bannerbannerbanner
Автобиография духовно неправильного мистика

Бхагаван Шри Раджниш (Ошо)
Автобиография духовно неправильного мистика

Полная версия

«Я прикасаюсь к стопам всех, кто познал себя»… никаких различий, будь то индуист, джайн, буддист, христианин или мусульманин. В мантре так и говорится: «Прикасаюсь к стопам всех, кто познал себя». Насколько мне известно, это единственная мантра, никак не связанная с какой-то определенной религией.

Предыдущие четыре строчки ничем не отличаются от пятой, они все в ней присутствуют. Однако пятая строка отражает ту широту, коей остальные не обладают. Она всеохватна. Эта фраза должна быть начертана на стенах всех храмов и церквей в мире, кто бы в них ни молился, потому что в ней сказано: «Я прикасаюсь к стопам всех, кто познал себя». Не «всех, кто познал бога». Даже слово «себя» можно опустить. Я сам добавил его в переводе. В оригинале сказано: «Прикасаюсь к стопам всех, кто познал», там нет слова «себя». Я добавил это слово лишь потому, что того требует грамматика вашего языка, ведь иначе вы спросите: «Познал что? Что именно стало объектом познания?» На самом деле нет никакого объекта познания – нет ничего, что можно было бы познавать, есть только познающий.

Эта мантра и была единственной религией, – если ее вообще можно назвать религиозной, – которую передала мне моя бабушка. Не дедушка, а бабушка. Однажды она сказала:

– Тебе не спится? Думаешь о том, как будешь завтра озорничать?

– Нет, – ответил я. – Просто мне интересно. У всех есть какая-то религия, а когда меня спрашивают, во что я верю, я просто пожимаю плечами. Но ведь пожимать плечами – это же не ответ. Вот я и думаю, что мне отвечать в таких случаях?

И она сказала:

– Лично я не верю ни в какую религию, но мне нравится одна мантра, и это единственное, чему я могу тебя научить, – и совсем не потому, что она считается джайнской. Просто она красивая. Я повторяла ее миллионы раз, и эта мантра приносила мне удивительный покой… мне казалось, будто я сама припадаю к стопам всех, кто познал. Могу научить тебя только ей, больше ничему.

Теперь я могу сказать, что она была великой женщиной. Когда речь заходит о религии, все начинают лгать. Христиане, иудеи, джайны, мусульмане… врут абсолютно все. Они говорят о боге, об ангелах, рассказывают про ад и рай и про всякую другую ерунду, даже не зная, что это такое. Но моя бабушка была действительно великой, и не потому, что она что-то знала, а потому, что попросту не могла соврать ребенку.

Никто не должен лгать, особенно детям, это непростительно. Детей эксплуатируют много сотен лет только потому, что они всему верят. Соврите им, и они примут ваши слова за чистую монету. Если папа или мама что-то говорит, то ребенок считает слова родителя истиной в последней инстанции. Поэтому все человечество живет во лжи, в очень скользком, вязком вранье, которое внушается детям из поколения в поколение. Если бы мы могли хотя бы просто не врать, не врать детям, признаться им в собственном невежестве, мы стали бы гораздо более духовными и повели бы их за собой по пути святости. Невинны лишь дети, оставьте их в покое, не навязывайте им свои так называемые знания. Прежде всего, вам самим нужно стать невинными, искренними, настоящими.

* * *

Джайнизм – самая аскетичная религия в мире. Иными словами, самая мазохистская и садистская. Монахи-джайны так себя мучают, что порой кажется, что они просто сумасшедшие. Но это не так. На самом деле, они хорошие дельцы, и все, кто следуют религии джайнов, – отличные торговцы. Конечно, странно, что в Индии живут одни деловые люди. Однако все легко объяснимо, если учесть, что сама религия нацелена прежде всего на получение выгоды в ином мире. Джайны истязают себя, чтобы в ином мире получить все, чего у них нет в этом.

Мне было, наверное, лет пять, когда я впервые увидел обнаженного джайнского монаха. Он пришел к нам в гости. Я просто не мог удержаться от смеха. Дедушка сказал мне:

– Успокойся! Я знаю, что ты озорник. Я могу тебя простить, когда ты изводишь соседей, но если ты оскорбишь моего учителя, то пеняй на себя. Он – мой гуру. Это он посвятил меня в священные тайны нашей религии.

– А мне нет дела до ваших священных тайн, – дерзко ответил я. – Зато я вижу его обычную тайну. Почему он голый? Он что, не мог надеть трусы?

Даже мой дед рассмеялся.

– Ты не понимаешь, – сказал он.

– Ладно, я сам у него спрошу, – согласился я.

Вся деревня собралась на даршан, который проводил тот монах. В самый разгар этой так называемой проповеди я встал и задал вопрос. Это было больше сорока лет назад, и с тех пор мне постоянно приходится воевать со всякими идиотами. Война началась в тот самый день, а закончится, боюсь, только когда меня уже не будет. А может быть, и вообще не закончится, ее продолжат мои ученики.

Я задавал простые вопросы, на которые он не мог ответить. Я был озадачен. Мой дед покраснел от стыда. А бабушка похлопала меня по спине и сказала:

– Молодчина! Я всегда знала, что ты это сделаешь.

О чем я его спрашивал? Об очень простых вещах. Мне было интересно, почему он не хочет снова родиться. Люди даже выдумали целую науку, как избежать следующего рождения. Вот я его и спросил:

– Неужели вы не хотите родиться еще раз?

– Нет, ни в коем случае, – ответил он.

Тогда я сказал:

– Почему бы вам не совершить самоубийство? Зачем вы живете? Зачем едите и пьете? Ведь так просто взять и исчезнуть, покончить со всем этим. Зачем же так мучиться?

Ему было не больше сорока…

– Будете продолжать в том же духе, рискуете прожить еще лет сорок, а то и больше, – добавил я. Это ведь известный факт: кто мало ест, тот долго живет…

Конечно, тогда я еще этого не знал, но спросил монаха:

– Если вы не хотите снова рождаться, то зачем тогда живете? Почему не умрете? Совершите самоубийство, и все.

Не думаю, что его когда-нибудь об этом спрашивали. В нашем обществе вежливых людей никто не осмеливается задавать действительно стоящие вопросы. А вопрос о самоубийстве один из самых важных.

Марсель сказал: «Самоубийство – единственный по-настоящему философский вопрос». Тогда я не знал никакого Марселя. Возможно, в то время его еще и не было, и книга его не была написана. Но именно об этом я спросил монаха:

– Если вы говорите, что не хотите больше рождаться, тогда зачем живете? Для чего? Покончите с этим раз и навсегда! Я знаю один хороший способ. И хотя я еще мало разбираюсь в жизни, но что касается самоубийства, могу дать вам отличный совет. Спрыгните со скалы на краю нашей деревни или утопитесь в реке.

Я сказал тому монаху:

– В сезон дождей я тоже могу спрыгнуть в реку с вами. Поплаваем немного вместе. Потом вы утонете, а я поплыву на тот берег. Я хорошо плаваю.

Он посмотрел на меня с такой яростью, с такой злостью, что мне пришлось добавить:

– Помните, если вы будете злиться, то родитесь снова. Так вы не избавитесь от мирских страданий. Почему вы смотрите на меня с такой ненавистью? Ответьте на мой вопрос спокойно. С радостью! А если не можете, то просто скажите: «Я не знаю». Зачем же злиться?

Монах с трудом выговорил:

– Самоубийство – это грех. Я не могу покончить с собой. Но я действительно не хочу снова рождаться. Отказываясь от всего, что у меня есть, я постепенно перейду в мир иной.

И тогда я попросил:

– Покажите мне, пожалуйста, что у вас есть. Вы же голый, и в руках у вас ничего нет. Так что же у вас есть?

Дед попытался меня остановить, но я показал на бабушку и сказал ему:

– Не забывай, нани мне разрешила, и никто мне не запретит, даже ты. Я у нее заранее спросил разрешения. Я боялся, что если прерву твоего гуру и его дурацкую проповедь, то ты на меня рассердишься.

А бабушка сказала: «Если что, скажи, что я разрешила. Ничего не бойся, просто покажи на меня, и дедушка замолчит». Знаете, после этого он, как ни странно, действительно замолчал, хотя даже не посмотрел в сторону нани!

Позже мы с нани долго смеялись. Я сказал ей:

– Он даже не взглянул на тебя.

– Он, наверное, боялся, что я скажу: «Замолчи, не мешай ребенку!» Вот и не посмотрел. А тебя не стал перебивать, чтобы со мной не связываться, – с улыбкой произнесла она.

Вообще-то дед закрыл глаза, как будто медитировал. И я ему сказал:

– Нана, ты молодец! Ты злишься, ты весь кипишь, и все равно сидишь с закрытыми глазами, словно просто медитируешь. Твой гуру злится на меня, потому что мои вопросы выводят его из себя, а ты злишься, потому что он не может на них ответить. Но, поверь мне, этот тип, который тут проповеди читает, – просто дурак.

А мне было тогда всего пять или шесть лет!

С тех пор я начал называть все своими именами. Идиотов я сразу вижу, как бы они ни маскировались. Никто не может укрыться от моего рентгеновского взгляда.

* * *

Я уже не помню имени того монаха. Кажется, его звали Шанти Сагар, что означает «океан блаженства». Конечно, ему было далеко до этого. Естественно, я забыл его имя. Он был всего лишь грязной лужей, но уж никак не океаном блаженства или покоя. В нем не было ни капли тишины. Вот он и разозлился.

Слово «шанти» многозначно. Оно может означать «покой» и «тишину» – это два основных понятия. Но ничего такого не было в том монахе. В нем вообще не было ни покоя, ни тишины, одни лишь страдания. Он очень сильно на меня разозлился, стал кричать и велел заткнуться.

А я сказал:

– В моем доме никто не заставит меня замолчать. Это я могу попросить вас уйти. Вы не имеете права мне приказывать. Но я не стану вас прогонять, у меня еще есть вопросы. Пожалуйста, не сердитесь. Ведь вас зовут Шанти Сагар – океан покоя и тишины. Вы могли бы стать хотя бы маленьким озером? И не стоит сердиться на ребенка.

Не дожидаясь, пока он успокоится, я обратился к бабушке, которая теперь уже не могла удержаться от смеха:

– Ну что, нани? Спросить его еще о чем-нибудь или просто выгнать?

Конечно, я задал этот вопрос не деду, потому что это был его гуру. Но бабушка сказала:

 

– Спроси его, о чем хочешь. Если он не сможет ответить – вон дверь, она открыта.

Я очень любил эту женщину. Именно она сделала из меня бунтаря. Даже дед был потрясен тем, что она тогда меня поддержала. Этот так называемый Шанти Сагар, как только понял, что бабушка на моей стороне, тут же замолчал. На самом деле, не только бабушка была за меня, но к тому времени уже вся деревня с интересом следила за развитием событий. Бедный монах остался в полном одиночестве.

Я задал еще несколько вопросов. Я спросил:

– Вы говорили, что нельзя верить тому, что не было познано на личном опыте. Мне кажется это верным, и вот мой вопрос…

Джайны верят в существование семи кругов ада. С шестого круга еще можно вернуться, но, попадая на седьмой, вы остаетесь там навсегда. Возможно, седьмой – это христианский ад, потому что христиане говорят, что, попав в ад, вы не выберетесь из него никогда.

– Так вот, – продолжал я, – вы рассказали о семи кругах ада. А сами-то вы были на седьмом круге? Ведь если бы вы туда попали, вас бы сейчас здесь не было. А если вы туда не попадали, то как вы можете утверждать, что он существует? Вернее было бы сказать, что есть шесть кругов ада, а не семь. Впредь будьте точнее в своих проповедях, говорите, что существует всего шесть кругов. А если вы все же настаиваете на существовании седьмого, то докажите мне, что по крайней мере один человек – Шанти Сагар – оттуда вернулся.

Он был озадачен. Он не мог поверить, что этот вопрос задал ребенок. Сейчас я сам не могу в это поверить! Неужели я задал такой вопрос? У меня есть только одно объяснение: я был необразован и абсолютно ничего не знал. Знание делает людей умными и хитрыми. А я был простодушен. Я спросил о том, о чем мог бы спросить любой ребенок, если бы до этого ничему не учился. Образование – это величайшее преступление, совершаемое против несчастных малышей. Возможно, мир станет по-настоящему свободным, когда мы, наконец, перестанем навязывать детям мертвые знания.

Я был абсолютно невинным ребенком, у меня не было никаких познаний. Я не умел ни читать, ни писать и считал только на пальцах. Даже сейчас, если пропущу палец, когда считаю, тут же сбиваюсь. Тот монах не мог ответить на мой вопрос. Бабушка встала и сказала:

– Тебе все же придется ответить. Не думай, что это интересно только нашему малышу. Я тоже хочу знать, а я – хозяйка этого дома.

Мне вновь нужно пояснить вам кое-что об учении джайнов. Когда джайнский монах приходит в чей-то дом и там его угощают, то после трапезы в знак благодарности монах читает проповедь. И эта проповедь адресована хозяйке. В тот день бабушка так и сказала:

– Я здесь хозяйка. И я присоединяюсь к вопросу внука. Ты когда-нибудь был в аду? Если нет, то признайся честно и не говори потом, что существует семь кругов ада.

Монах был смущен и подавлен, особенно после выступления этой прекрасной женщины. Он стал пробираться к выходу. Но нани воскликнула:

– Стой! Куда ты? А кто ответит на вопрос моего мальчика? У него еще есть о чем спросить! Что ты за человек? Бежишь от детских вопросов?!

Монах остановился. Тогда я сказал:

– Ладно, забудем про этот вопрос. Он и на первый мой вопрос не ответил. Лучше я задам ему еще один, может, сейчас ему повезет, и он сможет хоть что-то сказать.

Монах взглянул на меня, и я сказал:

– Если вам хочется меня рассмотреть, смотрите мне прямо в глаза.

Наступила тишина, никто не проронил ни слова. Монах отвел взгляд, а я сказал:

– Я не буду задавать третий вопрос. Первые два остались без ответа, а третий я не буду задавать, мне не хочется позорить нашего гостя. Я ухожу.

И я ушел и был ужасно рад, что бабушка пошла за мной.

Дедушка остался, чтобы проститься с монахом. Но как только тот ушел, дед вбежал в дом и накинулся на бабушку:

– Ты что, с ума сошла? Сначала ты вступилась за мальчишку, от которого одни неприятности, а потом еще и пошла за ним, даже не попрощавшись с Учителем!?

– Он не мой Учитель, – ответила нани. – Так что мне все равно. А тот, кого ты считаешь отъявленным хулиганом, – это семя, и никто не знает, что из него вырастет.

Сейчас я уже знаю, что выросло из того семени. Человек не может стать буддой, не будучи настоящим нарушителем спокойствия. А я – не просто будда, как Гаутама Будда. Это было бы слишком традиционно. Я – Зорба Будда. Во мне сливаются Восток и Запад. На самом деле я не разделяю мир на Восток и Запад, на большое и маленькое, на мужчин и женщин, на хорошее или плохое, на бога или дьявола. Нет, тысячу раз нет! Я ничего ни на что не делю. Наоборот, я соединяю все, что было разделено. Такова моя работа.

То событие чрезвычайно важно для понимания всей моей жизни, потому что если вы познали семя, то сможете познать и древо, и его плоды, и даже луну, просвечивающую сквозь ветви.

С того самого дня я сопротивляюсь всему, что отдает мазохизмом. Конечно, это слово я узнал гораздо позже, но слова ничего не значат. Уже тогда я был против аскетизма, несмотря на то, что и слов таких не знал. Но я чувствовал запах чего-то отвратительного. Знаете, у меня настоящая аллергия на любые самоистязания. Я хочу, чтобы все люди жили полноценной жизнью. Довольствоваться малым – не для меня. Живите, берите от жизни все, а если сможете взять больше – прекрасно. Давайте! Чего вы ждете? Не тратьте время на ожидания рая…

Кстати, я не против самоубийства. Если человек решает положить жизни конец, это его право. Я только против пожизненной каторги. Перед смертью тот монах, Шанти Сагар, сто десять дней ничего не ел. Здоровый человек вполне может прожить без еды девяносто дней, а очень крепкий – и того больше.

Запомните, я не был грубым с тем мужчиной. В той ситуации мои вопросы были абсолютно правомерны, возможно, еще и потому, что он не мог на них ответить. И как ни странно, с того самого дня я не только начал задавать вопросы, но и перестал получать на них ответы. Я встречал очень много так называемых духовных людей, но ни один из них не мог ответить на мои вопросы. В каком-то смысле то событие определило всю мою жизнь, ее особый аромат.

Шанти Сагар покинул наш дом в ярости. Я же, наоборот, был невероятно счастлив и не скрывал этого от деда. Я сказал ему:

– Нана, он может злиться сколько угодно, но я чувствую, что был прав. Твой гуру – серая личность. Тебе бы следовало выбрать в учителя кого-то более достойного.

Дед не мог удержаться от смеха.

– Возможно, ты и прав, но в моем возрасте не очень-то практично менять учителей. – И посмотрев на бабушку, добавил: – Ведь так?

Нани была верна себе:

– Никогда не поздно что-то менять. Если видишь, что принял неверное решение, выбери другое. Правда… поторопись, ты ведь уже не молод. Только не говори, что ты слишком стар. Это у молодых вагон времени, а у стариков его нет. Ты ведь не мальчик уже.

Дедушка умер лишь несколько лет спустя, но так и не решился найти нового гуру. Все шло как прежде. Бабушка часто подтрунивала над ним, говоря:

– Когда же ты поменяешь своего гуру и свои взгляды?

А он отвечал:

– Скоро, конечно, уже скоро.

Однажды бабушка сказала ему:

– Прекрати нести чушь! Если не изменишься прямо сейчас, то не сделаешь этого никогда. Хватит с меня пустых обещаний. Ты либо меняешься, либо нет. Только не нужно врать.

Эта женщина могла бы стать невероятно влиятельным человеком. Роль домохозяйки была явно не для нее. Она не должна была жить в этой маленькой деревушке. Весь мир мог бы слушать ее, затаив дыхание. Возможно, я делаю то, что предназначалось ей. Может быть, я стал ее продолжением. Она любила меня так сильно, что была мне роднее матери. Я всегда считал нани своей настоящей мамой.

Только ей я мог сознаться в каких-то дурных поступках. Только ей, больше никому. Я безмерно ей доверял. Я мог поведать ей все свои тайны, потому что однажды я осознал одну вещь: нани меня понимает.

Мне кажется, что в тот день, когда я задавал монаху-джайну странные, неприятные, раздражающие вопросы, я не делал ничего плохого. Возможно, ему это было даже полезно. Может быть, в один прекрасный день он все поймет. Если бы у него хватило духу, он понял бы все уже тогда, но он оказался трусом и попросту сбежал. С тех пор это стало для меня привычным. Так называемые махатмы или святые – все оказываются малодушными лжецами. Еще ни разу я не встречал махатму – индуистского, исламского, христианского или буддийского, – про которого можно было бы сказать, что он обладает по-настоящему мятежным духом. Но если ты не бунтарь, ты не религиозен. Мятеж – вот истинная основа любой религии.

* * *

Нана был для меня не просто дедушкой, отцом матери. Трудно объяснить, кем он для меня был. Он называл меня «Раджа», что значит «царь». И в течение семи лет он делал все, чтобы я действительно жил по-царски. На мой день рождения он приводил из ближайшего города слона… В те дни в Индии слоны были только у двух сословий – у царей и священнослужителей, – потому что содержание слона, корм и уход за ним стоили очень дорого. Священники могли себе это позволить, так как у них было множество прихожан, которые жертвовали средства не только для них самих, но и для их животных. Неподалеку от нашей деревни жил один такой святой, у которого был слон. Дедушка договаривался с ним, и на мой день рождения слона приводили к нам. Нана усаживал меня сверху, а по бокам вешал два мешка с серебряными монетами.

Когда я был маленьким, в Индии не было бумажных денег. Вместо рупий люди расплачивались серебром. Дедушка набивал деньгами два огромных мешка, вешал их на слона, и я катался по деревне, разбрасывая монеты во все стороны. Так мы отмечали мои дни рождения. Однажды я ехал впереди, а он сзади на телеге, запряженной буйволом. Телега тоже была полна денег. Он ехал и кричал: «Не скупись. У меня еще много. Бросай, не жалей».

Он всеми силами пытался внушить мне мысль, что я королевских кровей.

* * *

В разлуке есть своя поэзия. Человеку просто нужно выучить ее язык и однажды испить эту чашу до конца. Тогда горечь сама по себе превратится в радость… невероятно, но факт. Я понял это, когда умер мой нана. То была окончательная разлука. Мы больше никогда не встретимся, но в этом есть особая прелесть. Он был стар. Похоже, у него не выдержало сердце. Он болел, но мы не знали чем, потому что в деревне не было ни врача, ни аптеки, ни хотя бы просто лекарств. Мы так и не узнали, от чего он умер, но думаю – от сердечного приступа.

Когда он уходил, я наклонился к нему и спросил:

– Нана, может быть, ты скажешь мне что-то на прощание? Каким будет твое последнее слово? Дай мне что-нибудь, что напоминало бы мне о тебе.

Он снял с пальца кольцо и вложил в мою руку. Сейчас то кольцо у кого-то из саньясинов[2], я его кому-то подарил. Оно всегда было для меня мистическим. Дедушка никому не разрешал его рассматривать, хотя сам частенько это делал. Кольцо было с боковыми стеклышками, чтобы заглядывать внутрь. Сверху был бриллиант, а по бокам – прозрачные стекла, как будто окошки.

Он никому не позволял смотреть через них, и никто не знал, что он там видит. Оказывается, внутри было изображение Махавиры, джайнского тиртханкары, очень красивая крохотная статуэтка. Стеклышки были увеличительными, и сквозь них статуя казалась огромной.

Со слезами на глазах дедушка сказал:

– Мне нечего тебе больше дать, потому что все остальное когда-нибудь станет тебе не нужно. Я могу оставить тебе только мою любовь к тому, кто познал себя.

И хотя кольца у меня уже нет, но я выполнил его желание. Я тоже познал себя… самого себя. Какая разница, кто там, в кольце, и познал он себя или нет? Но мой бедный дедушка любил своего Учителя, Махавиру, и передал мне свою любовь. Я с огромным почтением отношусь к его любви к Учителю и ко мне. Последними его словами было:

– Не волнуйся, я не умру.

Мы все ждали, скажет ли он еще что-нибудь, но он больше уже ничего не произнес. Его глаза закрылись навсегда.

Я все еще помню, какая наступила тишина. Было слышно, как телега, запряженная буйволами, катится вдоль реки и тихонько поскрипывает. Я помню каждую мелочь. Я ничего не сказал, потому что не хотел тревожить бабушку. А она тоже молчала. Через некоторое время я стал волноваться за нее и произнес:

 

– Скажи что-нибудь, не молчи. Это невыносимо.

Можете себе представить – она запела! Так я понял, что смерть может стать праздником. То была песня, которую она пела, когда влюбилась в моего дедушку.

И это тоже очень много значит. Тогда, девяносто лет назад, в Индии она осмелилась влюбиться. Она вышла замуж в двадцать четыре года. Большая редкость!

Однажды я спросил у нее, как ей удалось так долго не выходить замуж. Она была очень красивой… Как-то я пошутил, что сам царь Чхаттерпура, правитель того штата, в котором находится Каджурахо, мог бы предложить ей руку и сердце.

А она улыбнулась и произнесла:

– Удивительно, что ты говоришь об этом, потому что так оно и было. Но я ему отказала, и не только ему, но и многим другим.

В те дни девочек выдавали замуж, когда им было семь лет, самое большее девять. Просто потому что люди боялись любви… Еще совсем немного, и девочка может влюбиться. Но отец моей бабушки был поэтом, его песни до сих пор поют в Каджурахо и в его окрестностях. Он сказал, что выдаст дочь замуж только тогда, когда она сама этого захочет. Судьбе было угодно, чтобы она влюбилась в моего дедушку.

Тогда я спросил:

– Странно, что ты отказала самому царю и вышла замуж за бедняка. Ради чего? Он не был таким уж красавцем или каким-то выдающимся человеком. Что ты в нем нашла? За что ты его полюбила?

А она сказала:

– Тут ты не прав. Влюбляются не «за что-то». Я просто увидела его и все. Я увидела его глаза и ощутила внутри глубокую веру, которая ни разу не пошатнулась.

Потом я спросил дедушку:

– Нани сказала, что влюбилась в тебя. Это я понимаю, но ты, почему ты решил жениться на ней?

– Я не поэт и не мыслитель, – ответил он, – но я умею ценить красоту.

В жизни я не видел женщины прекраснее моей нани. Я сам был влюблен в нее и любил ее всю жизнь. Она умерла в восемьдесят лет. Когда это случилось, я вошел в дом и увидел ее лежащей на постели, мертвой. Все ждали только меня: перед смертью она велела не сжигать ее тело до тех пор, пока я не приеду. Она хотела, чтобы именно я разжег погребальный костер. Вот меня и ждали. Я вошел и приподнял простыню, покрывавшую ее лицо… она была такая красивая! Еще прекраснее, чем в жизни, потому что теперь ее лицо озарял покой. Покой, который не могли нарушить ни дыхание, ни какие-либо земные страдания. Она была сама безмятежность!

Разводить огонь под ее совершенным телом стало для меня настоящей мукой. Мне казалось, что я сжигаю неземное творение Леонардо или Винсента Ван Гога. Бабушка была для меня важнее самой Моны Лизы и прекраснее Клеопатры. Я нисколько не преувеличиваю. Для меня она была воплощением красоты! Благодаря ей я стал тем, кто я есть. Она всеми силами пыталась мне помочь. Без нее я сейчас был бы, наверное, лавочником, врачом или инженером.

Мой отец был бедным, и у него не было денег на мое обучение. Но когда настала пора сдавать вступительные экзамены, он настоял на том, чтобы я поступил в университет. Он был готов одолжить любую сумму, лишь бы я учился. Я тоже хотел учиться, но только не на врача и не на инженера. Я попросту отказался поступать на медицинский или технический факультет. Я так и сказал отцу:

– Если честно, я хочу быть странствующим саньясином.

– Кем!? Бродягой? – воскликнул он.

– Да, – сказал я. – Я хочу поступить на философский, чтобы стать странствующим философом.

Отец был категорически против.

– В таком случае я не стану занимать для тебя денег. Все равно никакого толку, – заявил он.

Бабушка же сказала:

– Не волнуйся, сынок. Давай, учись, чему хочешь. Я, слава богу, еще жива. Я продам все, что у меня есть, только бы ты оставался самим собой. Мне все равно, куда ты поступишь и чему будешь учиться.

Она действительно ни разу не спросила меня о моей будущей профессии, а только посылала мне деньги, даже тогда, когда я стал преподавателем и сам начал зарабатывать. Мне пришлось убеждать ее, что теперь уже я должен помогать ей деньгами.

Но она настаивала:

– За меня не волнуйся, мне деньги ни к чему. Ты уж лучше потрать их на что-нибудь стоящее.

И я тратил их на книги. Все вокруг удивлялись, откуда у меня столько денег. Я покупал книги кучами. Даже когда учился в старших классах, мой дом был завален книгами. Их было полно, и все только и гадали, где я беру деньги. Но бабушка меня предупредила:

– Никому не говори, что эти деньги от меня. Если твои родители узнают, то тоже начнут просить, а я не смогу им отказать.

И она давала деньги только мне. Представляете, даже в тот месяц, когда она умерла, я получил от нее очередную сумму. Утром, в день ее смерти, она подписала чек. Самое удивительное, что это были последние деньги на ее счету. Похоже, она знала, что «завтра» для нее никогда не наступит.

Я счастливый человек во многих отношениях, но больше всего мне в жизни повезло с бабушкой и дедушкой… у меня было по-настоящему золотое детство.

2Обычно саньясином считается духовный искатель, отрекшийся от мира, но Ошо называет этим словом тех, кто остается в мире и пытается привнести в жизнь медитацию и просветление. – Примеч. ред. англ. изд-я.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25 
Рейтинг@Mail.ru