Руслан Белов
Роковая женщина
И не только из-за этого нравилась. В глубине ее глаз бездонно чернели самоубийство первого мужа и трагическая гибель второго.
Она похоронила всех своих мужчин, всех, кроме Смирнова.
Похоронила красотой, независимостью, твердостью, четкой определенностью чувств и моральных установок. Лишь только взяв ее под руку, лишь прикоснувшись, они теряли самообладание.
В первую их ночь, уже после всего, после всего с хвостиком, она, вся такая роковая, нависла над Смирновым:
– А ты не боишься?
– Чего не боюсь?
– Все мои мужчины умерли…
– Нет, не боюсь. Ты уж прости.
– А почему? – роковой взгляд женщины потускнел.
– Не люблю ходить строем, – улыбнулся Евгений Евгеньевич.
Со временем он понял – Ксения полагает, что смерть всех ее мужчин образует вокруг нее своеобразную ауру, которая придает ей некую мистическую экстрапривлекательность. Она пыталась заворожить ею Смирнова, но ничего не получилось – не взирая ни на что, он продолжал жить с ней как с женщиной, земной женщиной, хотя и удовлетворявшей его почти по всем параметрам. Жил и спрашивал, спрашивал, факт за фактом выуживая причины гибели двух мужей, так и не достигших зрелости.
И вот встреча.
Преисполненная значения, несомненно, устроенная свыше. Ведь только Всевышний мог организовать эти две встречи.
Сначала со Светой, а теперь с ней.
С Ксенией…
Со Светой еще понятно – он знал, что она будет в августе в Архипо-Осиповке.
А Ксения? Как она очутилась на Черном море? Ведь даже пяти-звездную Турцию и Египет она глубоко презирает?
Нет, Господь Бог, видимо, перечел их роман, и решил кое-что добавить. Для занимательности. Или что-то назидательное. Ну, а если он Сам принимает участие в текущей сцене, то можно ничего не бояться. В крайнем случае, результаты будут по заслугам.
Удовлетворенный итогом размышлений, Смирнов нашел рядом с ручьем укромный уголок, вымылся, побрился, переоделся и расчесался (первый раз за двое суток). Солнце почти уже проплавило горизонт, ждать оставалось лишь пару часов. Перекурив, он решил оставить потрепанный свой рюкзак в палаточном лагере, раскинувшимся неподалеку от места его стоянки.
Лагерь населяли студенты биологического факультета МГУ; устроив рюкзак под навесом, они напоили Смирнова зеленым чаем и накормили макаронами по-флотски. В одиннадцать он был у заветной калитки. Походив вдоль ограды, сел в траву.
Стал смотреть.
Фонари светили скупо.
С берега эпиграфом гремела Аллегрова.
"Все мы, бабы, стервы; милый, бог с тобой – кто у нас не первый, тот у нас второй".
Светлячки занимались своим делом. Мотались туда-сюда.
Замок на калитке был магнитным.
Звезды пробивались одна за другой.
Море шумело мерно.
Озиравшаяся Ксения появилась ровно в половине двенадцатого.
Увидев нежное личико женщины, насквозь пропитанное ожиданием, Смирнов решил, что изнасилует ее, как только они окажутся в прихожей.
Как только она закрыла дверь, он взял ее на руки, осмотрелся, увидел в углу прихожей кушетку, пошел к ней.
– Не надо – тут охранник спит. Сволочь он. Неси в дом.
Смирнов огорчился.
Он уже видел ноги Ксении, поднятые в сторону-верх.
Видел себя, снимающим штаны.
Видел ее влажные внешние губы. Чувствовал их томление.
Все было так хорошо, а она вставила во все это охранника с резиновой дубинкой в руке. Охранника, постукивающего дубинкой по ладони.
Да еще сволоча.
Она поцеловала его в губы. Показавшееся бесконечным приближение уст, приближение пылающих врат плоти запечатлело действительность. Яркая, приятно пахшая помада, духи, эфирными набегами требовавшие признания, легко перебивавший их запах чистого тела, наполняли замкнувшееся вокруг пространство смыслом таинства, и Смирнов выполнил просьбу.
Открывая ногой дверь в комнаты, он подспудно опасался, что гостиная и спальня окажутся такими же, как в коттедже Бориса Петровича.
Такими же, как там, где ничего не получилось.
Опасения оказались напрасными. Все вокруг было домашним. Все было, как у Ксении дома.
Оказавшись на широкой кровати, покрытой красным ворсистым покрывалом, она притянула его к себе, вжалась грудями. Весь пропитавшись алчным ее теплом, Смирнов вырвался, стал бешено раздеваться.
Она его опередила.
* * *
– А как ты здесь оказалась? – спросил он, когда они уселись за журнальный столик и закурили.
Как в былые времена.
– Миша умер, – темно посмотрела Ксения.
– Как умер?! Ему же лет сорок пять всего было? И сибиряк…
– Он застрелился.
В комнате возник дух Бориса Петровича. Он был с пистолетом. Смирнову захотелось выпить.
– Там, в холодильнике, любимый твой портвейн, а в грелке – свиные отбивные. Принести?
Отбивные он готовил, когда к нему приходила Ксения. Значит, она его ждала!? Получается так.
– Принести.
Пока женщины не было, Евгений Евгеньевич думал, зачем Ксения его отловила.
Чтобы он умер? Ну да. Два мужа погибли, теперь третий. Один он, Смирнов, портит картину. Или, научно выражаясь, статистику.
Но ведь он не был мужем?
Пузатая бутылка португальского портвейна (он терпеть его не мог – не было в нем душевной российской невыдержанности), горячие свиные отбивные изменили его настроение к лучшему.
– А почему ты не сделал мне предложения? – неожиданно спросила она, когда он отложил нож с вилкой. – Я ждала его на Новый год.
– Я знаю. Понимаешь, я был первый раз в твоей квартире, первый раз увидел твоих сыновей, французского бульдога… Все было непривычно, а в непривычной обстановке душа молчит. Я хотел об этом поговорить на Старый Новый Год, но ты уже была другая.
Французский бульдог был неприкаянным. Он влюбился в Смирнова, как только тот к нему прикоснулся, и рвался к нему всю ночь. Она его привязала.
Он знал: если чья-то собака тянется к чужому, ее не любят, ее используют по назначению. Как собаку. Как всех.
– Да, я разозлилась. Я ведь уже считала тебя мужем…
