Батухан Хамат
Жене́ не обязательно всё знать
Но куда девать первый, сказочный роман "Китаянка"?
I
Необходимость есть падшая свобода.
Н. А. Бердяев
Дождливая, узкая улица Калининграда моргает перламутром смоченной брусчатки немецкой мостовой. Она окаймлена кривым бордюром. Воздух пахнет черноватой осенней землей, где киснут листья под напитанными, лимонно-апельсиновыми каштанами, в промежутках которых фонари. С обеих сторон охровая трехэтажная застройка имеет примечательный, в плохом состоянии, щипец. Гулянов Илья Алексеевич отработал дневную смену в порту и едет домой, сидя перед рулём недорогой красной королки. О графитовой пасмурности неба мне напомнил полусонный, коровий взгляд серо-голубых, миндалевидных глаз Гулянова. Он привык беспечно наслаждаться лишь за ужинным столом и во сне, такой подход помогает ему ускорить течение рабочих дней. Его мягкий профиль наделён гаденькими чертами, кажется, способными внушительно предъявить любую эмоцию. Жена, так говорит Илья, но не зовёт её замуж – Дунаева Алина Артёмовна, студентка БФУ, рано идёт домой и решает в квартире женские вопросы, например: разогреть еду по приходе Гулянова.
…
Из подъезда послышались знакомые шаги, не дожидаясь стука, Алина открыла дверь евродвушки, и как бы Илья не старался забыть образ двадцатилетней жены со средним ростом, фигурой и лицом, он обнял её под холодным светом коридора, где тени, впавшись со стороны рта и носа, ещё контрастнее обозначили щёки, а над ними – глазные колодцы. Аля пошла спускать горячую воду в душевой. Пока та набегает, Гулянов разулся, повесил ветровку и зашёл к жене. Она стояла перед зеркалом, пальцами чесала волосы и виляла задом для Ильи, он подумал: "Ничто не улучшилось от шампуней. Зачем стоило отдавать четыре тысячи?" В свои двадцать три года, Алексеевич не отыскал занятие, способное приносить хотя бы невиликий достаток в плане почёта или финансовом. Алину попросили выйти, она, отяжелев, послушалась. Гулянов с болью в виске закрылся и щёлкнул замком, чтобы супруга случайно не лишила его облегчения.
Водопад кипятка захлестнул веки Ильи и расползся по телу, незрячего стягивала даже вероятность соприкосновения с Алиной: когда-то исключительный, а теперь даже не востанавимый в памяти запах молодой, хоть и без него потерявшей невинность девушки, стал не просто нейтральным, а престранно вонючим. Всего пуще Гулянов брезговал, когда Аля лезла целоваться и пыталась говорить вблизи, чистя зубы по два раза, утром и вечером. Он объяснял, что немытый рот, настоявшись, обдаёт собеседника душным курятником, но каждый раз слышал одно: "Я никогда не была в курятнике". А вопросы, ответ на которые она знает? Нет, внутренняя вязкость не вымывается, – Гулянов без толку гоняет счётчики, безвольно собирая неизбежное. Он напенил голову и начал шоркаться.
…
Порозовевший Илья, широко расставив ноги в клетчатых, сине-белых семейниках накрыл стул сумеречной кухни. Дунаева зажгла люстру, взяла себе одну катлету и немного пюре, тогда как Гулянову наложила в два раза больше, спрыснув острым махеевым. Стоило малейшему удовлетворению случиться с подулыбнувшимся, предвкущающим Ильёй, как он добрел и принимал жену из жалости, умилялся ею, убедительно врал про жжение в солнечном сплетении и пытался изобразить, поверить, но это перебор. Теперь, если что-то и подчинялось Алине, так это лампочка.
Посапывание листвы, закрасившей вид из второго этажа, робкие перезвоны вилок о тарелки и маленьких ложек в кружках с чаем, больше пить нечего, случайные причмокивания, хруст колёс выезжающих и паркующихся машин, стопы, мягко гладящие пол без ковра, все, все эти звуки сдобрили безмолвное насыщение.
Аля мыла посуду, пока Илья за её спиной листал телеграм канал с обнажёнными девочками. Чтобы вытереть руки для ответа на звонок, супруга закрыла кран, раздразнённый прелестями Гулянов смахнул и стёр страшную для Алины вкладку. Он вытерпел её разговор с мамой. Весёлая жена подлетела чмокнуть притворного Илью и продолжила полоскать накопленное за сегодня. Гулянов вернулся к рискованным замашкам.
…
Кромешной ночью, молодые, приюченные подогревом тёмно-зеленого ворсистого пледа, томились фильмом на ноутбуке, лежащим между ними. Скука глодала бы их сильнее, не решись Гулянов подписать рассрочку. Будничное использование портала в режиссерский мир притупило его сопереживание к сюжетам на экране. Излучение корябало азиатизированный взор Ильи, который напрягал зрение почти полтора часа; затем ослаб и уснул. Аля, нависнув, заглянула к нему в мордочку, она росистыми ресницами звала любимого, но он не ответил.
В красочном сне, цветы пятнадцатилетия были собраны в корзину: Зеленоградск, неподалёку дом бабушки, где проходило жаркое лето, песочный пляж, плеск волн, Илья добровольно хочет служить длинноногой, фигуристой, светло-русой соседке с румянцем и миниатюрными кистями рук. Рея старше на два года, она лёжа поёрзывает животом о полотенце, позволяя младшему другу играться с её бёдрами, только потому, что он сам опустился на колени и смешно комментирует свои действия. Сыпет муку на тесто, морося подушечками пальцев, подплющивает будущие пирожки короткими, несильными шлепками, начиняет, щепоткой вдавливая ногти, лепит щипая, разглаживает взбитое яйцо, вдруг, грубое движение снизу вверх, – в духовку! Мелодия будильника под ухом… Гулянов никогда не чувствовал себя настолько обманутым.
II
В душе у каждого есть мир незримых чар,
Как в каждом дереве зеленом есть пожар,
Еще не вспыхнувший, но ждущий пробужденья.
К. Д. Бальмонт
Коричневая вода с градиентным переходом в отражение пастельного, небесно-голубого цвета, сладкозвучно побиваясь о бортики, баюкает грузовые паромы и рыбацкие корабли. Торчат жёлтые краны, понастроены полуовальные ангары, наставлены контейнеры для перевозок, а во главе у всего – бежевое, десятиэтажное, управленческое здание, в верхней трети сужающееся треугольником, чьи краснокрышные мезонины будто бы надзирают. В известковом подвале портоуправления есть бытовка, где справа от дверного проёма верстак, на нём маленький, пузатый телевизор, напротив, стена из шкафов, по свободным сторонам деревянные столы, перед тем, что слева от прохода, разнорабочий Гулянов откинулся поверх кожанного кресла, а диван у второго укрыл коренастый блондин семидесяти лет, электрик, Озёрский Степан Михайлович, он, лёжа, запрокинув одну руку за голову, ожидал начало смены и нашёл юморное применение жесту шака: делать вид, что куришь толстый палец. В жарком подвале их обдувал вентилятор, высоко прикрученный около телеантенны.