Бернард Корнуэлл
Последнее королевство. Бледный всадник (сборник)

Полная версия

Bernard Cornwell

THE LAST KINGDOM

Copyright © 2005 by Bernard Cornwell

THE PALE HORSEMAN

Copyright © 2006 by Bernard Cornwell

All rights reserved

© Е. Королева, перевод, 2016

© А. Овчинникова, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

^{* * *}

Последнее королевство

Посвящается Джуди, с любовью

Географические названия

Написание географических наименований в англосаксонской Англии отличалось разночтениями, к тому же существовали разные варианты названий одних и тех же мест. Например, Лондон в различных источниках называется Лундонией, Лунденбергом, Лунденном, Лунденом, Лунденвиком, Лунденкестером и Лундресом.

Без сомнения, у читателей есть свои любимые варианты в том списке, который я привожу ниже. Но я принимаю написание, предложенное «Оксфордским словарем английских географических названий», хотя словарь, разумеется, не является истиной в последней инстанции. В упомянутом словаре приводятся написания, относящиеся примерно ко времени правления Альфреда – 871–899 годам н. э.; к примеру, название острова Хайлинга в 956 году писалось и Хейлинсиге, и Хаэглингейгге. Сам я тоже не был слишком последователен, прибегая к современному написанию «Англия» вместо «Инглаланд», используя «Нортумбрия» вместо «Нортхюмбралонд» и в то же время давая понять, что границы древнего королевства не совпадали с границами современного графства.

Итак, мой список, как и выбор написания мест, весьма нелогичен:

Басенгас – Басинг, Хэмпшир

Батум (с ударением на первом слоге) – Бат, Эйвон

Беббанбург – замок Бамбург, Нортумберленд

Бемфлеот – Бенфлит, Эссекс

Бердастополь – Барнстейбл, Девоншир

Беревик – Берик-над-Твидом, Нортумберленд

Беррокскир – Беркшир

Блаланд – Северная Африка

Верхам – Уорегем, Дорсетшир

Виир – река Веар

Вилтун – Уилтон, Уилтшир

Вилтунскир – Уилтшир

Винбурнан – монастырь Уимборн, Дорсетшир

Винтанкестер – Уинчестер, Хэмпшир

Гевэск – залив Уош

Гегнесбург – Гейнсборо, Линкольншир

Гемптон – Саутгемптон, Хэмпшир

Гируум – Ярроу, графство Дарем

Глевекестр – Глостер, Глостершир

Грантакастер – Кембридж, Кембриджшир

Далриада – Западная Шотландия

Деораби – Дерби, Дербишир

Дефнаскир – Девоншир

Дис – Дисс, Норфолк

Дунхолм – Дарем, графство Дарем

Кантуктон – Каннингтон, Сомерсет

Кенет – река Кеннет

Кетрехт – Каттерик, Йоркшир

Контварабург – Кентербери, Кент

Корнуолум – Корнуолл

Кридиантон – Кредитон, Девоншир

Ледекестр – Лестер, Лестершир

Линдисфарена – Линдисфарн (Холи-Айленд), Нортумберленд

Лунден – Лондон

Меретон – Мартен, Уилтшир

Меслах – Матлок, Дербишир

Педредан – река Парретт

Пиктландия – Восточная Шотландия

Пул – залив Пул, Дорсетшир

Редингум – Рединг, Беркшир

Синуит – форт Синуит близ Каннингтона, Сомерсет

Сиппанхамм – Чиппенем, Уилтшир

Сирренкастр – Сиренкестр, Глостершир

Скиребурнан – Шерборн, Дорсетшир

Снотенгахам – Ноттингем, Ноттингемшир

Соленте – Солент

Стреоншел(л) – Стреншел, Йоркшир

Суз Сеакса – Суссекс (южные саксы)

Суморсэт – Сомерсет

Сэферн – река Северн

Сюннигтвайт – Суинитвейт, Йоркшир

Тайн – река Тайн

Твифирд – Тивертон, Девоншир

Темез – река Темза

Торнсэта – Дорсет

Трент – река Трент

Туид – река Твид

Уиск – река Эск

Уихт – остров Уайт

Фромтун – Фрамптон-на-Северне, Глостершир

Хайтабу – Хедебю, торговый город на юго-востоке полуострова Ютландия

Хаманфунта – Хавант, Хэмпшир

Хамптонскир – Хэмпшир

Хейлинсиг(е) – остров Хайлинг, Хэмпшир

Холм Эска – Ашдон, Беркшир

Хрепандун – Рептон, Дербишир

Эббандуна – Абингдон, Беркшир

Эксанкестер – Эксетер, Девоншир

Эофервик – Йорк (датский Йорвик)

Пролог

Нортумбрия, 866–867 годы от Р. Х.

Меня зовут Утред. Я сын Утреда, сына Утреда, отца которого тоже звали Утред. Капеллан^[1] моего отца, священник по имени Беокка, писал это имя «Утрет». Не знаю, как написал бы свое имя сам отец, поскольку он не умел ни читать, ни писать, зато я умею и, извлекая иногда из деревянного сундука старые пергаменты, вижу в них имя, написанное как «Утред», «Утрид» или «Утрет». Я гляжу на документы, подтверждающие, что Утред, сын Утреда, является законным и единственным наследником земель, границы которых обозначены камнями и рвами, дубами и ясенем, болотом и морем, – и мечтаю об этих землях, о пустынных берегах, иссеченных волнами и продуваемых всеми ветрами. Мечтаю и знаю: однажды я отберу свою землю у тех, кто украл ее у меня.

Я олдермен^[2], хотя сам называю себя ярлом (впрочем, это одно и то же), и выцветший пергамент подтверждает мои права. Закон гласит: этой землей владею я! А именно закон, как говорят, превращает людей из грязных скотов в детей Господа. Но закон не помог вернуть мои земли. Закон требует полюбовного соглашения. Закон считает, что ущерб можно возместить деньгами. Закон больше всего не одобряет кровную месть. Но я Утред, сын Утреда, и моя история – это история кровной мести. Это история о том, как я отнимаю у врага то, что принадлежит мне по праву. И еще это история женщины и короля, ее отца.

То был мой король, и всем, что у меня есть, я обязан ему. Пища, которую я ем, дом, в котором живу, мечи, которыми вооружены мои люди, – все это дал мне Альфред, мой король… Король, меня ненавидевший.

* * *

История эта началась задолго до моей первой встречи с Альфредом. Тогда мне было всего девять лет, и я впервые увидел датчан. В 866 году звали меня не Утредом, а Осбертом, потому что я был вторым сыном, а имя Утред всегда получал старший. Брату в ту пору исполнилось семнадцать, он был высоким, хорошо сложенным, со светлыми, как у всех в нашей семье, волосами, с суровыми чертами лица, так похожими на черты нашего отца.

В тот день, когда я впервые увидел датчан, мы ехали вдоль берега моря, держа соколов на руке: мой отец, дядя, брат, я сам и дюжина наших людей. Стояла осень, на прибрежных утесах еще росла темно-зеленая трава, на камнях у воды лежали тюлени, а над ними с криками кружила стая морских птиц, которых было слишком много, чтобы пускать соколов. Мы доехали до широких отмелей, протянувшихся между нашей землей и Линдисфареной, Священным Островом, и, помню, я стал смотреть на разрушенные стены аббатства за отмелью. Аббатство задолго до моего рождения разграбили датчане. Сейчас там снова жили монахи, но монастырь так и не возродил свою былую славу.

Еще мне помнится, какой тогда был чудесный день – а может, он и впрямь был чудесным. Возможно, шел дождь, хотя дождя я не помню. Сияло солнце, мягко плескали волны спокойного моря, мир был прекрасен.

Сокол впивался когтями в мою руку через кожу рукава, вертя головой в колпачке, потому что слышал крики белых птиц. Мы выехали из крепости утром и двинулись на север. Хотя мы и держали при себе ловчих соколов, пустились мы в путь не ради охоты, а для того, чтобы отец принял решение.

Этой землей правили мы. Мой отец, олдермен Утред, владел всем к югу от Туида и к северу от Тайна, но в Нортумбрии правил король; его, как и меня, звали Осберт. Он жил южнее, редко заезжал на север и не беспокоил нас, однако сейчас некий Элла решил заполучить трон. Этот Элла, олдермен холмистой местности к западу от Эофервика, созвал армию, бросил вызов Осберту и прислал моему отцу дары, чтобы заручиться его поддержкой. От моего отца, как я теперь понимаю, зависел исход мятежа. Мне хотелось, чтобы он принял сторону Осберта, потому что законный король был моим тезкой, а я в свои девять лет по глупости верил, что все Осберты благородны, добры и отважны. На самом же деле Осберт был слюнявым болваном… Но он был королем, и отцу не хотелось от него отступаться.

Однако Осберт, в отличие от Эллы, не присылал даров и не выказывал знаков уважения, поэтому отец терзался сомнениями. Мы могли бы немедленно собрать полторы сотни хорошо вооруженных воинов, а через месяц – еще больше и тогда смогли бы противостоять четырем сотням противников; значит, тот, кого мы поддержим, станет королем и будет нам благодарен.

Во всяком случае, так нам казалось.

А потом я увидел их.

Три корабля.

Мне вспоминается, что они выскользнули из плотного тумана. Может, так оно и было, но память – ненадежная вещь, и остальные мои воспоминания запечатлели ясное безоблачное небо, поэтому тумана, наверное, не было. Однако я помню, как только что видел пустынное море, а в следующий миг на юге появились три корабля.

Три прекрасных корабля.

Они невесомо застыли на глади океана, а когда весла зарылись в волны, полетели, едва касаясь воды. Их высоко загнутые нос и корма венчались позолоченными чудовищами, змеями и драконами. В тот далекий осенний день мне показалось, что три судна танцуют на воде, взмывая вверх и опускаясь вниз на серебряных крыльях весел. Мокрые весла вспыхивали на солнце, превращаясь в полосы света; падали, снова поднимались, и корабли с драконьими головами взлетали на волнах, а я завороженно на них глядел.

– Дьяволово отродье, – проворчал отец.

Он был не очень хорошим христианином, но в тот миг так испугался, что осенил себя крестом.

– Пусть дьявол их и проглотит, – произнес мой дядя по имени Эльфрик – худой, угрюмый, замкнутый человек.

Три корабля двинулись на север, подтянув прямоугольные паруса к длинным реям, но как только мы повернули на юг и поскакали по песку в сторону дома, да так, что гривы лошадей затрепетали, словно ветки на ветру, а соколы взволнованно заклекотали, – суда пошли вслед за нами. Там, где на месте обрушившегося утеса остался бугристый торфяной холм, мы покинули берег, преодолели трудный подъем и понеслись галопом по прибрежной дороге к своей крепости.

К Беббанбургу.

Бебба была нашей королевой много лет назад и дала свое имя моему дому, самому дорогому для меня месту на земле.

Крепость стояла на торчащей из моря высокой скале, о восточный край которой ударяли волны; волны пенились и у северного выступа, катились по ребристой отмели вдоль западной стороны скалы между крепостью и берегом. Чтобы попасть в Беббанбург, надо было подъехать с юга по дамбе из камней и песка – ее охраняла большая деревянная башня под названием Нижние Ворота, возведенная на вершине земляного вала.

На вспененных лошадях мы с громом копыт промчались под аркой башни, пронеслись мимо деревянных амбаров, кузниц, конюшен, аккуратно крытых ржаной соломой, а потом проскакали по внутренней дороге к Верхним Воротам, оберегавшим вершину скалы с укрепленным валом. За валом и находился замок отца. Здесь мы спешились, поручив рабам лошадей и соколов, и побежали к восточному валу, откуда обычно смотрели на море.

Три корабля уж поравнялись с островами, где обитали буревестники, а зимой резвились тюлени. Мы наблюдали за судами, когда моя мачеха, встревоженная стуком копыт, вышла из замка и поднялась к нам.

– Дьявол разверз свое чрево, – приветствовал ее отец.

– Да охранят нас Господь и все святые, – ответила Гита, крестясь.

Я никогда не видел своей матери, второй жены отца: она, как и первая его жена, погибла при родах. Мы с Утредом были сводными братьями, оба остались без матерей, но я считал матерью Гиту. И она, в общем, была ко мне добра, даже добрее, чем отец, который не особенно любил детей. Гита хотела, чтобы я сделался священником. Она говорила, что, раз мой старший брат станет воином и унаследует землю, которую будет защищать, мне придется найти другое занятие. Она родила моему отцу двух сыновей и дочь, но все они прожили меньше года.

Три корабля подходили все ближе. Казалось, они хотят рассмотреть Беббанбург, но нас это не слишком беспокоило: крепость считалась неприступной, поэтому датчане могли пялить глаза сколько влезет. У первого корабля имелось по двенадцать весел с каждого борта, и, когда он пристал к берегу в сотне метров от нас, один из воинов перемахнул через борт и пробежал по обращенному к нам ряду весел: несмотря на кольчугу и меч, он прыгал с весла на весло легко, как танцор. Все мы молились, чтобы он упал, но он, разумеется, не упал, а, добравшись до кормы, развернулся и побежал обратно. У него были светлые, очень длинные волосы.

– Неделю назад они торговали в устье Тайна, – сказал Эльфрик, брат моего отца.

– Откуда ты знаешь?

– Видел их и узнаю́ судно. Видите светлую полосу на обшивке? – Он сплюнул. – Но тогда у судна не было драконьей головы.

– Они снимают головы, когда приходят торговать, – сказал отец. – И чем они торговали?

– Меняли шкуры на соль и сушеную рыбу. Говорили, будто они купцы из Хайтабу.

– Теперь эти купцы ищут драки, – проговорил отец.

И датчане действительно принялись вызывать нас на бой, ударяя копьями и мечами по раскрашенным щитам. Но они не могли взять Беббанбург, а мы ничего не могли поделать с ними, хотя отец и приказал поднять свое знамя с волком. На боевом стяге скалилась волчья морда, но ветра не было, и, поскольку знамя бессильно обвисло, язычники не поняли заключенного в нем вызова. Спустя некоторое время им наскучило нас дразнить, они сели на скамьи и принялись грести к югу.

– Будем молиться, – сказала мачеха.

Гита была гораздо моложе отца: маленькая пухлая женщина с копной светлых волос, горячо преданная святому Катберту, перед которым благоговела, поскольку тот творил чудеса. В церкви рядом с большим залом^[3] она хранила гребень из слоновой кости, которым Катберт якобы расчесывал бороду… А может, и вправду расчесывал.

– Пора за дело, – проворчал отец, отвернувшись от вала. – Ты, – обратился он к моему старшему брату Утреду, – возьми дюжину воинов и скачи на юг. Наблюдай за язычниками, но ничего не предпринимай, понял? Если они высадятся на моей земле, хочу знать, где именно.

– Да, отец.

– Не вступай с ними в бой! – приказал отец. – Просто понаблюдай за негодяями, а к ночи возвращайся.

Еще шесть человек он отправил собрать войско. Все свободные крестьяне были обязаны воевать за отца, и сейчас он собирал армию, чтобы к рассвету следующего дня рассчитывать на две сотни человек с топорами, копьями и серпами. Его вассалы, жившие с нами в Беббанбурге, были вооружены хорошими мечами и прочными щитами.

– Если датчан мало, – говорил отец тем же вечером, – они не станут сражаться. Они похожи на псов, эти датчане: смелые в стае, но трусы в душе.

Стемнело. Брат еще не вернулся, но никто за него особо не волновался. Утред порой был слишком заносчивым, но сильным. Конечно, он вернется после полуночи – и отец распорядился повесить над Верхними Воротами сигнальный фонарь, чтобы брат нашел дорогу домой.

Мы считали, что в Беббанбурге мы в безопасности, ведь крепость ни разу не сдавалась врагу. Но отца и дядю все равно обеспокоило возвращение датчан в Нортумбрию.

– Они ищут поживу, – сказал отец. – Голодные мерзавцы хотят высадиться, угнать скот и уплыть назад.

Я вспомнил слова дяди, что люди с этих кораблей в устье Тайна меняли шкуры на сушеную рыбу. Как же они могут быть голодными? Но ничего не сказал. Мне было всего девять, и что я знал о датчанах?

Я знал, что они дикари и язычники. Что они страшные. Знал, что за два поколения до моего рождения корабли их совершали набеги на наше побережье. Еще я знал, что отец Беокка, наш капеллан, каждую субботу молится, прося избавить нас от ярости северян, но ярость эта была мне неведома. Ни один датчанин не ступал на наши земли с моего рождения, хотя отец не раз сражался с ними… И в ту ночь, когда мы ждали возвращения брата, он заговорил о старых врагах. Они пришли, по его словам, из северных земель, где сплошной туман и лед. Они поклоняются старым богам, которым поклонялись и мы, пока над нами не воссиял свет веры Христовой. Когда датчане впервые высадились в Нортумбрии, неистовые драконы носились по северному небосклону, огромные молнии ударяли в холмы, море хлестали смерчи.

– Они посланы Господом, – робко произнесла Гита, – чтобы наказать нас.

– Наказать за что? – гневно спросил отец.

– За наши грехи, – ответила Гита, осеняя себя крестом.

– К дьяволу наши грехи! – прорычал отец. – Они явились, потому что хотят жрать!

Его раздражала набожность мачехи, и он не желал в угоду ей отречься от своего боевого знамени с волком, означающего, что род наш ведет начало от Вотана^[4], древнего саксонского бога войны. Волк – один из трех любимцев Вотана, как рассказывал наш кузнец Элдвульф. Два других – орел и ворон. Гита хотела, чтобы на флаге был крест, но отец гордился своими предками, хотя и редко говорил о Вотане. Даже в свои девять лет я понимал, что доброму христианину не подобает хвастать происхождением от языческого божества, но мне было приятно считать себя потомком бога. Элдвульф часто рассказывал мне о Вотане: этот бог наградил наш народ землей под названием Англия; однажды он бросил боевое копье выше луны; его щит может заслонить летнее небо; бог способен сжать все поля на свете одним взмахом своего громадного меча. Мне нравились эти сказки, они были интереснее рассказов мачехи о чудесах Катберта. Мне казалось, что христиане вечно льют слезы, в отличие от почитателей Вотана.

Мы ждали брата в большом зале. То была – и осталась по сей день – огромная деревянная постройка, крытая толстым слоем соломы, с массивными балками, с арфой на помосте и с каменным очагом посередине. Требовалась дюжина рабов, чтобы поддерживать огонь в гигантском очаге: рабы таскали дрова по насыпи через крепостные ворота, и за лето поленница становилась выше церкви. По периметру зала располагались возвышения из покрытой досками утрамбованной земли, на этих настилах мы и жили, спасаясь от сквозняков. Собаки оставались внизу, на застеленном папоротником полу, там же пировали простолюдины во время четырех больших ежегодных праздников.

В тот вечер пиршества не было, мы ели только хлеб, сыр и пили эль, и отец гадал вслух, неужели датчане снова хотят войны.

– Обычно они приходят грабить, – сказал он мне, – но иногда остаются и захватывают земли.

– Думаешь, они хотят захватить нашу землю? – спросил я.

– Они захватывают любые земли, – резко ответил отец. Его всегда раздражали мои вопросы, но в тот вечер он был встревожен, поэтому продолжал говорить: – Их собственные земли – камень и лед. К тому же на них нападают великаны.

Мне хотелось, чтобы отец рассказал о великанах, но он впал в мрачную задумчивость.

– Наши предки, – сказал он после паузы, – взяли эту землю. Взяли ее, жили на ней и сохранили ее. Мы не отдадим того, что нам оставили предки. Они пришли из-за моря, сражались здесь, строили здесь и здесь похоронены. Это наша земля, впитавшая нашу кровь, скрепленная нашими костями. Нашими.

Он рассердился, но такое часто с ним случалось. Отец пристально посмотрел на меня, словно спрашивая, достаточно ли я силен, чтобы удержать земли Нортумбрии, которые наши предки завоевывали мечом и копьем, убивая, проливая чужую кровь.

Потом мы легли спать, во всяком случае, я лег. Отец, наверное, всю ночь вышагивал по стенам крепости, но на заре вернулся в замок, и тогда же меня разбудил звук рога у Верхних Ворот. Я скатился с помоста и выбежал наружу. Стояло раннее утро, на траве лежала роса, над моей головой кружил морской орел. Охотничьи псы тоже выскочили из дверей на призыв рога.

Я увидел, что отец бежит к Нижним Воротам, и стал вслед за ним протискиваться меж людьми, столпившимися на восточном валу, с которого просматривалась дамба.

С юга приближались всадники. Их было около дюжины, копыта их коней искрились от росы. Конь моего брата шел впереди – гордый жеребец с дикими глазами и необычной походкой: во время галопа он так выбрасывал передние ноги, что спутать его с другим конем было невозможно. Но ехал на нем не Утред. У человека, сидевшего в седле, были очень длинные волосы цвета белого золота, на скаку они развевались, как конский хвост. Облаченный в кольчугу всадник держал на плече топор, на боку у него болтался меч, и я не сомневался: это тот самый человек, который недавно танцевал на веслах. Его товарищи были в обычной одежде и не носили доспехов.

Когда они подъехали к крепости, длинноволосый зна́ком велел остальным придержать лошадей и двинулся дальше один. Приблизившись на расстояние полета стрелы (хотя никто на стене не поднял лука), он остановил коня, посмотрел вверх, на ворота, насмешливо оглядел собравшихся на стенах, поклонился, швырнул что-то на дорогу и развернул коня. Всадник ударил жеребца пятками, и тот понесся назад, на юг, а остальные негодяи галопом понеслись за главарем.

То, что длинноволосый швырнул на дорогу, было головой моего сурового брата.

Голову принесли отцу, и тот долго смотрел на нее, ничем не выдавая своих чувств. Он не закричал, не переменился в лице, не нахмурился. Он просто глядел на голову старшего сына – а затем посмотрел на меня.

– С этого дня, – сказал он, – тебя зовут Утред.

Так я получил это имя.

* * *

Отец Беокка настоял, чтобы меня крестили еще раз: иначе-де на небесах не поймут, кто я такой, если я прибуду туда под именем Утред. Я протестовал, но Гита согласилась со священником, а мой отец больше пекся о ее благополучии, нежели о моем. Поэтому в церковь притащили бочку, наполовину наполненную морской водой, и отец Беокка, поставив меня в эту бочку, черпаком вылил воду мне на голову.

– Прими твоего слугу Утреда, – произнес он нараспев, – в число твоих святых и в ряды сияющих ангелов.

Надеюсь, у святых и ангелов теплее, чем было в церкви в тот день. Когда крещение закончилось, Гита принялась плакать по мне, хотя я никак не мог понять почему. Лучше бы она плакала по моему брату.

Мы узнали, что именно с ним произошло. Три корабля датчан направились к устью реки Альн, где находилось небольшое рыбацкое селение. Тамошние жители благоразумно пустились бежать, но некоторые задержались и наблюдали за устьем реки из леса на горе. Они-то и рассказали, что брат мой приехал с наступлением ночи и увидел, как викинги поджигают дома. Викингами эти люди назывались, когда устраивали набеги, а датчанами или язычниками – когда торговали. И коли на сей раз они жгли и грабили, значит были викингами.

В поселении было не много викингов, большинство остались на кораблях, и мой брат решил напасть и перебить высадившихся.

Конечно же, он угодил в ловушку. Оказывается, датчане видели его всадников, и команда одного из кораблей устроила засаду на северном краю деревни. Сорок человек отрезали брату путь к отступлению и перебили весь его отряд.

Отец сказал, что его старший сын умер быстро. Похоже, хотел таким образом себя утешить. Но, конечно, смерть брата быстрой не была, ведь датчане успели узнать, кто он такой, иначе разве привезли бы его голову в Беббанбург? Рыбаки сказали, что пытались предупредить брата, но я в этом сомневаюсь. Люди говорят такое, чтобы избежать обвинений; как бы то ни было, предупредили его или нет, брат был мертв, а датчанам досталось тринадцать отличных мечей, тринадцать хороших лошадей, доспехи, шлем и мое прежнее имя.

Но это был еще не конец. Мимолетный визит трех кораблей не стал значительным событием, зато через неделю после гибели брата мы узнали, что по рекам к Эофервику поднялся большой флот датчан. Они захватили город в День Всех Святых, и Гита рыдала, решив, что Бог отвернулся от нас. Однако пришла и хорошая новость: мой бывший тезка король Осберт вроде бы заключил союз со своим соперником, претендентом на престол Эллой, и они решили отложить свои споры, объединить силы и вернуть Эофервик.

Сказать это было легко, но, чтобы совершить подобное дело, требовалось время.

Гонцы скакали туда-сюда, советники думали, священники молились, и только к Рождеству Осберт и Элла скрепили соглашение клятвами и попросили отца привести свое войско. Но, конечно, мы не могли двинуться в путь зимой. Датчане засели в Эофервике, им позволили остаться там до ранней весны. Под городской стеной назначили сбор нортумбрийской армии, и, к моей радости, отец объявил, что я еду на юг вместе с ним.

– Он слишком мал, – запротестовала Гита.

– Ему почти десять, – ответил отец, – он должен уметь сражаться.

– Будет больше пользы, если он продолжит ученье.

– От мертвого грамотея Беббанбургу не будет пользы, – возразил отец. – Утред теперь наследник, поэтому должен уметь сражаться.

В тот же вечер он велел Беокке показать мне пергамент, который хранился в церкви. Пергамент, в котором говорилось, что этой землей владеем мы. Беокка два года учил меня читать, но я был плохим учеником и, к его огорчению, не понял в документе ни бельмеса. Беокка вздохнул и объяснил, что там написано.

– Это описание земель, – сказал он, – которыми владеет твой отец. Здесь сказано, что земли эти принадлежат ему и по закону Божьему, и по нашему земному закону.

Надо полагать, когда-нибудь эти земли должны были стать моими, потому что в тот же вечер отец продиктовал новое завещание, в котором говорилось, что, если он умрет, Беббанбург перейдет к его сыну Утреду. Тогда я стану олдерменом, и все, кто живет между Туидом и Тайном, присягнут мне в верности.

– Когда-то мы были здесь королями, – сказал мне отец, – и наша земля звалась Берниция.

Он приложил печать к красному воску, и на воске осталось изображение волчьей головы.

– Мы снова будем называться королями, – заявил Эльфрик, мой дядя.

– Неважно, как нас называют, – резко бросил отец, – главное, чтобы нам повиновались!

И он заставил Эльфрика поклясться на гребне святого Катберта, что тот будет чтить новое завещание и призна́ет меня Утредом Беббанбургским. Эльфрик поклялся.

– Но все будет хорошо, – сказал отец. – Мы перережем этих датчан, как овец в загоне, и вернемся домой с добычей и славой.

– Будем молить о том Господа, – отозвался Эльфрик.

Эльфрик и еще тридцать человек остались в Беббанбурге защищать крепость и оберегать женщин. В тот вечер дядя сделал мне подарок: кожаный нагрудник, защищающий от удара меча, и, самое главное, шлем, который кузнец Элдвульф украсил ободком из позолоченной бронзы.

– Теперь все поймут, что ты принц, – сказал Эльфрик.

– Он не принц, – возразил отец, – а наследник олдермена.

Но он был доволен подарками брата и прибавил еще два от себя: короткий меч и лошадь. Меч был старым, сточенным, в кожаных ножнах с овечьим руном внутри, с короткой толстой рукоятью и слишком тяжелый… Но в ту ночь я спал, положив его под одеялом рядом с собой.

На следующее утро моя мачеха рыдала на валу у Верхних Ворот, а мы отправились под голубым безоблачным небом на войну. Две с половиной сотни человек ехали на юг под нашим знаменем с волчьей головой.

Это был год 867-й, и я отправлялся на войну в первый раз.

Эта война длится для меня до сих пор.

* * *

– В клине ты не пойдешь, – сказал отец.

– Да, отец.

– Только мужчины могут выстоять в клине, – продолжал он. – Но ты будешь наблюдать, будешь учиться – и поймешь, что самый опасный удар можно получить не тем мечом или топором, которые тебе видны, а теми, которые ты не видишь. Теми, что разят снизу, перерезая сухожилия.

Он дал мне множество других советов во время долгого пути на юг. Из двух с половиной сотен человек, отправившихся в Эофервик из Беббанбурга, сто двадцать ехали верхом – то были воины моего отца или самые зажиточные фермеры, которые могли себе позволить доспехи, щиты и мечи. Большинство людей не были богачами, но поклялись в верности моему отцу и шли теперь с серпами, копьями, косами, баграми и топорами. У некоторых имелись охотничьи луки, и всем приказали захватить недельный запас провианта – в основном черствый хлеб, еще более черствый сыр и копченую рыбу.

Многие взяли в поход женщин. Отец велел не брать их, но не стал прогонять тех, кого все-таки взяли: они все равно увязались бы следом. К тому же мужчины дерутся лучше, когда за ними наблюдают жены и любовницы. Отец был уверен, что эти женщины скоро увидят, как нортумбрийцы безжалостно перережут датчан. Он заявил, что мы самые мужественные люди Англии, гораздо мужественнее мягкотелых мерсийцев.

– Твоя мать была из Мерсии, – сказал он, но больше ничего не добавил.

Он никогда не рассказывал мне о матери. Я знал, что они были женаты меньше года, когда она умерла, рожая меня. Моя мать была дочерью олдермена, но для отца ее словно не существовало: он презирал мерсийцев, хотя не так сильно, как изнеженных западных саксов.

– Они в своем Уэссексе не видели лиха, – обычно говаривал он.

Но самой суровой его оценки удостоилась Восточная Англия.

– Они живут в болоте, – сказал он мне как-то раз, – живут, как лягушки.

Мы, жители Нортумбрии, ненавидели обитателей Восточной Англии, потому что много лет назад те предали нас в бою и убили Этельфрита, нортумбрийского короля и супруга Беббы, в честь которой назвали нашу крепость. Позже я узнал, что люди Восточной Англии позволили перезимовать датчанам, захватившим Эофервик, и давали им лошадей, поэтому отец был прав, презирая мерсийцев, – они были вероломными лягушками.

Отец Беокка отправился на юг вместе с нами. Мой отец не слишком жаловал священника, но не хотел отправляться на войну без божьего человека и его молитв. Беокка же хранил неизменную верность моему отцу, который освободил его из рабства и дал возможность учиться. Думаю, поклоняйся отец хоть дьяволу, священник закрыл бы на это глаза. Беокка был молодым человеком, чисто выбритым и невероятно уродливым, с сильно косящим глазом, приплюснутым носом, буйными рыжими волосами и парализованной рукой. А еще он был умным – хотя тогда я этого не ценил, поскольку ненавидел его уроки. Бедняга так старался выучить меня грамоте, а я сводил на нет все его усилия, предпочитая получать взбучки от отца, чем заниматься азбукой.

Мы ехали по римской дороге, под Тайном миновали построенную римлянами громадную стену и двинулись дальше на юг. Римляне, говорил отец, были гигантами, возводившими удивительные постройки, но гиганты вернулись в Рим и умерли, остались только священники. Дороги же сохранились, и, пока мы ехали на юг, к нам присоединялось все больше людей, так что наконец по пустоши с обеих сторон от разбитого каменного полотна двигалась целая толпа. Воины ночевали под открытым небом, а отец и его вассалы спали в аббатствах или конюшнях.

И все это войско двигалось вразброд. Даже в девять лет я замечал отсутствие порядка. Воины везли с собой выпивку, воровали мед и эль в деревнях, через которые мы проезжали, частенько напивались вдрызг и валились на обочину, но никому до этого не было дела.

– Нагонят, – беспечно говорил отец.

– Это плохо, – однажды сказал мне Беокка.

– Что плохо?

– Они должны соблюдать порядок. Я читал о римских войнах и знаю, что в войске должна быть дисциплина.

– Нагонят, – сказал я, подражая отцу.

В тот вечер к нам присоединились люди из местечка Кетрехт, под которым давным-давно мы разбили в большом сражении валлийцев. Вновь прибывшие пели о битвах, похваляясь, как мы кормили воронов мясом врага, и эти слова будоражили отца. Он сказал, что мы уже рядом с Эофервиком и, возможно, завтра встретимся с Эллой и Осбертом, а еще через день снова накормим воронов. Мы сидели у костра – одного из сотен костров, разбросанных по полю. Я видел, как далеко на юге небо отсвечивает над плоской равниной огнями других костров, и знал: там расположилась другая часть армии Нортумбрии.