bannerbannerbanner
Химия смерти

Саймон Бекетт
Химия смерти

Полная версия

Глава 4

Над болотами еще клубился туман, когда молодая женщина прикрыла за собой дверь и начала свою утреннюю пробежку. Лин Меткалф бежала легко и с удовольствием, как хорошо тренированный легкоатлет. Недавнее растяжение икроножной мышцы еще давало о себе знать, так что Лин, не желая переусердствовать, поначалу взяла легкий темп, перейдя затем на непринужденный, длинный мах. Оставив позади узкий переулок, где стоял ее дом, она свернула на заросшую тропинку, ведущую к озеру через пересохшее болото.

По ногам хлестали длинные стебли травы, мокрые и холодные от росы. Лин вдохнула полной грудью, радуясь утреннему воздуху. И пусть сегодня понедельник, нет лучшего способа начать новую неделю. Сейчас ее любимое время суток, где нет места заботам, нет бухгалтерских книг фермеров и мелких лавочников, всегда встречающих в штыки ее советы. Еще впереди огорчения, печали и обиды на людей. А сейчас мир свеж и ярок. В нем звучит лишь ритм ее бега и хрипловатый метроном дыхания.

Лин исполнился тридцать один год, она отличалась великолепным здоровьем, силой воли и собранностью, позволявшими поддерживать прекрасную спортивную форму, означавшую к тому же, что она отлично смотрится в тугих шортах и короткой футболке (хотя признаться в этом вслух нахальства не хватало). А ведь дело облегчалось тем, что ей просто нравилось себя так вести. Нравилось выкладываться без остатка, а потом подстегивать еще немножко. Что может быть лучше, чем, надев в начале дня пару кроссовок, оставлять за спиной милю за милей, пока мир вокруг тебя только-только оживает? Если и есть лучший способ, то он ей пока неизвестен.

«Если, конечно, не считать секса». А вот тут в последнее время чего-то недоставало. Не в смысле желания, нет: хватало одним глазом посмотреть на Маркуса под душем – как он смывает с себя цементную пыль очередного рабочего дня, как его темные волосы ондатровым мехом мокро липнут к коже, – и внизу живота что-то вновь сжималось пружиной. Но в те минуты, когда за удовольствием стояло кое-что еще, радость физического наслаждения притуплялась для них обоих. Тем более что ничего не вышло.

Пока что.

Стараясь не сбиться с ноги, не потерять ритм, Лин перемахнула через канаву. «Потерять ритм, – поморщившись, подумала она. – Мечтай дальше». Все ритмы ее тела – как по часам. Каждый месяц без осечки, чуть ли не день в день, начиналось ненавистное кровотечение, означавшее конец очередного цикла и очередное разочарование. Врачи говорили, что с ними обоими все в порядке, просто у некоторых на это уходит больше времени. Кто его знает почему… «Попытайтесь еще», – советовали медики. И Лин с Маркусом пытались вновь и вновь. Поначалу даже было смешно, что врачи «прописали» то, что им обоим и так нравилось делать. «Секс по рецепту», – порой шутил Маркус. Потом шуток поубавилось и на их место пришло… Отчаяние? Пожалуй, еще нет. Однако червячок безысходности уже начал подтачивать все стороны их отношений, окрашивая жизнь в иной цвет.

Никто из них вслух об этом не говорил. Хотя и имел основания. Лин знала, как досадовал Маркус, что его зарплата строительного рабочего была меньше, чем у супруги-бухгалтера. Взаимные упреки еще не прозвучали, но она боялась, что их время не за горами. И она знала, что способна уязвить, поддеть человека ничуть не меньше, чем Маркус. Внешне все пока выглядело гладко; они уверяли друг друга, что причин для тревоги нет, что торопиться ни к чему. Да ведь на бесплодные попытки и так ушли годы, а еще через четыре ей станет тридцать пять. Тот самый возраст, после которого – как она всегда утверждала – ребенка заводить уже не будет. Лин быстро подсчитала в уме: «Еще сорок восемь месячных». Пугающе мало. Сорок восемь возможных причин для разочарования, вдобавок к тем, что были. Впрочем, нынешний месяц оказался иным. В этот месяц разочарование запаздывает на три дня.

Она быстро притушила искру встрепенувшейся надежды. Еще слишком рано. Даже Маркус и тот пока не знает, что месячные не пришли. Ни к чему будить в нем необоснованные надежды. Подождем несколько дней и уже тогда сделаем тест. От этой мысли у нее защемило под сердцем. «Беги, просто беги, не думай», – приказала она себе.

Уже поднималось солнце, лакируя небо напротив. Тропинка шла вдоль приозерной насыпи, ведя сквозь камыши к темной стене леса. Над водой лениво курился туман, словно озеро вот-вот займется пламенем. В тишине вдруг плеснула хвостом рыбка-попрыгунья. Как все-таки здорово! Лин страстно любила лето, любила этот пейзаж. Хотя она родом из здешних мест, ей доводилось уезжать далеко: университет, заграничные путешествия… Только она всегда возвращалась домой. «Богом обласканный край», – всегда повторял отец. Нельзя сказать, чтобы Лин верила в Бога, но ей было ясно, что отец имел в виду.

Скоро начнутся ее любимые места. Тропинка раздвоилась, и Лин свернула к лесу. Она замедлила бег, когда деревья сомкнулись над головой, пряча ее в тени. В неясном свете можно запросто споткнуться об какой-нибудь корень. Был уже такой случай, и ей пришлось пропустить два месяца пробежек из-за растяжения.

Однако солнце, хоть еще и низкое, уже начало пробиваться сквозь сумрак, превращая листву в ажурную, светящуюся решетку. Местные леса очень старые, настоящие дебри из мертвых стволов, задушенных ползучими растениями. Болотистая, предательская почва. Лабиринт обманчивых, извилистых троп, способных заманить неосторожного путника в самую чащу – и там внезапно исчезнуть.

Как-то раз, едва переехав в их нынешний дом, Лин опрометчиво решила исследовать этот лес на одной из пробежек. Минули часы, прежде чем ей по чистой случайности удалось выбраться на знакомую тропинку. К тому времени, когда она вернулась домой, Маркус не находил себе места от тревоги. С тех пор Лин всегда держалась одной и той же тропы.

Половину ее шестимильного маршрута обозначала небольшая поляна с древним каменным обелиском посредине. Возможно, что когда-то он был частью магического круга, как в Стонхендже, а может, попросту служил столбом для ворот. Ответа уже никто не знал. Поросший травой и лишайником, обелиск один помнил свою историю и тайны. Камень, впрочем, отлично подходил в качестве указателя, и Лин взяла в привычку похлопывать его шершавый бок, разворачиваясь в обратный путь.

До поляны оставалось несколько минут бега. Глубоко и ритмично дыша, Лин стала думать о завтраке, чтобы подхлестнуть себя.

Когда появилась тревога, сказать трудно. Скорее все началось с растущего подспудного чувства, которое в итоге облеклось во вполне сознательную мысль. Внезапно лес показался неестественно молчаливым. Подавляющим. Топот ног по тропинке стал звучать слишком громко в наступившей тишине. Лин решила махнуть рукой на это ощущение, но оно упорно продолжало напоминать о себе, усиливаясь с каждым мигом. Тянуло обернуться назад. Что такое? Можно подумать, она никогда не бегала этим маршрутом последние два года, почти каждое утро. Но раньше такого беспокойства не было…

Сегодня все по-другому. Волосы на затылке встали дыбом, словно кто-то смотрел ей в спину. «Не будь дурой», – сказала она себе. И все же желание обернуться росло. Лин упрямо вглядывалась в дорожку перед глазами. Единственным живым существом, что ей как-то довелось здесь увидеть, был олень. Сейчас, однако, на оленя что-то не похоже. «Потому что никакого оленя нет. Вообще ничего нет, одни только выдумки. У тебя на три дня задержка, и ты просто на взводе».

Эта мысль ее отвлекла, но ненадолго. Она рискнула бросить за плечо косой взгляд и заметила одни лишь темные ветки и уходившую за поворот тропинку. Нога тут же за что-то зацепилась, и Лин мельницей замахала руками, пытаясь удержать равновесие. Отчаянно заколотилось сердце. «Идиотка!» Вот-вот должна появиться поляна, оазис солнечных зайчиков среди задушенного леса… Лин поднажала, шлепнула ладонью по грубо отесанному плечу каменного обелиска и быстро развернулась кругом.

Пусто. Одни только деревья, погруженные в мрачное раздумье среди сумеречных теней.

«А ты чего хотела? Лешего увидеть?» Впрочем, Лин все еще не уходила с поляны. Ни птичьего пения, ни шуршания насекомых – ничего. Будто лес затаил дыхание в печальной тиши. Стало вдруг страшно посягнуть на это безмолвие, покинуть убежище, каким казалась поляна в этот миг, и вновь ощутить, как вокруг тебя смыкаются деревья. «И что ты собираешься делать? Торчать здесь целый день?»

Не дав себе времени на раздумья, Лин оттолкнулась от камня. Пять минут – и вновь свобода. Она представила, как это будет: открытые поля, озерный простор, чистое небо. Тревога еще подтачивала изнутри, но слабее. А тенистый лес становился все прозрачнее, и солнце уже бросало впереди свои лучи. Лин начала успокаиваться и тут, чуть поодаль, заметила нечто необычное.

Она остановилась в нескольких шагах. Распластавшись поперек тропинки, словно после ритуала жертвоприношения, на земле лежал мертвый кролик. Нет, не кролик. Заяц с перемазанной кровью шерстью.

Раньше такого не встречалось.

Лин быстро огляделась кругом. Увы, деревья отказывались объяснить, откуда взялся зверек. Лин переступила через тушку и снова перешла на бег. «Лиса, – сказала она про себя, выходя на привычный ритм. – Должно быть, я ее спугнула». Да, но как ее ни пугай, лиса не оставит добычу. И что-то не похоже, чтобы зайчика просто так бросили. Такое впечатление, что…

Что это сделали нарочно.

Да нет, ерунда какая-то… Лин выбросила из головы эту мысль и припустила по тропинке. И вот уже опушка леса, снова открытая местность, снова видна гладь озера. Беспокойство, ощущавшееся несколькими минутами раньше, стало проходить, угасая с каждым новым шагом. В солнечном свете оно казалось абсурдным. Даже до постыдности нелепым.

Позднее Маркус припомнит, что, когда его жена вернулась домой, по радио передавали местные новости. Пока Лин закладывала хлебные ломти в тостер и резала бананы, он рассказал ей, что совсем неподалеку, в нескольких милях, нашли чей-то труп. Должно быть, уже тогда подсознательно возникла мысль о какой-то, еще неясной, связи между событиями, потому что Лин упомянула о мертвом зайце. Впрочем, сделала она это в шутливом тоне, подсмеиваясь над собственными страхами. К моменту, когда поджаренный хлеб выскочил из тостера, все происшествие казалось обоим супругам совершенно незначительным.

 

После возвращения Лин из душа они больше не вспоминали о находке.

Глава 5

Я уже наполовину закончил с утренним приемом, когда появился Маккензи. Дженис принесла эту новость вместе с историей болезни следующего пациента. От любопытства глаза домработницы сделались круглыми.

– К вам пришел полицейский. Старший инспектор Маккензи.

Сам не знаю почему, но сообщение меня не удивило. Я взглянул на обложку амбулаторной карты. Анн Бенчли, старушка восьмидесяти лет с хроническим артритом. Старая знакомая.

– Сколько еще? – спросил я, оттягивая время.

– После этой – трое.

– Скажите ему, что я быстро. Да, и пригласите миссис Бенчли.

Дженис на секунду остолбенела, однако ничего не сказала. Я сомневался, что к этому моменту в поселке имелся хотя бы один человек, который не знал бы, что днем раньше нашли чей-то труп. Пока что, впрочем, никто, кажется, не думал о Салли Палмер. Интересно, сколько еще это продлится?..

Вплоть до ухода Дженис я делал вид, что изучаю историю болезни. Ясно, что Маккензи не пришел бы без насущной необходимости, причем вряд ли у кого-то из утренних пациентов было нечто действительно серьезное. Я сам не знал, почему заставляю инспектора ждать, если не считать полного нежелания слышать, с чем он пожаловал.

Я пытался об этом не думать, занимаясь следующей пациенткой. Строил сочувственную мину, пока миссис Бенчли демонстрировала узловатые пальцы, давал совершенно бесполезные советы, выписывая очередной рецепт на успокоительные, и неопределенно улыбался ей в спину, пока она ковыляла к выходу. Теперь же откладывать дальше нельзя…

– Зовите его, – сказал я Дженис.

– Он, кажется, не в духе, – предупредила она.

Завидев Маккензи, я понял, что это еще мягко сказано.

Лицо покрыто румянцем глубокого раздражения, а челюсть воинственно торчит вперед.

– Вы так любезны, доктор Хантер, – начал он, едва скрывая язвительные нотки. В руках Маккензи держал кожаную папку, которую и положил себе на колени, без приглашения усевшись напротив.

– Чем могу служить, инспектор?

– Кое-что хотелось бы прояснить.

– Труп идентифицировали?

– Пока нет.

Он вынул из кармашка коробочку с мятными лепешками и кинул одну в рот. Я ждал. Мне достаточно приходилось видеть полицейских, чтобы разучиться нервничать, пока они ведут свою игру.

– А я-то думал, что таких мест уже не осталось. Ну, вы понимаете: мелкий семейный доктор, обходы на дому, всякое такое прочее, – сказал он, оглядывая комнату.

Его глаза остановились на книжных полках.

– О, масса книжек по психологии. Интересуетесь, значит?

– Это не мои. Моего партнера.

– Угу… И сколько же пациентов у вас на двоих?

Интересно, куда он клонит?

– Я бы сказал, пятьсот – шестьсот.

– Неужто так много?

– Поселок невелик, но участок большой.

Он кивнул, будто мы беседовали о самых обычных вещах.

– В большом городе все несколько по-другому, да?

– Пожалуй.

– Скучаете по Лондону?

Теперь ясно, что за этим последует. И опять-таки удивляться нечему. Как под грузом, заныли плечи.

– Может быть, скажете, зачем пришли?

– После нашего вчерашнего разговора я навел кое-какие справки. Все-таки полицейский, знаете ли.

Он холодно уставился мне в лицо.

– У вас впечатляющая биография, доктор Хантер. Никак не ожидал такого от деревенского врача.

Расстегнув молнию на папке, инспектор принялся демонстративно копаться в бумагах.

– Медицинский диплом, затем докторская по антропологии, да еще какая… Потом стажировка в Штатах, в Университете Теннесси. И возвращение в Англию на должность судмедэксперта-антрополога. – Он склонил голову набок. – Вы знаете, я даже не совсем понимаю, что это за штука такая, судебная антропология, а ведь прослужил в полиции лет двадцать. «Судебная» – оно, конечно, понятно. А вот «антропология»? Я-то всегда думал, что это когда изучают древние кости. Типа археологии. О том, как бежит мимо нас скоротечное время…

– Кстати, не хотелось бы вас подгонять, но меня все-таки пациенты ждут.

– О, я вас не задержу ни на лишнюю секундочку. Итак, копаясь в Интернете, я нашел кое-какие ваши статьи. И заглавия такие любопытные…

Он вытащил листок бумаги.

– «Роль энтомологии в датировке смерти». «Химия разложения человеческого трупа».

Маккензи опустил распечатку.

– Тонкая материя, не каждому по зубам… Словом, я позвонил одному своему другу в Лондон. Он инспектор в столичном управлении. Оказывается, он о вас наслышан. Сюрприз-сюрприз! Вы, судя по всему, работали консультантом по целому ряду дел из разряда особо тяжких. Да еще в нескольких подразделениях: Англия, Шотландия, даже Северная Ирландия. Мой приятель сказал, что вы – один из немногих дипломированных судебных антропологов во всей стране. Работали на массовых захоронениях в Ираке, Боснии, Конго. Да вы сами лучше меня знаете где… По его словам, когда речь идет о человеческих останках, вы, как говорится, «то, что доктор прописал». Не просто идентификация, а сколько прошло времени, отчего люди погибли… Он сказал, будто ваша работа начинается там, где опускают руки патологоанатомы.

– К чему все это?

– Да к тому, что мне не дает покоя одна мыслишка: почему вы вчера об этом умолчали? А ведь вам было известно, что найден труп; вы сами подозревали, что это могла быть одна из местных жительниц, и отлично знали, что личность погибшей нам надо установить до зарезу быстро.

Голоса Маккензи не повышал, хотя лицо побагровело еще больше.

– Моему другу в управлении все это показалось весьма странным, если не сказать больше. И что же у нас получается? Я, старший следователь, кому поручено дело об убийстве, лицезрею перед собой одного из крупнейших судмедэкспертов, который разыгрывает из себя участкового врача-терапевта.

Я не преминул мысленно отметить, что он наконец-то произнес слово «убийство».

– Я и есть терапевт.

– Да, но не только! Отчего такая таинственность?

– Оттого, что моя прежняя профессия в данном случае роли не играет. Сейчас я просто врач.

Маккензи задумчиво разглядывал меня, будто решая, нет ли здесь какой шутки.

– После того звонка я еще кое-где справлялся. Мне известно, что вы работаете терапевтом лишь последние три года. Оставили судебную антропологию и появились у нас после того, как ваши жена и дочь погибли в автокатастрофе. Пьяный водитель второй машины отделался легким испугом.

Я сидел неподвижно, как камень. У Маккензи хватило такта хотя бы внешне казаться смущенным.

– Не хотел я бередить старые раны, да если бы вы вчера были со мной откровенны, до этого, наверное, не дошло бы. В конце концов, дело в том, что нам нужна ваша помощь.

Я знал, что он ждет от меня вопроса «какая именно?», но задавать его не стал. Так или иначе, инспектор продолжил:

– Состояние трупа затрудняет идентификацию. Нам известно, что это женщина, и только. И до тех пор, пока не будет установлена личность, у нас связаны руки. Мы не можем начать полномасштабное расследование, пока на сто процентов не будем знать, кто же жертва.

Против своей воли я вступил в разговор:

– Вы сказали «на сто процентов». У меня впечатление, что на девяносто девять вы все же уверены.

– Мы до сих пор не можем отыскать Салли Палмер.

Да, этого я ожидал, хотя все равно испытал шок от того, что подозрения оправдались.

– Кое-кто припомнил, что она приходила в кабачок на барбекю, да пока что нет ни одного, кто мог бы сказать, что видел ее после того вечера, – продолжил Маккензи. – Прошло почти две недели. Мы взяли образцы ДНК у трупа и из ее дома, однако результаты появятся не раньше чем через неделю.

– Что с отпечатками пальцев?

– Никакой надежды. И мы пока что не можем сказать: то ли разложение зашло так далеко, то ли подушечки пальцев срезали нарочно.

– А зубы?

Он покачал головой.

– Для экспертизы их осталось слишком мало.

– Выбили?

– Можно и так сказать. Или специально, чтобы не дать опознать тело, или просто при нанесении травм. Пока не знаем.

Я потер веки.

– Значит, точно убийство?

– О, насчет этого сомнений нет, – мрачно ответил он. – Разложение в такой стадии, что нельзя понять, имело ли место изнасилование, но мы думаем, что да. И после этого ее убили.

– Как?

Не отвечая, Маккензи достал из папки большой конверт и бросил его на стол. Из-под клапана глянцево блеснули краешки фотографий. Рука самопроизвольно потянулась к ним, прежде чем я сообразил, что делаю.

Я оттолкнул конверт.

– Спасибо, не надо.

– Я подумал, может, вам захочется самому взглянуть.

– Я уже сказал, что помочь не могу.

– Не можете или не хотите?

Я потряс головой.

– Извините.

Маккензи еще пару секунд смотрел мне в лицо, потом резко встал.

– Спасибо, что выкроили для меня время, доктор Хантер.

В его голосе звякал ледок.

– Вы забыли, – протянул я ему конверт.

– Оставьте у себя. Может, захотите взглянуть попозже.

Он вышел из кабинета. Конверт по-прежнему был у меня в руке. Все, что требовалось сделать, – это вытряхнуть фотографии. Вместо этого я выдвинул ящик стола и бросил туда всю пачку. Закрыв ящик, я попросил Дженис пригласить очередного пациента.

Увы, вплоть до конца утреннего приема мысль о конверте не давала покоя. При каждом разговоре, каждом обследовании я чувствовал, как он прямо-таки тянет к себе. Когда последний пациент закрыл за собой дверь, я попытался отвлечься, заполняя историю болезни. Покончив с этим, я встал и подошел к выходу на террасу. Еще два обхода после обеда – и весь вечер мой. Был бы хоть какой ветерок, я мог бы взять шлюпку и пройтись под парусом. Однако, с учетом нынешней погоды, на воде я лег бы в такой же дрейф, в каком чувствовал себя прямо сейчас, на твердой земле.

После того как Маккензи коснулся моего прошлого, внутри все как-то странно онемело. Полицейский словно бы говорил о ком-то еще. О другом Дэвиде Хантере, о том, кто погружался в алхимию смерти, видел конечный продукт бессчетных случаев насилия, катастроф и слепой жестокости природы. На череп под покровом кожи я смотрел как на объект исследования, гордясь знанием, о существовании которого слышали очень и очень немногие люди. Что происходит с телом человека, когда его покинет жизнь? Для меня здесь нет тайны за семью печатями. Я был близко знаком с биологическим распадом во всех его формах, мог предсказать его ход в зависимости от погоды, характера почвы, времени года. Жутко? Да. Но необходимо. И, словно колдун, я упивался своим умением определить, когда, как и кто. О том, что это некогда были реальные люди, личности, я помнил всегда, однако лишь в абстрактном смысле; этих незнакомцев я узнавал только в смерти, не в жизни.

А потом два человека, которых я любил больше всего на свете, были у меня украдены. Жена и дочь, как свечи, потушенные пьяницей, ни капельки не пострадавшим при катастрофе. Кара и Алиса, в мгновение ока превращенные из живых, полных энергии людей в мертвую органику. И я знал, с абсолютной, клинической точностью знал, что за физические метаморфозы им предстоит пройти, чуть ли не с точностью до часа. И все это знание не могло дать ответа на тот единственный вопрос, который стал меня преследовать: «Где они?» Что произошло с жизнью, которая в них когда-то заключалась? Как мог весь этот пыл, этот вкус к бытию просто-напросто исчезнуть?

Я не ведал ответа, и это незнание давило невыносимым грузом. Коллеги и друзья были полны сочувствия, а я их даже не замечал. С какой радостью я погрузился бы с головой в пучину работы, но она стала лишь постоянным напоминанием о моей потере и о вопросах, на которые я не мог ответить.

И я бежал. Повернулся спиной ко всему, что знал, заново освоил прежнюю медицинскую профессию и спрятался здесь, в глуши. Самому себе дал пусть и не новую жизнь, но хотя бы новое занятие в жизни. Занятие, связанное с живыми, а не с мертвыми; занятие, при котором я мог отсрочить эту последнюю трансформацию, пусть и по-прежнему непонятную для меня. И все получилось.

Точнее, получалось. До сегодняшнего дня.

Я вернулся к столу и выдвинул ящик. Достал фотографии. «Взгляну и верну их Маккензи. Я ничего никому не обещал», – оправдался я перед самим собой и перевернул снимки.

Не знаю, что я ожидал при этом почувствовать, но уж точно не ощущение привычности происходящего. Я не про сами снимки: Бог свидетель, что за потрясение я пережил. Нет, меня словно вернули на шаг в прошлое. Непроизвольно, безотчетно я начал изучать фото.

 

Шесть кадров, сделанных под разными ракурсами и с разных сторон. Я быстро перетасовал снимки и вернулся к самому первому. Тело обнажено, лежит ничком с вытянутыми над головой руками, словно ныряя в длинные стебли болотной травы. Пол по фотографиям определить невозможно. Потемневшая кожа свисает складками, как плохо подогнанный комбинезон, но внимание привлекает совсем иное. Сэм оказался прав. Он говорил, будто у тела были крылья, и это действительно так.

По обеим сторонам позвоночного столба шли два глубоких разреза. Придавая трупу вид падшего, гниющего ангела, в разрезы воткнуты белые лебединые крылья.

На фоне разлагающейся кожи это выглядело омерзительно. Я еще пару секунд рассматривал крылья, потом занялся изучением самого тела. Из ран рисовыми зернами сыпались опарыши. Не только из-под лопаток, но и из многочисленных более мелких ран на спине, руках и ногах. Разложение зашло очень далеко. Жара и влажность сами по себе ускоряют процесс, а тут еще потрудились животные и насекомые. Впрочем, каждый такой фактор рассказывает свою собственную историю, помогая воссоздать хронологию происшедшего.

На последних трех снимках тело перевернуто. Те же самые мелкие порезы на туловище и конечностях, а лицо выглядит бесформенной массой перемолотых костей. Ниже подбородка – выставленные напоказ хрящи рассеченной гортани, более твердые и не столь быстро подверженные гниению, как покрывавшие их мягкие ткани. Мне припомнилась Бесс, шотландская овчарка Салли Палмер. Собаке тоже перерезали шею.

В очередной раз я стал просматривать снимки. Осознав, что пытаюсь найти на них знакомые черты погибшей женщины, отложил фотографии в сторону. Я все еще сидел за столом, когда в дверь постучали.

Генри.

– Дженис сказала, что приходила полиция. Что, деревенские опять взялись за скотоложство?

– Это насчет вчерашнего.

– А-а… – Он посерьезнел. – Проблемы?

– Да нет.

Здесь я слукавил. Было неловко утаивать что-то от Генри, но я никогда не вдавался в подробности своей прошлой жизни. Хоть он и знал, что я работал антропологом, сфера эта достаточно обширна, чтобы спрятать в ней сколько угодно грехов. Судебно-медицинская сторона моей профессии, участие в полицейских расследованиях – все это я скрыл от Генри. Разговаривать о таких вещах мне не хотелось.

И сегодняшний день не был исключением.

Его привлекли лежавшие на столе снимки. Он находился слишком далеко, чтобы разобрать детали, но почудилось, будто меня поймали с поличным. Генри вскинул брови, следя, как я убираю фотографии обратно в конверт.

– Может, отложим пока этот разговор?

– Конечно. Я в общем-то и не думал совать нос в ваши дела.

– Да не в этом дело. Просто… просто есть кое-какие вещи, которые мне надо обдумать.

– У вас все в порядке? Вы, кажется, несколько… озабочены.

– Да нет, все нормально.

Он кивнул, хотя обеспокоенность в глазах осталась.

– Может, как-нибудь покатаемся на лодке? Немного физзарядки нам обоим не помешает.

Пусть Генри и не мог самостоятельно забираться в шлюпку или покидать ее, увечье не мешало ему грести или управлять парусом.

– Договорились, но лучше через пару деньков.

Было видно, как ему хочется расспросить меня. Впрочем, передумав, он обратным ходом подъехал к двери.

– Ладно, явлюсь по вашему первому зову. Где меня найти, вы знаете.

Когда Генри покинул кабинет, я откинулся в кресле, задрал лицо к потолку и зажмурился. «Я этого не хотел». А с другой стороны, кому вообще такого хочется? Не мертвой женщине, это уж точно. Я подумал о только что увиденных снимках и понял, что у меня – как и у нее самой – выбора нет.

Маккензи оставил свою визитку вместе с фотографиями. Увы, добраться до него не получилось ни через офис, ни по мобильнику. Я там и там записался на автоответчик с просьбой перезвонить, потом повесил трубку. Не могу сказать, что, приняв решение, я почувствовал облегчение, и все же часть груза скатилась с плеч.

После этого оставалось разобраться с утренним обходом. Только два пациента, в обоих случаях ничего серьезного: ребенок со свинкой и прикованный к постели старик, не желавший принимать пищу. Когда я с ними закончил, наступило время обедать. Я уже ехал назад, размышляя, где бы перекусить, дома или в пабе, как запищал мобильник.

Я судорожно схватил его, но оказалось, что это всего лишь Дженис с сообщением, что звонили из школы. Их, видите ли, беспокоит Сэм Йейтс и нельзя ли, чтобы доктор заехал на него посмотреть?

Я согласился. Все-таки хорошо, что можно заняться чем-то конструктивным, ожидая звонка от Маккензи.

Очутившись вновь в Манхэме, я отметил про себя, что присутствие полиции на улицах послужило отрезвляющим напоминанием о случившемся. Униформа констеблей резко выделялась на фоне веселеньких цветов, ярко раскрасивших церковный дворик и главную лужайку, а над всем поселком витало ощущение молчаливого и явного возбуждения. Школа, впрочем, выглядела вполне обычно. Хотя детям постарше и приходилось миль пять добираться до ближайшей средней школы, в Манхэме все еще имелась своя – маленькая – начальная. Залитый солнечными лучами дворик школы, некогда служившей часовней, был переполнен детским шумом и гамом. Шла последняя учебная неделя перед длинными летними каникулами, и возникало впечатление, что мысль об этом только подхлестывала обычную истерию большой перемены. Какая-то малышка мячиком отскочила от моих ног, увертываясь от своей подружки, пытавшейся ее осалить. Хихикая, они убежали прочь, настолько занятые игрой, что едва ли обратили на меня внимание.

Чувствуя знакомую пустоту под сердцем, я зашел внутрь. Бетти, секретарша, подарила мне ослепительную улыбку, когда я постучал в распахнутую дверь учительской.

– А, здравствуйте! Вы насчет Сэма?

Крошечная, всегда доброжелательная Бетти прожила в поселке всю жизнь. Ни разу не побывав замужем, она делила кров со своим братом и считала школьных учеников частью собственной, пусть даже изрядно разросшейся, семьи.

– Ну и как он? – спросил я.

Бетти наморщила носик.

– Да что-то хандрит. Он сейчас в санчасти. Зайдите туда, взгляните сами.

В действительности этим громким словом «санчасть» именовалась комнатушка с умывальником, кушеткой и аптечкой первой помощи. Сэм сидел, свесив ноги и понурив голову. Ребенок выглядел осунувшимся и, казалось, готов был вот-вот разрыдаться.

Рядом находилась молодая женщина и тихим, умиротворяющим голосом читала ему книжку с картинками. Увидев меня, она с облегчением остановилась.

– Здравствуйте, я доктор Хантер, – сказал я и улыбнулся мальчику. – И как мы себя чувствуем, Сэм?

– Он немножко устал, – ответила женщина за ребенка. – Вроде бы прошлой ночью у него были кошмары. Да, Сэм?

Она говорила спокойно, без снисходительности, будто все это совершенно естественно. Наверное, его учительница, хотя раньше мы не встречались, да и акцент ее звучал не так заметно, как у местных. Сэм нахохлился и уткнулся подбородком себе в грудь. Я присел на корточки, чтобы мы могли посмотреть друг другу в глаза.

– Это правда, Сэм? Какие кошмары?

Впрочем, посмотрев снимки, я и сам знал, что это за кошмары. Ребенок, не поднимая лица, хранил молчание.

– Ну ладно, давай-ка я тебя посмотрю, хорошо?

Я не ожидал найти ничего по своей медицинской части и оказался прав. Температура, может, и слегка завышена, но не более того. Я потрепал его по голове и встал.

– Здоров как бык. Знаешь что, ты посиди пока, а мы с учительницей немного поговорим, ладно?

– Нет! – вскрикнул он, запаниковав.

Учительница ободряюще улыбнулась.

– Это ничего, Сэм, мы ведь будем совсем рядом, в коридоре – я даже дверь открою, – а потом сразу вернусь, хорошо?

Она протянула Сэму книгу. Помедлив секунду и насупившись, ребенок взял ее. Я вышел вслед за учительницей. Как и было обещано, она оставила дверь приоткрытой, однако отошла в сторонку, чтобы нас не было слышно.

– Извините, что пришлось вас вызвать. Я просто не знала, что делать, – тихо сказала она. – У него была самая настоящая истерика. Ребенка словно подменили.

Мне снова вспомнились фотографии.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru