампы, правда, мерцали едва-едва, словно разом перегорели, так что в помещении царил полумрак. Длинные тени тянулись от стоящего у двери кресла-каталки и сгущались под на редкость неудобными на вид пластиковыми стульями, приставленными к стене в месте пересечения двух коридоров.
На четвертом этаже стояла могильная тишина. Ни голоса из радио или телевизора. Ни звонка внутреннего телефона. Ни шороха кондиционеров. Ничего.
Мы пересекли большой холл; шаги наши гулко раздавались в тишине несмотря на все наши старания ступать тише. Указатель на стене, украшенный ярким пластмассовым клоуном, гласил: «ДЕТСКОЕ И РОДИЛЬНОЕ ОТДЕЛЕНИЯ», и стрелка на нем направляла в другой холл.
Я обошел Майкла и заглянул дальше. Холл заканчивался парой качающихся дверей. Здесь тоже стояла полная тишина. Казалось, в детском отделении никого нет.
Свет здесь не мерцал – он погас совсем. Здесь царила темнота. Отовсюду ко мне подступали тени и неопределенные формы. Я сделал шаг вперед, и огонек свечи уменьшился, превратившись в холодную, яркую точку голубого света.
Я, наконец, выплюнул мешок и сунул его себе в карман.
– Майкл, – прошипел я перехваченным от напряжения голосом. – Она здесь, – я повернулся, чтобы он тоже мог видеть свет.
Взгляд его скользнул по свече и снова уперся в темноту.
– Вера, Гарри, вера, – правая рука его потянулась к поясу и медленно, бесшумно потянула «Амораккиус» из ножен. Это его движение показалось мне несколько более ободряющим, нежели его слова. Полированная сталь широкого клинка чуть светилась, и, когда Майкл сделал шаг и остановился рядом со мной, воздух слегка завибрировал от скрытой в нем мощи – веры Майкла, которую древнее оружие усилило стократ.
– Куда делся персонал? – спросил он меня хриплым шепотом.
– Разбежался, наверное, – отвечал я так же тихо. – А может, на него наложены какие-то чары. Так или иначе, под ногами они не мешаются.
Я покосился на меч и на длинный, узкий желоб по всей длине лезвия. Возможно, это мне только мерещилось, но мне показалось, я вижу в глубине его что-то красное. Ржавчина, наверное, подумал я. Конечно, ржавчина.
Я поставил свечу на пол, и она продолжала светиться там маленькой, яркой точкой, обозначая присутствие потусторонних сил. Еще какое присутствие. Боб не сочинял, говоря, что дух Агаты Хэгглторн не отбрасывает двойной тени.
– Не вмешивайтесь, – сказал я Майклу. – Дайте мне минуту.
– Если то, что говорил ваш дух, правда, этот призрак опасен. Пустите меня первого. Так будет спокойнее.
Я мотнул головой в сторону светящегося клинка.
– Поверьте мне, призрак учует приближающийся меч прежде, чем вы успеете подойти к двери. Посмотрим, что смогу сделать я. Если я смогу развеять чары, вся эта история закончится, не успев начаться.
Я не стал дожидаться ответа. Вместо этого я перехватил жезл и посох левой рукой, а правой стиснул кожаную кошелку. Развязав стягивающий ее простой узел, я скользнул вперед, в темноту.
В несколько шагов я оказался у качающихся дверей и осторожно толкнул створку. Потом застыл, прислушиваясь.
Я услышал пение. Женский голос. Нежный. Симпатичный.
– Баю, крошка, баю-бай.
Спи, малютка, засыпай…
Я оглянулся на Майкла, потом скользнул в дверь, в кромешную темноту. Я ничего не видел – но, в конце концов, чародей я или где? Я подумал о висевшей у меня на сердце пентаграмме, серебряном амулете, доставшемся мне в наследство от матери. Помятая бранзулетка, в щербинах и царапинах от долгого использования в целях, на которые ее никак не рассчитывали – и все же я продолжаю носить ее. Круг с заключенной в него пятиконечной звездой – символ моей магии, в которую я верю; пять стихий Вселенной, действующих в согласии под контролем человеческой воли.
Я сосредоточился на нем, послав в него толику моей энергии, и амулет засветился мягким, серебряно-голубым сиянием, волной прокатившимся передо мной. Он высветил упавший стул и парочку медсестер за столиком, застывших перед своими компьютерами. Они глубоко дышали, но не шевелились.
Негромкая, усыпляющая колыбельная не стихала. Зачарованный сон. Старо как мир. Девицы вырубились, хоть и находились здесь, и я не видел смысла расходовать энергию, пытаясь разрушить наложенное на них заклятие. Пение все продолжалось, и я вдруг сообразил, что тянусь к упавшему стулу, чтобы поставить его – иначе где мне найти удобное место, чтобы присесть на чуток?
Я застыл и напомнил себе, что с моей стороны было бы верхом идиотизма садиться под звуки этой потусторонней песни – даже на пару секунд. Чертовски тонко наведенная магия, но от этого не менее сильная. Даже зная, что ожидать, я едва не попался на крючок, избежав этого в самый последний момент.
Я обогнул стул и двинулся дальше, в комнату, полную вешалок с висевшими на них больничными халатами. Пение сделалось громче, хотя, как это и положено потусторонним звукам, местоположение его источника не поддавалось определению. Одна стена представляла собой прозрачную перегородку из плексигласа, а помещение за ней казалось одновременно теплым и стерильным.
Помещение это заполняли ряды маленьких стеклянных колыбелек на колесиках. Их крошечные обитатели в крошечных больничных рукавичках и шапочках на лысых головках спали и видели свои невинные младенческие сны.
Между ними двигался, видимый в сиянии моего магического света, источник пения.
Агата Хэгглторн умерла далеко не старой. Как и подобало женщине ее положения, она была одета в приличную по меркам Чикаго середины девятнадцатого века блузку с высоким воротничком и длинную, темную юбку. Я мог видеть сквозь нее, но во всех остальных отношениях она казалась настоящей, материальной. Лицо ее можно было бы назвать симпатичным, несмотря на некоторую костлявость, и правой рукой она прикрывала обрубок, которым заканчивалось ее левое запястье.
– Баю-баюшки, баю, не ложися на краю…
Черт, голос у нее был и правда завораживающий. В буквальном смысле этого слова. Энергия песни обволакивала слушателей, погружая их в глубокий сон. Позволь ей петь и дальше, и она нагонит на всех – и на сестер, и на младенцев – сон, от которого им никогда уже не проснуться, а власти припишут это избытку двуокиси углерода или еще какой-нибудь дряни, но никак не злобному призраку.
Я подкрался ближе. Запаса антипризрачного порошка у меня хватало в избытке, чтобы заморозить на месте Агату и еще дюжину подобных призраков, а потом Майкл разделался бы с ней без труда. Тут главное – не промахнуться.
Я пригнулся, покрепче сжал в правой руке мешок с антипризрачным порошком и на цыпочках подобрался к двери, которая вела в палату со спящими младенцами. Похоже, призрак пока не замечал меня – призраки вообще не отличаются избыточной наблюдательностью. Наверное, смерть заметно меняет подход к житейским проблемам.
Я вошел в палату, и голос Агаты Хэгглторн накатил на меня инъекцией наркотика, заставив меня на мгновение зажмуриться и зябко передернуть плечами. Мне приходилось изо всех сил концентрировать мысли на потоке магической энергии, струившейся из амулета-пентаграммы и освещавшей помещение.
– Придет серенький волчок…
Я облизнул пересохшие губы и задержался на мгновение, глядя, как она склоняется над одной из колыбелей-каталок. Она с нежностью улыбнулась и напела еще строчку на ухо младенцу.
– Баю-баюшки…
Все, дальше медлить нельзя. В идеальном мире мне полагалось бы просто высыпать порошок на призрака, и дело с концом. Беда только, мир далек от идеала, и призраки не обязаны подчиняться правилам реальности, так что поразить их каким-либо образом, пока они не поймут, что вы здесь, очень трудно, почти невозможно. Выходит, иного пути, нежели конфронтация, нет, и даже так, заставить их обратить свое внимание на вас можно, только произнеся вслух их истинное имя. Более того, большинство духов не слышат почти никого – чтобы они вас услышали, приходится прибегать к магии.
Я выпрямился во весь рост, зажав мешок в руке, и постарался вложить в голос всю свою волю:
– Агата Хэгглторн! – крикнул я.
Дух вздрогнул, словно мой голос донесся до нее едва-едва, издалека, и повернулся ко мне. Глаза ее округлились. Пение резко оборвалось.
– Кто вы? – спросила она. – И что делаете в моей детской?
Я постарался припомнить все подробности, которые рассказывал мне о призраках Боб.
– Это не твоя детская, Агата Хэгглторн. Со времени твоей смерти прошло больше ста лет. Ты не настоящая. Ты призрак, и ты мертва.
Дух смерил меня недоверчивым взглядом и улыбнулся холодной, презрительной улыбкой.
– Я могла бы сразу догадаться. Вас прислал Бенсон, верно? Бенсон всегда придумает что-нибудь жестокое, а потом обзывает меня юродивой. Юродивой! Он хочет лишить меня моей малышки.
– Бенсон Хэгглторн давным-давно умер, Агата Хэгглторн, – отвечал я, изготовившись к броску. – И твой ребенок тоже. И ты сама. Эти крошки не твои, ты не должна петь им или уносить их, – моя рука с мешком подалась вперед.
Призрак посмотрел на меня в полнейшем замешательстве. В этом вся сложность общения с материальными, по-настоящему опасными призраками. Они так похожи на людей. Кажется, будто они обладают чувствами, каким-то самосознанием. Однако они не живы – они все равно что окаменелый отпечаток, ископаемый скелет. Они похожи на оригинал, но это не оригинал.
Но я сочувствую даме, попавшей в беду. Всегда был таким. Это уязвимое место моего характера, этакая брешь в броне шириной в милю, а глубиной и вдвое больше. Я увидел на лице Агаты-призрака боль одиночества, и испытал к ней что-то вроде сочувствия. Я снова опустил руку. Как знать, если мне повезет, я мог бы уговорить ее уйти. Духи – они такие: доведи до них реальную ситуацию, в которой они оказались, и они испарятся.
– Мне очень жаль, Агата, – сказал я. – Но ты не та, какой себе представляешься. Ты призрак. Отражение. Настоящая Агата Хэгглторн умерла больше века назад.
– Н-нет, – дрогнувшим голосом произнесла она. – Это неправда.
– Это правда, – настаивал я. – Она умерла в ту же ночь, что и ее муж и ребенок.
– Нет, – простонал дух, зажмурив глаза. – Нет, нет, нет, нет. Я не желаю слушать такое, – она снова запела себе под нос, тихо, безнадежно – на этот раз без всякого заклятия, не угрожая неосознанным уничтожением. Однако новорожденная девочка так и не дышала, а губы ее начали синеть.
– Послушай меня, Агата, – произнес я, вложив в голос больше воли, больше магии, чтобы призрак слышал меня. – Я все про тебя знаю. Ты умерла. Вспомни: твой муж избивал тебя. Ты боялась, что он будет бить и твою дочь. И когда она начала плакать, ты зажала ей рот рукой, – я ощущал себя совершеннейшим ублюдком, так холодно копаясь в прошлом этой женщины. Призрак она или нет, боль на ее лице была настоящей.
– Я этого не делала, – всхлипнула Агата. – Я не делала ей больно.
– Ты не хотела делать ей больно, – сказал я, выкладывая информацию, которой обеспечил меня Боб. – Но он был пьян, а ты запугана, и когда ты опустила взгляд, она уже была мертва. Это ведь так было? – я облизнул губы и снова посмотрел на новорожденную. Если я не разберусь с этим быстро, она умрет. Ее молчание наводило жуть – она лежала в колыбельке резиновой куклой.
Что-то – искра воспоминания – осветила глаза призрака.
– Я помню, – прошипела она. – Топор. Топор, топор, топор! – пропорции лица ее изменились, вытянулись, оно сделалось костлявее, изящнее. – Я взяла свой топор, свой топор, свой топор, и врезала моему Бенсону двадцать раз, – дух как бы растягивался, а по комнате вихрем пронесся исходивший из него призрачный ветер, полный запахов железа и крови.
– Ох, черт, – пробормотал я и приготовился броситься к девочке.
– Мой ангелочек мертв, – взвизгнул призрак. – Бенсон мертв. А потом и рука, рука, рука, убившая их обоих! – она высоко подняла обрубок руки. – Мертвы, мертвы, мертвы! – она запрокинула голову и завизжала еще громче – по-звериному, так, что заложило уши, а стены палаты содрогнулись.
Я прыгнул вперед, к бездыханному тельцу ребенка, и, стоило мне сделать это, как остальные дети хором заревели. Я дотянулся до девочки и с размаху шлепнул ее по розовой попке. Она потрясенно открыла глаза, вздохнула, личико ее сморщилось, и она заревела едва ли не громче всех остальных вместе взятых.
– Нет! – взвизгнула Агата, – Нет, нет, нет! Он тебя услышит! Он услышит! – обрубок ее левой руки метнулся ко мне, и я ощутил удар – и по груди, и по моей душе, словно глубоко в меня вонзили кусок льда. Удар как игрушку отшвырнул меня к стене; жезл и посох покатились по полу. Возможно, по чистой случайности, я так и не выпустил свой мешок с порошком, но голова гудела от сотрясения как колокол, а по телу струился холодный пот.
– Майкл! – прохрипел я как мог громче, но дверь за моей спиной уже распахивалась, и шаги его тяжелых бутсов грохотали все ближе. Ветер усилился и превратился в ураган, раскатив колыбели на колесиках по всей комнате. Мне пришлось прикрыть глаза рукой. Черт. В такой ветер от порошка не будет никакого прока.
– Баю-бай, баю-бай, баю-бай, – призрак Агаты снова склонился над колыбелькой и сунул обрубок левой руки вниз, прямо в ротик младенцу. Прозрачная плоть как бы слилась с кожей девочки. Та дернулась и снова перестала дышать, не прекращая попыток плакать.
Я выкрикнул беззвучный вызов и ринулся на призрака. Если мне не удается посыпать его порошком с противоположной стороны комнаты – что ж, можно попробовать сунуть мешок в его призрачную плоть и обездвижить изнутри. Процедура болезненная, но, вне всякого сомнения, не менее эффективная.
Голова Агаты повернулась в мою сторону, и она с рычанием отпрянула от ребенка. Волосы ее растрепались на ветру и взметнулись львиной гривой, куда как более подходящей хищному оскалу, которым сменились ее мягкие черты. Она вскинула левую руку, и у самого обрубка вдруг возникла короткая, окованная железом палица, которую она, взвизгнув по-кошачьи, обрушила мне на голову.
Призрачный металл лязгнул о настоящий булат, и в воздухе сверкнуло иссиня-белой вспышкой лезвие «Амораккиуса». Оскалившись от усилия, Майкл отбил удар потустороннего оружия в каких-то паре дюймов от моего лица.
– Дрезден, – крикнул он. – Порошок!
Борясь с бешеными порывами ветра, я сделал шаг вперед, перехватил левую руку Агаты и вытряхнул из мешка немного порошка.
Соприкоснувшись с призрачной плотью, тот вспыхнул россыпью ярко-красных огоньков. Агата взвизгнула и отпрянула, но рука ее не шелохнулась, словно отлитая из бетона.
– Бенсон! – визжала Агата. – Бенсон! Спи, дитя мое! – и тут она просто отделилась от руки и исчезла. Оторванная по самое плечо рука на мгновение зависла в воздухе, а потом рухнула на пол, разом превратившись в прозрачную, желеобразную массу – то, что остается от призрачной плоти, когда дух исчезает. Обыкновенно эта эктоплазма быстро испаряется, не оставляя следа.
Ветер стих, но светлее в помещении не стало. Мое сине-белое магическое сияние и меч Майкла как были, так и оставались единственными источниками света. Уши даже заложило от внезапной тишины, хотя с дюжину младенцев честно продолжали реветь в своих колыбельках.
– С детьми все в порядке? – спросил Майкл. – Куда она делась?
– Пожалуй, в порядке. А призрак… Призрак, наверное, перевоплотился, – предположил я. – Она поняла, что другого выхода у нее нет.
Майкл медленно поворачивался на месте, держа меч наготове.
– Значит, она ушла?
Я мотнул головой, оглядываясь по сторонам.
– Вряд ли, – ответил я и склонился над колыбелькой, в которой лежала чудом не удушенная девочка. На наручном браслете значилось ее имя: Элисон Энн Саммерс. Я погладил ее по крошечной щечке, и она повернулась и присосалась к моему указательному пальцу, разом перестав плакать.
– Уберите палец у нее изо рта, – строго сказал Майкл. – Он у вас грязный. И что теперь?
– Я наложу на палату охранительное заклятье, – сказал я. – А потом мы уберемся отсюда, пока сюда не явилась полиция, чтобы нас арес…
Элисон Энн вздрогнула и перестала дышать. Ручки и ножки ее словно окаменели. Я ощутил, как что-то ледяное сгустилось в воздухе и накрыло ее, услышал далекие звуки безумной колыбельной.
– Баю-баюшки, баю…
– Майкл! – крикнул я. – Она все еще здесь! Ее призрак… он дотягивается сюда из Небывальщины!
– Господи, сохрани и спаси! – перекрестился Майкл. – Гарри, нам нужно туда, за ней.
Сердце мое застыло при одной мысли об этом.
– Нет, – сказал я. – Не выйдет. Слишком это опасно, Майкл, она слишком сильна. Я не хочу биться на ее территории голым и безоружным, при нулевых шансах.
– У нас нет выбора, – рявкнул Майкл. – Смотрите.
Я посмотрел. Один за другим младенцы умолкали на полувздохе.
– Спи, малютка, засыпай…
– Майкл, она нас на куски разорвет. А если не она, так уж моя крестная – наверняка.
Майкл нахмурился и мотнул головой.
– Клянусь Господом, нет. Я этого не допущу, – он посмотрел на меня в упор. – И вы, Гарри Дрезден, тоже. В вашем сердце слишком много добра, чтобы оставить этих малюток умирать.
Я ответил ему неуверенным взглядом. Еще в первую нашу встречу Майкл настоял, чтобы мы с ним встретились взглядами. Когда взглядом с тобой встречается чародей, дело серьезно. Он может заглянуть вглубь тебя, в самые сокровенные тайны твоей души – а ты в ответ видишь его. Заглянув в душу Майкла, мне хотелось плакать. От зависти. Хотелось бы мне, чтобы моя душа показалась ему такой же, как его – мне. Правда, я совершенно уверен в том, что это не так.
Воцарилась тишина. Младенцы молчали все до единого.
Я завязал мешок с призрачным порошком и сунул его в карман. В Небывальщине от него все равно не будет толка.
Я повернулся к своим упавшим посоху и жезлу и вытянул руку в их сторону.
– Ventas servitas, – буркнул я. Взметнулся вихрь, и жезл с посохом полетели мне в руки. Ветер стих.
– Ладно, – сказал я. – Я отворю окно, которое даст нам пять минут на все про все. Будем надеяться, моя крестная не успеет нас найти за это время. Любое промедление – и мы будем или мертвы, или вернемся сюда. Во всяком случае, я.
– У вас доброе сердце, Гарри Дрезден, – сказал Майкл, и на губах его заиграла опасная улыбка. Он сделал шаг и остановился бок о бок со мной. – Господь улыбнется этому нашему выбору.
– Угу. Попросите его не устраивать из моего жилья Содом и Гоморру, и мы будем в расчете.
Майкл бросил на меня обиженный взгляд. Я встретил его как мог невозмутимо. Он сжал рукой мое плечо.
Я поднял руки, покрепче взялся кончиками пальцев за края реальности и напряг волю.
– Aparturum, – прошептал я и рванул тонкую перепонку, отделяющую наш мир от другого.
