Бернард Корнуэлл
1356. Великая битва
На плечо монаху легла чья-то рука, и он повернулся и вскинул тяжелый посох, но увидел перед собой священника, весьма пожилого, который предложил ему флягу с вином.
– Похоже, ты не одобряешь поступок графа? – осведомился старик.
– А ты?
Священник пожал плечами:
– Вийон отобрал у графа жену, так чего же он ждал? К тому же Церковь благословляет месть графа, и не без причины. Вийон – человек презренный.
– А граф, значит, нет? – Брат Майкл пришел к выводу, что ненавидит толстяка с его седыми волосами и жирными щеками.
– Я его капеллан и исповедник, поэтому знаю, какой он, – промолвил пожилой священник. Голос его звучал уныло. – А что тебя привело в эти края?
– Я принес послание для Бастарда, – ответил брат Майкл.
– Какое послание?
Англичанин мотнул головой:
– Я не читал.
– Всегда следует читать письма, – с улыбкой заявил старик.
– Оно запечатано.
– Тут способен помочь нагретый нож.
Монах нахмурился:
– Мне было велено не читать его.
– Кем велено?
– Графом Нортгемптонским. Он сказал, что послание срочное и личное.
– Срочное?
Брат Майкл перекрестился.
– Поговаривают, принц Уэльский собирает новое войско. Думаю, Бастарду приказывают примкнуть к нему. – Молодой человек пожал плечами. – По крайней мере, это вполне правдоподобно.
– Вполне.
Разговор отвлек Майкла от жутких воплей, доносящихся из зала. Крики постепенно стихли, перейдя в жалобные стоны, и только затем капеллан снова повел монаха в освещенную факелами палату. Брат старался не смотреть на обнаженное нечто на кровавом полу. Он держался в глубине зала, укрываясь от оскопленного мужчины за рядами кольчужных воинов.
– Мы покончили, – сказал граф де Лабруйяд, обращаясь к Бастарду.
– Покончили, милорд. – Бастард кивнул. – За исключением того, что ты должен нам за быстрый захват замка.
– Я должен тебе, – согласился граф. – Деньги ждут тебя в Павилле.
– В таком случае, милорд, мы идем в Павилль. – Бастард поклонился графу, потом хлопнул в ладоши, призывая своих людей к вниманию. – Вы знаете, что нужно делать. Выполняйте!
Солдатам Бастарда предстояло позаботиться о раненых, разыскать своих убитых и собрать растраченные в бою стрелы, поскольку в Бургундии, Тулузе или Провансе таких было не найти. Рассвет наступил прежде, чем наемники проследовали через разрушенные городские ворота, пересекли мост в долине и свернули к востоку. Раненых везли на повозках, но все остальные ехали верхом. Брат Майкл, успевший прикорнуть на пару часов, смог наконец пересчитать отряд Бастарда. Он выяснил, что часть эллекина осталась охранять замок Кастийон, служивший для них убежищем, но в распоряжении Бастарда все равно находились значительные силы. Здесь было шесть с небольшим десятков лучников, все англичане и валлийцы, и тридцать два латника, по преимуществу гасконцы, а также представители итальянских государств, несколько бургундцев, с дюжину британцев и даже обитатели более далеких краев. Все это были искатели приключений, жадные до денег и находившие их на службе у Бастарда. С учетом слуг и оруженосцев эти воины образовывали мощный отряд, который мог нанять любой лорд, способный позволить себе лучшее. Впрочем, тот, кто намеревался выступить против англичан или их гасконских союзников, вынужден был искать кого-то другого, потому как тут Бастард отказывался. Он говаривал частенько, что ему нравится помогать врагам Англии истреблять друг друга, да еще получать деньги за эту помощь. Эти люди были наемниками и называли себя эллекином, то есть свитой дьявола. Они похвалялись, что их нельзя победить, потому как их души уже запроданы в ад.
И, в первый раз увидев их в бою, брат Майкл охотно поверил им.
Глава 2
Граф де Лабруйяд торопился покинуть Вийон и укрыться в своей крепости, которая благодаря рву и подъемному мосту была неуязвима для примененного Бастардом метода взлома ворот при помощи пороха. А укрытие требовалось графу, поскольку Бастард, по его убеждению, вскоре рассорится с ним. Поэтому, оставив воинов епископа удерживать захваченный замок Вийона, он с собственными своими силами – шестьдесят пехотинцев и сорок три арбалетчика – поспешил домой в Лабруйяд.
Однако путешествие его задерживали пленные. Он подумывал выпороть Бертиллу в Вийоне, даже приказал одному из слуг принести хлыст из конюшни, но потом отсрочил наказание ради скорейшего возвращения домой. Но унизить ее ему хотелось, и с этой целью граф захватил из Лабруйяда повозку. Она стояла в тамошнем сарае, сколько он себя помнил. На полок повозки была установлена клетка – достаточно просторная, чтобы вместить танцующего медведя или быка для боев. Вероятно, с этой целью ее и сколотили. А быть может, какой-то из предков использовал ее для пленников или перевозил злобных мастифов, применявшихся в охоте на вепря. Но для чего бы ни предназначалась она ранее, теперь тяжелой повозке предстояло стать тюрьмой для его жены. Графа де Вийона, окровавленного и обессилевшего, везли в другой телеге. Если мужчина выживет, граф собирался приковать его нагим во дворе, чтобы он служил объектом насмешек и столбом, под которым оставляют метки собаки. Во время неспешного пути на юг эта перспектива грела толстяку душу.
Около дюжины легковооруженных всадников он отрядил на восток. Их задачей было следить за передвижениями наемников Бастарда и докладывать, если англичанин начнет погоню. Но это казалось теперь маловероятным, потому как капеллан графа принес добрую весть.
– Полагаю, мессир, Бастард получил вызов от своего сеньора, – сообщил он де Лабруйяду.
– А кто его сеньор?
– Граф Нортгемптонский, мессир.
– В Англии?
– Из тех краев прибыл монах, мессир, – продолжил духовник. – Он предполагает, что Бастарду отдан приказ присоединиться к принцу Уэльскому. По его словам, сообщение было срочным.
– Надеюсь, он не ошибся.
– Такое объяснение самое вероятное, мессир.
– И если ты прав, то Бастард поедет в Бордо! Подальше отсюда!
– Но он может и вернуться, мессир, – предупредил отец Венсан.
– Когда-нибудь, может быть, – беззаботно отмахнулся де Лабруйяд.
Он не переживал, потому как, если Бастард удалится в Гасконь, у графа появится время, чтобы набрать больше воинов и укрепить замок. Толстяк придержал коня, давая повозкам поравняться с собой, чтобы он мог полюбоваться на нагого и окровавленного врага. Зрелище его порадовало: Вийон корчился от боли, а Бертиллу ожидало подобающее прелюбодейке наказание. Жизнь хороша, подумалось графу.
Его жена рыдала. Солнце поднималось, обещая жаркий день. Крестьяне опускались на колени перед проезжающим графом. Дорога взбиралась на холмы, разделявшие земли Вийона и Лабруйяда. В первых царила смерть, тогда как другие ликовали, ведь их хозяин свершил свою месть.
* * *
Павилль находился всего в двух часах езды на запад от захваченного замка. Некогда это был процветающий город, славный своим монастырем и качеством вина, но теперь в обители осталось всего тридцать два монаха, а в самом городишке ютилось менее двух сотен душ. Нагрянула чума, и половина здешних жителей покоилась теперь в полях за рекой. Городские стены осыпались, а монастырские виноградники поросли сорняком.
Эллекины собрались на рыночной площади близ аббатства, а своих раненых устроили в местном лазарете. Чистили уставших лошадей, ремонтировали стрелы. Брат Майкл собирался перекусить чем-нибудь, но к нему подошел Бастард.
– Шестеро из моих парней умирают там. – Он кивнул в сторону монастыря. – Еще четверо тоже могут не выжить. Сэм сказал мне, что ты работал в инфирмарии?
– Верно, – ответил монах. – А еще у меня есть для тебя письменное послание.
– От кого?
– От графа Нортгемптонского, лорд.
– Не обращайся так ко мне. Чего хочет Билли? – Бастард подождал ответа и нахмурился, так и не получив его. – Только не говори, что не прочел письма! Что ему понадобилось?
– Я не читал! – возразил брат Майкл.
– Честный монах? Да узрит свет чудо! – Бастард не принял протянутое послание. – Ступай и присмотри за моими ранеными. Письмо я прочитаю позже.
Цистерцианец провозился около часа, помогая двум другим монахам промывать и бинтовать раны, а когда закончил и снова вышел на свет, то увидел, как двое мужчин пересчитывают кучу подозрительного вида монет.
– Договор гласил, что плату мы получим в генуанах[9], – говорил Бастард аббату.
У того на лице читалась тревога.
– Граф настоял на замене монет, – ответил он.
– С твоего согласия? – спросил командир наемников.
Настоятель пожал плечами.
– Он надул нас, – сказал Бастард. – И ты помог свершиться обману!
– Граф прислал солдат, лорд, – виновато пролепетал аббат.
Лабруйяд обязался уплатить Бастарду в генуанах, добрых золотых монетах, пользовавшихся общим доверием, но, как только воины Бастарда проверили монеты, граф прислал своих подручных, которые изъяли генуаны, заменив их кучей оболов, экю, аньонов, флоринов, денье и кучками пенсов, – золотых монет тут не оказалось ни одной, многие были истерты или подрезаны. Поэтому, хотя номинальная величина платы соответствовала условленной, фактическая ее ценность не составляла и половины.
– Его люди заверили меня, что сумма та же самая, лорд, – добавил настоятель.
– И ты в это поверил? – мрачно осведомился командир наемников.
– Я возражал, – заявил аббат, обеспокоенный тем, что не получит обычной доли за хранение денег.
– Да уж не сомневаюсь, – сказал Бастард тоном, подразумевавшим уверенность в обратном. Он по-прежнему был облачен в свой черный доспех, но снял басинет, под которым обнаружились коротко подстриженные черные волосы. – Лабруйяд ведь дурак, не правда ли?
– Круглый дурак, – охотно подтвердил церковник. – Его отец был еще хуже. Фьеф Лабруйядов включал некогда все земли отсюда до самого моря, но старик разбазарил почти всю южную часть. Сын более бережлив. Он богат, разумеется, очень богат, но щедрым его не назовешь.
Аббат умолк, глядя на груду истертых, неровных и гнутых монет.
– Что будешь делать? – нервно спросил он.
– Делать? – Бастард задумался, затем пожал плечами. – Деньги я, так или иначе, получил, – сказал командир наемников. Потом принял окончательное решение. – Это работа для законников.
– Для законников, точно. – Аббат, опасавшийся, что его обвинят в подмене монет, не мог скрыть облегчения.
– Только не в собственном суде графа, – продолжил Бастард.
– Быть может, дело стоит рассмотреть в суде епископа? – предложил настоятель.
Бастард кивнул, потом строго посмотрел на церковника:
– Я рассчитываю на твои показания.
– Разумеется, лорд.
– И хорошо заплачу за них, – добавил командир.
– Можешь не сомневаться в моей поддержке, – заверил аббат.
Бастард подбросил одну из монет в воздух. Ладонь у него была искалечена, как если бы пальцы попали под что-то тяжелое.
– Итак, мы передаем тяжбу законникам, – объявил он. Потом приказал своим людям уплатить аббату самыми добрыми из монет, которые найдутся в куче этого хлама. – Тебя я ни в чем не виню, – сказал он обрадованному священнослужителю, затем повернулся к брату Майклу.
Монах извлек из кошеля пергамент и попытался вручить его адресату.
– Минутку, брат, – остановил его Бастард.
К собеседникам приближались женщина и ребенок. До этого брат Майкл не обращал на них внимания, потому что они ехали с другими женщинами, сопровождавшими эллекин, и во время приступа в город не входили. А теперь он заметил ее. Заметил и затрепетал. Весь день напролет его преследовал образ Бертиллы; эта женщина была столь же красива, хоть и красотой совсем иного рода. Бертилла была смуглой, нежной и робкой, эта – светлой, крепкой и яркой. Рослая, почти с Бастарда, с золотистыми волосами, которые казались сияющими в лучах первого зимнего солнца. Ее отличали умный взгляд, широкий рот и длинный нос, а стройное тело было облачено в кольчугу, которой при помощи проволоки, песка и уксуса придали такой блеск, что она казалась выкованной из серебра. «Боже милосердный! – подумал монах. – Да там, где она пройдет, должны распускаться цветы!» Ребенок, мальчик лет семи-восьми, лицом походил на мать, но волосы у него были такие же черные, как у Бастарда.
– Моя жена Женевьева, – представил женщину Бастард. – И мой сын Хью. А это брат… – Тут он умолк, потому как имени монаха не знал.
– Брат Майкл, – подсказал тот, не в силах отвести глаз от Женевьевы.
– Он доставил послание для меня, – сообщил командир наемников супруге и знаком велел монаху передать Женевьеве потрепанный клочок пергамента. Печать графа высохла, потрескалась и обсыпалась.
– Сэр Томас Хуктонский, – прочла Женевьева имя, начертанное поперек сложенного письма.
– Меня зовут Бастард, – заявил Томас.
Крестили его как Томаса, и большую часть жизни он называл себя Томасом из Хуктона, хотя имел право на имя более звучное. За семь лет до этого граф Нортгемптонский возвел его в рыцарское достоинство, и вопреки незаконности рождения Томас получил право на лен в восточной Гаскони. Однако он предпочитал величать себя Бастардом. Это прозвище вселяло страх во врагов, а испуганный враг уже наполовину разбит. Командир взял переданное женой послание, поддел ногтем печать, потом решил – письмо подождет. Вместо того чтобы вскрыть его, сунул за пояс и хлопнул в ладоши, привлекая внимание воинов.
– Через несколько минут мы поскачем на запад! Готовьтесь! – Потом он повернулся и отвесил аббату поклон. – Благодарю тебя, – вежливо проговорил наемник. – Законники наверняка придут потолковать с тобой.
– Помощь Небес не оставит их, – с жаром заверил настоятель.
– Вот это – для моих раненых. – Томас отсыпал еще монет. – Позаботься о них, а если кто умрет, похорони и отслужи мессу.
– Разумеется, лорд.
– Я вернусь и проверю, хорошо ли с ними обращались.
– С радостью в сердце буду ожидать твоего приезда, – солгал церковник.
Эллекины уселись в седла, скверные монеты были ссыпаны в кожаные мешки, которые навьючили на обозных лошадей, Томас попрощался с ранеными в лазарете. Затем, пока солнце оставалось еще достаточно низко на востоке, отряд выступил на запад. Брат Майкл ехал на выделенном на время коне рядом с Сэмом, который, невзирая на юный возраст, явно был одним из предводителей лучников.
– Бастард часто прибегает к услугам законников? – поинтересовался монах.
– Он их на дух не выносит, – ответил Сэм. – Будь его воля, он покидал бы всех этих чертовых крючкотворов в самую глубокую яму в аду, чтобы дьявол на них испражнялся.
– Но все же пользуется ими?
– Пользуется? – Лучник расхохотался. – Так он сказал аббату? – Сэм кивнул на восток. – В той стороне, брат, за нами следует с полдюжины парней. Они не шибко умные, поскольку дали себя заметить, и теперь беседуют с церковником. Потом поскачут назад к хозяину и доложат, что мы держим путь на запад, и их толстое сиятельство станет поджидать визита блюстителей закона. Да только не дождется. Вместо них пожалуют они.
Тут он постучал по гусиным перьям стрел, торчащих из мешка. На некоторых из перьев виднелись пятна засохшей после битвы в Вийоне крови.
– Хочешь сказать, мы идем биться с графом? – изумился брат Майкл, не заметив, что употребил слово «мы». И не вспомнив о том, что ему сейчас полагается не скакать с эллекинами, а шагать по дороге на Монпелье – продолжать обучение.
– Естественно, мы сразимся с ним, черт подери! – пренебрежительно бросил Сэм. – Треклятый граф надул нас, ведь так? Поэтому, как только эти тупые ублюдки закончат трепаться с аббатом, мы свернем на юго-восток. За нами они не пойдут, потому как решат, что наш путь лежит на запад. Это ленивые ублюдки из той породы, которая не видит дальше донышка своей кружки с элем. А вот Томас дело другое – Томас думает на две кружки вперед, да.
Бастард услышал отвешенный комплимент и повернулся в седле.
– Только на две кружки?
– На сколько хочешь, – отозвался Сэм.
– Все зависит от того, останется граф де Лабруйяд в замке, который мы для него захватили, или нет, – пояснил Томас, дав брату Майклу поравняться с собой. – Думаю, что нет. Там он не чувствует себя в безопасности, да и такие люди любят роскошь. Поэтому, скорее всего, граф отправится на юг.
– А ты поскачешь, чтобы встретиться с ним?
– Чтобы устроить засаду, – ответил Томас. Он бросил взгляд на солнце, прикидывая время. – С Божьей помощью, брат, к вечеру мы перекроем ему дорогу.
Бастард извлек из-за пояса пергамент.
– Ты не читал это?
– Нет! – не сдавался брат Майкл – и говорил правду.
Он наблюдал, как Бастард взламывает печать и разворачивает хрусткий лист. Потом уставился на Женевьеву, которая вела свою серую кобылу бок о бок с конем мужа. Томас заметил жадный взгляд цистерцианца и усмехнулся.
– Брат, ты разве не видел вчера вечером, какая судьба постигла мужчину, завладевшего чужой женой?
Майкл залился краской.
– Я… – промямлил он, но так и не нашелся что сказать.
– Кроме того, моя супруга – еретичка, – продолжил Бастард. – Она отлучена от Церкви и обречена попасть в ад. Как и я. Это тебя не смущает?
Брат Майкл так и не обрел дар речи.
– И почему ты еще здесь? – осведомился Томас.
– Здесь? – не понял молодой монах.
– Разве тебе не даны указания?
– Мне надлежит идти в Монпелье, – признался цистерцианец.
– Это туда, брат, – указал Томас, махнув на юг.
– Мы ведь поедем на юг, – сухо заметила Женевьева. – Полагаю, брат Майкл будет рад ехать с нами.
– Будет? – уточнил Бастард.
– Очень, – признался монах, удивляясь своей искренности.
– Тогда добро пожаловать в общество проданных дьяволу душ, – промолвил Томас.
Душ, которые повернули на юго-запад, чтобы преподать скаредному графу хороший урок.
* * *
Граф де Лабруйяд продвигался медленно. Лошади устали, по мере наступления дня становилось жарче, многие из солдат страдали от выпитого в захваченном городе вина, а повозки подпрыгивали на разбитых колеях. Но все это не имело значения, потому как вскоре после полудня посланные вслед за Бастардом разведчики вернулись и принесли именно те вести, которые хотел услышать де Лабруйяд. Англичанин ускакал на запад.
– Вы уверены? – рявкнул граф.
– Мы следили за ним, господин.
– И что он делал? – с подозрением осведомился де Лабруйяд.
– Пересчитал деньги, господин; его люди сняли доспехи, а затем все поехали на запад. Все-все. Еще он сказал аббату, что обратится к законникам, чтобы истребовать плату.
– К законникам? – Граф расхохотался. – Тогда распря не уладится за всю нашу жизнь!
Опасность миновала, и неспешность путешествия перестала его волновать. Он остановился в жалкой деревушке и затребовал вина, хлеба и сыра, ни за что не уплатив. По мнению Лабруйяда, вознаграждение выражалось в возможности лицезреть его персону, и он искренне верил, что крестьяне не остались внакладе.
Подкрепившись, он провел ножом для кастрации по решеткам клетки, в которой находилась его жена.
– Не желаешь взять ножичек на память, Бертилла? – осведомился он.
Бертилла не ответила. Горло ее сдавило от рыданий, покрасневшие глаза не отрывались от заржавленного лезвия.
– Я обкорнаю тебе волосы, женщина, – пообещал граф. – И заставлю на коленях ползти до алтаря, вымаливая прощение. Бог, быть может, и простит вас, мадам, но я – нет, и вас ждет дорога в монастырь, на чем я с вами и покончу. Вы будете мыть там полы и стирать монахиням одежду, пока не очиститесь от грехов, а затем станете жить в тоске и унынии до конца своих дней.
Она ничего не отвечала, графу надоели неудачные попытки помучить жену, и толстяк велел своим людям усадить себя в седло. К этому времени он избавился от доспехов и облачился в легкое сюрко[10], украшенное его гербом. Кольчуги воинов тоже были навьючены на лошадей, так же как щиты и копья. Отряд скакал беззаботно, ничего не опасаясь, а арбалетчики топали позади вьючных коней, нагруженных тюками с добычей.
Ехали по дороге, которая шла в гору между рядами каштанов. Под кронами рылись поросята, и граф велел прирезать парочку, потому как обожал свинину. Туши взвалил на крышу клетки с графиней, чтобы кровь стекала на ее разодранное платье.
Когда день начал клониться к вечеру, колонна достигла перевала, за которым начинались владения графа. Это было возвышенное место среди тощих сосен и громадных скал. Ходила легенда, что много-много лет назад войско сарацинов приняло здесь бой и все полегло. Местные жители приходили сюда, чтобы наслать на кого-нибудь проклятие. Эту практику официально осуждали и граф, и Церковь, но, когда Бертилла сбежала с любовником, де Лабруйяд поднялся на Сарацинский перевал и закопал тут монетку, потом трижды ударил по скале на вершине горы, наведя тем самым злые чары на Вийона. Чары сработали, и Вийон превратился в выхолощенное ничтожество, истекающее кровью на цепи в повозке для дерьма.
Свет начал меркнуть. Солнце пряталось за горами на западе, но до наступления темноты оставалось около часа – вполне достаточно, чтобы уставшие солдаты миновали перевал, за которым дорога бежала под гору до самого Лабруйяда. Колокола в замке зазвонят в честь победы графа, наполняя наступающую ночь ликованием.
И тут прилетела первая стрела.
* * *
Бастард повел три десятка лучников и двадцать два латника на юго-запад, тогда как остальные его силы, включая раненых, которые были способны держаться в седле, отправились на запад. Кони воинов Бастарда устали, но продолжали ровным шагом мерить дорогу, которую наемники разведали уже давно, когда готовились к нападению на Вийон.
Томас на скаку прочел послание от графа Нортгемптонского. Прочел раз, затем второй, но на лице его ничего не отражалось. Воины наблюдали за ним, подозревая, что письмо предвещает перемены в их судьбе, но Томас только сложил пергамент и сунул в висящий на поясе кошель.
– Нас призывают? – поинтересовался наконец Сэм.
– Нет, – ответил Бастард. – Да и с какой стати ему нас призывать? Какая графу от вас польза?
– Да никакой! – весело согласился лучник.
Его радовало, что граф не приказывает Томасу отправиться в Англию или в Гасконь. Нортгемптон – сеньор Томаса, его господин, но граф почитал за благо, чтобы вассал и его люди подвизались в качестве наемников. Ему перепадала часть доходов, а доходы эти достигали немалой величины.
– Он пишет, чтобы летом мы были готовы присоединиться к войску принца, – сообщил Бастард.
– Принцу Эдуарду мы не понадобимся, – возразил Сэм.
– Может, и понадобимся, если король Франции затеет свою игру, – пробормотал Томас.
Он знал о набегах принца Уэльского на юг Франции, которые король Иоанн не в силах был предотвратить. Но француз наверняка выступит, если принц затеет новое шевоше[11]. А соблазн для Эдуарда велик, потому как Франция слаба. Король шотландский, союзник Франции, томился в лондонском Тауэре, англичане укрепились в Нормандии, Бретани и Аквитании. Франция похожа на крупного оленя, терзаемого охотничьими собаками.
– И это все, о чем говорится в письме? – уточнил Сэм.
– Нет, – ответил Бастард. – Но остальное не твоего ума дело, Сэм.
Томас пришпорил коня и махнул Женевьеве, маня за собой. Они отъехали к деревьям, где могли уединиться. Их сын Хью, скакавший на невысоком мерине, последовал за матерью, и Бастард кивнул, показывая, что мальчику можно приблизиться.
– Помнишь черного монаха, который приходил в Кастийон? – спросил Томас у Женевьевы.
– Того самого, какого ты вышвырнул из города?
– Он проповедовал чепуху, – буркнул Томас.
– И как называлась эта чепуха?
– Малис, – ответил Бастард. – Волшебный меч, второй Экскалибур.
Он сплюнул.
– И с какой стати ты сейчас про него вспомнил?
Томас вздохнул.
– Потому что Билли прослышал про эту дурацкую штуковину. – Под «Билли» подразумевался сеньор Томаса – Уильям Богун, граф Нортгемптонский. – Похоже, в Карлайле объявился свой черный монах, который разглагольствует про ту же самую ерунду, – объяснил Томас, вручая Женевьеве письмо. – Про сокровище семи владык.
– И графу известно… – нерешительно начала Женевьева, но осеклась.
– Что я один из них.
Некоторые назвали их семью темными владыками ада. Все они умерли, но их наследники остались. И Томас был одним из них.
– Поэтому Билли хочет, чтобы мы нашли сокровище. – Последние три слова командир наемников произнес с издевкой. – А когда найдем, должны передать его принцу Уэльскому.
Женевьева нахмурилась, глядя на письмо. Написано оно, разумеется, было на французском, языке английской аристократии.
– «Семь темных владык хранили его – и были прокляты, – вслух прочла она. – Тот, кому суждено править нами, обретет его и будет благословен».
– Та же самая чепуха, – буркнул Томас. – Черные монахи, похоже, сошли с ума. Они распространили эту историю повсюду.
– И где ты намерен искать?
Томасу хотелось сказать, что нигде, что этот бред не стоит и минуты их времени, однако у аббата Планшара, лучшего человека из всех, кого он знал, христианина, который был истинным последователем Христа, а также потомком одного из темных владык, имелся старший брат.
– В Арманьяке есть место, которое называется Мутуме, – сообщил Бастард. – Больше ничего на ум не приходит.
– «Не подведи нас в этом деле», – зачитала Женевьева последнюю строку послания.
– Билли подхватил эту заразу! – с усмешкой воскликнул Томас.
– Однако мы отправляемся в Арманьяк?
– Как только покончим с делами здесь.
Потому что прежде, чем будут начаты поиски сокровища, граф де Лабруйяд должен уяснить, что за жадность приходится платить.
И Бастард устроил засаду.
* * *
В Париже шел дождь. Беспрестанный дождь, вымывший из сточных канав дерьмо и разнесший его смрад по узким улицам. Нищие жались под нависающими над мостовой домами, протягивая тощие руки к всадникам, въезжающим в городские ворота. Это были две сотни солдат, все крупные парни на сильных конях. Всадники кутались в шерстяные плащи, головы их укрывали от капель стальные шлемы. Скача под дождем, они озирались, явно пораженные зрелищем такого большого города, и парижане, прятавшиеся под выступающими верхними этажами, подметили, что выглядели конники странными и дикими, словно воины из дурного сна. Многие не брили бороды, и у всех лица были загрубевшими от непогоды и исполосованными боевыми шрамами. Настоящие бойцы – не свита какого-нибудь большого сеньора, растрачивающая время в сварах в окрестностях замка, но мужчины, не выпускающие из рук оружия ни в зной, ни в стужу, люди на закаленных в сражениях конях с порубленными щитами. Парни, которые зарежут за пуговицу. Среди кавалеристов ехал знаменосец, и на набухшем под дождем штандарте было изображено большое красное сердце.
За двумя сотнями воинов следовали обозные лошади, числом в три с лишним сотни, навьюченные тюками, копьями и доспехами. Оруженосцы и слуги, которые вели обоз, были облачены в одеяла – так показалось очевидцам. Однако то были не более чем накинутые на плечи потертые грубые лохмотья, прихваченные поясом. Штанов у слуг не было, только никто над ними не смеялся, потому как к вышеупомянутым поясам было пристегнуто оружие: либо немудреной работы длинный меч с простой рукояткой, либо зазубренная секира, либо живодерский тесак. Оружие деревенское, но выглядело так, будто постоянно находилось в употреблении. Среди слуг ехали женщины с распущенными волосами и в таком же варварском наряде, их голые ноги были красными и грязными. Ни одному из парижан даже в голову не пришло отпустить шутку, потому как вооружены эти оборванки были так же, как их мужчины, и вид имели столь же опасный.
Конные воины и их слуги остановились у реки в центре города и разделились на небольшие группы, каждая из которых принялась подыскивать себе ночлег, но одна группа из полудюжины мужчин, в сопровождении слуг, одетых несколько лучше прочих, перебралась по мосту на лежащий посреди Сены остров. Они петляли по узким улочкам, пока не добрались до позолоченных ворот, у которых стоял вооруженный копьем стражник в ливрее. За воротами располагались двор, конюшня, часовня и лестница, ведущая к королевскому дворцу. Воинов встретили с поклоном, приняли лошадей, а самих гостей проводили вверх по лестнице и по коридорам в их апартаменты.
Уильяму, вождю клана Дугласов и предводителю двух сотен воинов, предоставили палаты с видом на реку. Окна были затянуты пленками из роговых чешуек, но шотландец сорвал их, запустив сырой воздух улицы в комнату, где в украшенном французским королевским гербом очаге пылало жаркое пламя. Лорд Дуглас стоял у огня, а слуги тем временем застелили постель, принесли вина, еды и привели трех женщин.
– Какую вы выбираете, господин? – спросил дворецкий.
– Беру всех трех, – заявил Дуглас.
– Мудрый выбор, – с поклоном ответил слуга. – Угодно ли вашей милости что-нибудь еще?
– Мой племянник здесь?
– Да, господин.
– Пусть придет.
– Его пришлют к вам, – пообещал дворецкий. – Его величество примет вас за ужином.
– Передайте ему, что я безмерно счастлив в ожидании встречи, – безразлично бросил Дуглас.
Уильяму исполнилось двадцать восемь, но выглядел он на сорок. У него была подстриженная каштановая бородка, лицо с дюжиной полученных в схватках шрамов и голубые, как зимнее небо, глаза. По-французски он говорил свободно, потому как большую часть детства прожил во Франции, обучаясь искусству здешних рыцарей и совершенствуясь в обращении с копьем и мечом, но вот уже десять лет, как вернулся домой в Шотландию, где стал вождем клана Дугласов и лордом, заседающим в шотландском совете. Уильям возражал против перемирия с Англией, но большинство взяло верх, и поэтому вождь Дугласов увел самых преданных своих воинов во Францию. Если им нельзя драться с англичанами на родине, можно натравить их на извечного врага здесь, во Франции.
– Снимайте одежду! – велел он девушкам.
На миг, что длился удар сердца, они смешались, но выражение на лице Дугласа заставило их повиноваться. Мужчина красивый, высокий и мускулистый, но с лицом воина – суровым, как клинок, и не знающим жалости. Ночь обещала быть долгой. Троица закончила раздеваться, как раз когда пришел племянник Дугласа. Он был не сильно моложе дяди, с широким улыбчивым лицом. На нем красовались бархатный камзол, расшитый золотом, небесно-голубые штаны в обтяжку, заправленные в сапоги из мягкой кожи с золотой шнуровкой.
– Во что это ты вырядился, черт побери? – спросил Дуглас.
Молодой человек дернул себя за расшитый край камзола.
– Так в Париже все одеваются.
– Господь милосердный! Робби, у тебя вид как у эдинбургской шлюхи. Что скажешь про этих трех?
Сэр Роберт Дуглас повернулся и внимательно осмотрел девиц.
– Мне вот эта нравится, средняя, – выбрал он.
– Исусе, да она такая тощая, что ее можно вместо иголки употреблять. Мне нравятся женщины с мясцом на костях. Так что решил король?
– Ждать развития событий.
– Исусе, – повторил старший Дуглас. Затем подошел к окну и посмотрел на реку, рябую от дождя. От медленно струящейся воды поднимался смрад зловонных стоков. – Он хоть понимает, что грядет?
