Андрей Белянин
Опергруппа в деревне
Лето, тепло, даже жарко… Монотонное покачивание телеги убаюкивает. Китель расстёгнут, голова мокрая, фуражка сбита на затылок. Митька вполголоса орёт залихватские разбойничьи песни о неразделённой любви боярской дочери и какого-то жигана. Вполголоса потому, что бабку разморило окончательно и наша эксперт-криминалист практически храпит, уютно свернувшись калачиком в душистом сене.
Дорога ведёт лесом, над головой шумят русские берёзы, зелёные листья на голубом фоне неба и яркое золото солнышка, щекочущего нос. Наша рыжая кобыла идёт уверенной рысью, длиннющим хвостом отгоняя слепней и мух. Опергруппа в отпуске…
Вообще-то это всё государь придумал, мы как раз таки не настаивали. Но его тоже можно понять – столько давления со всех сторон: боярская дума, отец Кондрат, матушка-царица, Митькина маменька… С неё-то, кстати, всё и началось. Сейчас расскажу по порядку, время есть, в Подберёзовку прибудем не раньше обеда…
Итак, я – Ивашов Никита Иванович, хотя в принципе мог бы уже и не представляться. В нашем царстве-государстве меня каждая собака знает как гражданина участкового или батюшку сыскного воеводу. Служу в звании лейтенанта милиции начальником первого Лукошкинского отделения. Работа востребованная, по местным меркам вполне высокооплачиваемая, если б дьяк Филимон ещё и с зарплатой не пытался мухлевать… Но это уже о своём, о наболевшем, и в настоящий момент к делу не относится.
Вон тот верзила, что сидит ко мне спиной и тихо орёт дурным голосом дурные песни, – это Дмитрий Лобов. Наш младший сотрудник, силы немереной, красы неписаной, потенциала нереализованного, а ума… воздержимся от комментариев. Если начну всё вспоминать, то добром для моих нервов это не кончится. А полноцветно всего Митю описывать – ведра краски не хватит…
Вот с Ягой всё проще – она классная! То есть абсолютно замечательная бабка, во всех смыслах – добрая, щедрая, хозяйственная, заботливая… И если вдруг найдётся идиот, который попробует убедить её в обратном, хотя бы просто усомнится, – я ему не завидую. Наша скромная старушка – известнейшая личность, можно даже сказать, раритет, антиквариат и всенародное достояние! Хотя характер порой, ой-ёй…
Я заботливо прикрыл ноги Яги своим кителем; левая у нее «костяная», ломит на непогоду, и лучше держать суставы в тепле. Вроде всё рассказал? Ах да – почему отпуск… Причин, как я уже и упоминал, несколько.
Во-первых, моя невеста Олёна уехала. Не насовсем, а к очень дальней тётушке в гости, с целью пригласить единственную родственницу на свадьбу в сентябре. Да, да, величайшим соизволением драгоценнейшего нашего Гороха моя свадьба отодвинулась аж на осень. И, должен признать, тут царь-батюшка здорово меня выручил…
Нет, я если чего решил, так отступать не намерен. Олёна мне нравится, и более того, я с ней в загс – хоть сейчас, но… Всегда есть это противное «но», и никуда от него не деться!
Судите сами, ну обвенчались бы мы прямо в мае, и куда потом? В отдельный терем, жить своим домом в любви и согласии, да? То есть собирать вещи, уходить из бабушкиной горницы, а для неё это как нож к горлу – инфаркт в чистом виде! Можно, наоборот, ввести молодую жену в терем Яги, он большой, места всем хватит, логично? А что такое две хозяйки на одной кухне, слышали? Причём одна – старая ведьма, а другая – молоденькая бесовка, хоть и бывшая… Ставь красный крест на всём отделении – они его попросту спалят с блинами на следующий же день совместного общежития! И какие у кого предложения?
Многоопытный в женском вопросе Горох просёк это дело первым, ещё до того, как я сам осознал двусмысленность момента. А в результате мою невесту с почётом отправили в гости на чёрт-те какой дальний край нашего царства, а нас запузырили в отпуск. По письменному заявлению Митиной матушки, которая-де жутко соскучилась по любезному сынулечке…
Письменная грамотка пришлась как нельзя кстати, и ныне вся наша пёстрая компания ехала в деревеньку, на горячий хлеб и парное молоко. А там, до осени, надо будет что-нибудь придумывать…
– Эх, батюшка Никита Иванович, а до чего ж хорошо на малой родине свежим воздухом грудь молодецкую прополоскать! И ведь всё благодаря матушке родной, кровиночку свою единственную в пенатах отеческих видеть возжелавшей…
Я не отвечал, он всё равно больше сам с собой разговаривает. А письмишко это мне удалось у государя выпросить, вот оно, в планшетке. Кстати, редкий экземпляр, я такие коллекционирую – невинная просьба повидать сыночка художественно подкреплена дюжиной однообразнейших материнских угроз типа: «вот ужо помру… годы-то давно не те… глазыньки слепнут, ушки глохнут, ноженьки тож туды ж нехожалые… сгину смертью безвременной… могилка заброшенная… сухой травонькой прорасту, а тебя, царя-батюшку, молить буду – пусти сыноньку во деревню, хоть на денёк, а ежели сыскной воевода зело лютовать будет, так ему укорот дай, чтоб к слезам материнским впредь уважение имел…» Ей-богу, я даже подумал сначала, что это ей наш дьяк надиктовывал, до того стиль похож…
– А вона уже за лесочком и дымки приветственные видны! Небось мамка баньку топит, пироги печёт, гусей-курочек жарит, нас полным столом дожидаючись. Не кручинься, маменька! Скачет-едет в сельцо родимое бывший Митька беспутный, а ныне – самый что ни есть наипервейший милиционер!..
Каюсь… Мне стоило бы ещё тогда обратить внимание на его болтовню и потребовать разворота кобылы назад. Увы, не успел… Но уважительные причины у меня тоже были, потому что, внезапно выскочив из кустов, дорогу нам преградили два рослых молодца, одинаковых с лица! В руках у каждого покачивался дрын из двадцатилетней берёзы, а глаза такие озорные-озорные…
– Станови телегу! – почти в один голос потребовали парни.
Я молча приложил палец к губам, указывая на спящую бабулю. Близнецы понятливо кивнули, но преступные действия всё же продолжили, тормознув нашу кобылу под уздцы.
– Это ктой-то тут по нашим-то дорогам ездит, а дани-подати-то и не плачиват? – строгим таким, но умеренной громкости голосом предложил выяснить один.
Вообще-то в телеге под соломой лежала длиннющая стрелецкая пищаль, но чего доставать эту дуру, если у нас свой младший сотрудник есть?
– Деревня необразованная, – виновато обернулся ко мне Митяй, – на печи сидят, лаптем щи хлебают, форму милицейскую отродясь не видели. Не извольте беспокоиться, Никита Иванович, я уж с ними по-свойски, на уровне профилактики, без вызова в отделение побеседую.
– Тихо, вежливо и корректно, – напомнил я. – Нехорошо будет возвращаться к маменьке на заслуженный отдых с синяками в пол-лица.
– Поберегусь, – обещался он и, спрыгнув с телеги, прямо на моих глазах, без всякого предупреждения врезал ближайшему молодцу кулаком в ухо!
Всё, профилактика началась – первый правонарушитель отлетел в кусты…
– Ой, а и кто ж энто такой быстрый будет? Никак Митька-беспутный объявилси, – спокойно поинтересовался его братец, пытаясь огреть дубьём нашего младшего сотрудника. Митяй легко увернулся и подсмотренным у меня приёмом дзюдо отправил второго умника в другие кусты, на противоположную сторону дороги.
– Был беспутный, да весь вышел! Ныне – «милицейский чин» моё прозвание, да так, чтоб с отчеством…
К моему немалому удивлению, первый верзила вышел за очередной порцией своими ногами. Ухо у него было красное, но выражение лица спокойное и гостеприимное, как у трансформаторной будки.
– Чёй-то меня комарик-то в ушко куснул, али, может, и мушка-то какая сослепу тыкнулась… Милицейский, говоришь-то, а не врёшь ли, часом, соседушка?
Митя честно отметил болтуна и по второму уху…
– Соседушка? – с телеги поинтересовался я. – Мить, ты их знаешь, что ли?
– А то, – на мгновение откликнулся он, дав плюху другому братцу. – Наши олухи, деревенские, сызмальства шалостями известные – Прошка да Ерошка! Два близнеца, как из одного яй…
Тут он отвлёкся и сам словил берёзовым бревном в лоб. Треск раздался… Как вы поняли, пересушенная древесина не выдержала столкновения. Наш герой лукошкинских баталий искренне обиделся и начал валять близняшек всерьёз. Яга, проснувшись, приоткрыла один глаз:
– Всё ли под контролем, Никитушка?
– Всё-всё, бабуль… Спите, Митька уже одного под пнём закопал, второго кобчиком об ёлку стучит. Так что скоро поедем…
– И то дело, вздремну-ка я, старая. – Бабка повернулась на другой бок и через мгновение сладко сопела по-прежнему.
Митяй подбежал буквально через минуту, оба здоровяка-братца за ним следом.
– Никита Иванович, можем трогаться! Воспитательная деятельность на уровне проведена, местное население ждёт. А ребят маменька моя послала, до вечера нас по дороге встретить да шуткой какой развлечь…
– Ну я так и понял. Поехали?
Мне не хотелось лишний раз говорить, что деревню я не люблю, что шутки у них дубовые, чувство юмора недоразвитое, а на топлёном молоке с пенками я лично загнусь уже к вечеру. Впрочем, вечер заслуживал отдельного описания…
* * *
Начнём с того, что встречала нас хлебом-солью вся Подберёзовка – восемь изб, четыре сарая, два овина и разъединственная баня (блин, сауна!) на всех. Однако, думаю, в каждом дворе народцу было прописано прилично – высыпали и дети, и старики, а девок красных вообще немерено… Особо не шумели, флажками приветственно не размахивали, стояли молча, с живым любопытством в глазах, кулаки прятали за спиной. Я так понял – нас здесь несколько опасались. Причём угадайте, из-за кого!
– Тпру-у, стоять, залётная! – Митяй бодро натянул поводья.
Мы остановились перед широко распахнутыми воротами самого большого и ухоженного дома.
– Добро пожаловать, батюшка сыскной воевода! – густым взволнованным голосом приветствовал меня благодушный, опрятно одетый мужик лет эдак пятидесяти, с медной бляхой старосты на добротном армяке.
– Здравия желаю. – Я деликатно потеребил Ягу за кацавейку и спрыгнул с телеги.
Затёкшие ноги отдались иголками в пятках. Бабка приоткрыла один глаз, бегло осмотрев территорию, но вылезать явно не собиралась.
– А вот не побрезгуйте хлеба-соли откушать.
Из-за ворот выкатилась совершенно невообразимых объемов тётка с традиционным подносом. Да с чего ж брезговать-то? Полотенце чистое, хлеб свежий, соль… странная какая-то, серая, словно перемешанная с пеплом.
– Глянь-кась, ест… – с непонятным удовлетворением отметили наши недавние знакомцы Прохор с Ерофеем.
Вся деревенская публика затаила дыхание…
– Спасибо, всё вкусно, – вежливо дожевал я.
– Так не изволите ли в избу пройти, – вновь поклонился староста. – Ужо, почитай, третий день стол накрытым держим…
– Какой день? – не поверил я, представляя прокисший оливье, но наш младший сотрудник уже по-хозяйски кинул кому-то вожжи – парковать кобылу, и деловито шмыгнул в ворота. Мгновением позже прогремел его уверенный бас:
– Ей-ей, не врут, Никита Иванович! Сделано, как приказано. Стандартам качества соответствует, капустка с брусничкою, сам проверял…
Оставалось пожать плечами, подать руку сползающей с телеги Бабе-Яге и торжественно прошествовать в дом. Где, кстати, сразу же цыкнуть на Митяя, вольготно расположившегося во главе щедро накрытого стола. Всё в лучших традициях русской деревни – щи, каша, пироги, грибы, капуста, жареный гусь и ведёрная бутыль мутного самогону…
– А я, признаться, думал, что ужинать мы будем у твоей маменьки, нет?
– Марфа Петровна изволили сказать, что позднее будут, – опередив Митю, вежливо встряла хозяйка. – Наряжаются они…
Хм, судя по тону, маменька была тут не последним человеком. А вообще нас за столом сидело немного – ну, староста с супругой, мы трое – вот, собственно, всё. Прочий крещёный люд прилип носами к окошку, а громкие голоса близнецов долетали и до нашего слуха. Не полностью, но какие-то занимательные моменты я даже воспроизведу:
– …а он с телеги-то соскочил да как даст мне коленом в лоб! Дескать, отвали, деревня, здесь теперь милиция ездит…
– …нет, бабка тихая, видать, ручная…
– …но участковому лучше в глаза не смотреть – у него в левом Колыма, а в правом Сахалин, гостеприимством так и светятся!
Говорливые ребята, столпы демократии. Хорошо, в нашем царстве журналистов нет, а то б мы от таких рассказчиков вовек не отмылись. А ведь хотел я в своё время предложить Гороху выпускать первую столичную газету «Утро в Лукошкине»… Всё руки не доходили… и слава богу!
Под долгие уговоры хозяев мы с Ягой приняли по маленькой стопке самогону – дрянь несусветная… Митьке я наливать запретил, начнёт – потом не остановим. В целом разговор как-то связывался, особенно после того, как я уточнил, где мы, собственно, будем расквартированы.
– О том не извольте беспокоиться, воевода-батюшка, – успокоил меня староста. – Есть у нас за околицей свободная избёнка. Ужо девки её со вчерашнего прибрали, печь протопили, полы вымыли да пауков вымели…
– С пауками это они поторопилися, – между делом заметила наша бабуля. – Паук – в хозяйстве насекомая полезнейшая! Муху поймать, оконце занавесить, опять же самогонка ими хорошо очищается – три паука на ведро, и чистей слезы будет!
– Охти ж мне! – всплеснула руками старостиха. – Отродясь о таком не слыхивала. Ну да тока там пауков уж слишком много было, хоть лопатой греби. Любят они избу энту…
– Минуточку, Митя, Мить, я к тебе обращаюсь! Кто нам в отделении доказывал, что у вас с маменькой в деревне дом большой? Типа отдельный особняк на восемь комнат, и ночевать есть где, и туалет во дворе близко…
Наш младший сотрудник густо покраснел, ничего не ответив. В принципе и так всё было ясно – врал из лучших побуждений. Хорошо ещё, опытный Еремеев мне сразу посоветовал отправить соответственное письмо местному руководству, для подстраховки. Так что недвижимостью на время отдыха нас в любом случае обеспечивали…
– У Марфы Петровны, не во гнев будь сказано, – опуская взгляд, пояснил хозяин дома, – избёнка уж больно невзрачная. Селиться вам туда не по чину будет. А вот уж сыночка её привезли, за то – спасибо. Может, крышу мамане поправит, течёт ведь…
– В каком смысле? – попытался пошутить я, но в деревне тонкого юмора не понимают. Тем паче что достопамятная Митина мама и выбрала этот момент для эффектного появления перед нашей опергруппой.
Ка-ка-я-а это была женщина-а…
– Здрасте, что ль! – шумно приветствовала нас квадратная, пёстро наряженная баба, войдя в дверь и встав посреди горницы. Внешне – копия цирковой борец Иван Поддубный, только без усов и в юбке. Руки как два окорока, грудь похожа на наковальню, а челюстью можно колоть орехи, причём сразу в крошки…
– Маменька родная! Дозвольте обняться прилюдно, Никита Иванович! – дрогнувшим от умиления голосом попросил Митяй.
Я охотно дозволил – знаете, такого рестлинга даже в кино не показывают, из соображений гуманности. Когда они в порыве родственных чувств обхватили друг друга, хруст костей, наверное, был слышен и за пределами избы! Кто кого помял, непонятно, оба выглядели вполне довольными…
– От ить какая радость великая! – поделился наш младший сотрудник, выбравшись из экскаваторных родительских ласк и усаживая маменьку на почётное место, поближе к Яге.
Лавка разом прогнулась под таким весом, и наша сухонькая бабуля мигом съехала к Марфе Петровне под мышку.
– Вот маменька дорогая, какова опергруппа наша отважная! Всех представлю, о каждом скажу, никого не обойду, ничем не забуду. О себе, едино, промолчу, про меня слава ратная да шрамы боевые своё слово скажут, а товарищи боевые подтвердят. Ну наипервейшим делом у нас сам сыскной воевода, батюшка участковый, всем защита, самому царю укор и совесть живая, а мне – дык вообще отец родной! За то и выпить надоть, не находите?
И прежде чем кто-то хотя бы моргнул в знак согласия, этот злодей ливанул себе стакан самогону, низко поклонился и хряпнул так смачно, что всем тоже захотелось! Хозяин дома поддержал, Митина мама воспользовалась той же посудой, что и сын, и тоже без закуски…
– А вторым лицом, да не по значению, а токмо субординации ради, бабуленька наша, эксперт бессменный, упоминания заслуживает. Храбрости – дивной, внешности – редкой, доброты – немыслимой, терпежу – ангелоподобного, а что с подчинёнными творит – вымолвить завидно… Баба-Яга! Ужо кто сдуру и за неё не выпьет, тот сам себе враг, а я и заступаться не буду…
Как вы понимаете, выпить пришлось всем, даже мне. А вот со второго раза самогон показался куда приятнее, ядрёный, многоградусный, но без сивушной горечи, и выпился невероятно легко. После чего, кстати, захотелось встать, дабы достойно выступить с ответным словом. Две стопки не заставили мой язык заплетаться, но тем не менее я вовремя поймал себя на мысли, что всю правду, в её неприкрашенном виде, Митиной маманьке знать всё-таки не стоит…
– Ну сначала я должен признать, что наш младший сотрудник в целом высказался идейно и по существу. Действительно, были такие ситуации, когда без должного взаимодействия всех звеньев нормальная работа отделения оказалась бы попросту парализована. Поэтому если исходить из фундаментальных основ самой системы правопорядка, то… – Здесь я остановился перевести дух и с некоторым недоумением отметил, что меня почти никто не слушает.
Марфа Петровна что-то живо выпытывала у Яги, та жарко шептала ей на ухо, и обе поочередно хихикали. Староста с супругой тихо чокались на пару и пили явно за своё личное, внутрисемейное. И лишь безоглядно верный Митька, растопырив уши и вытаращив глаза, восторженно конспектировал в подаренный мною же блокнотик мою же речь…
– Чёрт с вами, наливайте, – тихо сдался я.
Все радостно откликнулись, и что было потом, я лично помню смутно. То есть по русскому обычаю вечеринка удалась! Проснулся ночью…
* * *
Первые впечатления – самые мрачные… Мы все (в смысле я, Яга и Митька) находимся неизвестно где. Судя по всему, нас, видимо, всей опергруппой куда-то вывезли и устроили на ночь. Меня положили посреди горницы, в полной форме и в сапогах, прямо на кучу свежего сена. Представляю, как я буду выглядеть утром…
Бабку вообще закинули на холодную печь, и гордость нашей экспертизы выводит рулады оттуда, а ветер в трубе вторит её храпу. Мой младший сотрудник был обнаружен в сенях, я об него чуть ноги не переломал, пока выбирался. Туалета во дворе не оказалось, пришлось идти за избу, в лопухи.
Ночь выдалась светлая, не так страшно… В том плане, что я никак не мог отделаться от ощущения чьего-то пристального взгляда за спиной. Хотя что уж особо интересного мог представлять трезвеющий милиционер, быстро делающий свои дела в лопухах!
Вернувшись, запер дверь на засов. Уже сонным взглядом посмотрел сквозь мутное оконце и обомлел – под лунным светом чёрным контуром мелькнула зловещая тощая фигура в приталенном балахоне и исчезла за деревьями!
– Дверь на запоре, в окно не полезут, а в сенях Митьку нипочём не обойти, – вслух подумал я, ни к кому не обращаясь. Потом зевнул и резко плюхнулся в сено, досыпать…
Утро началось с пения петуха. Одного… второго… пятого… мама-а-а!!! Не хочу иметь домик в деревне! Похоже, с этим криком я и проснулся…
– Доброе утро всем, – после секундного замешательства бодро соврал я.
Утро было… нет, сказать, что недобрым, – это мало… С языка непроизвольно рвались исключительно непарламентские выражения, так и тянущие на пятнадцать суток за нарушение общественного порядка. Судите сами…
– Никитушка-а… – С печки на меня глянула помятая, как в ДТП, физиономия Бабы-Яги. – Совсем помираю… из чего энти ироды деревенские самогонку гонют, ить всего-то две… ну три… По-любому ж не больше полулитры и пригубила. А головушка ажно по всем швам трещит… Водички бы!
Из сеней доносился густой богатырский храп. Это Митя. Да, да, тот самый, что у нас в Лукошкине вставал до петухов, потому что деревенский и сызмальства так приученный. Это вам номер два, то есть вообще ничего не понятно!
Я огляделся: в углу как нельзя кстати оказалась бадья с водой и деревянный ковшик. Яга пила понемногу, маленькими частыми глотками, причмокивая и тихо матерясь. Под сбившимся платочком, на маковке, угадывалась большущая шишка… Мы что, ещё и подрались с кем-нибудь?
– А энто, голубь, Марфе Петровне спасибочки сказать надо, – проследив мой сострадательный взгляд, сдержанно буркнула бабка. – Ты уж когда хороший-то поперёк стола лежал, ей, вишь, тоже здравицу сказануть захотелося.
– Ну и?.. – Я не стал углубляться в тихий ужас собственного грехопадения. Допился до беспамятства… и кто, сам участковый!
– Ну и встала она. А скамья упругая, от облегчения возьми да и разогнись… Ох и подкинуло ж меня, грешную, да прямо кумполом об твердь потолочную! Вспоминать и то больно…
– А Митька?
– Митенька – молодец, – морщась, признала бабка, возвращая мне ковш. – Он и твою светлость, и меня, старуху, собственноручно в телегу положил да сюда доставил. Вот тута и рухнул ужо… Тока телегу почемуй-то чужую взял. Без лошади. Сам впрягся, на своём горбу попёр, да ещё и приплясывал всю дорогу. Я ить не целиком пьяная была, я всё помню…
М-да, судя по всему, положительное впечатление на местное население мы все вчера произвели в полной мере. Живые примеры для подражания…
– Никитушка, – окончательно добила Яга, – ты уж старосту-то за самогонное варение не привлекай. А то ить запугал вчерась мужика окончательно, сказал, дескать, таким хреновым виски ему впредь вдоль этапа только белых медведей на Сахалине спаивать… Зачем? Старался ведь человек, по-людски, уж прости на первый-то раз, а?
Так, спасибо, на улицу мне теперь не выйти, хоть стреляйся. Второй ковш воды я молча вылил себе на голову, утопиться, что ли…
В сенях раздалась невнятная возня, удар обо что-то лбом, грохот, далёкий стон и раздольный русский мат от всей широты необъятной души. Должен вынужденно признать, что прозвучало это достаточно-таки освежающе… По крайней мере, лично меня взбодрило.
– Бабуля, не делайте резких движений, я сам посмотрю, что он там поломал.
– Дык, судя по треску, всю дверь с косяком напрочь вынес, – безошибочно угадала Яга.
Она у нас эксперт-криминалист со стажем, в таких мелочах не ошибается. Но сейчас ошиблась в плане того, что там ещё и крыльцо здорово пострадало… и телега… и забор.
Митяй, видимо, как поднялся со сна, так и понесло его танковой колонной по прямой линии, невзирая на искусственные преграды. Его бы и забор не остановил – доски хлипкие, но за ним еще берёза была, многолетняя, в данном случае – единственный природный тормоз. Я молча наполнил ковш и пошёл поливать недоумка…
Полчаса спустя мы всей командой сидели за пустым столом на утренней планёрке. Лично я после вчерашнего чувствовал себя отлично, чего не скажешь об остальных…
– А утречко-то какое, правда?
– Угу, – почти в один голос и с одинаковой мрачностью поддержали мои сослуживцы.
– Птички поют, солнышко светит, на небе ни облачка, гидрометцентр ничем не запугивает. – Честно говоря, моего оптимистичного настроения никто не разделял. Митька и Яга старались без надобности не шевелиться, тихо мучаясь головной болью. На меня они смотрели с плохо скрываемой неприязнью…
– Кстати, ночью никто не заметил ничего подозрительного? Нет, я серьёзно спрашиваю…
– Никитушка, смилостивись, сокол ясный, – не поднимая глаз, начала бабка, и Митяй робко поддержал, поняв её с полунамёка:
– Никита Иваныч, за-ради всего святого… пожалей, отец родной, помрём ведь оба… Ну меня, дубину беспородную, что жалеть, а вот бабуля пенсионная без вины виноватая сгинет… Дозвольте, а? Одна нога здесь, другая там, весь век бога молить буду!
– Н-да… леший с вами! Со скольки здесь, в Подберёзовке, самогоном торгуют?
– Круглосуточно!!! – радостно взвыл он и тут же едва не рухнул, схватившись руками за голову.
Ой, а дело действительно суровое, как ни верти – похмелять придётся… Хорошее начало отдыха в деревне!
По счастью, бежать никуда не понадобилось, раздался стук в восстановленную дверь, и на пороге возникла румяная голубоглазая девица в простом сарафане и с вместительной корзиной в руках:
– День добрый, гости дорогие! А вот Марфа Петровна сыночку своему гостинец передать упрашивала, так можно ли?
– Заходите, гражданочка, – вежливо приподнялся я. – Митя, это к тебе.
Наш младший сотрудник с трудом оторвал зримо распухшую голову от столешницы и вперился в гостью подозрительным взглядом.
– Чёй-то незнакомая она нам будет… С чего бы мамане чужому лицу такое дело интимное поручать!
– Мить, «интимное» – это… совсем другое, не в том контексте и не в этом месте. – Я пнул его коленкой. – Девушка завтрак принесла, а ты из себя привереду строишь…
– А я, может, понять хочу, чьих она фамилий будет, – непонятно с чего завёлся он. – Мало ли какая тут придёт с корзинкою, нате, ешьте, а маменька небось ни сном ни духом, чем от её имени враги родную милицию злобным ядом невкусно потчуют.
Девушка покраснела, как свежий омар, резко шагнула в горницу и начала демонстративно выгружать продукты.
– Вот хлеб, маслице, яички варёные, медку немного, цыплёнок жареный, сало… – Неполную бутыль самогону на стол она поставила молча. – Ещё лук зелёный да сметаны миска. Всё свежее, кушайте-угощайтесь! А за вещи ваши не беспокойтесь, они у старосты в целости и сохранности…
– Благодарствуем, красавица, – за всех поклонилась Баба-Яга. – А как тебя звать-величать-то? Мы тут не один день гостить будем, небось ещё встретимся…
– Маняша, – широко улыбнулась спасительница.
– Не знаю такой… – опять скорчил недовольную морду Митька.
Я даже хотел было цыкнуть на него, ведёт себя совершенно по-свински, но не успел…
Утренняя гостья развернулась, небрежно подхватила глиняную миску сметаны и с размаху надела её ему на голову! От неожиданности обалдели все… Когда дверь за красной девицей закрылась, Митя тихо подал голос:
– Манька энто, кузнецова дочь, кажись, вспомнил… Никита Иванович, а за нападение на сотрудника милиции пятнадцать суток дают?
– Это если он при исполнении, – автоматически откликнулся я. Наша эксперт-криминалистка сдержанно хихикнула:
– А ведь бой-девка! Жаль, Васеньки моего нет, стока сметаны зазря пропадает… Наливай, что ли, участковый!
Через минуту мы уже в голос хохотали всей опергруппой. Причём осметаненный Митяй веселился больше всех…
* * *
После завтрака Яга направилась с ответным деловым визитом к старосте – решить вопросы более полного благоустройства и харчевания, вернуть нашу телегу со всем скарбом, сдать кобылу в общественный табун, ну и прочие моменты… Меня же понесло осматривать окрестности, а в экскурсоводы, естественно, набился, так сказать, бывший местный житель, а ныне младший сотрудник нашего отделения. Причём маменьку навещать он категорически отказался, что симптоматично…
– Она ить как за стол усадит, так и не выпустит до вечера! Потом небось соседок позовёт, мной гордиться вслух будет, а мне и неудобно… Что ж мы, за-ради славы личной на фронте общественном живота своего не жалели, грудью ворога останавливали, задом тыл крепили?
– Мить, а попроще как-нибудь…
– Попроще никак, Никита Иванович, – развёл лопатообразными руками этот долговязый болтун, – ибо, по совести говоря, чую: зря я вас с бабулей на деревню зазвал… И развлечь-то вас нечем, и культура не та, и как-то отвык я от эдакого примитивизму. Томит душеньку, сердечко ломит, и вот здеся, под ребром, предчувствие некое…
– Положительное?
– Никак нет, скорее резус отрицательный, – убийственным тоном опытного патологоанатома заключил он.
Мы только-только вышли за село к лесу. Справа речка, слева бор, за деревьями невысокий терем, и… чёткие следы в подсохшей грязи на тропинке. Видимо, на днях был дождь, и глубокие лужи высохли не везде, одну из них пересекали ясно отпечатавшиеся носки узких мужских башмаков. Причём именно носки, словно кто-то пробирался на цыпочках в сторону терема…
– Чьи хоромы? – невзначай полюбопытствовал я.
– Энти? – Митяй рассеянно прикрыл ладонью глаза от солнца. – Дык, известное дело, бояр Мышкиных старый дом.
Ух ты… Вот уж кого сто лет не видел, не слышал! В памяти, чуть подёрнувшись дымкой, всплыли самые яркие подробности дела о перстне с хризопразом. Боярин Мышкин, Афанасий Фёдорович, начальник стрелецкой охраны при государевой казне, волей судьбы и происками слуг Кощея втянутый в серьёзнейшую политическую авантюру. Если бы не планомерная и вдумчивая работа всей нашей розыскной бригады, то Лукошкино могло бы уже и не существовать – город захватили бы шамаханы!
Недалёкого боярина в те дни спасло от царского гнева лишь удачное стечение обстоятельств да моё личное заступничество. Хотя, с другой стороны, именно благодаря «моему личному заступничеству» Горох и отправил Афанасия Фёдоровича в ссылку. Значит, вот сюда, в родовое поместье, близ Митькиной Подберёзовки…
– И как он здесь поживает? – небрежно спросил я.
Маменькин сын беззаботно пожал плечами, его этот вопрос не интересовал нисколько. Ну, по идее, меня оно тоже никаким боком не касается, я здесь вообще-то на отдыхе…
Мы обошли мышкинскую усадьбу, огороженную внушительным тыном, и двинулись к речке. Собственно, чем же ещё заниматься летом в отпуске, как не купаться и загорать? Я снял фуражку и ослабил галстук, расстегнув верхнюю пуговицу на рубашке. Китель остался в избе, ужасно хотелось снять ботинки и пройтись по траве босиком. Да, да, вот точно так же, как мой напарник, блаженно жмурясь от солнца, подставив кудри лёгкому ветерку, грудь – свежему воздуху и с каждым шагом словно бы окуная натруженные ноги в божественное разнотравье летнего луга…
Я не выдержал и попробовал. Пока дошли до реки – десять раз проклял всё на свете! Дважды наступал на какие-то колючки, ушиб большой палец левой ноги о замаскированный булыжник, а у самого «пляжа» смачно наступил в свежую коровью лепёшку. Правда, Митяй уверял, что во вчерашнюю, но мне-то от её срока давности ничуть не легче…
– Мы куда пришли?
– Дык куда велено, на речку. Купаться же!
– Давай уточним, – достаточно вежливо предложил я, обводя холодным взглядом узенькую полоску песка на отмели, буквально изрытую сотнями коровьих копыт. – У вас что, купаются там же, где и всё стадо поят?
– А-а… – дошло до него. – Так вам вон та бурёнка мешает?
Действительно, неподалёку по брюхо в воде стояла философствующая домашняя скотина с рогами один вниз, другой вбок.
– Видать, тоже прохладцы захотелось. Сейчас прогоним в лучшем виде!
Помешать я не успел. Сцену «изгнания» бурёнки из реки предлагаю домыслить самостоятельно. От себя упомяну, что уже через пять минут мы с Митькой сидели на ближайшем дереве, внизу кругами носилась бешеная корова, а вода на месте купания казалась просто густой взбаламученной грязью…
– Бодливая попалась, – тяжело дыша, отметил мокрый тореро, адресуясь, видимо, сам к себе.
