Биби Истон
Рыцарь
5
Ну, конечно, эту ночь я проспала в толстовке Ланса. Во сне я ощущала его запах. С утра я слышала этот запах на своей простыне и на рубашке, которую носила вчера. Сама мысль о том, что этот запах может исчезнуть из моей комнаты, была настолько печальна, что я засунула свою рубашку в полиэтиленовый пакет, надеясь, что так запах Ланса сохранится дольше.
Маме тоже понравилась куртка. Она сказала, что это очень «авангардно». Когда она высадила меня возле школы, я почти всерьез ожидала увидеть там толпу папарацци, сующих мне в лицо камеры и микрофоны с вопросами: «Каково это, носить куртку Ланса Хайтауэра? Скажите, она действительно придавала вам суперсилу?»
Хотя никакого красного ковра там не было, но, входя в школу, я словила несколько очень внимательных взглядов от школьных чирлидерш. Уж не знаю, было это осуждение или зависть, но видеть это было дико приятно.
Ланс стоял на своем привычном месте, прислонившись к стене в дальнем конце главного коридора, и кучка припанкованных вокруг внимала каждому его слову. Когда я подошла, он, не переставая говорить, притянул меня к себе и засунул под мышку, как будто это была самая естественная вещь на свете.
«Боже мой, мы же пара, – подумала я. – Вы только посмотрите. На мне его куртка, он обнимает меня, а вчера он то ли поцеловал меня, то ли нет, и теперь мы с ним ПАРА».
Я не слышала ни слова из того, что говорил он и все остальные, пока не прозвенел звонок, прервав мой восторженный внутренний монолог. Тогда я взглянула на Ланса, у меня в глазах наверняка мелькали сердечки, и сказала:
– Прости, что взяла твою куртку домой. Я не смогла найти тебя после уроков.
Не то чтобы я сильно старалась.
– Нормуль, – ответил Ланс с полуулыбкой и выжидательно посмотрел на меня.
Чего он ждет? Почему не идет на урок? О боже. Он хочет снова меня поцеловать?
Поняв, что я не могу прочесть его мысли, Ланс показал на меня рукой:
– Ты отдашь ее?
– Господи! Да, конечно! Прости! Боже! – Я в ужасе сорвала куртку с плеч и начала возиться с «молнией».
– Господи? Да можешь называть меня просто Ланс. Ну, или Ваше Королевское Величество.
С несколько чрезмерной резкостью я ткнула ему тряпично-металлический ком прямо в живот и сказала, сделав большие глаза:
– Благодарю, Ваше Королевское Величество.
Ланс быстро приобнял меня и ушел на урок. Вот прям так. А я осталась без поцелуя, без куртки и определенно без парня.
Как сирота.
Я не видела Ланса до самого обеда. Я замерзла в своих обрезанных шортах и тоненькой футболке и даже устроила из этого целый спектакль, растирая мурашки на руках и ногах, но Ланс был слишком занят спором с Колтоном насчет того, стоил ли новый альбом Бьерк хотя бы упоминания (Колтон считал его потрясающим, а Ланс, конечно, настаивал, что это просто корпоративная фигня ради продаж. Я склонна была согласиться с Колтоном, потому что весь альбом «Homogenic» был потрясающим. Но, конечно, вслух я этого не сказала).
Вдруг откуда-то из-под стола вынырнула голова Джульет. Ясное дело, она сидела по-турецки на грязном полу, болтая со своим приятелем-наркодилером по запрещенному телефону.
– Биби, Тони сказал, что не сможет тебя сегодня подвезти, – хитро блестя глазами, сказала она так громко, что прервала разговор Ланса с Колтоном. – Эй, Ланс, как думаешь, сможет Биби поехать с тобой на автобусе?
Как я люблю эту девчонку.
– Не-а, – ухмыльнулся Ланс. – Меня наказали за то, что я опоздал вчера на четвертый урок. – Нашарив под столом мою руку, он переплел пальцы с моими. – Я задержался в туалете с одним курточным воришкой.
Теперь он снова флиртует со мной? Какого черта, Ланс?
Мы с Джульет посмотрели друг на друга, и тут откашлялся Август:
– Биби, ты можешь поехать ко мне.
Я согласилась, прежде чем Колтон успел предложить мне то же самое. Я правда не хотела ехать домой к Колтону. Не только потому, что он начал бы ко мне приставать, но и потому, что я была так расстроена и сексуально фрустрирована из-за Ланса, что могла бы Колтону это и позволить. Снова. И тогда я профукаю свой шанс с его лучшим другом. Опять.
На четвертом уроке я подделала записку от мамы, в которой она разрешала мне сегодня поехать на автобусе номер одиннадцать домой к Августу Эмбри.
Мы ехали в автобусе, задрав ноги на сиденье и упираясь коленками в пухлую спинку переднего, как маленькие дети. Именно это мне и нравилось в Августе. Он был не как остальные мальчики. С ним я могла быть собой – пятнадцатилетней девочкой, которая любит ругаться, валять дурака, рисовать, курить и смотреть дневные ток-шоу.
Я любила Августа – он стал моим самым первым другом, когда наша семья переехала в Джорджию из Оклахомы посреди моего первого класса. Но в нем была такая внутренняя тоска, которая во время нашего общения переходила и на меня. У некоторых людей такие сильные чувства, что я могу чувствовать их, как свои собственные. Август был из таких. И, когда бы я ни приходила к нему домой, мне было стыдно.
За все эти годы я была у Августа миллион раз. Там, конечно, было не так весело, как у Колтона с его вечно отсутствующей мамой и холодильником, полным пива, но зато у Августа в комнате была «PlayStation». А еще у него была злобная старая мать, которая в жизни не выходила из их узкого трейлера, возможно, потому – и я говорю это без малейшей иронии – что запросто могла не протиснуться в дверь.
Старшая сестра Августа, которую звали – угадайте, как? – Эйприл – тоже жила с ними. Окончив школу косметики, она тут же залетела и родила близнецов. Поскольку на садик не было денег, Эйприл, уходя на весь день на работу, оставляла малышей дома с мамой, и, судя по всему, хорошего в этом было мало.
Едва выйдя из автобуса, мы с Августом услыхали писк противопожарного детектора дыма, несущийся из трейлера. Открыв дверь, мы услыхали еще и детский визг. В кухне мама Августа размахивала журналом перед пищащим и мигающим красной лампочкой детектором, хотя лучше бы она размахивала им над сковородкой, которая стояла на плите, превращая кухню в подобие концерта Элиса Купера.
Помещение было таким крохотным, что я в четыре прыжка смогла проскочить мимо нее, схватить сковородку, сунуть ее в раковину и залить водой. Два горелых кирпича – которые, как я полагаю, когда-то были сэндвичами с сыром, судя по всему, и стали виновниками бедствия.
Я распахнула крошечное окошко над раковиной, и через несколько секунд детектор перестал визжать. Но младенцы, стоящие в манеже посреди гостиной, – нет.
Беверли, мама Августа, рухнула на стоящий тут же бордовый диванчик из искусственной кожи, который под ней казался скорее креслом. Схватившись за грудь и тяжело дыша, она взяла с подлокотника кожаную сумочку, похожую на длинный кошелек. Раскрыв ее, Беверли вытащила зажигалку и длинную сигарету, которую подкурила трясущимися руками.
– Спасибо, детка, – сказала она мне между вдохами. – Я так увлеклась своими делами, что напрочь забыла, что делала малышам обед.
Младенцы продолжали орать. Похоже, это волновало только меня. Даже Август просто стоял столбом – один глаз в ужасе распахнут, а второго, как всегда, не видно.
– Вы в порядке, Бев? – озабоченно спросила я. Казалось, у нее и вправду может случиться сердечный приступ. – Хотите, я принесу вам воды или еще чего-нибудь?
У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
– Да нет, милочка. Я в порядке. – Бев выпустила огромный клуб дыма, продолжая другой рукой держаться за грудь.
У-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
– Эм-м, вы не против, если я возьму малышей на улицу подышать воздухом? – спросила я. – Тут как-то… дымно.
Беверли только кивнула и махнула своей длинной сигаретой в сторону двери, а потом начала шарить по дивану вокруг себя в поисках пульта от телевизора.
– Август, – сказала я. – Возьми какое-нибудь одеяло или что-то, чтобы их посадить.
Я не знала, что именно нужно детям, но точно знала, что не земля, кишащая муравьями и клещами.
Август исчез в коридоре, а я подхватила на руки одного из младенцев. Они, мне казалось, были совершенно одинаковыми. Мальчики с рыжими кудряшками и крепкими легкими. Бедняга Бев. Ей, похоже, и вправду доставалось.
Когда мы вытащили детей на улицу, я, к своему ужасу, поняла, что мелкие поганцы могут ходить. К счастью, двор Августа был кладбищем старых шезлонгов, так что я собрала несколько, и Август помог мне сделать из них какое-то подобие загородки.
Когда мы все сделали и младенцы счастливо начали раздирать потрепанный нейлон на одном из особенно драных приспособлений для отдыха в саду, я с облегчением закурила, восхищаясь плодами своих трудов.
Судя по всему, Август тоже ими восхитился, потому что он вдруг прокашлялся и сказал:
– Ты будешь отличной мамой, Биби.
– Пшшш. – Я округлила глаза и разогнала рукой дым, чтобы он не шел на детей. – Нет, если у меня будут близнецы, если у меня окажется одновременно два таких мелких поганца, то одного я тут же подарю тебе.
Опустив глаза, Август ковырнул ногой землю.
– Может, это я подарю его тебе.
Чего-о-о-о?
Август не поднимал глаз, а его щеки медленно заливал густой румянец, и я поняла, что он имел в виду именно то, что я подумала. И что я должна была на это сказать? Я не хотела от Августа никаких детей. С чего ему вообще пришла в голову эта идея?
Мои мысли отчаянно заметались в попытке найти хоть какой-нибудь разумный ответ, пока я наконец не сдалась и не стала вообще ничего отвечать. Мы просто стояли в неловком молчании, в траве по колено, под жестким южным солнцем, наблюдая за парой полуголых младенцев и куря сигареты, которые даже не имели права покупать в своем возрасте. И в этот момент я кое-что поняла. Что-то, от чего мне стало грустно.
Я больше никогда не смогу поехать на автобусе домой к Августу.
6
Вычеркнув Августа и Колтона из списка тех, кто мог подвезти меня из школы (а Ланс вечно придумывал какие-то нелепые причины, почему я не могу поехать к нему), я осталась с Тони, как с единственной возможностью перемещения. Что было, в общем, нормально. Он был мне неприятен, но чаще всего он просто высаживал нас с Джульет около ее дома, а сам ездил по городу по своим дилерским делам, так что мне не приходилось особенно с ним общаться.
По пятницам я обычно оставалась ночевать у Джульет, если только мне не надо было на работу. У меня была работа на полставки в «Пьер Импорт», мебельно-хозяйственном магазине, из которого я выходила после каждой смены, пропитанная запахом пачули и эвкалипта. Но мне нравилось (работа, а не запах). Они быстро привыкли, что я прихожу на работу в том же самом неподходящем наряде, в котором ходила в школу, и переставляю все свечки, стаканы и подушки так, как нравится мне (невзирая на корпоративные брошюры с примерами выкладки), звоню, кому захочу, и ухожу домой. У нас с «Пьер Импорт» было взаимопонимание. А то, что я зарабатывала, шло на накопительный счет, я хотела накопить денег, чтобы купить себе машину к шестнадцатилетию.
Джулс тоже иногда ночевала у меня, но мы обе предпочитали ее дом. Ей это нравилось потому, что ее мама разрешала ночевать и Тони, что, конечно, выносило мне мозг. А мне нравилось, потому что ее маме было не важно, как поздно мы ложимся спать и чем занимаемся. Папа, может, и возражал бы, но его поблизости не было.
Родители Джульет фактически были еще женаты. Ее мама была очень красивой негритянкой с волосами, как у Дайаны Росс. У нее всегда были маникюр и накладные ресницы, что лично мне казалось глупым, потому что она работала в поликлинике и целыми днями ходила в медицинской пижаме. Отец Джульет был японцем невысокого роста, с любовью к алкоголю и с жутким характером. Это была самая странная пара, которую я когда-либо встречала. Я видела ее отца всего несколько раз, когда мы только подружились, но к десятому классу он просто исчез. Не умер. Не попал в тюрьму. Не развелся. Его просто не было.
В пятницу после того, как Август ошарашил меня своей детской бомбой, я поехала домой с Джульет и Тони в предвкушении нашего обычного пятничного вечера. Мы закажем пиццу, выпьем немного водки миссис Ихо и, может, сходим в бильярдную, где мы с Джульет будем сидеть в углу и курить, пока Тони тусуется со всеми тамошними нарками и бандитами. Это была милая привычная рутина. Но в ту конкретную пятницу Тони заявил, что мы все идем на выход. Торжественный выход, и мы должны быть готовы.
Джульет наложила лишний слой густой подводки на свои и без того подведенные глаза и усадила меня, чтобы сделать полный макияж. Она зачесала пряди на одну сторону и заколола заколкой, намазала мою стрижку гелем, который нашла у своего младшего брата, нарисовала мне трагические стрелки на глазах и раскрасила блестящими тенями практически от бровей до щек.
Забраковав мою черную футболку, Джульет заставила меня переодеться в серебристое платье-трубу без рукавов. Я, естественно, отказалась снимать свой лифчик с поролоном, поэтому, чтобы подчеркнуть его красные бретели, Джульет попыталась засунуть меня в красные лаковые шпильки ее мамы. Я их ненавидела, и, к счастью, они оказались мне настолько велики, что моя нога просто вываливалась из них при каждом шаге. Джульет в конце концов согласилась оставить мне мои ботинки и драные джинсы. Зная Тони, мы все равно не пошли бы ни в какое очень приличное место.
Тони подъехал около девяти вечера, все в тех же обвислых джинсах, майке и кроссовках, что и раньше. Я вдруг почувствовала себя жутко переряженной. Засунув свою сумочку на заднее сиденье, я забралась туда вслед за ней. Джульет, чертовски сексуальная со своими черными волосами до пояса и настоящими сиськами в гораздо более крутом черном топе, скользнула на переднее сиденье.
– Привет, малыш, – пропела она, чмокая Тони в щеку. – А куда мы поедем?
Тони положил руку ей на бедро, выехал на дорогу и направился к выезду из квартала.
– Мы едем в клуб, детка. У меня там кое-какие дела с хозяином одного местечка в центре. Ну, в Лил Файв, так я и подумал, вы с Би тоже не откажетесь. Я знаю, вам нравятся такие панковские местечки.
В клуб? В Литтл Файв Пойнтс? Ни фига себе!
– Тони! – завизжала я, обхватывая руками водительское сиденье. Джульет, потянувшись спереди, присоединилась ко мне. Мы обе верещали и болтали ногами, как… ну, как пятнадцатилетки, которые собираются пойти в первый в жизни ночной клуб.
Тут до меня кое-что дошло:
– Погоди. Тони, но у меня нет поддельного документа. Как же меня пропустят?
– Пшшш. Я тебя проведу. Даже не парься об этом. – Поглядев на меня в зеркало, Тони ухмыльнулся в свою бородку. Может, он был и странным, и лузером на фоне других взрослых, но этим вечером для пары старшеклассниц Тони был настоящей рок-звездой.
И он это знал.
До центра Атланты от нашего богом забытого пригорода было километров тридцать, а район Литтл Файв Пойнтс находился прямо рядом с ним. Небольшое скопление баров и магазинчиков перед, рядом и позади гетто.
Я много раз бывала там с мамой. Там был один магазин под названием «Трэш», в котором продавалась всевозможная одежда всех контркультур. Пока я рылась в поисках эластичных штанов тигриной окраски, ботинок и маек с неизвестными группами, мама исчезала за бисерной занавеской и изучала ассортимент курительных принадлежностей. Потом мы перекусывали в соседнем баре за углом, где посетителям разрешалось вырезать на столах свои инициалы. И там теперь было ужасно много ББ.
Но мы с мамой никогда не парковались там, куда завез нас Тони. Там было темно, и парковка находилась за парой заброшенных кирпичных зданий. Их разделял узкий проход, такой длинный и темный, что я с трудом разглядела свет уличных фонарей на другом конце. Здание слева было поменьше, и его окружали разросшиеся кусты и деревья. Здание справа, побольше, выходило фасадом на угол того самого перекрестка пяти улиц, который и дал название всему кварталу.
Джульет помогла мне выбраться с тесного сиденья, и мы пошли за Тони в сторону правого здания. С каждым шагом я нервничала все больше. Нам было на шесть лет меньше возраста, с которого разрешается посещать ночные клубы. И ни малейшего шанса, что нас пропустят.
Подойдя к заднему входу, Тони три раза постучал по железной двери. Она открылась, там стоял громадный мужик в черной латексной маске, скрывающей все лицо, рубашке из сетки и обтягивающих черных штанах с железной ширинкой.
Что за фигня?
Он расстегнул «молнию», закрывающую рот на маске, и оттуда раздался низкий голос.
– Как звать? – Слова разнеслись эхом по всей парковке.
– Тони. У меня дело к Митчу, – ответил Тони этому садомазо-великану на удивление спокойным голосом.
– Эти двое с тобой? – повернулся великан в нашу сторону.
У меня задрожали руки в карманах, но Тони остался невозмутим:
– Ага. Митч хотел на них взглянуть. Пара крутышек, а?
Гигант оглядел нас, отступил в сторону и пропустил всех внутрь.
– Офис Митча наверху. Постучи три раза.
Тони кивнул и вошел. Мы с Джульет, взявшись за руки, потрусили за ним, пока гигант не передумал.
Клуб внутри был совсем не таким, как я ожидала. Для начала, там было темнее. Гораздо темнее. И громче. И вместо одного большого танцпола с диджеем, крутящим все хиты, здание было поделено на миллион крошечных кабинок – и в каждой орала другая, хотя и похожая на остальные, техномузыка. Все кабинки были затянуты красным и черным бархатом. Везде стояли какие-то викторианские шезлонги. И везде были извивающиеся, затянутые в резину и латекс тела, дергающиеся и замирающие в такт ударным. Общий эффект был таким, словно я смотрела какое-то порно эпохи Чарли Чаплина.
Мы прошли за Тони в глубину здания, где в углу самой большой комнаты была витая кованая металлическая лестница. По пути Тони пришлось перескочить через человека, стоящего на четвереньках, чтобы не наступить на него. Он шел на поводке, как собака, и его вела женщина в наряде из сетки. Я изо всех сил старалась не пялиться на нее, но она была великолепна. В кожаных сапогах до бедра на высоченной шпильке, она была на полметра выше меня, а под ее нарядом – вместо лифчика – на ошеломительно пышной груди было два черных креста, закрывающих соски.
Я была в чертовой Стране Чудес. Нет, в Стране Фетишей. Этот клуб должен был называться именно так. Страна Фетишей, где все не так, как кажется.
У подножия лестницы Тони обернулся и сказал:
– Оставайтесь тут. Я сейчас. – После чего подтянул свои джинсы и вскарабкался по лестнице, перескакивая через ступеньку.
Ну, ладно. И что теперь?
Джульет отлично вписывалась сюда. В ее черном наряде, с черными волосами и черной подводкой было легко спрятаться. Она запросто могла сойти за двадцатидвухлетнюю. Но я, напротив, сильно рисковала в своем дисконаряде. Особенно с учетом того, что мое платье буквально метало искры всякий раз, как на него падал свет. Я могла с тем же успехом нести неоновый плакат: «Пожалуйста, Немедленно Позвоните В Службу Защиты Детей». Но, оглядевшись, я поняла, что это никого не волнует. Все смотрели на высокую платформу на другом конце комнаты.
Как раз в этот момент привратник, который нас впускал, вышел на нее с микрофоном в руке. Он пробормотал что-то нечленораздельное через свой застегнутый рот, и вся толпа, которая собралась в зале в ожидании его объявления, словно взбесилась.
Прижав рот к уху Джульет, я прокричала:
– Что он сказал?
Пожав плечами, она проорала в ответ:
– Не знаю. Что-то типа Точильный Станок.
По залу пробежала вторая волна аплодисментов, в динамиках началась песня хеви-метал, а на платформу поднялась женщина в нижнем белье, сапогах до колена и с металлической пластиной на груди. В руках у нее было нечто, похожее на вращающуюся электродрель, и она вздымала это над головой. Когда начался припев, она поднесла этот предмет к своей грудной пластине, и в зал полетели ярко-оранжевые искры. Все в восторге начали ловить их, подставляя ладони под эти угли, как дети, ловящие первые снежинки. Точильщица танцевала, как стриптизерша, качая бедрами и откидываясь назад, и рассылала по залу снопы искр.
Мой блестящий топ внезапно оказался гораздо менее выделяющимся.
Под конец она вытащила на сцену привратника, приковала его к стене, застегнула «молнию» на его маске, осыпала его горящими углями с расстояния вытянутой руки и метнула в толпу новый сноп искр, проведя своей дрелью по металлической ширинке привратника.
Я никогда в жизни не видела ничего подобного. Все помещение было наполнено сексуальной, опасной, зажигательной энергией. Казалось, что возможно все. Мы с Джульет только ходили кругами и смотрели во все глаза. Там в одной комнате были люди, висящие на крюках, в другой – люди, глотающие огонь. А лучше всего было то, что все были так увлечены собственным представлением, или музыкой, или тем, что они делали, что все они совершенно не обращали внимания на то, что их недопитые коктейли куда-то исчезали.
Когда вся эта пульсирующая электроника и мигающие стробоскопы начали вызывать в моем мозгу такое же мерцание, а пол под ногами закачался, мы с Джульет плюхнулись на изящное кресло в одной из комнат. Хихикая, мы в изумлении смотрели, как в другом конце комнаты тощий мужик стоял, упакованный в спальный мешок из черного латекса. Он был совершенно слеп и обездвижен, и у него было лишь одно отверстие, чтобы дышать.
– Что это за фигня? – пьяно икая, прокричала я на ухо Джульет. – И почему это секси?
И тут не менее шести энтузиастов в черной резине окружили упакованного мужика и начали ласкать и лизать его эрогенные зоны сквозь тонкий черный латекс.
Джульет, расхохотавшись, притиснула меня к себе.
– Ты такая невинная!
– Да ладно! Можно подумать, вы с Тони таким занимаетесь, – ткнула я пальцем в сторону этой оргии.
– Тебе-то откуда знать, – окинула она меня шаловливым взглядом, прежде чем снова зайтись от хохота.
Улыбаясь, я положила голову на плечо Джульет и зевнула. Я чуть не начала тереть глаза, но вовремя вспомнила, сколько на них косметики.
Тут в комнату заглянул Тони, и при виде двух хихикающих школьниц в углу на его лице мелькнуло что-то вроде узнавания.
Спотыкаясь, он подошел к нам и невнятно спросил:
– Ш-што смшного?
Даже в темноте я смогла разглядеть, какими красными были его глаза. Кое-кто неплохо провел время наверху.
– Твоя сексуальная жизнь, – ответила я, указывая на шевелящуюся кучу в углу.
Рассмеявшись, Тони потянул Джульет к себе. Я закрыла глаза и зарылась в мягкое бархатное кресло, оставшееся мне одной.
Прежде чем я успела понять, что заснула, меня кто-то разбудил, тряся за руку.
– Ну же, Биби, – прохныкала Джульет. – Пошли потанцуем! Вставай!
Я отпихнула ее и свернулась плотнее. Притворяясь, что сплю, я слушала, как они обсуждают, что со мной делать.
– Тони, давай пойдем. Ты посмотри на нее.
– Да ну к черту. Я хочу тут тусить, тут классно! Детка, ну погляди же, какой кайф.
– Но мы же не можем ее тут оставить. – Джульет говорила почти так же невнятно, как Тони.
Не открывая глаз, я махнула на них рукой:
– Идите, веселитесь. Я норм.
У меня больше не кружилась голова, мне просто очень хотелось спать. Несчастное последствие подъемов в пол-шестого утра, школы и работы по вечерам.
Теперь захныкал Тони:
– Давай, Би. Моя детка хочет танцевать. Подыми жопу. У меня тут есть кое-что, чтобы ты проснулась.
Приоткрыв один глаз, я посмотрела на Джульет, которая подпрыгивала на месте с вытянутой рукой и верещала:
– И я хочу! И я хочу!
Я села и спросила:
– Что это?
Джульет обернулась ко мне:
– Ну… Это что-то вроде кофеина, который ты так любишь. Ты сможешь танцевать всю ночь!
Я любила таблетки кофеина. И диетические таблетки. Все, что отбивало аппетит и придавало энергии. И я так устала. Тони я не доверяла ни на секунду, но я доверяла Джульет.
– Давай, Биби! Будет та-а-ак весело!
Черт с ними.
Я протянула руку, в которой, как по волшебству, оказалась маленькая белая таблетка. Она была похожа на таблетку парацетамола.
Черепа с костями на ней нет, подумала я. Это хороший признак.
Кинув таблетку в рот, я запила ее остатком последнего украденного коктейля. Через секунду Джульет схватила меня за опустевшую руку и потащила на танцпол в дальней комнате. Я была такой уставшей, что даже не открывала глаз, и танцевала под ритмичное техно, как во сне. Но в какой-то момент мое сонное состояние стало меняться.
Я начала ощущать басы у себя в груди, ноты на своей коже, а жар стробоскопа согревал мои закрытые веки изнутри тридцать раз в секунду. Джульет продолжала держать меня за руку, но это тоже было по-другому. Мы с ней стали как такое дерево, когда над поверхностью кажется, что деревьев много, а внизу, в грязи, они все связаны. Мы с Джульет слились. Мы были одним большим деревом, качающимся, размахивающим, пульсирующим. Черное. Белое. Черное. Белое. Черное. Белое. Мигание огней вокруг нас напомнило мне о рождественской елке. Вот кем мы были. Большой рождественской елкой.
Люблю Рождество. Но для Рождества слишком жарко. Чертовски жарко. Я вспотела. У меня кружится голова.
Мне скрутило желудок. Я не решалась открыть глаза. Лучше держать их закрытыми. Меньше черного-белого-черного-белого. Мне было одновременно очень хорошо и очень плохо. Если я буду танцевать дальше, мое дерево-девочка поддержит меня. Она была я, я была она, и мы были одно.
Но только мы уже не были.
Джульет что-то прошептала мне на ухо, но я не поняла, что она говорит. Тут было слишком громко. Слишком черно-бело. Я открыла глаза, чтобы попросить ее повторить, но ее не было. Я посмотрела на свою руку. Она была пуста. Я обернулась, и снова обернулась. Все мигало, все слишком быстро. Я не могла ее разглядеть. Я не видела ничего, кроме незнакомых людей, тридцать раз в секунду замирающих в новой сексуальной позе. Оскаленные рты. Острые зубы. Черные глаза. Белые глаза.
Невидимые руки схватили меня сзади за бедра. Они начали раскачивать меня. Мне это не понравилось. Они были злыми. Они схватили меня теснее, и ко мне прижалось что-то жесткое.
Нет! – завизжала я про себя, но слово застряло у меня в горле. Я подавилась. Я вцепилась в руки на своих бедрах и стала отгибать их пальцы назад, туда, куда они не гнулись, пока все десять не отцепились, и я побежала. Пригибаясь. Ныряя между этих тел, как ребенок. Которым я и была.
Я чувствовала, как по спине у меня течет пот, а в горле встает слюна, там, за проглоченными словами.
Где же Джульет?
Я добралась до стены и пошла по ней, пока не нашла черно-бело-черно-белую дверь. Открыв ее, я вывалилась из кроличьей норы пожарного выхода, но жаркий, влажный воздух не принес облегчения. Он был густым и вонял мусором. Схватившись за тонкие перила перед собой, я свесила голову с пожарной лестницы и сблевала. Мое тело старалось избавиться от сияющего внутри меня яда.
– Панк?
Повернув голову, я увидела, как лысый размашистый силуэт одним ловким движением прыгает ко мне с пожарной лестницы соседнего здания. Он приближался слишком быстро. Слишком близко. Он был почти тут. Я изо всех сил старалась сфокусироваться на нем, осознать новую угрозу, но мой взгляд без всякого разрешения ушел куда-то вниз, а глаза прекратили ненужную борьбу…
