Бхагаван Шри Раджниш (Ошо)
Нравственное, безнравственное, вненравственное. Что правильно, а что нет?
Это станет для общества большой проблемой, потому что, если вы закрыты, открытый человек немедленно начнет вас тревожить, потому что открытый человек сразу задевает самые основы вашего существа. Открытый человек сразу же заставляет вас почувствовать себя неполноценным, уродливым, лживым. Открытая личность сразу заставляет вас почувствовать себя недалеким, глупым.
Вот почему Сократа отравили – он был человеком открытым. Не святым, но человеком с огромным сознанием – мудрецом, а не святым. Иисус был распят – тоже мудрец, а не святой – потому что он не соответствовал ожиданиям общества. Он общался с ворами – святые с ворами не общаются. Он общался с людьми, которых осуждали: с картежниками, пьяницами, проститутками. Он был в ладу со всеми людьми, с любым человеком. Это было недопустимо. Раввины, святые тех дней, высоконравственные люди, пуритане, не могли с этим мириться. Его необходимо было распять.
Такое происходило на протяжении веков. Теперь этому нужно положить конец! Людей уже распяли достаточно. Теперь мы должны поднять на Земле такую приливную волну, чтобы, даже если они захотят кого-то распять, они не смогли бы найти на Земле такое количество крестов. Можно распять на кресте одного Иисуса, можно отравить одного Сократа… Мои усилия направлены на то, чтобы создать так много открытых людей, что стало бы практически невозможно распять и отравить их. Наделить такими качествами, как открытость, простота, невинность многих-многих людей – только тогда можно будет изменить качество этого прогнившего общества, оживить его. Оно тупо, мертво. Жизнь больше не бежит по его жилам.
Я против воспитания моральных качеств, поскольку в этом нет ничего нравственного и ничего здорового. Я против воспитания моральных качеств, поскольку оно надевает на вас кольчугу – это защитная мера, она не позволит вам быть открытым. А человек, который не открыт, живет в могиле.
Люди становятся хитрыми, они не могут сказать, чего хотят. Они не могут быть чистосердечными – они всегда прячутся, играют в игры, вводят в заблуждение других и обманывают самих себя. Не так стоит проживать эту потрясающе прекрасную жизнь. Не этого заслуживает этот дар Божий. Надо жить подлинной жизнью. Подлинность – это и есть нравственность. Под «подлинностью» я подразумеваю не следование чьим-то заповедям, а жизнь в соответствии со своим собственным внутренним светом.
Будьте светом для самого себя, вот и все. Это мое единственное послание – и это наделит вас нравственными качествами, которые не будут тюрьмой. Это породит нравственность, которая не будет лицемерием. И благодаря этому ваша жизнь обретет совершенно новое качество: она станет ответственной, живой, невинной, игривой… перед вами откроются двери таинственного. Если вы подлинны, доступны, тогда Бог будет изливаться на вас со всех сторон. И это принесет вам великое благословение: не навязанные моральные качества, а необусловленное, спонтанное сознание.
Существует ли в твоем представлении о религиозности понятие греха?
Грех – это техническое средство псевдорелигий. Истинная религия не нуждается в подобном понятии. Но псевдорелигия не может существовать без понятия греха, потому что понятие греха служит средством для создания в людях чувства вины.
Вам нужно понять всю тактическую систему греха и чувства вины. Пока вы не заставите человека чувствовать себя виноватым, его нельзя поработить психологически. Невозможно заключить его в рамки определенной идеологии, определенных систем верований. Но как только вы создаете в его разуме чувство вины, вы лишаете его всякого мужества. Вы разрушаете в нем весь дух авантюризма. Вы подавляете в нем всякую возможность когда-либо стать подлинной индивидуальностью. Идея вины практически убивает в нем его человеческий потенциал. Он никогда не сможет быть независимым. Из-за чувства вины он всегда будет зависеть от мессии, от религиозных учений, от Бога, от понятий рая и ада и всего такого.
Все, что нужно, чтобы создать чувство вины, – это сделать очень простую вещь: начать называть ошибки «грехами». Это всего лишь ошибки, человеческие ошибки. Предположим, кто-то допускает ошибку в математике – два плюс два у него равняется пяти – вы же не говорите, что он совершил грех. Он невнимателен, не сосредоточен на том, что делает. Он не подготовился, не выполнил домашнее задание. Конечно, он совершил ошибку, но ошибка – это не грех. Ее можно исправить. Ошибка не заставляет человека чувствовать себя виноватым. В худшем случае, он почувствует себя глупо.
Что сделали псевдорелигии, – а все религии в мире до сих пор были псевдорелигиями, – это взяли присущие человеческой природе промахи и ошибки и осудили их как грехи. Но грех – это не просто ошибка: вы пошли против Бога – вот что означает слово грех. Адам и Ева совершили первородный грех: они ослушались Бога. Всякий раз, когда кто-то называет вас грешником, он, так или иначе, говорит, что вы ослушались Бога.
Так вот, никто не знает, кто такой этот Бог, и что ему по нраву, а что нет. На Земле существует триста псевдорелигий. Только представьте – три сотни разных наук на Земле, три сотни разных школ физики, и они осуждают друг друга, выискивают друг у друга ошибки, провозглашая: «Только наша школа – истинная школа, а все остальные школы вводят человечество в заблуждение». Какой будет ситуация на Земле, если будут существовать триста школ физики, триста школ химии, триста школ медицины, триста школ математики, – какая сложится ситуация? Весь мир сойдет с ума. И именно это происходит с религиями.
И когда я говорю «триста», я еще не считаю сект внутри религий. Например, я считаю христианство одной религией – я не считаю католицизм, протестантство, но, в сущности, это две разные религии. И потом внутри них есть еще деление на секты. Если пересчитать их все, то получится гораздо больше трехсот, может быть, три тысячи. И все они провозглашают слово Божие, и все эти религии противоречат друг другу.
Если прислушиваться ко всем религиям, то нельзя будет даже дышать, потому что все, что вы делаете – грех. К счастью, вы обусловлены только одной псевдорелигией, поэтому вы не осознаете, что вы не одиноки – существуют и другие идиоты, которые делают то же самое. Их правила отличаются, но они играют в ту же игру.
Например, монах-джайн… Джайнизм – очень малочисленная религия, ее исповедуют только триста тысяч человек. У нас больше саньясинов, чем существует последователей джайнизма. Но в джайнизме есть два главных течения, так же, как католики и протестанты, и внутри них еще существует, по крайней мере, тридцать сект. И каждая секта считает, что именно она представляет истинный джайнизм, а остальные двадцать девять либо дурачат самих себя, либо обманывают других.
Одной из этих сект является терапантх. Слово терапантх означает «божественный путь», «путь Бога». Монахи этой секты закрывают нос тканью, всегда – двадцать четыре часа в сутки, днем и ночью, даже во сне, потому что дышать напрямую – это грех. Вы все постоянно грешите, и грешите так много, что у вас уже нет никакой надежды – всю свою жизнь вы совершаете грех. За исключением этих семи сотен людей – в этой секте состоит только семьсот монахов – за исключением этих семи сотен людей вся Земля населена грешниками.
Потому что с каждым вдохом вы убиваете миллионы микробов – только этого достаточно, чтобы бросить вас в седьмой круг ада. Ведь согласно джайнизму любой микроорганизм, который даже нельзя увидеть невооруженным взглядом – чтобы его увидеть, потребуется микроскоп, надо будет увеличить его, по крайней мере, в тысячу раз – эти мельчайшие микробы обладают такой же душой, что и вы. Нет никакой качественной разницы. Убиваете вы человека или микроб, для Бога это одно и то же. В его глазах вы не заслуживаете особого отношения.
В тот момент, когда вы выдыхаете, вы выпускаете горячий воздух, и этого горячего воздуха достаточно, чтобы убить в воздухе миллионы микробов. А когда вы вдыхаете, то втягиваете с воздухом миллионы микробов, и они погибнут внутри вас. Так что с каждым дыханием вы совершаете то, что несравнимо со всем, что сделали Адольф Гитлер, Иосиф Сталин и Мао Цзэдун вместе взятые. Вы делаете это, просто когда дышите.
Даже ночью они не снимают повязку. Разговаривать с такими людьми очень сложно, потому что ткань закрывает не только их нос, но и рот – ведь когда вы говорите, воздух выходит из вашего рта и входит в ваш рот, поэтому нельзя говорить без повязки. Так они избегают прямого воздействия. Но разговаривать с такими людьми очень трудно – сложно даже понять, что они говорят. Они что-то бормочут под повязкой, скрывающей рот и нос.
А те люди, которые не стали монахами, но исповедают терапантх, постоянно чувствуют вину за то, что дышат. Я провел некоторое время с несколькими друзьями, исповедующими терапантх, в Бомбее, и их очень тяготило то, что они пока еще не могли отречься от мира и стать монахами – потому что, если только вы не станете монахом и не отречетесь от мира, вы не можете избежать впадения в грех. Если даже дыхание – это грех, тогда грехом можно считать все, что угодно.
Один из старейших сенаторов Индии был моим другом. Он был известен как отец индийского парламента – он был членом парламента с 1916 по 1978 год. Только один человек во всей мировой истории мог соперничать с ним в этом, и это Уинстон Черчилль, а иначе он победил бы всех, – если рассматривать просто продолжительность членства и непрерывность. Но он был очень посредственным человеком. Возможно, поэтому люди и выбирали его снова и снова. Он не был хитрым, он не был действительно способным политиком – в противном случае, человек, который более чем полвека состоял членом парламента, естественно, должен был стать премьер-министром, президентом. Но ему не удалось стать даже просто министром или губернатором штата. Он был простым – или, лучше сказать, простаком.
Ко мне его привела смерть его сына. Его сын тоже был политиком, и очень многообещающим. Он был уже заместителем министра, и на следующих выборах рассчитывал стать министром. И отец – его звали Сетх Говиндадас – проецировал все свои амбиции на сына. Сам он не смог стать премьер-министром Индии, но его сын должен был стать. И он был очень молод, так что были все возможности, что к тому времени, когда ему исполнится пятьдесят-шестьдесят, он станет премьер-министром.
Но когда ему было всего тридцать шесть лет, он внезапно умер. Его смерть оказалась большим ударом для старика. Он был очень богат. Британское правительство дало отцу Сетха Говиндадаса титул раджи, титул короля, хотя королем он не был. Но его богатство и землевладения были столь велики, и он услуживал британскому правительству всеми возможными способами, что правительство признало его заслуги и дало ему титул раджи.
Сетх Говиндадас был сыном раджи Гокулдаса, и он завоевал свой авторитет тем, что восстал против Британского правления и стал борцом за свободу. Это было его единственным достоинством, и именно по этой причине народ все время выбирал его в парламент. Для бедных людей этого было достаточно: он был так богат, но, несмотря на то, что правительство так сильно уважало его отца, он восстал против отца, восстал против правительства, и его отец отрекся от него. Этим он прославился, но в других отношениях он не имел никаких выдающихся качеств, интеллекта, ничего. И благодаря ему сын пошел по его стопам. Сын был способным и умным, хорошо образованным.
Его смерть была большим ударом для Сетха Говиндадаса. Он принялся ходить по святым и спрашивать: «Почему так произошло?» И к кому бы он ни приходил – а у всех псевдорелигий ответ один – все ему говорили: «Должно быть, вы совершили какой-то грех в прошлой жизни, и это наказание».
Я хочу подчеркнуть, что он ходил к святым разных религий, но ответ был один и тот же. Стратегия была одинаковой: «Вы совершили какой-то грех, и это результат. Так что покайтесь! Сделайте что-нибудь хорошее, будьте добродетельны». Конечно, добродетели, предписываемые всеми этими святыми, были разными. Один индуистский монах предложил:
– Отныне и навсегда совершенно прекратите употреблять соль.
– Но каким образом это поможет? – спросил он.
– Это поможет тем, – ответил монах, – что когда вы едите без соли, вся ваша пища становится безвкусной, – индийская еда в особенности становится без соли абсолютно безвкусной, – а есть не ради вкуса добродетельно. Есть же ради вкуса греховно. Когда вы едите ради вкуса, вы идете на поводу у тела, и тело манипулирует душой, она порабощена телом. Вот что такое грех – когда тело стоит выше вашей души, когда тело является хозяином, а душа ведет себя как рабыня, во всем следуя за телом. Просто делайте все наоборот: чего бы ни пожелало ваше тело, не делай этого. Ваше тело будет просить соли – не ешьте соли. Постепенно перестаньте есть и сахар. Мало-помалу сделайте вашу пищу абсолютно безвкусной, так чтобы вы ели просто ради того, чтобы только поддерживать жизнь, которую Бог дал вам, и потом вас перестанет интересовать эта жизнь, и вы начнете готовиться к будущей жизни.
Но ведь соль требуется организму. Вашему телу необходимо определенное количество соли, иначе вы ослабнете. Чего бы ни просило ваше тело, в этом нет ничего плохого. Оно просит то, в чем нуждается.
Эти люди превращают ваши физические потребности в грехи. Естественно, ваше тело будет продолжать просить соли. Вы будете заставлять тело не есть соль, но тело будет постоянно просить и страстно желать ее. Это приведет к неприятностям: либо вас будет мучить ваше тело, либо вы начнете есть соль и совершать грех. В обоих случаях такая простая вещь как соль превратит вас в больного человека. Ваша психика станет нездоровой.
Встречаясь со всеми этими людьми… и Сетх Говиндадас был известным человеком, так что любой святой был готов принять его, рад был принять его, и всегда готов предложить ему какой-то выход. Я жил в его родном городе в течение двадцати лет, и он даже не подумал прийти ко мне. На самом деле, любой политик в Индии боялся показаться рядом со мной, или чтобы кто-то узнал, что он приходил ко мне. Народ повернулся бы против такого политика, даже не самого незначительного. Но этот человек был очень влиятельной фигурой – пятьдесят лет, более пятидесяти лет он являлся членом парламента. Чего ему было бояться? Но он так и не пришел увидеться со мной.
Он часто слышал обо мне. Люди говорили обо мне, даже премьер-министр. Пока он заседал в парламенте, сменилось много премьер-министров. Один премьер-министр, Лалбахадур Шастри, расспрашивал обо мне. Сетх Говиндадас сказал: «Я слышал его имя, но лично я его не знаю». Лалбахадур сказал мне:
– Странно, этот человек является членом парламента от вашего избирательного округа и не знаком с вами.
– Вы должны понять его положение, – ответил я ему. – Если б он пришел увидеться со мной… Я, конечно, не собирался с ним встречаться. У меня нет причин встречаться с ним. Я никогда ни за кого не голосовал, потому что все идиоты похожи один на другого. Только ярлыки разные, поэтому голосование бессмысленно. Я никогда не голосовал. Зачем я должен встречаться с ним? Нет никаких поводов. Но с его стороны… вы должны понять, вы политик. Достаточно ли вы смелы, чтобы прийти ко мне домой?
Он был очень приятный человек. Он рассмеялся и сказал:
– Вы правы, теперь я понимаю. У всякого, кто бы к вам пришел, начались бы неприятности. Этот человек мог бы лишиться своего поста.
Индира Ганди постоянно спрашивала у него про меня, что я делаю, что происходит. Она хотела прийти ко мне – по крайней мере, пять раз назначалась встреча, но в последний момент она находила какую-то отговорку, и ей так и не удалось со мной увидеться… потому что, как говорили ее коллеги, это опасно: «Ваша с ним встреча будет очень вредна для вашей политической карьеры. И оппозиционная партия использует ваш визит к нему как один из наиболее весомых факторов против вас». Поэтому каждый раз она шла на попятный.
Но когда его сын, Раджа Гокулдас, умер, этот старик – возможно, от глубокой скорби – забыл о своей политике и парламенте и пришел повидаться со мной. Он сказал:
– Повсюду, где я бывал, мне говорили, что я, должно быть, совершил какой-то грех, и именно поэтому переживаю теперь потерю моего молодого сына. И они предложили меры для того, чтобы в будущей жизни я не страдал.
– Они дали вам достаточно средств, чтобы страдать прямо сейчас, в этой жизни, – сказал я. – И вам надо было спросить, какой грех вы совершили в прошлых жизнях: все они дали бы разные ответы – они не знают, какой грех вы совершили в прошлых жизнях, им всем пришлось бы строить предположения и догадки. Это так глупо… просто воздерживаясь от употребления поваренной соли или сахара, вы рассчитываете стать добродетельным? Вы только начнете чувствовать себя виноватым.
– Вы правы, – сказал он. – Так и произошло. Я следовал указаниям всех этих людей, думая, что они мудрецы, а они совершенно сбили меня с толку. Что бы я ни делал, все оказывается неправильным. А все, что они рекомендовали мне делать, кажется неестественным, насильственным. Даже если я стараюсь, у меня не получается.
Грех – это стратегия вашего уничтожения, разрушения и уничтожения вас как личности. И тогда вы в руках священника: вы должны следовать всему, что он говорит. Спорить нельзя, потому что так написано в священных книгах. И возражать против священных книг опять же грех. Со священными книгами следует обращаться как с человеком.
Как-то я остановился в городе Джаландхар в Пенджабе. Утром, когда я совершал прогулку, я проходил мимо дома, в котором у сикхов был небольшой храм – это был дом очень богатого человека, из тех, кто может себе позволить построить храм. Это был прекрасный мраморный храм, небольшой храм, в котором они хранят Гуру Грантх Сахиб, их священную книгу. С этим все нормально. Там лежала священная книга, но рядом со священной книгой находились зубная паста, щетка и кувшин, наполненный горячей водой, потому что была зима.
Я спросил у хозяина:
– Что это такое? Я могу понять – храм, могу понять – Гуру Грантх Сахиб…
На самом деле, использование слова сахиб приравнивает книгу к человеку. Слово сахиб не используется по отношению к вещам, оно используется, только когда вы выражаете кому-то уважение. В Индию оно пришло вместе с британцами. Они были господами, и индийцы стали называть их сахиб. Это очень старое слово, но сахиб означает «очень уважаемый человек» – никто не называет книгу сахиб. Но сикхи называют свою книгу Гуру Грантх Сахиб: «гуру» означает «учитель».
Десятый гуру сикхов провозгласил:
– Я – последний гуру, отныне и навсегда учителем будет книга, в которой собраны высказывания всех десяти мастеров, в том числе и его, последнего гуру. Теперь больше не будет никаких учителей, кроме этой книги.
Итак, гуру означает «учитель», грантх означает «собрание» – потому что книга написана не одним человеком, но содержит высказывания десяти человек, то есть, представляет собой сборник, собрание. И тогда сахиб означает «достопочтенный, уважаемый учитель».
Я сказал:
– Я могу понять, что вы с уважением относитесь к словам своих учителей, но почему вы держите в храме эту воду, зубную пасту, зубную щетку?
– Вы не знаете наших обычаев, – ответил он. – Учителю утром необходимо пополоскать рот, почистить зубы. Книга…
– Хорошо, – сказал я, – но разве кто-то из ваших десяти учителей знал о зубной щетке и зубной пасте? В то время не было никакой зубной пасты.
– Верно, – сказал он. – Это дань современности.
Пятьсот лет назад зубная паста Binaca?.. И непременно изготовленная в Швейцарии, – когда вы даете что-то гуру, вы даете импортное. Зубная паста Binaca производится также и в Индии, та же компания производит пасту, но когда вы предлагаете гуру, то предлагаете импортную зубную пасту. Иначе вы будете чувствовать себя виноватым, потому что все сикхи так делают. Во время завтрака вы приносите завтрак – и вы знаете, что это для книги! Вы это знаете, вы не слепой. В обеденное время обед… и каждый раз вы уносите все обратно. Книга ничего не ест, но это не имеет никакого значения. Если ваше общество навязывает вашему разуму какую-либо глупость, а вы этого не делаете, вас будет мучить совесть.
Вы должны понять эти два слова: совесть и сознание. Сознание принадлежит вам. Совесть дается обществом. Она навязывается вашему сознанию. Разные общества навязывают вашему сознанию разные идеи, но они все что-то навязывают. А когда вашему сознанию что-то навязано, вы не можете его слышать – оно далеко от вас. Между вашим сознанием и вами стоит плотной стеной совесть, которую общество возвело еще в вашем детстве – и это срабатывает.
До шестнадцати лет я никогда ничего не ел вечером. В доме у джайнов это невозможно. Вам не удастся найти что-либо съестное, потому что после захода солнца уже ничего нет. Если что-то остается, то это отдают нищим, – в доме вы не найдете ничего съестного. Поэтому даже не возникает вопроса о том, чтобы, когда родители лягут спать, пойти на кухню и что-нибудь стащить. Там ничего нет, все равно ничего не найдешь.
И в небольшой деревне никуда не пойдешь поесть, потому что все друг друга знают. Ты не можешь пойти в ресторан, потому что там сразу же скажут: «Что?!» Они могут быть не джайнами, но они знают, что ты джайн. Они скажут: «Значит, ты начал есть по вечерам? Ладно. Завтра увижу твоего отца и все ему расскажу». Поэтому, даже если ты голоден, ничего не поделаешь… До шестнадцати лет я никогда не ел по вечерам.
Когда мне было шестнадцать, вся наша школа отправилась на пикник к близлежащему замку, на очень красивую гору, поросшую джунглями, и я пошел с ними. Все ученики в моем классе, кроме меня, были индуисты или мусульмане. Я был единственным джайном. День был так прекрасен, и там было на что посмотреть и где побродить, поэтому никому не хотелось заниматься приготовлением еды днем. Они сказали: «Поедим вечером». В эту ночь должно было быть полнолуние, и рядом с замком протекала красивая река, поэтому решили: «Поедим вечером». Никто не собирался готовить еду раньше только из-за меня, и я не мог сказать: «Мне нельзя есть вечером». Я подумал, что лучше уж голодать, чем стать посмешищем, потому что все стали бы смеяться и говорить: «Тогда приготовь что-нибудь себе сам!», – а я никогда в жизни ничего не готовил, даже чашки чая не сделал.
Даже сейчас я не могу заварить себе чашку чая. На самом деле, я не знаю, где находится кухня. Я не смогу найти ее, если только кто-то не проводит меня. Я не знаю, где находится кухня в этом доме. И в детстве, в моем собственном доме, конечно, мне не разрешали появляться на кухне. Поэтому я не могу даже приготовить чашку чая. Из-за того, что я общался с мусульманами, индусами и неприкасаемыми, мне не разрешали появляться на кухне. В моей семье говорили: «До тех пор, пока не изменится твой образ жизни…»
Все домашние обычно ели на кухне, а я всегда ел за пределами кухни. Я был просто изгоем, потому что они не могли точно знать, откуда я приходил, с кем разговаривал, к кому прикасался, они понятия об этом не имели. «Либо ты прямо сейчас примешь ванну, и тогда можешь зайти…» Но, в самом деле, сколько раз я должен принимать ванну? В общем, чтобы положить этому конец, я сказал: «Хорошо, чтобы не ссориться каждый день, я буду есть снаружи, меня это вполне устраивает».
Эти ребята на пикнике приготовили действительно прекрасную еду, и она казалась еще лучше оттого, что я был очень голоден… и ее запах… и они начали меня уговаривать: «Никто не скажет твоим родителям, мы обещаем, что никто вообще не станет говорить об этом». С одной стороны, я был голоден, а они так приготовили еду, что она была действительно вкусной. И они уверяли и обещали, и я подумал: «Если все эти люди попадут в ад, из-за чего волноваться? Почему бы мне тоже не отправиться в ад? В самом деле, что я буду делать на небесах безо всех моих друзей? В компании джайнских монахов нет ничего хорошего. Я не люблю их, и им я тоже навряд ли понравлюсь. Вот люди, которых я люблю, и все они попадут в ад, это ясно». Об этом мне говорили с самого начала, – что есть ночью величайший грех.
Теперь это кажется странным… но во времена Махавиры, возможно, в этом был какой-то смысл, потому что в большинстве домов не было света. Люди были настолько бедны, что обычно ели в темноте и могли проглотить какое-то насекомое, все, что угодно. Махавиру беспокоило не то, что была ночь, – он беспокоился, как бы люди не съели насекомых, муравьев, какое-нибудь живое существо. А именно в этом состояло его учение: если вы съедите какое-либо живое существо, вы совершите грех. И, чтобы окончательно поставить точку в этом вопросе, он заявил: «Есть ночью – это грех». Он подрубил самый корень проблемы. Но теперь можно сделать даже светлее, чем днем, теперь нет проблемы. Но священные книги были написаны двадцать пять веков назад, и Махавира поставил в них точку. Больше ничего нельзя добавить, ничто нельзя удалить. Это окончательное слово.
Поэтому я подумал, что самое худшее, что может со мной случиться, это то, что я отправлюсь в ад, но все мои друзья там будут, а они хорошие повара, так что это того стоит. Итак, я сказал: «Ладно». Но до того момента я еще не знал, что существует такое явление, как совесть. Я ел с ними. Было вкусно, а я был голоден. За целый день многомильного путешествия по горам я проголодался еще сильнее. Но в глубине меня что-то протестовало. Я почувствовал тошноту, и, когда я закончил есть, началась рвота. Дело было не в еде, потому что ни у кого другого тошноты не было, ни у кого не было рвоты – это не было пищевым отравлением или чем-то таким. До тех пор, пока я не избавился ото всей еды, я не мог заснуть. На то, чтобы очиститься от еды, у меня ушло почти полночи, и только тогда я заснул.
