Божена Немцова
Бабушка
– Да как же так вышло? Поведайте! – раздалось со всех сторон. Дети на печи притихли, а потом спустились вниз и тоже начали уговаривать бабушку рассказать о ее знакомстве с императором.
– Но пани мама и пан отец это уже слышали, – принялась отнекиваться бабушка.
– Хорошую историю можно не то что дважды, а и много раз послушать, – отозвалась пани мама. – Рассказывайте, очень вас прошу!
– Ну хорошо, расскажу, только вы, дети, сидите смирно и не перебивайте.
Дети тотчас расселись вокруг старушки и замерли.
– Когда строили Новый Плес (Йозефов)[24], я была еще подростком. Сама-то я родом из Олешнице; знаете, где это?
– Знаем. За Добрушкой[25], в горах, на силезской границе. Верно? – отозвался старший работник.
– Верно. Так вот. Рядом с нами жила в маленьком домишке вдова Новотная. Она зарабатывала тем, что ткала шерстяные одеяла; как наберется у нее несколько штук готовых, так она их в Яромерж или в Плес несет – на продажу. Моя покойница-мать очень ее привечала, а мы, дети, забегали к ней по нескольку раз на дню. Мой батюшка был крестным ее сынишки. Когда я уже стала к работе пригодна, она мне сказала: «Садись к станку и учись, лишним в жизни не будет. Чему в молодости обучишься, то в зрелости пригодится». Я до работы всегда жадная была, так что отлынивать не стала и скоро так ткацкое ремесло освоила, что и подменить ее при случае могла. В то время император Иосиф часто бывал в Новом Плесе; разговоров о нем ходило множество, и те, кто его встречал, носы потом невесть как задирали.
Однажды Новотная собралась со своим товаром в город, и я упросила родителей отпустить меня с ней – хочу, мол, на Плес посмотреть. Матушка видела, что у вдовы много одеял набралось, тяжело ей будет, и потому сказала: «Ступай, поможешь куме». И назавтра мы с ней по холодку двинулись в путь и к полудню добрались до лугов напротив Плеса. В одном месте там бревна были навалены, вот мы на них и уселись башмаки надеть. Только Новотная проговорила: «Ну и куда ж мне, бедной вдове, эти свои одеяла нести?» – как я увидела, что со стороны Плеса к нам шагает незнакомый господин. В руке у него было что-то наподобие флейты; время от времени он подносил ее к лицу и принимался поворачиваться в разные стороны.
«Глядите-ка, тетушка, – говорю я Новотной, – это же, никак, музыкант? Дует во флейту, а сам вертится».
«Ну ты и дурочка, – отвечает вдова. – Вовсе это не музыкант, а господин, который за стройкой присматривает. Я его тут часто вижу. У него в трубке есть стеклышко, и он через него вдаль смотрит. Тогда ему все вокруг видно – и кто что делает, и кто куда идет».
«Ах тетушка, значит, он видел, как мы обуваемся?» – спросила я.
«И что с того? Мы же ничего дурного не делали», – рассмеялась Новотная.
Пока мы этак-то с ней болтали, господин подошел совсем близко. На нем был серый камзол и маленькая треугольная шляпа, а из-под нее свисала косичка с бантиком. Писаный красавец, да притом совсем еще молодой!
«Куда идете? Что несете?» – спрашивает. И стоит рядом с нами. Ну, тетушка ему ответила, что идем мы в Плес, а несем товар на продажу.
«И что же это за товар?»
«Шерстяные одеяла, сударь, чтобы в холода укрываться; может, и вам какое приглянется».
И Новотная проворно развязала узел и разложила одеяло прямо на бревнах. Хорошая она была женщина, степенная такая, но, когда дело торговли касалось, болтала без умолку, прямо не унять.
«Это твой муж делает?» – спросил ее господин.
«Делал, сударь, делал, что правда, то правда, да вот осенью два года будет, как последнее одеяло соткал. До чахотки доработался. Хорошо еще, что я всегда к станку приглядывалась и ткать выучилась, – есть теперь чем жить. Вот и Мадленке я вечно твержу: „Учись, девочка, чему научишься, того не отнять“».
«Так это твоя дочь?»
«Нет, господин, она кумы моей дочка. Подсобляет мне иногда. Вы не смотрите, что она такая маленькая, – девчушка она ловкая, и руки у нее золотые. Это вот одеяло она сама выткала, я ей не помогала!»
Господин потрепал меня по плечу и ласково на меня взглянул; ни прежде, ни потом не видела я таких красивых и синих, как васильки, глаз!
«А своих детей у тебя разве нет?» – повернулся он опять к Новотной.
«Есть один мальчишка, – ответила та. – Я его в Рыхнов[26] на учение отдала. Господь Бог наделил его способностями, учится он играючи и так в церкви поет, что прямо заслушаешься. Я никаких денег не пожалею, чтобы он священником стал!»
«А если он не захочет им стать?» – спросил господин.
«Захочет, сударь, обязательно захочет. Иржи у меня мальчик послушный», – отвечала тетушка Новотная.
А я, пока они говорили, все смотрела на эту трубочку и думала – как же он в нее глядит-то? И он, словно бы угадав мои мысли, вдруг повернулся ко мне и спросил: «Тебе, верно, хочется знать, далеко ли в эту подзорную трубу видно?»
Я покраснела и потупилась от смущения, а Новотная возьми да и скажи:
«Мадлена думала, что это флейта, а вы – музыкант. Ну, я уж ей растолковала, кто вы такой».
«А ты знаешь, кто я?» – засмеялся господин.
«Не то чтобы я знала, как вас зовут, но знаю, что вы в свою трубку присматриваете за людьми, которые строят крепость. Правильно?»
Господин даже за бока от хохота схватился.
«Что ж, тетушка, – говорит, – угадала. А ты, – повернулся он опять ко мне, – можешь, если хочешь, в эту подзорную трубу посмотреть».
Тут уж он смеяться перестал и сам трубку мне к глазу приложил. И я, милые вы мои, такие чудеса увидала! Жителям Яромержа прямо в окна заглядывала, примечала, кто что делает, да так, будто совсем рядом стояла. Даже людей, что в полях работали, рассмотрела! Я и тетушке Новотной трубу дать хотела, да она отказалась:
«Стара я уже в игрушки играть!»
«Но это не для игры, тетушка, а для дела нужно!» – возразил господин.
«Может, оно и так, да мне это ни к чему», – ответила вдова и так в волшебное стекло и не глянула. А я вдруг подумала, что смогу рассмотреть в трубу императора Иосифа, и начала водить ею из стороны в сторону, и даже сказала господину, раз уж он был такой добрый, кого хотела бы увидеть.
«Тебе так важно посмотреть на императора? Ты что же, любишь его?» – спросил господин.
«Да как же его не любить? – отвечала я. – Все знают, какой он добрый и приветливый. Мы каждый день за него молимся, хотим, чтобы Господь даровал ему долгие годы царствования – ему и его матери-императрице!»
Господин вроде как улыбнулся и сказал:
«Так, может, ты и поговорить бы с ним хотела?»
«Боже сохрани, я бы от страха не знала, куда глаза девать!» – ответила я.
«Да ведь меня же ты не боишься, а император такой же человек, как я!»
«Ну нет, он совсем не такой, сударь, – вмешалась тетушка Новотная. – Император – это император, по-другому и не скажешь. Я слыхала, что того, кто на него смотрит, то в жар, то в холод бросает. Наш советник с ним два раза говорил, вот он это и сказывал».
«У вашего советника совесть, видать, нечиста, потому он и не может никому в глаза смотреть», – сказал господин и написал что-то на листке бумаги.
Листок этот он протянул вдове Новотной, прибавив, чтобы она шла тотчас же в цейхгауз в Плесе, – ей там, дескать, заплатят за все ее одеяла. А мне он дал серебряный талер, сказав:
«Возьми эту монету на память об императоре Иосифе и его матушке. Молись за него, молитва чистого сердца мила Богу. А как вернетесь вы обе домой, то расскажите всем, что говорили с самим императором Иосифом!»
Вымолвил это – и сразу ушел.
А мы упали на колени и от страха и радости точно онемели. Потом тетушка принялась меня бранить, что я столько лишнего наболтала, будто это я, а не она тараторила без умолку. Но разве могли мы подумать, что перед нами сам император?! Утешало нас только то, что мы его не прогневали, раз он мне талер подарил. В цейхгаузе Новотной дали тройную цену против той, на какую она рассчитывала. Домой мы летели как на крыльях, и рассказам потом не было конца, и все нам страшно завидовали. В талере просверлили дырочку, и с тех пор я ношу его на шее. Уж сколько я всего натерпелась, но его не продала и не разменяла. Жаль, ах, до чего жаль, что лежит уже этот добрый господин в сырой земле! – вздохнув, закончила бабушка свою историю.
– Еще бы не жаль! – подтвердили остальные. Дети, впервые услышавшие приключения талера, принялись рассматривать его со всех сторон; он тотчас сделался знаменит. Ну а бабушка еще больше возвысилась в их глазах – ведь она говорила с самим императором Иосифом!
Воскресный вечер закладывал начало очередной рабочей недели. На мельницу съезжались помольщики, грохотали в обычном своем ритме жернова, старший работник опытным глазом следил за порядком, молодой его помощник, напевая, носился вверх-вниз, от одного постава[27] к другому, а пан отец стоял перед своей мельницей, широко улыбаясь работникам и помольщикам, что приносили ему доход, и угощал их понюшками табаку.
В летнюю пору пани мама и Манчинка провожали бабушку до самого трактира. Если оттуда доносилась музыка, они какое-то время стояли у забора, глядя на танцоров и болтая с несколькими кумушками, которые непременно к ним подходили. Внутрь попасть было невозможно, людей туда набивалось – не протолкнуться. Даже Кристла, неся пиво в сад, где сидели господа из замка, должна была поднимать огромные кружки над головой, чтобы их у нее не выбили.
– Вы только гляньте на них, – говорила пани мама, кивая в сторону сада, где господа пытались подольше удержать возле себя Кристлу. – Да уж, другой такой девушки вам не сыскать, но не воображайте, будто Бог создал ее для того, чтобы вы ей жизнь испортили!
– Не волнуйтесь, пани мама, – ответила бабушка, – Кристла не даст себя заморочить и сумеет дать им отпор.
Похоже, бабушка была права. Один из этих франтов, от которого за милю разило духами, как раз шепнул что-то девушке на ухо. Та засмеялась и сказала как отрезала:
– Не куплю я ваш товар, сударь, можете не трудиться!
Потом вбежала в зал, весело вложила свою ручку в мозолистую руку рослого парня и позволила ему себя обнять и закружить в танце, не обращая внимания на раздававшиеся со всех сторон просьбы принести еще пива.
– Вот кто ей милее всех замков с их богатством, – улыбнулась бабушка, пожелала пани маме доброй ночи и отправилась с внуками домой.
V
Раз в две-три недели, в какой-нибудь погожий день, бабушка объявляла: «Нынче мы идем навестить лесника!» Дети прыгали от радости и с нетерпением ожидали того момента, когда бабушка, прихватив свое веретено, тронется с ними в путь. За плотиной дорога поднималась вверх по крутому склону к мосту, а за ним тополиная аллея вела прямиком к владениям ризенбургских господ. Но бабушка предпочитала идти по речному берегу, в сторону лесопильни. Над лесопильней вздымался голый холм, на котором не росло ничего, кроме коровяка: его желтые цветы всегда казались Барунке желанной добычей. За лесопильней речная долина все более сужалась, и воды Упы стремительно неслись вперед, перекатываясь через многочисленные валуны. По берегам высились ели и пихты, затенявшие своими лапами почти всю долину.
Бабушка и ее внучата все шагали себе да шагали и наконец добрались до замшелых развалин Ризенбургского замка, что виднелись среди деревьев.
Неподалеку от замка, прямо над подземельем, ходы которого якобы протянулись на добрых три мили (проверять это никто не хотел, потому что под землей сыро, а воздух спертый), стояла беседка с тремя высокими стрельчатыми окнами. Когда господа охотились, здесь устраивался пикник. К этой-то беседке, ловко карабкаясь по крутому склону, и устремились ребятишки. Бедная бабушка, конечно, не могла поспеть за ними, но тоже взбиралась наверх, хватаясь обеими руками за ветки.
– Экие вы у меня шустрые, дайте хоть дух перевести, – проворчала старушка, оказавшись наконец на вершине.
Но дети взяли ее под руки и повели в беседку, где царила приятная прохлада и откуда открывался прекрасный вид, и усадили там на скамью. Справа от беседки были развалины замка, а чуть пониже располагалась небольшая полукруглая долина, окаймленная елями. На краю долины стояла церковка. Спокойствие этих мест нарушали лишь пение птиц и шум воды.
Ян вспомнил про силача Цтибора, местного пастуха; в-о-о-он там, внизу, прямо в той долине встретил его однажды рыцарь Ризенбургский: Цтибор тащил на плечах огромную ель, с корнем вырванную в господском лесу. Отпираться пастух не стал и сразу признался, что дерево было им украдено. Рыцарь не только простил его, но еще и позвал к себе в замок, прибавив, что тот может захватить с собой мешок, – мол, ему дадут столько еды, сколько он сможет унести. Цтибор, не растерявшись, попросил у жены самый большой пододеяльник, отправился с ним в замок и действительно приволок оттуда целую гору гороха и несколько копченых окороков. Сильный и простосердечный Цтибор полюбился пану Ризенбургскому, и потому, когда король объявил, что в Праге состоится турнир, он взял великана с собой. В Праге Цтибор одолел одного немецкого рыцаря, считавшегося прежде непобедимым, и за это король тоже сделал его рыцарем.
Детям очень нравилась эта история. С тех пор как они впервые услышали ее от старого пастуха, они стали совсем по-другому смотреть и на замок, и на долину.
– Бабушка, а эта маленькая церковь – она где стоит? – спросил Вилим.
– Деревня называется Боушин. Если будем все здоровы, то как-нибудь сходим туда на богомолье, – ответила бабушка.
– А что такого в этом Боушине случилось? – Аделка была очень любопытна, и слушать бабушкины рассказы ей никогда не надоедало.
– Чудо там случилось. Неужто забыли, как Ворша об этом говорила?
– Забыли, забыли! Расскажите, пожалуйста! – принялись упрашивать ее дети.
– Тогда сядьте на скамью и сидите смирно, да не высовывайтесь из окон, не то упадете и переломаете себе шеи!
За этим холмом и этими лесами лежат деревушки Турынь, Литоборж, Слатина, Мечон и Боушин; в давние времена все они принадлежали одному рыцарю, которого звали Турыньский, а жил он в Турыни, в своем замке. У него были жена и дочка – красивая девочка, но, к горю родителей, глухая и немая.
И вот однажды шла она по замку и вдруг надумала взглянуть на ягнят в Боушине – выросли они или нет с тех пор, как она последний раз их видела… А надо вам сказать, что тогда там еще не было ни церкви, ни даже самой деревни, а стоял только домик, где жили слуги Турыньского рыцаря, что пасли его стада. Вокруг же простирались густые леса, полные диких зверей.
Девочка много раз бывала в том домике, но всегда с отцом; бедняжка думала, что дотуда рукой подать. И вот она все шла да шла куда глаза глядят, и ей мнилось, что идет она правильно, – ведь она была еще совсем неразумная, прямо как вы. Но белый домик все не показывался, и скоро ей стало жутко; малышка подумала, что отец и мать рассердятся на нее за то, что она без спросу ушла из замка, и повернула обратно. Но когда человек обуян страхом, он легко может растеряться; в особенности такая маленькая девочка. Бедняжка сбилась с пути и не знала уже, в какой стороне замок, а в какой – домик пастухов. Она забралась в самую лесную глушь, где не то что тропинки – свету белого было не видать. И поняла наконец, что заблудилась.
Только представьте, каково ей пришлось! Может, вы бы меньше перепугались, потому что, в отличие от нее, и говорить, и слышать можете. Она металась туда-сюда и совсем заплутала. Вскоре девочка пить-есть захотела и ноги у нее заболели, но все это было не так страшно, как приближавшаяся ночь, дикие звери и боязнь родительского гнева. Перепуганная, вся в слезах, она очутилась наконец возле лесного источника; упав на колени, она утолила жажду, посмотрела кругом и заметила две тропинки. Но малышка не знала, какую выбрать, а блуждание по чаще научило ее, что не каждая дорожка ведет к дому. И тут она вспомнила, что ее мать, когда чего-то опасается, всегда идет в светлицу и там молится; и девочка опять опустилась на колени и принялась просить Бога вывести ее из леса.
Внезапно у нее загудело в ушах, однако она не понимала, что это такое – слышать, и потому перепугалась пуще прежнего: зарыдала и задрожала; она уже хотела бежать прочь, но тут увидела, что из леса трусит к ней по тропинке белая овечка, а за ней другая… и третья… и четвертая, пятая, шестая… и вот уже у источника собралось целое стадо. У всех овец висели на шее колокольчики, и девочка слышала, как они звенели! Да это же отцовские овцы! А вот и белая пастушья собака, а за ней – овчар Барта! Девочка крикнула: «Барта!» – и кинулась к нему. Барта очень обрадовался, что барышня и говорит, и слышит; он подхватил ее на руки и поспешил к своему домику, который оказался совсем рядом. Там была пани Турыньская, убитая горем: ведь родители не знали, куда подевалась их дочурка и что с нею сталось. Они послали в лес своих людей, да и сам рыцарь Турыньский тоже разыскивал девочку, пока его жена томилась в ожидании в белом домике.
Вообразите радость матери при виде Барты, который нес на руках малышку, причем не только живую и невредимую, но еще и исцелившуюся! Когда вернулся отец и дочка все рассказала, родители решили возвести у источника церковь – как благодарность Господу. Так они и сделали. Та церковка, что отсюда видна, – это она и есть, а родник возле нее – тот самый, у которого девочка молилась и из которого пила. В этих местах бедняжка и блуждала. Но девочка, конечно, уже давным-давно умерла, как и господа Турыньские, и их пастух Барта; ну а сам Турыньский замок лежит нынче в развалинах.
– А овцы и пастушья собака? – уточнил Вилим.
– Ну, собака сдохла, те овцы тоже, но потом подросли новые, и у них опять народились ягнята. Так уж, детки, заведено на свете – одно уходит, другое приходит.
Дети обернулись в сторону долины, представляя себе в мыслях конного рыцаря и блуждающую по лесу девочку… И вдруг – ба! – из-за деревьев появилась всадница на прекрасной лошади и поскакала по долине; следом за ней поспешал грум. На всаднице была темная амазонка; длинная коричневая юбка прикрывала стремена, а на кудрях цвета воронова крыла красовалась черная шляпка, обвитая зеленой вуалью.
– Бабушка, бабушка, смотрите, рыцарша! – закричали дети.
– Да ну, откуда тут взяться рыцарше? – ответила бабушка, тоже глянув в окошко. – Это же пани княгиня!
Ребятам стало досадно, что они ошиблись, но спустя мгновение они уже кричали хором:
– Пани княгиня едет сюда, прямо к нам!
– Не может быть, лошади на такую кручу не забраться, – отмахнулась бабушка.
– Да это же Орланд, а он карабкается, как кошка! Сами посмотрите! – объяснил Ян.
– Не хочу я смотреть! Ну что за причуды у господ бывают, просто диву даюсь! – говорила бабушка, удерживая прыгавших у окон детей.
Совсем скоро княгиня была уже наверху. Легко соскочив с седла, она перекинула шлейф амазонки через руку и вошла в беседку.
Бабушка вежливо поднялась ей навстречу.
– Это семейство Прошековых? – спросила княгиня, оглядев детишек.
– Да, милостивая пани, так и есть, – ответила бабушка.
– А ты, верно, их бабушка?
– Да, милостивая пани, я мать их матери.
– Тебе есть чему радоваться, у всех твоих внуков здоровый вид. Ну что, дети, слушаетесь вы свою бабушку? – обратилась княгиня к детям, которые глаз с нее не спускали.
Они потупились и прошептали:
– Слушаемся.
– Всякое случается, но тут уж ничего не поделаешь, мы и сами не лучше были, – ответила старушка.
Княгиня улыбнулась; заметив стоявшую на скамье корзиночку с земляникой, она поинтересовалась, где дети ее собирали. Бабушка тотчас сказала Барунке:
– Ну-ка, девонька, угости пани княгиню. Ягоды свежие, дети их по дороге сюда насобирали. Может, они и вашей милости по вкусу придутся. В молодости я и сама землянику любила, но с тех пор, как умер мой малыш, ни одной ягодки больше не съела.
– Отчего же? – спросила княгиня, беря у Барунки корзиночку с земляникой.
– Так уж у нас заведено, милостивая пани: если ребеночек умирает, то мать его до самого Иванова дня не смеет ягоды есть – ни черешню, ни землянику. Говорят, Дева Мария ходит по небу и оделяет этими ягодами умерших деточек. Если же какая из матерей не удержится и хотя бы одну ягодку возьмет, то ее ребеночку Богородица скажет: «А тебе, малютка, ягодок не достанется, потому что твоя мать их съела». Вот матери и отказываются от фруктов. Ну а та, что до Иванова дня без них вытерпела, и дальше терпеть может.
Княгиня как раз подносила ко рту ягоду – спелую, такую же яркую, как ее губы, – но после бабушкиных заключительных слов вернула ее в корзиночку, сказав при этом:
– Нет, я не буду их есть, иначе вам, детки, нечем будет в пути лакомиться!
– Ешьте, милостивая пани, ешьте, и корзинку можете домой взять, мы еще насобираем! – воскликнула Барунка, отказываясь принимать протянутые ей княгиней ягоды.
– Что ж, дети, спасибо вам за подарок! – И княгиня улыбнулась простодушной девочке. – А свою корзиночку вы получите завтра, когда придете ко мне в замок и приведете с собой вашу бабушку! Договорились?
– Да! Да! Мы придем!
Дети, осмелев, ответили княгине так, как отвечали всегда пани маме, когда та приглашала их на мельницу.
Бабушка хотела было что-то возразить, но разговор уже закончился: княгиня, легонько поклонившись старушке и опять улыбнувшись детям, вышла из беседки. Отдав корзиночку с земляникой своему груму, она вскочила на лошадь и исчезла среди деревьев, подобно чудесному видению.
– Ох, бабушка, до чего же я в замок хочу! Батюшка говорил, что там очень красивые картины! – сказала Барунка.
– А еще там есть попугай, и он умеет говорить. То-то вы, бабушка, удивитесь! – захлопал в ладоши Ян.
Маленькая Аделка оглядела себя и сказала:
– Только мне другое платье надо, правда, бабушка?
– О господи, а я ведь даже и не заметила, что ты вся извозилась! Где же тебя так угораздило, красавица моя? – всплеснула руками старушка при виде перепачканной внучки.
– Я не виновата, это Ян меня толкнул, и я упала прямо в землянику, – оправдывалась малышка.
– Вы двое вечно ссоритесь! Что о вас княгиня подумает? Назовет бесенятами и будет права. Ну а теперь мы пойдем к леснику. Только если вы, ребятки, станете безобразничать, я вас больше никуда не возьму! – пригрозила внукам бабушка.
– Нет, бабушка, мы будем хорошими! – обещали мальчики.
– Что ж, поглядим! – И бабушка зашагала с внуками к дому лесника.
Вскоре между деревьями показался белый домик. Перед его фасадом зеленел огороженный забором лужок, осененный несколькими липами и каштанами; под ними стояли врытые в землю лавки и столики. По траве расхаживали павлины (о которых бабушка всегда говорила, что у них ангельское оперение, дьявольский крик и воровской шаг) и пестрые цесарки с красными глазами; неподалеку, быстро шевеля ушами и пугливо вздрагивая, сидели белые кролики. Прелестная серна в красном ошейнике лежала на крыльце, рядом с которым бродили собаки. Стоило появиться детям, как собаки радостно залаяли и принялись описывать вокруг них круги и прыгать, едва не сбивая гостей с ног. Серна тоже, услышав голос Аделки, подошла и скосила на нее свой синий глаз, как бы говоря: «Ах, это ты, девочка, что приносит мне разные лакомства? Ну здравствуй!» Аделка сразу поняла, что от нее требуется, и быстро достала из кармана и подала серне кусочек булки; та взяла его и долго еще потом не отходила от девочки.
– Чего это вы разгавкались, а?! – раздался громкий голос, и из дома вышел лесник в зеленой куртке и в маленькой круглой шапочке. – Так у нас тут, оказывается, дорогие гости! Добро пожаловать! – воскликнул он, увидев бабушку. – Проходите, проходите. Гектор, Диана, Амина, молчать! Слова сказать не даете! – сделал он внушение собакам.
Бабушка вошла в дом, над порогом которого красовались огромные оленьи рога. В прихожей на стенах висело несколько ружей – к счастью, довольно высоко, так что дети дотянуться до них не могли. Бабушка очень боялась ружей, даже незаряженных, а когда пан лесник смеялся над ней, говорила:
– Кто знает, что может случиться, нечистый никогда не дремлет.
– Это верно, – отвечал лесник, – коли Бог захочет, и мотыга выстрелит.
Бабушка прощала леснику насмешки, но не терпела, когда он произносил имя Господа всуе или чертыхался, – тогда она сразу зажимала себе уши со словами: «Ну что за грубые речи вы ведете! После такого надо святой водой себя окроплять!»
Пан лесник бабушку очень любил и старался при ней черта не поминать, хотя и жаловался, что он сам к нему на язык прыгает.
– А где же хозяйка ваша? – спросила бабушка, зайдя в комнату и никого там не увидев.
– Садитесь, пожалуйста, я ее сейчас позову, она у меня, точно квочка, вечно с цыплятами возится, – ответил лесник и пошел искать жену.
Мальчики замерли у шкафа, за стеклянными дверцами которого поблескивали ружья и охотничьи ножи, а девочки принялись играть с серной, вбежавшей вслед за ними в дом; бабушка же, быстро оглядев всю эту чисто прибранную светлицу, проговорила:
– Да уж, в какой день ни придешь, в будни ли, в праздник, а здесь всегда все сияет.
Потом она заметила готовую пряжу, уже размеченную для тканья, и стала ее рассматривать.
Тут распахнулась дверь и вошла молодая женщина в опрятном домашнем платье и белом чепчике; на руках у нее сидела маленькая русоволосая девочка. Хозяйка сердечно поздоровалась с гостями, и по ее открытому приветливому лицу было видно, что она им рада.
– Я ходила полотно вымачивать, – объяснила молодая женщина свое отсутствие. – Думаю, порадует оно меня в этом году – будет белее лебедя.
– Сразу видно прилежную хозяюшку, – сказала бабушка. – Одно полотнище белится, а на другое уже пряжа для ткача припасена. Гладкое оно выйдет, что твой пергамент. Только бы ткач постарался да вас вокруг пальца не обвел. Довольны вы им?
– Сами знаете, дорогая бабушка, ткачи – они все обманщики, – ответила лесничиха.
– Ну, вас, женщин, никакому ткачу не провести, – рассмеялся хозяин дома. – У вас же все до последней нитки учтено! Сядьте, прошу вас, не стойте! – обратился он к бабушке, которая никак не могла оторваться от пряжи.
– Успею еще насидеться, – отозвалась старушка, беря за ручку маленькую Анинку, осторожности ради поставленную матерью возле лавки: девочка только училась ходить.
Следом за хозяйкой в комнате объявились двое загорелых мальчиков: один светленький, в мать, другой темноволосый – в отца. Они весело бежали за матерью до самой двери, но, когда хозяйка заговорила с бабушкой, застеснялись и растерянно спрятались за материнской юбкой, не зная, что и как сказать другим детям.
– Ну что же вы, сорванцы, – обратился к ним отец, – разве хорошо укрываться за маминой спиной, когда у нас гости? Давайте-ка поздоровайтесь с бабушкой!
Братья послушно подошли к бабушке и протянули ей руки, в которые она положила по яблоку.
– Вот вам, – сказала она, – берите, играйте и больше так не конфузьтесь; не пристало мальчикам держаться за материнскую юбку.
Мальчишки потупились и глядели теперь только на яблоки.
– А сейчас марш отсюда, – велел им отец, – и покажите гостям филина да бросьте ему сойку, что я сегодня подстрелил; и пускай ребята посмотрят на щенков и фазанят. Только не распугайте мне птиц, не то я вас!..
Но дети уже его не слушали: после слов «марш отсюда» они мгновенно выскочили наружу.
– До чего же шустрые! – усмехнулся лесник, и видно было, что ему это по душе.
– Дети есть дети, молодая кровь, – сказала бабушка.
– Уж больно они озорничают, – вздохнула хозяйка. – Верите ли, бабушка, целый день у меня сердце не на месте: то они охотничьи ловушки проверяют, то по деревьям карабкаются, то кувыркаются и штаны рвут – никакого сладу с ними нет. Зато девочка у меня, слава Богу, спокойная.
– Что ж вы хотите, кумушка, дочка по матери узнается, а сын по отцу, – промолвила бабушка.
Молодая женщина с улыбкой передала дочку мужу, чтобы тот с ней немного понянчился.
– Пойду на стол нам что-нибудь соберу, – пояснила она.
– Хорошая у меня жена, грех жаловаться, – сказал лесник, когда она вышла из комнаты. – Вот только о сыновьях больно печется; ну что это за мальчишки, если они тихони?
– Все хорошо в меру, куманек. Дай им волю, так они, пожалуй, на головах ходить станут, – возразила бабушка, которая, впрочем, не всегда поступала сообразно своим словам.
Вскоре вернулась хозяйка, неся щедрое угощение. На дубовом столе, застеленном белой скатертью, появились расписные фаянсовые тарелки, ножи с роговыми черенками, земляника, яичный пудинг, сливки, хлеб, мед, сливочное масло и пиво.
Лесничиха забрала у бабушки веретено со словами:
– Оставьте работу, бабушка, и садитесь к столу. Отрежьте себе хлеба да маслом его намажьте, я его только нынче утром взбивала. И пиво совсем свежее. Может, пудинг не особо удался, я его на глазок готовила, но вдруг понравится? Ягоды, я знаю, вы не едите, но дети их любят, особенно со сливками, – потчевала хозяйка гостей, ловко нарезая хлеб, намазывая его маслом и поливая медом.
И вдруг бабушка, вспомнив о чем-то, хлопнула себя по лбу:
– Память у меня совсем дырявая стала! Чуть не забыла рассказать, что мы в беседке с пани княгиней разговаривали!
– Ничего удивительного, дети своим криком любого заморочат! – успокоила ее лесничиха.
А лесник тут же спросил, о чем был разговор.
– Погодите, бабушка, не рассказывайте пока ничего, я только детей успокою, пускай посидят смирно, – попросила хозяйка.
Дети облазили уже всю усадьбу – должны же были хозяйские сыновья Франек и Бертик показать ее своим гостям. А сейчас ребята стояли перед домом, и собачка Амина демонстрировала им свое умение прыгать через палку и приносить в зубах нарочно заброшенные далеко в траву вещицы. Когда появившаяся на пороге мать позвала всех полдничать, ребята не заставили себя упрашивать и кинулись к столикам во дворе.
– Садитесь-ка сюда под деревья и постарайтесь не очень пачкаться! – говорила лесничиха, раскладывая еду. Дети расселись; собаки, не сводившие с них глаз, пристроились рядом.
Когда хозяйка вернулась в комнату, она попросила бабушку рассказать о княгине, и бабушка слово в слово передала разговор, что произошел в беседке.
– Я всегда твержу, что у нее доброе сердце, – сказала лесничиха. – Она часто у нас бывает и непременно осведомляется о детях и целует малютку Анушку в лобик. Не может быть плохим тот, кто любит детей. А вот прислуга вечно на нее наговаривает.
– Угодишь бесу – наградит адом, – отозвалась бабушка.
– Так оно и есть, – кивнул лесник. – Это правильная поговорка. По-моему, лучшей госпожи и пожелать нельзя. А эти сплетники, что вокруг нее вертятся, только лгут ей да надоедают. Они же ни на что не годны, не живут, а небо коптят. Оглянешься этак вот кругом, дорогая бабушка, да и подумаешь: чтоб их всех черт… гм-гм! – громом разразило! Злости не хватает, когда понимаешь, что какой-то бездельник, который ничего не умеет, кроме как куклой на запятках кареты торчать или в покоях господских прохлаждаться, получает столько же денег, сколько я; да и ценят его больше, чем меня, а ведь я должен и в дождь, и в слякоть, и в снег бродить по лесам, днем и ночью браниться с браконьерами и вдобавок за все быть в ответе и обо всем заботиться. Я, конечно, не жалуюсь и вообще всем доволен, но когда приходит сюда этакий задавака да нос передо мной задирает, я готов его!.. Ну да ладно, чего зазря злиться.
