Бхагаван Шри Раджниш (Ошо)
Передача лампы
Глава 7
Караван все больше и больше
Ошо, когда ты рассказываешь нам истории о своих студенческих годах или о том времени, когда ты был профессором, я часто задумываюсь: как это было – быть одним из тех, кто учился с тобой или у тебя. Я знаю, что я бы точно из-за тебя потеряла голову. Я представляю, что твои товарищи студенты относились к тебе одновременно и настороженно, и с восхищением. Твои же студенты, должно быть, бесконечно любили тебя. Я была заинтересована, когда недавно ты упомянул, что начал с небольшой медитационной группы в университете. Мне всегда нравилось слушать твои рассказы о том, как ты повлиял на жизни окружающих. Я часто задаюсь вопросом, как они становились твоими последователями? Возможно, это один из тех вопросов, которые подпадают под категорию простого любопытства, но я обожаю, когда ты рассказываешь о своих прежних годах. От этого я чувствую, что любила тебя даже до того, как узнала.
Студенты, которые учились со мной, испытывали ко мне смешанные чувства. Обо мне сложились самые разнообразные представления. Большинство однозначно было против меня по одной простой причине, что, по их мнению, я был возмутителем спокойствия. Они поступили туда не для изысканий, они поступили, чтобы получить степень, найти работу, завести семью. Меня же не интересовали ни экзамены, ни степени, я всегда был сконцентрирован на настоящем, на предмете, который изучал в данный момент. Я хотел получить исчерпывающие знания.
Большинство же было против, потому что если каждый предмет изучать настолько тщательно, то завершить программу обучения за три года не представлялось возможным… Ее нельзя было бы завершить даже за двести лет… И они волновались за свои экзамены. Мое отношение и их отношение были абсолютно разными – диаметрально противоположными.
Мне был интересен данный момент, данный предмет; их не интересовал предмет, их интересовали только конспекты, подготовка к будущему экзамену. Я никогда ничего не записывал; точно так же, когда я стал профессором, я не разрешал студентам записывать на своих занятиях, потому что записывать – значит двигаться в будущее. Ты сейчас не здесь, ты готовишься к чему-то другому, что будет происходить в другом месте.
Даже профессора постоянно призывают студентов – и я думаю, что это происходит во всем мире – записывать в конспект самое главное из того, чему их учат, не понимая простого факта, что, пока студент занят записыванием, он не полностью воспринимает то, чему его обучают.
Я сказал своим профессорам: «Я не могу представить, что вы, люди, вместо того, чтобы препятствовать, поощряете деятельность, которая должна оскорблять вас. Вы учите; обучаемые должны быть тотально чуткими, вслушивающимися, вбирающими, впитывающими. Но никого из вас это не заботит. Вы велите им записывать; вы учите их откладывать на будущее».
Преподаватели были против меня, большинство студентов были против меня, но то были заурядные личности.
Были несколько студентов, которые буквально влюбились в меня, – ведь я делал то, о чем из страха они не могли спросить, и то, что они не могли четко сформулировать. И они наслаждались. Я стал, в определенной степени, выразителем их взглядов. Их больше интересовали мои рассуждения, чем то, о чем говорили учителя. Потому что мои рассуждения затрагивали самые корни предмета.
Было и несколько преподавателей, любивших меня. Но очень немногие открыто отдавали должное тому, что мои рассуждения были более вескими, чем их собственные. Они говорили: «Запомни, пожалуйста, что мои рассуждения помогут тебе сдать экзамен. Твои же рассуждения не помогут».
Я им отвечал: «Меня абсолютно не волнует экзамен. Сдам я его или нет – не это главное. Для меня главное в том, чтобы я показал себя искренним, настоящим».
На моем последнем экзамене на степень магистра гуманитарных наук один из моих профессоров был очень обеспокоен, потому что мою диссертацию должен был оценивать старый профессор из Аллахабадского университета, всемирно известный специалист по индийской философской мысли – доктор Ранад. И было давно известно, что получить у него проходной балл – это большее, на что можно рассчитывать. Он был известен этим на всю страну. В основном люди проваливались: его критериям не так просто было соответствовать.
Мою работу тоже должен был читать он, поэтому мой преподаватель индийской философии был очень озабочен. Я сказал ему: «Не волнуйтесь, ведь это мой экзамен, а не ваш!»
Он не мог спать по ночам. Он сказал: «Я знаю, что у тебя будут проблемы. Этот человек немного эксцентричен, но у него такой авторитет, что никто не может возразить ему».
Я сказал: «В этом не будет необходимости. Кто знает, может быть, он ждет меня. Возможно, я соответствую его критериям».
Он рассмеялся и сказал: «Ты его не знаешь. Он завалил стольких людей, за всю свою жизнь он ни разу никому не дал первого разряда. Сейчас он на пенсии. Но благодаря его известности университеты все еще продолжают отсылать ему экзаменационные работы».
Было похоже, что он идет на экзамен, а не я. Мне приходилось утешать его, уговаривать не напрягаться и не переживать.
И я сделал именно то, чего он так боялся… Я сделал именно это, потому что не мог сделать ничего другого. Мои ответы на его билет, на его экзаменационный билет, послужили поводом для спора, чего так боялся профессор: «У него такой авторитет, который никто не поставит под сомнение. А ты можешь создать такую ситуацию, в которой он может почувствовать себя задетым. Он поставит тебе „ноль“; он ставил „ноль“ многим людям».
Первый вопрос был «Что такое индийская философия?» – я ответил коротко: «Такого понятия не существует. Это вопрос, противоречащий истине, он не заслуживает большей траты времени по одной простой причине – философия не может иметь географическое деление; вы ставите географию на ступень выше, чем философию. Что связывает философию с географией? Мышление не имеет географических границ, оно повсеместно. Есть только одна философия, и она всеобщая. Поэтому никогда больше не задавайте такой вопрос».
Конечно, он, должно быть, был потрясен, потому что не ожидал… всю его жизнь люди были обходительны с ним. Теперь он старый, мудрый человек… но на все его вопросы я отвечал аналогично. Когда я рассказал своему преподавателю, как я отвечал, его глаза наполнились слезами.
Я сказал: «Вы сошли с ума! Мне поставят оценку „ноль“, меньше он не может поставить. Но почему вы…?»
Он ответил: «Я сочувствую тебе. Я понимаю тебя. То, что ты говоришь, правильно. Но дело не в том, что правильно; дело в том, что соответствует требованиям, что компетентные люди считают правильным».
Но доктор Ранад подтвердил свою репутацию честного человека. Он поставил мне «девяносто девять» и написал особое примечание для проректора, упомянув, что оно должно быть показано и мне. Там было следующее: «Ты потряс меня как никто и никогда. Твои ответы были незаурядными, тебя не заботило, сдашь ты или нет. Ты был тотально в каждом из своих ответов, и было неважно, каков будет результат. Я оценил твою тотальность, я оценил твою энергетику, я оценил твою самобытность – я давно ждал такого ученика».
Проректор позвонил мне. Мой преподаватель сказал: «Должно быть, что-то не в твою пользу, потому что бумаги вернулись. Я иду с тобой». Когда он увидел примечание, он не мог поверить своим глазам. Он сказал: «Сегодня я могу сказать, что чудеса бывают. Я думал, ты получишь „ноль“, а у тебя девяносто девять процентов!»
А доктор Ранад пометил в своей записке: «Я собирался поставить тебе сто процентов, но это выглядело бы, будто я тебе покровительствую; поэтому я снял один процент. Это не значит, что в твоих ответах есть недочеты, это моя старая привычка, привычка всей моей жизни – занижать. Многого я сделать не могу, но сниму хотя бы один процент».
Я в полной мере наслаждался своей студенческой жизнью. Против меня были люди, за меня, безразличны, любили меня… все эти переживания были прекрасны. Все это необычайно помогло мне, когда я сам стал преподавателем. Я мог понимать точку зрения студентов в то самое время, как сам представлял свою.
Мои занятия превращались в дискуссионные клубы. Каждому разрешалось сомневаться, спорить. Время от времени кто-то начинал переживать – как же программа, потому что по каждому вопросу возникало множество споров.
Я говорил: «Не переживайте. Что необходимо – так это оттачивать ваш ум. Программа невелика – вы сможете все прочитать за ночь. Если у вас острый ум, вы сможете ответить и без подготовки. Но если ум у вас не отточен, книга вам ничего не даст: вы даже не сможете найти ответ. Где-то на пятистах страницах ответ затерялся в одном из параграфов».
В России уже провели эксперимент и сделали важные выводы. Они разрешают студентам приносить столько книг, сколько они хотят. Они разрешают студентам во время экзамена просить преподавателя: «Мне нужна определенная книга». И ее незамедлительно доставят из библиотеки.
Они понимают, что старая разновидность экзамена представляла собой лишь проверку памяти; теперь это испытание для вашего ума. Вам нужно найти ответ – и вы сможете его найти, если только вы занимались, спорили, изучали эти книги. Только тогда вы сможете найти ответ. Среди десятков книг вы не в состоянии моментально найти вопрос и ответ на него.
Они были удивлены, обнаружив, что обычные экзамены старого образца – какие проводятся по всему миру – одни студенты сдают лучше других. А в той же группе, но по новой методике – когда доступны все книги – лучше сдают другие студенты, а не те, кто всегда сдавал лучше, потому что теперь это экзамен для ума, а не для памяти. Теперь память уже не настолько полезна. Нужны сообразительность, понимание того, о чем спрашивают, вы должны быть начитанны, чтобы могли либо ответить сами, либо обратиться к книгам. Но время ограничено; и если вы недостаточно сообразительны, то в течение трех часов можете не найти ответа даже на один вопрос.
То явление, что лучше сдает другая категория студентов, а те, кто раньше был первым, получают не такие высокие баллы, низкие баллы, определенно доказывает, что ум – феномен, тотально отличающийся от памяти. Память может породить слуг, рабов, электронные машины, но никак не осмысленных людей.
Поэтому мои занятия и были тотально иными. Все должно было обсуждаться, все должно было быть исследовано настолько глубоко, насколько возможно, под каждым углом, с каждой точки зрения – и принято, только если ум был полностью удовлетворен. Иначе как это принять? Мы продолжали дискуссию на следующий день.
И я был удивлен, когда обнаружил, что если во время обсуждения ты обнаруживаешь логическую систему, всю структуру, тебе не нужно запоминать. Это твое собственное открытие; оно останется с тобой. Ты не можешь забыть о нем.
Мои студенты, безусловно, любили меня, потому что никто другой не давал им столько свободы, никто другой так не уважал их, никто другой не дарил им столько любви, никто другой не помогал им оттачивать свой ум.
Каждый преподаватель переживал за свою зарплату. Я же никогда не ходил сам забирать зарплату. Я давал доверенность студенту и говорил: «Каждый первый день месяца ты забираешь мою зарплату и приносишь ее мне. Если тебе нужна часть ее, можешь взять».
Все те годы, что я провел в университете, тот или другой студент приносил мне зарплату. Человек, выдававший зарплату, однажды пришел ко мне, чтобы просто сказать: «Ты никогда не появляешься. Я надеялся, что когда-нибудь ты придешь, и я увижу тебя. Но, решив, что, возможно, ты так никогда и не придешь, я сам пришел к тебе домой, чтобы понять, что ты за человек. Обычно профессора каждый первый день месяца начинают с того, что с самого утра выстраиваются в очередь за зарплатой. Тебя никогда нет. Какой-нибудь студент может объявиться с твоей подписью и доверенностью, и я не знаю, попадает к тебе зарплата или нет».
Я ответил: «Можешь не беспокоиться, она всегда попадает ко мне». Когда ты доверяешь кому-либо, ему очень сложно обмануть.
За все те годы, что я был преподавателем, ни один студент, кому я давал доверенность, не взял ничего, хотя я им говорил: «Все в твоих руках. Если ты хочешь забрать зарплату, можешь забрать. Если хочешь взять часть ее – можешь взять. Я не даю тебе взаймы, чтобы ты потом вернул. Я не хочу утруждать себя напоминаниями, кто и сколько мне должен. Это твое. Для меня это несущественно». И никогда ни один из студентов не взял и малой толики моей зарплаты.
Всех преподавателей интересовали только зарплата и соперничество за получение более высоких должностей. Я не видел никого, кого бы действительно интересовали студенты, их будущее и в особенности их духовный рост.
Увидев это, я открыл небольшую школу медитации. Один из моих друзей предложил для этого свою прекрасную дачу с садом, где он возвел специально для меня мраморный храм для медитаций. Там могли сидеть и медитировать, по меньшей мере, пятьдесят человек. Многие студенты, многие профессора и даже проректор приходили, чтобы осмыслить, что такое медитация, практиковали…
Но, когда я оставил университет и положил начало течению саньясы, произошли серьезные изменения. Мое основание течения саньясы породило значительные проблемы. Никто из моих коллег-преподавателей, которые были со мной все эти годы, не пришел даже навестить меня. Некоторые из них были индуистами, некоторые мусульманами, некоторые джайнами – а я был бунтарем. Я не принадлежал никому.
Люди, приходившие ко мне, – а я продолжал учить медитации – развернули оппозиционную деятельность, потому что теперь это был вопрос их религии, их традиций, их церкви. Они даже не поняли, что я делаю то же самое. То, что мои люди стали носить красные одежды, не означало, что изменилось мое учение. Я всего лишь хотел наделить своих людей отличительным признаком, чтобы их узнавали и признавали по всему миру.
Но они перестали приходить – не только преподаватели, но даже студенты, которые любили меня. И я осознал, что вся наша любовь, все наше уважение, вся наша дружба настолько поверхностны, что если наши традиции, наши обычаи, наши старинные, древние убеждения каким-то образом разрушаются, то вся наша любовь, вся наша дружба исчезают.
Ты удивишься, но даже тот друг, который предложил мне свою дачу и построил специально для меня мраморный храм, прислал записку – он не мог сам встретиться со мной – он прислал мне записку со своим управляющим, что вследствие того, что я не отношусь ни к одному из традиционных направлений, я не должен использовать его владения для своей школы медитации… Как будто все старое непременно ценное. В большинстве случаев, наоборот, чем более старое, тем более гнилое.
Я написал ему: «Я покину твой дом и твой храм. Ты можешь делать с ним что хочешь. Но я уйду с восходом, а не с закатом. И я хочу, чтобы весь мир был с новым, а не со старым».
Истина всегда там, где свежее, молодое, невинное. Она умирает в присутствии осведомленных, эрудированных, умных, так называемых мудрых – тех, кто иной.
После саньясы появилась разграничительная черта. Люди, которые до этого знали меня, постепенно от меня отвернулись. Появились новые люди, новые лица. И так продолжалось на каждой последующей стадии моей работы. Несколько старых лиц исчезнет – несколько новых привносят свежую кровь и энергию в течение.
Со всего мира приходили известия о том, что в каждом центре, даже несмотря на то, что все течение испытывает трудности, – у меня нет дома, у всего движения нет мест постоянного расположения, – из каждого небольшого центра продолжали приходить известия, что все новые и новые люди становятся саньясинами, люди, о которых мы и не думали, что они могут стать саньясинами. Гонения со стороны всех мировых правительств сыграли свою роль. Все, кто бесстрашен, ценит свободу, почувствовал вкус разума, присоединялись к течению.
Некоторые старые лица уйдут, и хорошо, что уйдут. Возможно, они уже не были созвучны мне; их время ушло. Вы можете быть со мной, только если вы живы. То мгновение, когда вы умираете, мы отмечаем. Мы говорим вам «прощай», и вы освобождаете пространство для нового – новой крови, новой жизни, нового цветка, который займет ваше место. Так было всегда…
Многие поколения были со мной, но покинули. Лишь очень немногие остались со мной с самого начала; они самые благословенные. С тех пор, как они пришли, они развели мосты, они забыли, что значит оглядываться назад. Они знают, что пришли к дому, к которому они стремились, которого они искали, и что теперь больше некуда идти.
Несомненно одно: те, кто по той или иной причине отстал в пути, кто двинулся в другом направлении, никогда не встретят снова такой любви, такого света, такого понимания. Они разминулись со мной навсегда. Это моя последняя жизнь, я больше не воплощусь в теле – мне их жаль.
Те, кто со мной, понимают, что упускают те люди, которые по некой незначительной причине, под неким предлогом пошли своим путем. Я никогда никого не прогонял – я всегда гостеприимен. Мне жаль их, потому что на этой планете они не найдут другого такого же места. Они всегда будут упускать, но из-за своего эго они не смогут вернуться.
Все это путешествие исполнено великой радости. Я начал один, и люди приходили и приходили, без моего призыва, без моего приглашения. Караван становился все больше и больше, и теперь он охватил весь мир.
Это количество и стихийный приход людей чрезвычайно напугали всех политиков и религиозных людей. Их страх небезосновательный. Они понимают, что не могут дать того, что люди могут получить здесь; поэтому их усилия направлены на то, чтобы помешать мне дотянуться до людей, помешать людям дотянуться до меня – всякими безобразными способами. В некотором смысле хорошо бы узнать весь этот мир, за который я боролся всю свою жизнь, чтобы сделать его лучше… Но у меня никогда не было такого контакта по всему миру.
Премьер-министр одного острова лично пригласил меня и сказал, что будет счастлив, если я приму его приглашение. Я отправил Джаеша и Хасью посмотреть это место, а когда они добрались туда – только сегодня они известили нас, – премьер-министр запросил взятку в размере одного миллиарда долларов.
Таков наш мир.
Он лично меня приглашает, я посылаю своих людей, чтобы узнать, скольким людям он сможет обеспечить постоянное место жительства, сколько людей смогут ежегодно посещать нас. Когда они прибыли, он незамедлительно – не утруждая себя беседой на другую тему – сообщил: «Я готов принять вас; но цена – один миллиард долларов наличными».
Таковы наши политические лидеры.
В другой стране мы пытались приобрести замок. Вследствие того, что было упомянуто мое имя, цена мгновенно подскочила. Владелец запросил за этот замок девять миллионов! Он не продаст его за девять миллионов, даже если он будет делать это всю свою жизнь.
И это не все – он запросил почти двойную стоимость… В стране существуют две партии, и каждая партия хочет денег, чтобы ни у кого не было проблем, – правящая партия получает деньги, оппозиционная партия получает деньги. И не раз; каждый раз, когда проходят выборы, они говорят, что нужно дать не менее двухсот пятидесяти тысяч долларов каждой партии.
И эти люди учат морали, чистоте, добропорядочности – и вот их добропорядочность.
Это происходит сплошь да рядом. Я только что отправил Хасью и Джаеша в ту последнюю страну. Я передал записку премьер-министру: «Мы собирались дать пять миллиардов долларов, но не сейчас. Если у вас такой скудоумный премьер-министр, который сначала приглашает нас, а затем просит один миллиард долларов… мы не поедем в вашу страну, мы поедем в другое место».
Осталась одна страна, где у нас есть возможность – один процент; иначе мы вынуждены будем жить на лайнере, океаническом лайнере. И это будет явное осуждение всей Земли и всех наций. Если человек говорит правду – ему нет места на Земле… он вынужден жить в океане.
У нас будет самый большой океанический лайнер, чтобы на нем поместились не менее пяти тысяч человек. Единственное, что меня тревожит: эти ничтожные политики и религиозные лидеры могут начать – раньше такого никогда не было – вводить законы о том, чтобы наш океанический лайнер не смог останавливаться в их портах.
Но это тоже… Всему миру будет полезно увидеть их истинное лицо, увидеть, что они способны убить пять тысяч человек, позволив им голодать, без воды, без пищи… Они говорят: «Возлюби врага своего», они говорят о прекрасном – а их поведение попросту отвратительно.
Ошо, в американском журнале в одной из статей Мать Тереза изображается как бунтарка в иерархии института католической церкви, где господствуют мужчины. Если Мать Терезу почитают как равную таким, как Жанна д’Арк, да поможет Бог католической церкви!
Человек, который изобразил Мать Терезу как бунтарку, не знает значения этого слова. Она рабыня в иерархии католической церкви, где властвуют мужчины. Она никто. Ни одна женщина никогда не была папой и никогда не будет. Да и какая она бунтарка? – Она склоняется перед польским папой и целует ему руку. Это бунт? И она продолжает поставлять католикам сирот, чтобы увеличить их поголовье… поголовье – значимый фактор в политике, настолько, что никто не смотрит на весь мир.
Недавно я понял: из-за того, что мусульмане рожают больше детей – естественно, потому что они могут иметь четырех жен, – Израиль очень обеспокоен. Мусульманский океан вокруг все больше и больше. Поэтому Израиль, наверное, сейчас единственная страна во всем мире, чье правительство разработало систему поощрений за рождение детей, заявляя, что каждый должен иметь не менее четырех. Их не заботит мир, что население и так уже слишком велико. Их единственная забота – исключительно их внутренняя политика: мусульман не должно быть слишком много, а евреев слишком мало.
Существует политика популяции. Католическая церковь насчитывает по всему миру семьсот пятьдесят миллионов человек – самое численное объединение людей по религиозному признаку. И Мать Терезу восхваляют не потому, что она бунтарка, но потому, что она подобострастный человек, который поставлял католической церкви все больше и больше сирот, обращал бедных индусов в католиков. Поэтому папа благословил ее.
Я бы принял это обозначение, если бы папа склонился перед Матерью Терезой и поцеловал ей руку; тогда это что-то значило бы: что католическая, предводимая мужчинами иерархия считает Мать Терезу выше папы. Но она просто орудие в руках возглавляемой мужчинами церкви. Она не занимает никакого положения. Но за то, что она так помогла росту популяции, они устроили для нее Нобелевскую премию, они устроили для нее и другие награды, докторские степени. Тебя не должно это обманывать; это всего лишь политические игры.
Один из моих саньясинов, экономист из Англии, получил Нобелевскую премию. Наши саньясины сказали ему: «Ты теперь нобелевский лауреат… Никто не сделал большего вклада в современное понимание человеческих отношений, преображения человека, чем Ошо. Попробуй добиться Нобелевской премии для него».
Он ответил: «Вы думаете, я не пробовал? Я сказал: „Не присуждайте ее мне; я его ученик. Позвольте отдать Нобелевскую премию Ошо“. Но его имени, только имени было достаточно, чтобы ввергнуть всех в состояние шока. В комиссии повисла гробовая тишина. Мои друзья посоветовали: „Не упоминай больше это имя в присутствии комиссии. Это никак не связано с тем, насколько большой вклад человек сделал или делает, – это политика. Пока нет политической поддержки – получить Нобелевскую премию невозможно“».
Я сообщил саньясинам: «Пусть он скажет комиссии, что, даже если они захотят присудить мне Нобелевскую премию, я откажусь, потому что знаю – все это политический спектакль. И я не хочу, чтобы меня классифицировали как Мать Терезу и других похожих глупцов».
На самом деле, Мать Тереза против женского освобождения, поэтому тот, кто написал эту статью, либо несведущ, либо хотел возвеличить Мать Терезу. За этим стоят политические мотивы: она против освобождения женщин по одной простой причине – она против контроля над рождаемостью. Она против предохранения, а предохранение – величайшая возможность для женщины освободиться от мужчины; иначе женщина навсегда останется зависимой, рабыней.
Если вы будете поддерживать убеждения Матери Терезы, то женщина будет рожать ребенка за ребенком, женщина останется только матерью, постоянно беременной. Вся ее жизнь уйдет на рождение детей и их воспитание. Она не сможет стать экономически независимой, она не сможет получить образование, она не сможет конкурировать с мужчиной ни в одной области.
Предохранение может способствовать возникновению ситуации равноправия женщины и мужчины, потому что предохранение освобождает женщину от постоянной беременности, освобождает ее от зависимости. Она может быть экономически свободной, финансово, и, в конце концов, она сможет настаивать, что замужество не так уж и необходимо: «Если мы любим – мы вместе; если мы не любим – мы расстаемся по-доброму». Даже вопроса о противостоянии не возникает.
И если кто-то называет Мать Терезу бунтаркой, то он просто глупец. Она одна из самых ярых реакционерок в этом мире.
Для бунта нужна настоящая сила воли.
Она же традиционна, ортодоксальна, консервативна… Верующая в непорочное зачатие Христа, верующая в воскресение Иисуса Христа, верующая в то, что христианство – наивысшая религия, верующая в то, что спасутся только христиане, – и вы называете эту женщину бунтаркой!
Тогда кто же я?
Ошо, сидя в темноте, я становлюсь все более и более легким, все более и более пустым, как мыльный пузырек, подскакивающий на траве. Веселье поднимается из самого моего живота – желание поиграть с этим мыльным пузырьком, и я чувствую себя обладающим. Я так счастлив быть с тобой. Ошо, когда я принял саньясу, ты научил меня чувствовать себя обладающим, это лучший дар в моей жизни. Даже более того: после того как это случилось несколько раз, я вспомнил, что это часто случалось, когда я ребенком лежал ночами в своей кроватке. Это то, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что возвращаешь нам то, что у нас всегда было?
Да… Тысячу раз да!
