Руслан Белов
Муха в розовом алмазе
2. Жулики развелись. – Отправили в предродовой отпуск. – Письмо между двумя стаканами. – Земную жизнь пройдя до середины, он оказался в …
Спустя неделю Ольга сказала мне, что с ребеночком все о'кей и что через три месяца я могу быть свободен как птица – один высокооплачиваемый частный жулик ей сказал, что плод нельзя травмировать нормальной половой жизнью. Я пытался говорить, что, напротив, по Фрейду нормально ориентированный ребенок рождается только в том случае, если родители до самого его появления на свет демонстрируют ему свою нормальную сексуальную ориентацию. Но кто и когда мог переубедить женщину? Только шарлатаны и мошенники.
Развелось их! Терпеть не могу проходимцев! Вот и поперся с раздражения к Ольгиному жулику, а он голубым оказался. Стал мне говорить (мило так по-ихнему улыбаясь и на задницу мою посматривая): пхедставьте, что вы – хебеночек, плод, можно сказать, и что лежите вы, кхохотный, у мамочки в животе, головою к этому самому месту и папа вас по всей матке гоняет. Туда-сюда, туда-сюда…
Я представил зрительно, с воображением у меня все в порядке, а вспомнить, как со мной это происходило, не смог – наверное, папочка не гонял. Из-за этого я, наверное, такой неприкаянный и вырос… Ни с одной женой ужиться не могу. И разозлился непутевости своей, и накостылял умственно этому врачуге по первое число. И фрейдовским эдиповым комплексом, и юнговским анимусом и вообще, по-русски, но в рамках приличия. Своих, естественно.
Шарлатан-то понял, а жена нет. И ляпнул ей со зла, что уезжаю в самую гущу Центрального Таджикистана посмотреть, как настоящие мухи в розовые алмазы попадают. И сдуру показал стекляшку. ("Кретин", – брезгливо сказал мне на это внутренний голос).
Ольга и в руки брать алмаз отказалась, сразу все поняла. Что опять нечто весьма опасное к ней подкрадывается.
– Ты понимаешь, что это значит? – отступив на шаг, спросила она подрагивающим голосом.
– Понимаю… – вздохнул я, поняв, что влип безвозвратно.
– Кто-нибудь знает, что эта штука у тебя?
– Знает одна девица. Анастасия называется. Она-то мне его и всучила вместе с ботинками.
– И что ты собираешься делать?
"Ни нотки ревности в голосе, одна неприязнь, – мелькнуло у меня в голове. – Это конец".
Заморгав эту отвратительную в своей беспощадности мысль, я простодушно ответил:
– Как что? Помогать тебе рожать. Ленку воспитывать…
– А если эта розовая штучка в дом бандитов приведет?
– Да не приведет! И вообще, хочешь, я ее прямо сейчас в огород выброшу?
– Сегодня выбросишь, а завтра назад принесешь…
"Дурак! – опять встрял внутренний голос. – Скажи, что сейчас же отнесешь алмаз в московскую мэрию. И расскажешь компетентным органам, все, что о нем знаешь. И после этого ничего кроме анализов бандиты у тебя взять не смогут".
– Знаешь что… – начала Ольга в тот момент, когда я мысленно посылал внутренний голос в место, прямо противоположное голове, – У меня, как только ты этот алмаз показал, предчувствие возникло, как в сердце вонзилось. Он мне сразу красным показался, как будто кровь его моя покрасила. И что ниточка за ним тянется…
– Глупости.
– Глупости? Знаешь, что прошлой ночью мне приснилось? Что тебя какие-то опасные люди по всей России ищут. Ищут, находят и каким-то особенным образом убивают.
– Глупости. Придумываешь.
– Глупости, не глупости, а Ленкой и будущим своим мальчиком я рисковать не хочу. Не только рисковать, но и думать о риске не хочу… Ты меня понял?
– Да… Лечь, что ли на дно, на пару месяцев?
– Да. Я завтра послезавтра перееду на месяц к Софии, она сейчас как раз одна живет, а ты уходи сегодня же. Если все обойдется – поговорим, как нам дальше быть. Соседям я скажу, что мы расстались навсегда по причине твоей моральной неустойчивости и неизбывной склонности к оголтелому авантюризму.
– Ну ты даешь… Не круто?
– Мне врач сказал, не тот, голубой, а известный доктор наук из Института акушерства и гинекологии, что детей у меня больше не будет – проблемы с маткой. И вдруг я забеременела. Понимаешь, это последний мой шанс! А я хочу мальчика…
– Я не смогу так уйти… Я… я люблю тебя… Ты же знаешь.
Я был совершенно искренен. Рассуждать о крепости брачных уз ("давно не любим друг друга, живем по инерции" и так далее) – это одно дело, а слышать их треск – совсем другое.
– Знаю, – ответила Ольга бесстрастно. – Но ты должен уйти.
И я, выпив на дорожку стаканчик[9], ушел. С тяжестью на душе. Как же, отправили от дома. Мол, если убьют, то пусть одного… Понимаю Ольгу… Мать, да еще беременная. Но все равно неприятно. Всегда неприятно, когда одни инстинкты. Ох, и отыграюсь я на Анастасии! Инстинкты, так инстинкты… В нашем обществе без них никак не проживешь. И чем более они животны, тем больше у вас шансов на успех и продвижение.
В тот же день я уехал на мамину дачу. Прийти в себя и подумать. Сумка с триконями была со мной, и в машине мне пришла в голову мысль, что и в другом ботинке может быть сюрприз. Ну, не розовый алмаз с мухой, а скажем синий сапфир с маленьким игривым слоником. С кокетливым бантиком на шее. Может такое быть? Конечно! Особенно в мире, в котором можно получить наследство в виде симпатичной рабыни со сладким именем Анастасия… С приданым в виде камешка стоимостью не меньше миллиарда долларов.
Остановив машину на обочине, я поковырялся в ботинке, честь и достоинство которого мною не были еще оскорблены. И под стелькой нашел записку в запаянном целлофановом пакете. От Сома, естественно. Чтобы вы могли представить ее полностью, подскажу, что написана она была синим шариком. После написания слова "Всюжизнь" на нее была пролита водка, и буквы расплылись. Последняя треть записки явно писалась по влажной бумаге. После ее написания писец, видимо, смял продукт своего эпистолярного творчества в плотный комок и забросил его в мусорное ведро (на оборотной стороне записки в нескольких розовых пятнышках красовались приклеившиеся помидорные семечки). Привожу послание практически полностью (лишь две последние буквы заменены мною точками) и без исправлений:
Здорово, Черный!
Пишу в доску тверезый и потому за себя и стиль письма основательно не ручаюсь. Когда у тебя работал, подлянку спорол и до смерти мучился. Поэтому вспомни, где я грязь топтал, и все поймешь. Стекляшки лучше колоть – на фиг тебе неприятности на сытый желудок? Анастасию не обижай, хотя ее фиг обидишь. Она тебе пригодится, а если не захочешь – пристрой, как она попросит (кстати, я ее совсем не трахал… вот уже не трезвый, о, господи, хорошо-то как на душе после первого стакана! Короче, ты не подумай, я с ней не спал по причине побочных последствий своей пагубной страсти… Вот, блин не соображу, где кавычки закрывать. Я ее тут ) поставлю, а ты грамотный, отнеси куда надо. Ой, черный, жизнь какая поганая… И на фига я только родился… Всюжизнь ханку жрал… Счас третий стакан засосу, второй пролился, вот, готово, а ты со мной после второго стакана брезговал разговаривать… До сих пор твою морду презрительную помню свинья, пьянь болотная ты так меня называл? Говно ты черный и все из-за того, что папы-алкаша у тебя не было. И пошел ты на х…!
Да, это Сом… Я узнаю его в блюдечках-очках спасательных кругов. Точно также мы с ним расстались более двадцати лет назад. Сначала глазки пьяные стыдливо прятал, потом послал на три буквы. Сдается мне, что это рабыня Анастасия записку из мусорного ведра вынула, в целлофан запаяла и под стельку спрятала… Зачем? Чтобы другому алкашу не достаться? Ох, и влип я, чувствую! Рабыни и алмазы с насекомыми – это цветочки…
…Так, где же он у меня грязь топтал? При Соме мы третий штрек пятой штольни проходили… Значит, только в нем он мог найти трубку взрыва? В окрестностях Кумарха их много, правда, не совсем подходящего, не кимберлитового состава… Алмазы в них искали, но безрезультатно. И правильно, что безрезультатно – проба на алмазоносность должна быть весом не менее десяти, если не ста тонн. А денег на отбор такой пробы, естественно, не было. И в шлихах алмазов не видели, но кто их там искал? На алмазы шлихи совсем по-другому надо мыть, не то, что на тяжелую фракцию, на серый шлих. Да и лабораторные минералоги алмазов наверняка в глаза не видели. Хотя их ни с чем не спутаешь…
Так… Третий штрек пятой штольни… В самом начале буровая камера, напротив рассечка, потом еще пара рассечек и в конце штрека тоже. Где же он там мог найти трубку? Только в первой рассечке… Я ее самолично не обстукивал, в отгуле был, а приехал – она уже вся пылью покрылась… Так много ждали от этого штрека, а все анализы пустыми оказались. Подожди, подожди… Вот зацепка! Много ждали… Ну да… Ствол штольни вскрыл богатую оловом турмалиновую жилу. И мы пошли мы по ней штреками в обе стороны (третий – налево, на запад, четвертый – направо, на восток). И ничего – все пусто, барабан, руду как ножом обрезало. Та же турмалиновая жила, та же сульфидная минерализация, а касситерита нет. В камере только кое-что нашли… А камеру-то не Сом опробовал! Камеру Виталик Сосунов опробовал, до шестнадцати процентов олова на метр десять! Ураган, как говорят геологи.
Так, спокойно, Евгений Евгеньевич, спокойно… Значит версия такая: пошел третий штрек по рудному телу, Сом его вел. Через двадцать метров, как и полагается по проекту, в обе стороны по рассечке прошли… И в первой же, южной, Сом что-то нашел. Нашел нечто такое, что подвигло его все рудные пробы по забоям штрека подменить на пустую породу. Зачем подменить? Да затем, чтобы штрек за отсутствием руды бросили и закрестили!
Так вскоре и сделали. Закрестили. Потом слухи упорные пошли, что кто-то в штольне завелся, стучит киянкой по стенам то там, то здесь. И Сом говорил, что в седьмом штреке видел рогатую русалку. Она на вагонетке с породой сидела, и груди свои демонстрировала. Шестой номер. В профиль и в анфас. И после этого пошло-поехало – все начали видеть черт те что. Все подряд – геологи проходчики, студенты. И видели преимущественно симпатичных женщин. Дело дошло до того, что сам я, интереса ради, в одной из подозрительных рассечек уселся в засаде. Никого не увидел, правда, но стук за спиной слышал. Аж мороз по коже. Через равные промежутки времени: бум-бум-бум, а потом возглас такой, как будто жеманной студентке на туфельку сапогом наступили, ну, или кошке на лапу… Пришлось даже себя в руки брать, чтобы не убежать, а обернуться.
Конечно, никакой студентки в коротенькой юбчонке я не увидел, хотя очень хотелось. В глубине души. Были, короче, на этот счет, как сейчас говорят, сексуальные фантазии. Полтора месяца без женщин это вам не фунт изюма. Это сейчас в каждом журнале учат онанизмом от тоски заниматься, а тогда этого не понимали.
А вот Виталик Сосунов, геолог по бурению, видел кое-что, по крайней мере, уверял, что видел. "Вошел, – рассказывал он, посмеиваясь, – в эту рассечку, фонарем туда-сюда посветил – ничего. Собрался уже уходить, и вдруг сзади рука на плечо легла! Чуть повернул голову, смотрю искоса и вижу нежнейшие белые пальчики, коготки алые, призывные. Отскочил, обернулся и увидел… Райку Галимзянову из поискового отряда. Смотрела и улыбалась, как будто я ее в мужском туалете застукал… Потом раздеваться начала. Сплошной стриптиз. Штормовку скинула и фривольно так в сторону отбросила. Потом глазками постреляла и брюки спустила. Очень эффектно. Бедрышки – закачаешься! Белые, стройные, аж худые. Потом рубашку принялась расстегивать. Пуговичка за пуговичкой. Пританцовывая. И шажок за шажком ко мне приближается. Ну, я не выдержал, повернулся и ушел, если не убежал. А как не убежать? Я ведь точно знал, что Райка утром в отгул уехала. На бензовозе Мирного. У Витьки-дизелиста на коленях".
Не поверил я Виталику. Разыгрывать он всегда мастер был. Но другие поверили. И стали тайком в ту рассечку бегать, пока Володьку Островского в ней не завалило. После этого в седьмой штрек никто больше не ходил, и скоро его закрестили… А через месяц и штольню законсервировали.
Так, пора возвращаться к нашим баранам. Что мы маем с птицы гусь? Получается, что трубка взрыва, предполагаемая трубка взрыва, может находиться только в 1-ой рассечке 3-го штрека… Длина ее метров пятнадцать. Проходчикам до плана десяти метров не хватало, и я разрешил лишние десять метров пройти…
Проходчики… Если бы там было что-то блестящее или необычное, они непременно бы мне принесли… Или Сому… Или спрятали. Но что можно утаить в десятиместной палатке? В которой живут одной семьей в одном запахе? Значит, никаких голубых кимберлитов и, тем более, густо-красных пиропов, частых и очень заметных спутников алмаза, там не было… Но ведь алмазы встречаются и в других породах. Менее заметных. И без всяких пиропов.
…Нет, я, конечно, идиот. Забыл об одной вещи. Если Сом тюкнул молотком по стенке рассечки и выбил булыган с розовым алмазом и мухой в нем, то о чем это говорит? О том, что я сумасшедший. Не может быть мухи в алмазе, не может! В янтаре может, поскольку янтарь образуется из природной смолы при нормальной температуре, а в алмазе не может. Но вот ведь он?
Я сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил голубенькую коробочку, в которой когда-то проживал один из моих новогодних подарков Ольге. Это был золотой перстенек с малюсеньким алмазом. А теперь в ней лежит великолепный двадцатикаратник… Если конечно, лежит. Вот сейчас открою, а внутри – высохшая зеленая муха. Без всякого алмаза вокруг. О, Господи, сделай так! Пожалуйста!
И я решил, что если внутри коробочки действительно окажется одна зеленая муха, то вечером с радости напьюсь хорошего вина, а завтра встану пораньше и поеду к Ольге. Представляю, каким огнем запылают ее глаза, когда она поймет, что я собираюсь с ней проделать!
Муха по-прежнему сидела в своей клетке из плотно спрессованных атомов углерода. "Пообещал Господу напиться в случае удовлетворения своей просьбы… Вот богохульник! – подумал я и быстренько захлопнул коробочку: напитавшись светом, муха явно собиралась сообщить мне какую-то гадость. Но не успела.
Спрятав коробочку в бардачок, поехал дальше. С мухой в голове. "Такая же пленница этого алмаза, как и я… Интересно, как она туда попала? Наиболее вероятное объяснение… Значит, так, Сом находит в трубке взрыва розовый алмаз, алмазы. Затем какой-то подпольный ювелир куража ради искусно вправляет в него муху. Можно это сделать? В принципе, да – алмаз алмазом сверлят и режут. Хорошее объяснение, без чертовщины.
А с чертовщиной объяснение? Сом напоролся на отдушину преисподней. Попросил у чертей золота и каменьев. И получил. Алмаз с издевкой.
Нет, с чертовщиной чепуха получается. А из первого, материалистического, объяснения следует вывод, что о существовании розового алмаза знают многие. Ювелиры, посредники, помощники. Без сомнения при нынешнем уровне разложения общества четверть из них, если не треть – бандиты или работают на бандитов. А это значит, что Ольга правильно со мной поступила. Она всегда правильно поступает. В отличие от меня…
И еще один вопрос… – продолжил я размышления, основательно погрустив по поводу разлуки со ставшей привычной спутницей жизни. – Из записки ясно, что Сом колол алмазы и продавал осколки. Зачем колол? Чтобы не продавать больших? Или чтобы… чтобы не продавать их с включениями? С мухами и маленькими синенькими слониками… Нет, надо ехать на Ягноб… Как можно умереть, не подержав в руках розовый алмаз с маленьким синеньким слоником внутри?"
В Бронницах я купил вина, еды и поехал дальше, в Виноградово. Ехал и вспоминал, как в прошлом году мчался этой же дорогой с друзьями. С Баламутом и Бельмондо.
"Они не поедут на Ягноб, – думал я, вспоминая лица друзей. – Баламут куда-то исчез месяц назад. Оставил Софии записку, что хочет прошвырнуться, отдохнуть от бытовухи и ее адюльтеров и исчез. Последнее письмо из Могочи прислал. Все хорошо, мол, живу под скамейкой на второй платформе, все тип-топ, скоро буду, целую. И подпись – "Гражданин Вселенной".
А Бельмондо совсем плохой стал. Упадок и разложение. Лежит целыми днями на даче в мезонине, никого к себе не пускает, даже меня не пустил, не ест почти ничего. И, что самое странное, не пьет. Вероника суетилась, суетилась, да и сделала себе новую прическу. Теперь ходит к ней совершенно открыто какой-то азик с рынка, нет, не спекулянт простой, а их генералиссимус. Лысый в ноль, очень внушительный, на "Мерседесе" синем ездит. Если Бельмондо очухается от своего тихого помешательства и прекратит от людей прятаться, то придется нам с целым государством в государстве разбираться. А может, у него, того, аппарат забарахлил? Вот и прячет его от Вероники в мезонине? Может такое быть? Запросто. И у Баламута может, тем более пьет…
Эх, годы, годы… Никакой алмаз не поможет девку по-юношески трахнуть… Не то, чтобы силенок маловато стало, надоело просто. Новенького хочется. Групповухой, что ли заняться? Или пол поменять? Нет… Провинциал я… Мне влюбиться надо… Давно не влюблялся…
Так кого же с собой взять? Не одному же с Анастасией ехать? Валеру Веретенникова уговорить? А что? У него как раз очередной бытовой кризис намечается. Прошел, короче, земную жизнь до середины. Везде побывал, денег заработал кучу, в квартире не то, что полы и двери, гвозди даже поменял. На импортные, без вредного электромагнетизма и антистрессовыми шляпками… Позвоню-ка ему из Виноградова.
К моему удивлению Веретенников согласился приехать. "Совсем дошел, наверное, до ручки", – подумал я, направляясь на рынок за парным мясом для шашлыка.
3. НГИЦ РАН и Николай Васильевич Гоголь. – Он не стоит жизни… – Баклажан идет на операцию. – Придется менять окна.
Валерия Веретенникова я знал с момента своего поступления в Лабораторию ДМАКС (дешифрирования материалов аэрокосмических съемок) Научного геоинформационного центра РАН. Некоторое время после нашего знакомства он относился ко мне настороженно, однако, выпив несколько бутылок спирта "Рояль", мы стали близкими друзьями.
Ребята в лаборатории были хоть куда, все с красными дипломами, все бывалые полевики, все с юмором и понятием. Веселые были времена! Взрывы смеха поминутно раздавались из нашей комнаты. Мы брались за любую работу, дешифрировали Москву, по разновременным снимкам изучали берега Каспия и Арала, искали месторождения олова в Приморье и алмазов в Архангельской области, однажды даже подрядились искать с помощью космо– и аэрофотоснимков топляк на дне Волги. И нашли дистанционный метод поисков, хотя и сами не ожидали. А заказчик сбежал, не заплатив сполна. Отмыл деньги и исчез в неизвестном направлении.
…Нет, ребята мы были тогда хоть куда… Раскусили бы все на свете, любую задачу решили, даже бомбу из манной каши сделали бы, хотя работали практически даром, даже на обеды в столовой не хватало… Ели, что бог пошлет, особенно когда впереди Гайдар шагал. Кандидат географических наук Валерий Анатольевич Веретенников, например, приносил из дома высокую восемьсот граммовую банку с потерявшими всякую самобытность остатками супа, осторожно откручивал крышку, опускал внутрь большой кипятильник, разогревал и, пряча глаза, ел с достоинством. Чтобы доставать до дна глубокой банки, ложку в конце трапезы ему приходилось держать за самый кончик ручки.
А наш умный и расчетливый третейский судья, кандидат геолого-минералогических наук и компьютерный бог Александр Иванович Свитнев, из месяца в месяц приносил с собой горбушку серого хлеба, две маленькие бугристые картофелины и яичко, круглое в своей незначительности. Все это он бережно располагал на ведомости планового ремонта атомных электростанций (до нас десятый этаж арбатской "книжки" с гастрономом и пивбаром "Жигули" занимало солидное министерство)… Расположив, озирал внимательно справа налево. Затем деловито чистил, солил и, сделав тучную паузу для растяжки удовольствия, ел. Сосредоточенно жуя и виновато на нас поглядывая.
Я же разгрызал окаменевший горько-соленый отечественный бульонный кубик (иначе бы он растворялся часами), выплевывал в граненый стакан, заливал кипятком, посыпал зеленым луком, росшим на подоконнике в пенопластовой коробке из-под компьютера, и затем пил, обжигаясь и заедая черным хлебом.
Наше светило, Алексей Сергеевич Викторов, доктор наук и будущий член-корреспондент Российской академии наук, держал марку и потому посылал лаборантку в буфет за крохотной булочкой (коврижкой, пирожком, пряником). Ел он, торжествующе на нас поглядывая. Опоздавшие к началу трапезы пытались угадать, что же ему на этот раз принесла лаборантка, но, как правило, тщетно – то, что ел наш стокилограммовый босс, надежно укрывалось большим и указательным его пальцами…
А как мы квасили! Усаживались за чайным столом, отгороженном от входной двери огромными министерскими сейфами, пили популярный тогда в народе спирт "Рояль", заправленный водой и апельсиновым "инвайтом", закусывали помидорами, росшими на подоконнике в пенопластовой коробке, и хлебом, оставшимся с обеда, разговаривали обо всем на свете. А когда выпивка кончалась (или просто надоедал спирт), шли пить пиво в скверик, в котором задумчивый Гоголь прогуливал игривых бронзовых львов.
"Гоголя" "проходили" только мы с Валерой. Отправив домой насупившегося от передозировки Свитнева, шли попадать в какую-нибудь историю – у собранного до последнего нейрона и застегнутого до последней пуговицы Веретенникова "Гоголь" напрочь отключал торможение. Одна из историй, не самая, может быть характерная, случилась в один из предновогодних вечеров: основательно пьяные, но при галстуках и в начищенных до блеска ботинках, мы просили милостыню в переходе с "Чеховской" на "Пушкинскую"! “Подайте бедным кандидатам наук на пропитание! Подайте старшим научным сотрудникам на исследования!”
Это было что-то! Охрипли начисто… За полчаса нам подали пакет лежалых сушек с маком, свежую пролетарскую газету “Правда” и мелочи на пару банок импортного пива… А люди – нехороши! Ой, нехороши! Вернее, на три четверти – нехороши… Именно столько в шапке Веретенникова было только что отмененной советской мелочи…"
Потом наши дела пошли лучше. Глава небольшой мебельной фирмы, базировавшейся где-то в Черемушках в здании функционирующего детского сада, заказал нашей лаборатории разработку методики аэрокосмического экологического мониторинга Ямбургского газоконденсатного месторождения (вот она, фантастика – мебельная фирма и аэрокосмические методы!). И почти целый год мы получали приличные для российских ученых деньги. Мебельный делец с ямбургскими знакомствами, конечно, наварился круче, но зато на наш обеденный стол начали заглядывать и колбаска копченая, и ветчинка, и марочные вина[10].
Но со временем мы опять скатились на 70-90 долларов со всеми надбавками за степени и заслуги. Скатились, и начали разбегаться. Первым ушел Свитнев, потом Веретенников, последним ушел я. Валерка очень неплохо устроился в какой-то английской фирме, занимающейся инженерно-геологическими изысканиями в СНГ, а я, поработав по контракту с полгода в Белуджистане (искал золото и все, что попадется), залег на должности программиста второй категории в МГТС.
Но программиста из меня не вышло, только задницу отсидел, до сих пор старушкам в общественном транспорте места уступаю. Как раз к этому времени напрочь созрели отношения с Верой Юрьевной, третьей, нет, четвертой моей женой (не дай бог кому-нибудь на нее нарваться с ее маменькой!), и я уехал в Приморье и там, волею судеб и климата, заделался хроническим авантюристом…
* * *
Веретенников приехал в одиннадцатом часу вечера; шашлык уже подсыхал, а я напробовался накупленных вин до легкого головокружения.
После обычных объятий и поцелуев, мы уселись за стол, поставленный мною в саду под яблонями. Валерий сразу же начал говорить тост за дружбу.
"Он сильно изменился", – отметил я, слушая. Серые глаза друга выглядели выцветшими. И была в них какая-то затаенная умственная безнадега, завладевающая человеком, потерявшим всякую надежду выбраться на волю из лабиринтов со всеми удобствами и полным набором современных благ.
Выпив за тост и закусив половинкой помидора, я вкратце рассказал о себе, затем Валерий поведал мне, что полгода назад уходил от жены, пару месяцев жил с любовницей, бывшей однокурсницей, а потом вернулся. Покинув, конечно, лучшую в мире женщину. Ради жены, ради семьи, ради детей.
"Бывает же такое ", – подумал я и предложил тост за возвращение блудного сына. Одним движением расправившись с фужером, Валерий сказал, что последнее время с ним что-то непонятное происходит.
– Я становлюсь все более и более расчетливым, – делился он, глядя как я колдую над мангалом. – Ничего не куплю, пока не узнаю, сколько это стоит в соседнем магазине или киоске. Жене скандалы устраиваю, когда она покупает что-то, на мой взгляд, ненужное. Копеечки на улицах подбираю… Дома вещи по местам расставляю. Ничего с собой не могу поделать…
– Ничего страшного, – успокоил я друга, подавая шашлык, – это весьма распространенная среди мужиков мания, разновидность обычной паранойи. Интересно, что у женщин эта же болезнь имеет совершенно противоположные признаки – они становятся расточительными засранками.
– От чего это? – спросил Валерий, грустно рассматривая палочку пересохшего шашлыка.
– Это попытка уйти от неверия, я так думаю. От неверия в Бога, в супруга, в завтрашний день, в смысл жизни. Я сам этой болезнью страдал. Когда с Верой Юрьевной, Полькиной матерью, жил. Особенно меня раздражали эти дурацкие мыльца-освежители для унитазов. А она мимо них пройти не могла. Больному этой манией кажется, что если делать все по уму: все поставить на места, денежку правильно израсходовать, сказать правду жене и теще, то все станет ясным, все образуется, все получится и все появится, в том числе и свет в конце тоннеля. А женская страсть к покупкам – это вообще отпад! Психологической наукой неопровержимо установлено, что больше всего любят покупать фригидные женщины. Понимаешь, половой акт для женщины – это суть приобретение, при нем в ее организме одним членом больше становиться. И если женщина, в силу каких то причин, не получает удовольствия от таких "приобретений", то она восполняет этот недостаток в магазине. То есть приобретает там.
– А расчетливый мужчина что в магазине восполняет?
– Потом что-нибудь придумаю. Давай есть, шашлык совсем остыл.
* * *
Расправившись с пятью палочками и тремя фужерами, я рассказал Валере о розовом алмазе. Как он у меня появился. И откуда мог появиться у Сома Никитина.
Веретенников выслушал меня, нарочито внимательно наблюдая за маневрами комаров, и время от времени точными ударами сокращая их численность.
– А сейчас алмаз случайно не в Алмазном фонде? – спросил он, удовлетворенно рассматривая останки очередного камикадзе.
– Да нет, вот он… – сказал я, доставая из кармана брюк синенькую коробочку.
Валерий принял ее, раскрыл и стал смотреть. Глаза его сделались резкими, губы сжались, тело утратило расслабленность прилично выпившего человека.
– Ты возьми его в руки, муха не кусается, разве только болтает всякую чушь, – усмехнулся я, довольный произведенным впечатлением.
– Нет, это все не про меня… – задумчиво проговорил Веретенников, взяв камень в руку и рассматривая его на просвет. – Предпочитаю сидеть на зарплате и под боком у жены. Не нужна мне другая жизнь. Не дамся, и не рассчитывай.
– Это ты мухе говоришь? – не мог я не улыбнуться.
– Нет, тебе, – порозовел Валерий. – Я зарекся с тобой в истории ввязываться. Хватит с меня твоих приморских сумасшедших и мумии Хренова.
– Неужели ты сможешь удержаться от этой замечательной авантюры? – удивился я. – Этот алмаз стоит миллиард долларов! А сколько их может быть на Кумархе?
– Смогу удержаться, – кисло улыбнулся Валерий. – Запросто смогу. Потому что он не стоит моей жизни.
– Ну, как знаешь, – расстроился я. Расстроился не оттого, что друг отказался, а оттого, что он совсем другой. Не как Баламут и Бельмондо… Знает, сколько стоит жизнь, знает, что надо, а что не надо делать. Правильный, короче. Наверное, из-за этого нас и тянет друг к другу: подспудно я хочу стать правильным, а он – авантюристом.
Некоторое время мы разглядывали друг друга. Я думал, что смог бы безошибочно предсказать все события в дальнейшей жизни Веретенникова, а он тщился угадать, чем закончится завтрашний мой день.
Однако, человек предполагает, а Бог располагает. Через минуту я понял, что значительно преувеличил свою проницательность, а Валерий уразумел, что ближайшие, а может быть, и последние его дни пройдут под моей звездой или, точнее, под знаком Меркурия, покровителя авантюристов. И эти мысли пришли нам в голову сразу же после того, как лампочка, освещавшая наш стол, погасла, и через секунду мы были схвачены и обездвижены полудюжиной настырных мужиков.
Пришел я в себя в доме на диване. Поняв, что одинаково крепко связан и побит, повернул голову и на диване напротив увидел Веретенникова, бесчувственного и серого лицом. Руки его были завернуты за спину и скручены телефонным проводом. Рядом с ним стоял в задумчивости коренастый багроволицый человек. На мочке его правого уха бросалась в глаза большая, поросшая волосом, черная родинка. Постояв некоторое время, человек принялся обыскивать Веретенникова так, как будто делал это во второй или третий раз. "Алмаз ищет", – догадался я.
Человек с родинкой закончил рыться в одежде все еще беспамятного Валеры, повернулся ко мне и, увидев, что я очнулся, спросил, четко выговаривая слова:
– Где алмаз с мухой?
– Какой алмаз? – удивился я, отмечая, что бандит похож на Гошу Грачева, систематически избивавшего меня с пятого по шестой классы, избивавшего до тех пор, пока я совершенно неожиданно для себя не превратил его в отбивную котлету.
Багроволицый выдавил: "Твою-бога-душу-мать", подошел ко мне, хлестанул ладонью по глазу. Гоша тоже любил бить ладонью по глазу, особенно незаметно подкравшись сзади. Стало очень больно и если бы я мог немедленно отдать ему эту дурацкую стекляшку, то я бы, конечно, отдал. Вместо выбитого глаза ее не вставишь, а миллионером я был уже много раз и все во вред своему здоровью.
– Где алмаз с мухой? – склонившись надо мной, вновь спросил краснолицый.
– Послушай, мужик, тебя случайно не Гошей зовут? – щуря слезящийся глаз, начал я наводить мосты и тянуть время. – Мы с тобой случайно не в одной школе учились? Ведь ты Гоша по кличке Грач?
– Нет, меня в школе Баклажаном звали, – покачал головой бандит. И выцедил:
– Ты мне, сука драная, зубы не заговаривай. Где алмаз?
Лицо его от напряжения стало фиолетово-баклажанового цвета. "Вот откуда кличка", – подумал я и начал наводить тень на плетень.
