Андрей Белянин
Отстрел невест
– Уразумел. Не извольте беспокоиться, доставим как по маслицу, с ветерком!
– Митя, с каким ветерком? Зима на улице. Мороз в двадцать градусов!
– Виноват! – тут же покаялся он, подумал и уточнил: – А пока Бабушка Яга беседы с разговорами вести будет, мне-то чем там заняться?
– Да ничем… – пожал плечами я. – Походи туда-сюда, погрейся, невест царских посмотри, себя покажи. Ты же не на службе, а так… мелкое порученьице.
Боже, если бы я тогда знал, КАК он его выполнит!.. Пока Яга собиралась, укутываясь так, что хоть на полюс без собачьей упряжки, доблестный Митя сорганизовал стрельцов на запряжение кобылы в сани. Я всё планировал установить на дугу мигалку или хоть сирену на худой конец, но всё руки не доходили… Зато местные умельцы вывели на оглоблях большими буквами «МИЛИЦИЯ», щедро оформив текст жгучей хохломской росписью. Горело так, что за десять шагов глазам больно! Бабуля помахала на прощание, Митяй подобрал вожжи, свистнул, гикнул, и кобылка пошла бодрой рысцой.
Я вернулся в терем, налил себе чаю. Двое молодцов отправились на поиски Еремеева, а пока его нет, можно было не торопясь рассмотреть сложившуюся ситуацию. В принципе это дело разворачивалось не особенно ярко, поначалу я даже думал, что всё само утрясётся, но… Короче, Фома заявился примерно через полчасика, а основные проблемы начались почти сразу же после его прихода. По крайней мере в то же время, но не у нас, а в царском тереме…
* * *
– Фома, сядь! Сядь, Христа ради! Фома, ты же не ребёнок, не вынуждай меня на крайние меры…
– Да кто посмел, мать их с первачом да калачом, всей ярмаркой да под трёхрядку! Какая ж стервозина облепиховая, чтоб ей качалом по сусалам, с размаху да без промаху! Я ить всю сотню под ружьё подниму, не помилую, у меня тут всякой поверх хлебала так вразнос напотчуется, что к вечеру пять кубков с червонцами доставлены будут! Эй, ребятушки…
Я затыкал его силой. Другого выхода не было, история неумолимо двигалась по спирали, а если бы я ещё и Митьке рассказал… Помнится, Груздев с Псуровым весь город в подозреваемые записывали, так наш бугай и всё Лукошкино «заарестовать» не постесняется. Еремеев успокоился минут через десять, к возвращению Яги мы уже обсудили все основные моменты и договорились относительно планов совместных действий.
– Предупреди только самых опытных и неболтливых. Если в городе узнают о краже чемпионского кубка – на следствии можно ставить крест! Даже наша бабуля потребовала тут же взяться за финалистов. Так у нас здесь все команды передерутся на фиг… Благо клюшек у людей настругано – будь здоров! Так что имей в виду: всё расследование проводить в рамках жесточайшей секретности.
Фома понимающе покивал, что-то прикинул, глядя в потолок, и, пожав мне руку, отправился по делам службы. Я вышел было его проводить, и тут… Ей-богу, мы оба просто остолбенели на пороге – прямо через распахнутые стрельцами ворота с уханьем и скрипом влетели расписные милицейские сани, из которых к крылечку практически вывалилась пьяная в дрезину Яга! Такого я не видал ни-ког-да! Судя по отвисшей бороде Еремеева – он тоже… Мрачная, по причине полнейшей трезвости, морда Митьки только усиливала контраст. В ответ на мой изумлённый взгляд он хлопнул шапкой об колено и с горькой обидой объяснил:
– Царь-государь потчевать изволили! Шампанью франкскую на двоих распили. Самодержец сказал, кисло-де, а бабуля наша вдруг да и распробовала!
– А тебе почему не наливали? – с убийственной глупостью ляпнул я.
– Дык ить и я о том же! – едва не заревел наш умник. – Не уважают при дворе царском оперативных работников младшего звена… Я на морозе почитай не меньше часа вживую мёрз, девицам заморским да люду приезжему задарма советы добрые раздавал – и что?! Принесли двое бояр эксперта нашего, прямиком в руки швырнули, а сами бежать! Вот хоть бы рюмочку водки с таких трудов великих, так нет… И не пьянства же ради, а токмо для профилактики простудно-лёгочных заболеваний!
– М…митька, – опомнился я, подхватывая наконец бабку, – ты мне тут зубы не заговаривай. Ставь кобылу на место и марш в дом греться. А мы с Фомой… Да помоги же!
Еремеев захлопнул рот и вовремя подхватил бабку слева. Вдвоём мы подняли на треть уже лежащую в сугробе Ягу.
– Ми…ни…ки…ки…туш… – любовно проблеяла она, старательно пытаясь одарить меня материнским поцелуем. – Дык… уж не тряси… м-ня, старую… Ить тока… чу-чу-чутощку и… и п…пригубила, но! В интересах следствия… Т-с-с-с!!!
– О нет! – сжал я зубы: повторялась Митькина версия, но в авторском исполнении нашей заслуженной домохозяйки. Мы занесли старушку в дом, сняли с неё валенки и шубейку, в остальном просто сгрузив её на большой топчан в бабкиной комнате. Фома накрыл сопящую труженицу тяжёлым лоскутным одеялом, а я осторожно прикрыл дверь. Судя по стойкому аромату настоящих французских вин, Яга будет спать долго… Еремеев тихохонько выперся из горницы, оставляя меня один на один со всеми проблемами. Что же, интересно, такого сверхважного сумела выяснить наша бабуля из того, чего не смог заметить я?.. Может быть, опять замешана магия? В их мире такие волшебные штучки – самое обычное дело. Привыкнуть к этому невозможно, мириться с этим трудно, бороться бессмысленно, но как-то сосуществовать необходимо. Мельком глянув на часы, я отметил, что до начала хоккейного матча остаётся не более десяти минут. В принципе моё присутствие на площади уже не требовалось: народ давно вызубрил правила, а из Шмулинсона действительно вышел толковый судья. Вроде бы можно и не ходить, но хотелось развеяться…
– Митька!
– Туточки, Никита Иванович! – мгновенно отозвались из сеней. – Где, какую службу опасную справить требуется?
– Никакой службы, – отрезал я, когда парень высунул голову в ожидании начальственных указаний. – Наоборот, за то, что справился с заданием, решено отметить тебя внеочередным поощрением. Хочешь со мной на хоккей?
Ответить он не успел. Только расплылся в счастливой детской улыбке от уха до уха, едва не пуская слюну, как со двора истерично донеслось:
– Казаки! Ка-за-ки-и-и!
Я непонимающе изогнул правую бровь.
– Ворота запирай! Заряжай пищали! Где Еремеев?! Навались, молодцы! Участкового, участкового зови!
В сени ворвался бледный стрелец с саблей наголо, безуспешно пытающийся совладать с языком:
– А… уж ты… ты… та-а-м…
– Кто это, Митя?
– Федька Заикин! На прошлой неделе из царского гарнизона в наше подразделение переведён.
– Та…ам ка…ка…за… ка…заки!
– И что, он всегда так?
– Не-а, тока ежели волнуется страшно. Ну, спросонья ещё или темноты боится, а так… ничего.
– Ка…ка…заки, гов…гов…ворю же, т…т…там!
– И это «ничего»?!
– Ну разве когда ещё сказать чего хочет… – явно заступаясь за бедолагу, успокоил Митяй. Я махнул на них рукой и пошёл разбираться. По двору перепуганными курами бегали храбрые еремеевские стрельцы. Дымились фитили у пищалей, матово сверкали клинки и бердыши, кто-то торопливо крестился, и большинство, кажется, уже было настроено на героическую кончину. При виде меня молодцы воспрянули, но на улицу не пустили:
– Охолонись, сыскной воевода, нельзя туда!
– Почему?
– Казаки там… – с благоговейным ужасом выдохнули стрельцы. – Уж ты не ходи, отец родной, мы за отделение все костьми поляжем, а не пропустим!
– Минуточку, я что-то…
– Не ходи, участковый! Забор надёжный, ворота тесовые, глядишь, до подхода Фомы Силыча и отмашемся…
Нет, ну маразм полнейший! Можно подумать, у нас в Лукошкине гражданская война перед Новым годом загромыхала…
Тем не менее, пока я дотопал до калитки, верный Митя резво взлетел на заскрипевший забор и, рухнув с него, завопил в голос:
– Не ходите, Никита Иванович! Там и взаправду страсть великая!
Обозвав сквозь зубы всех подряд паникёрами, я поправил фуражку и полез на ворота. Мать честная-а… Вся площадь перед отделением была заполнена всадниками. Площадь, кстати, махонькая, но человек двадцать конных на ней умещалось без проблем. Запорожцы налетели при полном вооружении – топорщились пики, сверкали изогнутые сабли, лошади били копытами… Сменный десяток стрельцов, выставив над воротами дула пищалей, готовился к недолгой, но славной обороне. Ситуация более чем напрягала… Слишком уж воинственными выглядели казаки и не менее решительно настроенными стрельцы.
– Гэй, москали! А ну подать сюды вашого пана, бо его сам батька Чорный трэбуе! – выделился молоденький хохол в ярко-красном жупане, перепоясанном синим кушаком.
Прочие поддержали его гиканьем и пистолетной пальбой в воздух. Я чуть ли не матом рявкнул на своих, так как стрельцы с перепугу едва не ответили прицельным залпом.
– Гражданин запорожец! – В памяти мгновенно всплыл образ маленькой неуютной иномарки с мотором в багажнике. – Я начальник лукошкинского отделения милиции. Сейчас же прекратите дебош и толком объясните, что вам нужно. В противном случае…
– Хлопцы, та ж вин нам грозыть?! – аж вытаращил глаза паренёк, хватаясь за саблю. – Ой, у мэне ж серденько у пятки впало-о…
– Не рубай ёго, пан есаул! – расхохотались казаки. – Вин же москаль, вин дурный, чоловичьих слов нэ розумие…
Я почувствовал, как в мою ладонь тычется что-то жёсткое и холодное – бледный Митяй совал мне царскую саблю.
– А ну брысь отсюда!
– Не гоните за-ради Христа! Я вон и оглобельку для себя захватил… Ужо попомнят пепелище наше милицейское!
– Что ты несёшь, Митя?!
– А ну вилазь, пан участковый! – продолжал надрываться молодой есаул. – Не то зараз ворота знесём та вас, панове, нагайками до атамана погоним!
Я так и не понял, шутит этот парень или говорит всерьёз. Просто не успел понять, потому что с двух прилегающих улочек показались возбуждённые толпы народа. К нашему отделению шествовал весь кузнецкий квартал и ткацкая слобода. Ругань и крики висели в морозном воздухе не замерзая. Уперевшись рогом в самонадеянных запорожцев, лукошкинцы на минутку замерли…
– Православные, милицию бьют! Ну поможите кто чем может…
Кажется, это прокричал Митька. Всё… уволю… поздно…
* * *
Согласитесь, на тот момент у меня были очень веские основания для его увольнения из штата. Я часто его увольнял… То есть это случалось и раньше… В горячке, в спешке, по делу, просто так, может быть, даже несправедливо… Но! За сегодняшний поступок его стоило просто расстрелять. Только так, и непременно без суда и следствия! Понимаю, что слышать такое из уст участкового несколько странно, но другие мысли тогда мою голову не занимали.
Двадцать с чем-то казачков развернули лошадей, отработанно занимая круговую оборону. С двух сторон их теснили насупившиеся лукошкинцы с тяжёлыми клюшками в руках, а путь к отступлению перекрывал забор нашего отделения. Где пропадал Еремеев – ума не приложу! Я сам ни за что не сумел бы навести порядок, это только в сказочках драчуны разбегаются от одного осуждающего взгляда дяденьки милиционера… Но, чёрт побери, что же там могло довести горожан до такой точки кипения? Ведь если вдуматься, то соперники и одного тайма сыграть не успели…
– Дозвольте мне, Никита Иванович? – Я не сразу сообразил, какая сила снимает меня с ворот и вежливо сажает в сугроб. – Уж я-то обстановку криминальную за версту чую… Не след нам тут смертоубийство допускать, так ведь? Ну дак я сейчас с ними со всеми душевненько побеседую… Они у меня враз к консенсусу придут! Прибегут аж!
Ничего не могу сказать в своё оправдание – я молча сидел, как загипнотизированный кролик, глядя на Митьку, занимающего моё место. Быть может, даже на мгновение загордился его могучей фигурой в форменном милицейском тулупчике нараспашку…
– Граждане-господа-товарищи, чтоб вас! Пока царь Горох горькую пьёт от женитьбы неминуемой… Пока Бабуленька Ягуленька сны французские про красные мельницы откушивает… Пока Никита Иванович в сугробе сидит, судьбой нелёгкой поперёк фуражки пришибленный… Я – вам отец родной!
На минуточку действительно все заткнулись. Митька, толкающий речь в отделении, у нас уже в загривке сидит, а вот с моноспектаклями на большую, всенародную аудиторию он выходит редко…
– О казаках запорожских отдельный разговор будет. Они люди из степи приезжие, законов не знают, умываются через раз, культурному поведению отродясь не обучены… А остальные присутствующие почему нарушают?! Улицу перегородили, дубьё приволокли, нешто бить кого собрались? Нехорошо-о…
Народ потупился. Люди в Лукошкине отходчивые, даже казаки, прислушиваясь, сунули сабли в ножны. Я облегчённо выдохнул, как оказалось, рано…
– Нехорошо, без санкции-то… А вот с санкцией – самое милое дело! Щас я вам её быстренько спроворю, и покажем гостям запорожским, как со своим уставом по чужим монастырям шастать! Никита Иванович, так я нашим дозволяю, да? Санкция получе…
– А-а-а-а! – взвыл я, прыгая вертикально метра на полтора вверх. Не вру, ей-богу! Вцепившись обеими руками в воротник Митькиного тулупа, я сделал попытку подтянуться и насмерть загрызть провокатора, но не успел… Наш младший сотрудник потерял равновесие и вместе со мной рухнул в тот же злополучный сугроб. По счастью, я сверху… Будь внизу – там бы и задохнулся. Несколько минут промедления спасли всех: откуда-то набежали наконец еремеевские стрельцы, и сам Фома Силыч лично отгородил ретивых лукошкинцев от буйных казаков. Каковые, кстати, тоже поняли, что нахрапом здесь не возьмёшь, но старались по мере возможности «сохранить лицо». Когда я выбрался-таки за ворота, никто уже никому не угрожал. С кузнецами и ткачами разобрались быстро. Оказывается, матч меж двумя командами вообще не состоялся по причине необоснованной неявки главного судьи, гражданина Шмулинсона. Абрам Моисеевич загадочным образом исчез. Ни дома, ни в лавке его не было, и наиболее горячие головы тут же обвинили в этом своих соперников. За разъяснениями пошли в отделение – в вопросах хоккея я для горожан последняя инстанция… Пообещал разобраться, люди постепенно разошлись по домам.
За это время к казакам подъехал всадник на длинногривой рыжей кобыле. Я сразу узнал того самого человека, что был во главе запорожской делегации. Пан атаман Чорный выслушал молоденького есаула, при всех отвесил ему подзатыльник и быстренько отправил всю ораву обратно на Гостиный двор. Сам спрыгнул с седла, передал поводья кому-то из стрельцов и вразвалочку направился ко мне:
– Здоровеньки булы, пане-добродию участковий. Погуторить треба, та тилькы нэ при всих…
– Прошу в терем, – вежливо козырнул я, старательно игнорируя его насмешливый взгляд. Ой, ну можно подумать, я сам не знаю, как сейчас выгляжу… Весь в снегу, в фуражке набекрень, с планшеткой на спине, с носом красным от мороза!
Казак расправил усы и пошёл в дом. Я повернулся к Еремееву:
– Фома, будь другом, отправь десяток ребят на розыск Шмулинсона, второго такого судьи нам не найти.
– Дык разрешите посодействовать? У меня ж в деле ловли Абрама Моисеича передовой опыт есть, а? – радостно раздалось у меня за спиной. Я оборачивался медленно… Митя поднял руки вверх, проследил за моим взглядом, нашёл деревянную лопату у забора и опрометью бросился убирать снег с площади. Ближайшие два часа ему лучше не попадаться мне на глаза. А ведь тогда я ещё ничего не знал о его «добрых советах» царским невестам…
Пока пан атаман чинно крестился на иконы, меня в сенях двое стрельцов бодренько обтёрхали вениками. Бабка, судя по всему, беспробудно спала, её место в углу занял верный кот Василий. Уходить он явно не собирался, наверняка намереваясь доложить Яге все результаты наблюдения. Дай ему волю, он бы и платок на голову нацепил, и спицы в лапы взял, лишь бы не прогнали… Да ради бога, пусть хоть стенографирует, мне-то что?!
– Присаживайтесь, я весь внимание.
– Гарная хатка… – неторопливо начал запорожец, усаживаясь на скамью. – Одын жывэшь чи как?
– Квартирую.
– Ага… – отвлечённо покивал он. Создавалось впечатление, что мысли атамана витают где-то далеко, в отделение он зашёл, как случайный турист в музей противопожарной безопасности, и дела ему до меня ровным счётом никакого…
– Тут люди кажут, будто бы хозяйка твоя, не во гнев будь сказано, приходится слегка сродни чёрту?
– Гоголь, кузнец Вакула, «Ночь перед Рождеством»! – после секундного размышления угадал я. Казак непонимающе покосился, но смолчал, мало ли… Где-то в глубине души моя неспокойная совесть напомнила, что уж этого-то он точно не мог читать…
– Давайте знакомиться. Ивашов Никита Иванович, начальник местного отделения милиции… С кем имею честь беседовать?
– Левко Степанович Чорный. Полковник славного запорожского вийська, прыихав до вашего государя с грамотой та дорогим подарком от нашего ясновельможного пана гетьмана Бандурки.
Мы обменялись торжественным рукопожатием. Я предложил поставить самовар, пан атаман скорчил брезгливую физиономию и выудил откуда-то из-за пазухи круглую кожаную флягу. Я пошарил по полкам, достал хлеб, миску с солёными грибами и одну гранёную стопку:
– На службе не пью.
– Добре, – не стал уговаривать Чорный, без стеснения налил себе, опрокинул и на мгновение прикрыл глаза, задержав дыхание. – Ох и гарную горилку з перцем гонят у нас на батьковщине… Грузди-то сам собирав?
– Стрельцов посылал, в полном составе, – подчёркнуто вежливо просветил я. – Итак, с чем пришли, гражданин полковник?
Вместо ответа он опять запустил руку за пазуху, в необъятные глубины своего парадного одеяния, выложив на стол небольшой, обитый красным бархатом ящик:
– Ось, бачь, пане-добродию участковий, цэ и е наш подарунок царю-государю от батьки гетьмана!
Я придвинул ящик к себе. По размеру в нём должен бы поместиться пионерский горн. Атаман молчал, уставясь задумчивым взглядом куда-то сквозь меня. Я осторожно откинул крышку…
Внутри ничего не было.
– Ну и?
– От и я кажу – ничого нема…
– А что было?
– Булава гетьманская, – чересчур равнодушно ответствовал Левко Степанович, неторопливо наливая себе по второму разу. – Уся из червонного золота, с каменьями самоцветными, од турецкого султана у прошлому роци з бою взятая.
– И где же она?
– Так от о том я тебе спросить и хочу! На Запорожье – була, в походе – була, в курене царском – теж була, а тилькы короб открыл – нема её! Який-то дьяк в дверях ховався, я его за шкирку да об стену – он и сболтнув, шо-де у вас, у москалей, ты на любого вора – наиперший ловец. Не сбрехнул, а?
– М-м, ну… вообще-то действительно, кражи – это по нашей части, – вынужденно согласился я. Чёрт побери! У меня тут кубок пропал, финал на носу, как же не вовремя всё…
* * *
Честно говоря, особо полезной информации я от запорожского полковника не получил. Не то чтобы ему было что скрывать, просто зацепки ни одной… Возможно, там и вообще кражи не было – перепутали, переложили, перепрятали, да всё, что угодно! Обстоятельства исчезновения этой самой булавы тоже, знаете ли, весьма подозрительные. Она вроде бы бесследно растворилась в том самом красном ящичке. Казаков поселили в отдельном крыле, сундук атамана находился под постоянным наблюдением. Посторонние люди к запорожцам вроде бы не заходили, участие своих полковник отметал начисто! Как видите… Да, собственно, здесь и видеть-то пока нечего. Разве что и это дело мы обязаны провести в атмосфере строжайшей секретности, ибо гетман Бандурка имеет свои цели от дипломатической миссии Чорного. С одной стороны, факт подарка запорожских казаков нашему государю свидетельствует о лишнем подтверждении надёжной охраны границ и создании боеспособной буферной зоны, принимающей на себя периодические удары беспокойных южных соседей. С другой позиции, если наш Горох эту булаву с благодарностью примет, то полковник получит для Запорожья весьма солидную политическую и материальную поддержку. Речь идёт о взаимовыгодном долгосрочном проекте: гуманитарной помощи, поставке оружия и формировании новых казачьих станиц по всем рубежам. Если булава не найдётся, пан атаман пустит себе пулю в висок, вернуться с пустыми руками к гетману он уже не сможет… Чорный сказал об этом легко и буднично, так, словно смерть не была для него трагедией. Опозоренное имя, невыполненный долг – повод для насмешек, несмываемое пятно на безукоризненной репутации воина и дипломата… К стыду моему, мне казалось непрактичным воспринимать такие вещи всерьёз, но у казаков свои законы чести.
…Вот так или почти так я рассуждал вслух (как оказалось, ещё и в полный голос), неторопливо прикидывая сложившуюся ситуацию за чашкой чая. Левко Степанович ушёл с полчаса назад, и Фома выделил двух ребят ему в провожатые. Никаких известий о пропавшем Шмулинсоне пока не поступало. Разве что кроме доклада о незыблемом спокойствии его супруги. Видимо, уж она знала, куда делся Абрам Моисеевич, но помогать следствию отказывалась категорически… Митька дрых в сенях, он вообще укладывался спать часов в восемь вечера, но уж и вставал – с петухами! Кот Василий важно сидел напротив меня и слушал, не мигая. Я так и эдак пытался склонить его к откровенному разговору, но этот двуличный хитрец нагло притворялся обычным домашним животным. Хотя с Ягой болтает за милую душу! Правда, не знаю как… То ли он ей человеческим языком все дела объясняет, то ли бабка его мурлыканье на свой лад расшифровывать навострилась.
Первая депеша для «герр Лобофф» поступила в отделение где-то ближе к половине одиннадцатого. Как утверждали еремеевские стрельцы у ворот, подбежал человек, одет не по-нашему, сунул бумажку в руки, и бежать. Я с невнятным удивлением вскрыл небольшой конверт из плотной бумаги, вытащив лист с одним коротким заявлением: «Уважаемый герр Лобофф! Ваше предложение принято. Алекс Борр». Что, зачем, с чего, почему, на кой ляд и с какого бодуна – непонятно… Будить Митьку не стал, отложил разборки до утра.
Наутро стрельцы положили мне на стол шесть таких конвертиков! Что особенно умиляло – текст везде был примерно одинаков: кто-то там, по зрелом размышлении, принимал условия работы нашего младшего сотрудника и гарантировал соответствующую оплату. Я не взялся за него сразу только потому, что из своей спаленки, кряхтя и держась обеими руками за голову, кое-как выползла зелёная бабка. Да, да, не спорьте – зелёная, это именно то! Я бы даже сказал, бледно-зелёная с хорошим салатовым отливом…
– Никитушка-а… дай-кось сяду хоть. Ты… тока вопросами меня не мучай, ладушки?
– Не буду, – сочувственно пообещал я. – Особенных проблем пока всё равно нет… Может, чайку покрепче?
– Рассолу, – твёрдо определила Яга, – туда ещё валерьяночки плесни, пустырничку, ну и спирту муравьиного на меду пол-ложки сунь… Перцу красного, пороха щепоть, соли каменной, угольку тёртого… Да, ой! Головушка моя болезно-разнесчастная… Кардамону и анису не забудь, а ложкой не деревянной мешай, серебряно-ой!
– Бабуля, я всё понимаю, но вы уж помедленнее как-то… Я же не юный химик, такого тут понаворочаю – полтерема снесёт!
– Не смеши старуху… и так помираю. – Выражение лица у нашей домохозяйки было такое страдальческое, что рыцарь Печального Образа удушился бы от зависти. Нет, кроме шуток, бабка у нас одна, мы её любим, а значит, бережём…
Я безропотно поднял полную кружку снадобья и, аккуратно размешав ложечкой, поставил перед Ягой. Она дрожащими руками попыталась приподнять «лекарство», не сумела, вытянула губы, но вовремя принюхалась:
– Никитушка-а… а дрожжи-то клал?
– Дрожжи? По-моему, вы не говорили…
– Говорила, – капризно всхлипнула бабка.
Я честно метнулся к печке, нашёл в каком-то замызганном горшке сухой дрожжевой порошок и от всего сердца сыпанул в бабулину кружку… Грохнул взрыв! Меня выбросило в сени, прямо на Митьку. (Я потому так спокойно рассказываю, что дверь была не заперта и, по-хорошему, мне страшно повезло: отделался лишь синяками.) Куда снесло Бабу Ягу – разглядеть не успел. На грохот, дрызг, гром, дрязг и прочие вынужденные спецэффекты сбежались стрельцы. Бабку нашли приклеенную к печке… Ей-богу, не вру! Когда мы её отлепили, на печи остался чёткий силуэт сорванной побелки. Однако первые слова нашей эксперт-криминалистки окончательно выбили меня из седла или, правильнее, добили! С трудом сфокусировав зрение и приведя глаза к единому знаменателю, Яга с чувством сказала:
– А ить радикулит-то прошёл!
По-моему, там все повалились от хохота, включая кота Василия… Как оказалось, я перелил анису, муравьиный спирт не успел до конца размешаться, а дрожжей надо было всего щепоточку. Больше меня к лабораторной работе не подпускали, ну и правильно…
Пока я набивал рот вчерашними творожниками со сметаной, Яга пунктуально докладывала о произведённом у царя расследовании:
– Колдовства нет. Кубок государев взят руками чистыми, никакими воровскими искусами не прикрашенными. Вошёл человек в кабинет царский, по докладу ли, по делу спешному али и вовсе случайно, глядь – на полочке кубок золотой стоит, поверх краёв червонцами насыпанный… Он его тут и покрал!
– Стоп, двери охраняются стрельцами, – едва прожёвывая, напомнил я, – случайный посетитель туда уж никак не забредёт. Да и потом, Горох хвастал, что кубок немаленький… Сантиметров пятьдесят в высоту, объёмом литра на полтора, добавьте эмаль и художественную работу, плюс тридцать пять червонцев царской чеканки – общий вес весьма приличный.
– Дык ясно как день – в кармане не унесёшь, за голенище не сунешь, вот разве за пазухой… – раздумчиво предположила Яга. – А только нет там колдовства, намёку даже нет. Уж ты поверь, Никитушка, у меня на такие дела нюх намётанный…
– Свои взяли?
– Вот про то не ведаю… Запаху там сейчас всякого хватает. Весь терем, от ворот до маковок, иноземным духом пропах. Есть вроде и приличный народ, а есть и такие, что я сама и на порог бы не пустила! Того гляди, стырят чего, прости господи…
– Мда, я-то, честно говоря, надеялся, что вы раздобыли какую-то особенно ценную информацию.
– Раздобыла, милок, как не раздобыть, – хитро прищурилась бабка и поманила пальцем: – Проведала я через допрос перекрёстный царя, стрельцов охранных да двух девок горничных, кто в комнатку государеву вчерась до покражи хаживал!
– О! Вот это уже совсем другое дело, – повеселел я, дотягиваясь до лежащей на скамье планшетки, – диктуйте, бабушка, конспектирую…
– Ну так, чтоб не перепутать тока… ага… значится, знакомец наш, дьяк Филимон Груздев!
– Тьфу, зараза… ни одно дело у нас без него не обходится. Ладно, проходит как свидетель… Кто ещё?
– А… не помню.
Первоначально я решил, что она шутит.
– Ну, энтот был… как его… Опять же посол… чей-то, бояре были, вот тока которые… А, вспомнила! Девки говорили, ктой-то шустрый там тёрся всё время. Тока кто… не знают они, мельком видели, вот…
Я молча захлопнул блокнот и сунул карандаш в планшетку. Бабка, насупясь, поджала губки… Время шло.
– Никитушка?
– Угу.
– Вот те крест, не буду больше с царём шампанею ихнюю распивать! Сперва приятно вроде, а наутро голова боли-и-т… И склероз вроде как обостряется…
– Да уж, дальше некуда.
– Но Филимона-то я точно помню!
– И на том спасибо…
Яга уже была готова обидеться, но ей на выручку вовремя впёрся Митька из сеней:
– А простите великодушно, Никита Иванович, вот стрельцы бают, будто мне письма какие по ночи пришли?
– Заходи, родной, заходи… – почти ласково пригласил я, делая самое доброе выражение лица. На что наш наивный дурачок и клюнул…
* * *
Когда, сопоставив Митькину исповедь с текстом писем, до меня дошло, в какую геенну огненную он втравил всё отделение… нет, я не удивился. Я всегда ждал чего-нибудь особо выдающегося в этом роде. Пьяным он приползал, на крыше штанами висел, в петушином облике отрабатывал, с бандитами врукопашную дрался, целую улицу едва ли не до бунта сывороткой правды доводил, отставных любовниц царских переманивал, боже… чего он только не вытворял! Но самое ужасное, что в данном конкретном случае наше «ходячее несчастье» упорно пребывало в стопроцентной убеждённости правильности и даже необходимости собственного деяния! Я на него не наговариваю, судите сами…
– Митя, что значит «Ваши условия приняты, оплату гарантируем»?
– А вы откуль знаете? Неудобственно как-то письма-то чужие читать… Вдруг мне что личное али про любовь понаписано было?
– Там не про любовь, гражданин Лобов.
– Ой… а чёй-то вы так неласково глядите? И бабуля тоже…
– Да вы садитесь, гражданин, разговор будет долгим. – Я указал карандашиком на свободную скамью.
Митяй поднапрягся, закатил глаза, мысленно перебрал в уме все свои грехи за прошедшую неделю. Ничего такого, что могло вызвать столь официальный тон, припомнить не смог, а потому испугался ещё больше:
– Ну вот он я… сижу себе. Ругаться небось будете…
– Ругаться?! Поздно, Митя, это мы уже проходили. Лучше расскажи, честно глядя в глаза, каким образом ты добровольно предложил услуги промышленного и политического шпионажа представителям семи заинтересованных государств.
– Христопродавец… – еле слышно выдавила бабка.
До Митьки доходило медленнее. Он только в затылке почесал, чуть смутившись выпученных глаз Яги, и недоумённо обратился ко мне:
– Не знаю, не ведаю, о каком таком-сяком шпионаже вы речь вести изволите, Никита Иванович? А только дело было так… Раз уж настал такой час и нет мне боле веры… Коли свои же товарищи в харю мою без содрогания глядеть не могут, скажу… Всё как есть скажу! Пусть не видать мне больше света белого, не топтать траву зелёную, не целовать девок красных, не…
– Бабушка, вызовите, пожалуйста, наряд стрельцов с пищалями – я его собственноручно у ворот расстреляю.
– Да чё я сделал-то?! – взвыл наконец Митенька, видя, что на нас его спектакль не действует. – Бабулю нашу до терема царского без аварий доставил, не опрокинул нигде! Под ручку до самых палат сопроводил, а уж в том, что она с государем напиться в стельку изволили, – в том моей вины нет! А ежели она по пьяному делу сболтнула чего…
– Зови стрельцов, Никитушка, – тихо попросила Яга, – тока расстрелом я сама командовать буду.
– Ну… был грех, – повесил голову наш младший сотрудник, – а только ничё особенного я энтим послам и не обещал вовсе… Вы ведь как приказывали? Бабулю дожидаючись, царских невест посмотреть, себя показать! Я и… показал во всей красе… Один чужеземец опариченный возьми да и ткни пальцем: дескать, что за шеврон на рукаве ношу? Я ему вежливенько так: мол, милиция лукошкинская – самого царя Гороха тайный сыск… Так он в энто слово прям как цепной пёс зубами вцепился! Вынь да и положь, почему тайный?! Ну я, как мог, обсказал о делах наших, о службе нелёгкой, о расследованиях дел преступных… На рассказ мой и другие иноземцы набежали, видно, складно у меня выходило… Собрались, слушают, вопросы разные задают, исключительно по существу! Тут первый вдруг и спроси: а правда ли, что государь с нами по всем вопросам советоваться ездит? Я говорю: а как же?! Мол, участковый наш, Никита Иванович, ему в энтих делах самый заглавный советчик и есть! Ну а он мне: дескать, хочешь гульден за информацию? Не-а, говорю… на фига он мне?! В кабак не пойдешь, семечек не купишь, кому у нас тут его гульден паршивый нужен? Вот ежели б пятак дали… Да я дале слушать не стал, пошёл на невест полюбоваться, тока ни одной и не видал… А уж вскоре бояре эксперта нашего пятками вперёд в сани загрузили. Информацию какую ни есть я запродать не успел. Да и не было её у меня… Вы вон тока подзатыльники давать горазды, а как информации чуток… А чё, не так-то?! Отделению не в убыток, а мне лишний пятачок – только маменьку в деревне платочком новым порадовать! Один ведь я у неё, кровиночка…
