Борис Александрович Алмазов
Пиковая дама и Азовский крест
"Пушкин это Ленин сегодня!"
Из выступления на торжественном вечере,
посвященном 190 летию поэта
«Как к Ныне… »
– Букашка, вам стихи задавали?
– Угу. Папа, а тебе кто больше нравится: Уитни Хьюстон или Тина Тёрнер?
– Мне – Людмила Зыкина! Стихи выучила?
– Угу. А мне, например, обе нравятся…
– Читай.
– «Как к ныне сбирает свои вещи Олег….»
– Стоп, стоп, стоп… Ну –ко, еще раз!
– «Как к ныне сбирает свои вещи Олег…»
– Объясни мне, пожалуйста, что это за «вещи», которые сбирает Олег и что это за – Олег такой.
– Олег – это князь такой, ну, кабутто, принц.
– А что это за «ныне»?
– Не что, а кто! Ну, это имя такое, что ты, как дурачок? Нына! Ну, Нина! У нас на даче помнишь тоже такая девочка есть – Нина! Он, наверное, в Нину влюбился, и вот собирает свои вещи и уходит к ней жить!
– А дальше?
– А дальше он будет мстить, не разумно, хазарам…
– Не разумно?
– Конечно. Ты же сам говорил, что мстить вредно. Христос сказал: «Мне отмщение и я задам!» Да еще как! «Я вам задам! Ого!» Так что мстить не разумно… Понял?
– Я понял, что ты книжку не открывала.
– Потому что я и так на уроке хорошо слушаю. И все что учительница говорит, сразу запоминаю! Мне и учить ничего не надо! Только чуть- чуть повторю и все!
История смешная, однако, наводит на серьезные мысли. Зжесь то все понятно и просто: подобное искажение при восприятии "на слух" даже имеет литературоведческое название "оглушка", только вот понимает ли современный ребенок пушкинские строки даже если сам умеет читать?
Недавно в интернете появилась статья с иллюстрациями – младшеклассникам предложили нарисовать иллюстрацию к четверостишью, которое дети заучивали наизусть и с выражением декломировали, понимая сказанное поэтом на уровне своих знаний и представлений.
"Бразды пушистые взрывая, Летит кибитка удалая и тд." Ключевое слово, как теперь учат, "взрывая" – то есть нарисован взрыв, устроенный "браздами", подозревается, что какие то спецназовцы диверсанты. Ключевое слово "летит" – поэтому нарисован некий летательный аппарат и даже подписано "кубитка", разумеется кубической формы, в которой сидим "на каблучке" космонавт – он же ямщик…
Тут, как говориться: можно веселиться, а можно прослезиться… Не в этом суть! А мы то, те которые уверены , что знаем произведения А.С. Пушкина, во всяком случае "проходили" в школе, всё понимаем в его произведениях? Например, прервые строки из "Евгения Онегина" – "мой дядя самих честных правил правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог." Еще в школе я несколько озадачился вопросом: – Каким образом дядя заставил себя уважать? Но с годами вопрос позабылся, пока я не услышал, много лет спустя, в лекции Лотмана, что во времена Пушкина "уважать себя заставил" означало "помер". Тут сразу в первом четверостишии романа в стиахах все стало на места. И дальше из той же лекции, которые мы за же в образах видим не то , что написано поэтом. Дядюшка " с ключницей бранился, в окно глядел и мух давил" нашему среднестатистическому современнику представляется весьма тошнотворная картинка. А культуролог объясняет "муха" – самая маленькая рюмочка анисовой водки или ликера, которую можно "раздавить" т.е употребить без закуски – мимоходом. Потому и бранился дядюшка с ключницей у которой были ключи от запертого буфета с настойками и наливками. Строго говоря, к тому "Евгения Онегина" требуются пара томов комментариев. Пушкин, конечно, по словам Аполлона Григорьева
"Наше всё!", но это "всё" было двести лет назад. Стойкая иллюзия, что мы все про Пушкина знаем, что он "наш и свой"… И "все-таки жаль, что нельзя с Александр Сергеечем поужинать в Яр заскочить хоть на четверть часа" Безусловно, жаль. Вот только не уверенности, что Александр Сергеевич "заскочил" бы в Яр даже с поэтом Булатом Окуджавой. По воспоминаниям инженер-генерала барона Андрея Ивановича Дельвига (двоюродного брата друга Пушкина), которому Москва обязана водопроводом, а Россия значительной частью железной дороги, в своих мемуарах нелицеприятно вспоминал: "Пушкин всегда холодно и надменно обращался с людьми мало ему знакомыми, не аристократического круга и с талантами мало известными"
А кроме того, в школе мы читали (если читали , а не "проходили" т.е. в точном значении "проходили мимо" Пушкина "не отчётливо" как говорил один из героев А.П. Чехова. Увы, как заметил Александр Сергеевич Пушкин: "Мы ленивы и нелюбопытны"
Потому время от времени перечитывая, казалось бы, давно известное не только традиционно получаешь удовольствие, но неожиданно каждый раз открываешь что-то
неизвестное.
Пиковая дама
У «Пиковой дамы» А.С. Пушкина, опубликованной им 1 марта 1834 года, имевшую большой успех у читающей публики, справедливо признанной критиками одним из выдающихся произведений, где «удивительно слились романтизм и реализм», традиционная «оперная» судьба. При одном упоминании названия маленькой этой повести, тут же в сознании, невольно, как бы, включается музыкальный фон: партии великих теноров: «Прости, Небесное созданье, что я нарушил твой покой…», разумеется, сказочный французский романс графини для контральто, и «Уж полночь близится, а Германа все нет…» – разнообразно вошедшего даже в анекдоты. А ведь это все к гениальному произведению великого поэта относится весьма отдаленно! Все это сочинено Модестом Ильичем Чайковским, что с музыкой Петра Ильича Чайковского выросло в блистательное, но фактически, самостоятельное явление русской культуры конца XIX столетия. А.С. Пушкин этого не писал! Для того, чтобы совершить это открытие – достаточно прочитать повесть, которая не входит в школьные программы, и по моим опросам, как это ни удивительно и не прискорбно, даже моими сверстниками, то есть последним «читающим» российским – советским поколением, остается нечитанной!
А зачем читать! Кто же не знает «Пиковую даму» – и по радио, и по телевидению передают!
Насколько я помню, мы «проходили» Капитанскую дочку и Дубровского, как наиболее полно выражавшие «протест поэта против гнета царского самодержавия». В эту же схему вписывался и «Медный всадник».
В двухтомнике А.С. Пушкина Лениздат 1961 года издания, по которому я готовился к выпускным, в том же году, экзаменам, в комментарии к Пиковой даме говорится: «ПИКОВАЯ ДАМА (стр. 592) Написана в 1833 г. Одно из совершеннейших созданий Пушкина, оказавшее влияние на последующую русскую литературу. Между этой повестью и поэмой «Медный всадник» много общего не только в выборе героя из неимущего, деклассированного дворянства, не только в том, что оба героя, и Евгений и Германн, оказываются раздавленными исторической закономерностью и государственным строем, но и в самом методе изложения. В «Пиковой даме», так же как и в «Медном всаднике», реализм изображения соединяется с высокой поэтикой философских и социально-политических обобщений».
И вот, перечитывая повесть, ровно полвека спустя, (Батюшки! Как быстро!), так, как будто читаю ее впервые, обнаруживаю я в ней столько для себя нового и совершенно непривычного! И такого, что совершенно не вписывалось в государственную идеологию времен моей юности.
Для начала, несчастный Евгенией и Германн (именно так, с двумя «н» в окончании) ничего общего, кроме того, что оба петербуржцы, не имеют. И если Евгений, с очень большой натяжкой, может быть причтен к «деклассированному дворянству» – хотя «деклассированный» в точном понимании, не принадлежащий ни к какому классу… То Германн – то офицер! Оба пушкинских персонажа лишились рассудка, однако, произошло это по диаметрально противоположным причинам.
Евгений, «тронулся разумом» от горя, потеряв любимого человека, унесенного безжалостной стихией, с которой Пушкин, да простят меня почитатели тирана, сравнивает Петра I. Для русского человека любое государство – непреодолимая стихия. Отсюда и безысходная народная мудрость: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся!», «Нынче в славе, завтра в канаве!» От этой стихии невозможно уйти как от смерти!
«Куда бы мой Евгений бедный, свои стопы не направлял, за ним повсюду всадник медный с тяжелым грохотом скакал!»
Это русская драма, и это русский человек…А Германн то – немец!
Как там в опере: «Я имени ее не знаю,..» Только не ее, а его! Ее то – Лизавета Ивановна, а вот его имя неизвестно, поскольку Германн – фамилия.
Его национальную принадлежность, Пушкин подчеркивает в первых абзацах повести, предваряя этим исследование немецкого, точнее протестанстско – европейского стереотипа мышления и поведения.
«– Германн немец: он расчетлив, вот и всё! – заметил Томский. – А если кто для меня непонятен, так это моя бабушка графиня Анна Федотовна». Кстати, вопрос на запоминание, скажем, для телеигры «Что, где, когда?». Как звали Пиковую даму? Думаю, ответят: «Княгиня Голицына», а это фамилия прототипа! (1.) «Пиковую даму», хотя ее как Пушкин и не называет, «старую графиню» в повести именовали Анна Федотовна.
Пушкин дает развернутую биографию и характеристику Германна:
«Германн был сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал. Будучи твердо убежден в необходимости упрочить свою независимость, Германн не касался и процентов, жил одним жалованьем, не позволял себе малейшей прихоти. Впрочем, он был скрытен и честолюбив, и товарищи его редко имели случай посмеяться над его излишней бережливостью. Он имел сильные страсти и огненное воображение, но твердость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости. Так, например, будучи в душе игрок, никогда не брал он карты в руки, ибо рассчитал, что его состояние не позволяло ему (как сказывал он) жертвовать необходимым, в надежде приобрести излишнее, – а между тем целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры».
Следует заметить, что современники великого поэта, расценивали немецкий характер совсем не так как, как мы, обладающие опытом ХХ столетия. Однако, Пушкин разглядел в немце Германне казалось бы немыслимое сочетание сумрачного романтизма и европейской лавочной расчетливости. Дважды упоминает Пушкин внешнее сходство Германна с Наполеоном
«Этот Германн,– продолжал Томский, – лицо истинно романтическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю на его совести, по крайней мере, три злодейства..»
О злодействах чуть позже, вот о внешности еще:
«Утро наступало. Лизавета Ивановна погасила догорающую свечу: бледный свет озарил ее комнату. Она отерла заплаканные глаза и подняла их на Германна: он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну».
В русской литературе есть еще один герой похожий на Наполеона – любезный Павел Иванович Чичиков! Тоже – негодяй нераскаянный, как и Германн!
Помилуйте! А как же «О, пожалей, я, умирая, несу к тебе свою мольбу! Взгляни с высот небесных рая, на смертную борьбу души истерзанной мученьем…» Как же любовь к Лизе?!
А Пушкин этого не писал! Это Модест Чайковский сочинил! Германн Пушкина никакой любви ни к кому не испытывает! Вероятно, он на это чувство и не способен. Его бог – расчет! Не случайно, по ВУС, говоря языком современным, по военно-учетной специальности он – военный инженер. Его боевая задача – готовить театр военных действий – обустраивать поле боя, но в самих-то сражениях не участвовать! Грубо говоря – стройбат!
Его драма в мистическом столкновении собственного точного расчета и романтической страстности, коей он обуреваем в жажде ее достижения, а в результате – сатанинская ирония финала.
Однако, если в опере Чайковского, влюбленного Германа даже жалко, то в повести жалеть его не за что!
Кстати, в программках он пишется с одним «н». Справедливо! Это совершенно иной, чем у Пушкина персонаж. У Александра Сергеевича – отпетый негодяй, не имеющий даже в самых сокровенных своих помышлениях и тени человеческих чувств.
«Анекдот о трех картах сильно подействовал на его воображение и целую ночь не выходил из его головы. «Что если, – думал он на другой день вечером, бродя по Петербургу, – что если старая графиня откроет мне свою тайну! – или назначит мне эти три верные карты! Почему ж не попробовать своего счастия?.. Представиться ей, подбиться в ее милость, – пожалуй, сделаться ее любовником, ( Ого!… прим. Б.А.) – но на это всё требуется время – а ей восемьдесят семь лет, – она может умереть через неделю, – через два дня!.. Да и самый анекдот?.. Можно ли ему верить?.. Нет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!»
Под окно Лизаветы Ивановны, он попал почти случайно, если не верить, что привел его сатана.
А вот не случайно, три карты смутно мерцают в его рассуждении «тройка, семерка, туз» – покой и независимость. (Кстати, сосчитал: тройка, семерка и туз (11 очков) в сумме – классическое двадцать одно! Очко!)
Явившись под окна старой графини (2), Германн случайно увидел в окошке Лизавету Ивановну «И эта минута решила его участь»
Расчетливо, он принимается «атаковать» бедную девушку письмами. Первое писано по-немецки. «Письмо содержало в себе признание в любви: оно было нежно, почтительно и слово в слово взято из немецкого романа. Но Лизавета Ивановна по–немецки не умела и была им очень довольна».
Далее роман идет по как по нотам, по тогдашним образцам, почерпнутым из модных романов. Примерно, как сегодня образцы для подражания поставляют телесериалы.
Бедненькая Лизавета Ивановна летит как мотылек на огонь. Но пламень, сжигающий душу Германна не любовного свойства. «Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного часа». Как это не оскорбительно для Лизы – Германн даже не соблазнитель. Нигде ни словом не упомянуто, что он как то связывал свою судьбу с судьбою Лизаветы Ивановны. Она совершенно отсутствовала в его планах в любом качестве. И действительность быстро отрезвляет простодушную барышню.
«Лизавета Ивановна выслушала его с ужасом. Итак, эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование, всё это было не любовь! Деньги, – вот чего алкала его душа! Не она могла утолить его желания и осчастливить его! Бедная воспитанница была не что иное, как слепая помощница разбойника, убийцы старой ее благодетельницы!.. Горько заплакала она в позднем, мучительном своем раскаянии. Германн смотрел на нее молча: сердце его также терзалось, но ни слёзы бедной девушки, ни удивительная прелесть ее горести не тревожили суровой души его. Он не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения.
– Вы чудовище! – сказала, наконец, Лизавета Ивановна».
Гениальный Пушкин! Одним штрихом, он обнадеживает нас – в отличие, от Германна, бедная Лизавета Ивановна – живой человек. «Я думала провести вас по потаенной лестнице, но надобно идти мимо спальни, а я боюсь!» Бог не допустит ее гибели! Он спасет ее, как спасает невинных детей. А ее любовь к Германну прошла, да ее собственно и не было – была дань времени, девичий протест униженному состоянию, в общем, все как у барышень обычно случается… И, слава Богу, бесследно проходит.
Германн же остановился, и долго смотрел на мертвую графиню «как бы желая удостовериться в ужасной истине» Он даже и покойников не боится! Ну, просто современный «продвинутый мэн».
Не дрогнувшей рукой Пушкин препарирует характер Германна, и срез этой души оказывается чрезвычайно созвучен нашему времени.
«Не чувствуя раскаяния, он не мог, однако, совершенно заглушить голос совести, твердившей ему: ты убийца старухи! Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков. Он верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, и решился явиться на ее похороны, чтобы испросить у ней прощения».
Даже, когда, как ему показалось и покойница, лежащая в гробу, насмешливо взглянула на него одним глазом, и он грохнулся в обморок – в душе его не затеплилось и тени раскаяния.
Может быть, попытайся он выпросить прощение у Лизаветы Ивановны, может быть, попытайся выполнить требование мертвой графини «Жениться на ее воспитаннице», не явилась бы она грозной Пиковой дамой в отчаянной его игре, ведь срабатывал же этот секрет несколько раз прежде!
Ничего этого нет! «Тройка, семерка туз – скоро заслонили в воображении Германна образ мертвой старухи. Тройка семерка туз – не выходили из его головы и шевелились на его губах»…
Уже поминаемый мною прежде умница и философ Александр Иванович Семочкин, тот самый, который восстановил Домик станционного смотрителя, на мой взгляд, один из глубочайших в понимании читателей А.С. Пушкина, сказал, защищая нобелеанта Набокова, музей которого в его родовом поместье в селе Рождествено тогда создавал.
– Набоков абсолютно чистый и нравственный человек, не следует отождествлять писателя с его героями, и паче того искать в нем пороки, которые он изучает. Его Лолита – завершение исследования характеров негодяев, чем русская литература занялась с легкой руки Пушкина. Он первым пустил в русскую литературу нераскаянных злодеев.
Я помню, даже вздрогнул, услышав такую трактовку, и, по размышлении, полностью с нею согласился, правда, с небольшим дополнением.
Первый нераскаянный убийца – Евгений Онегин. Но роман не окончен! И неизвестно чем, каким стал бы Евгений, доживи он хотя бы до 37 лет, как его автор. Сам Александр Сергеевич, по собственному признанию, был «афей», то есть атеист. Однако, был, да перестал… Ставши героем драмы собственной жизни, как большинство великих русских поэтов, и эту горькую традицию, то же заложил Пушкин, умирает то он как истинный православный христианин.
«прежде всего, старался не испугать жены, потом постарался узнать правду от докторов, послал к государю просить прощения для своего секунданта, исповедовался, приобщился, благословил детей, просил не мстить за него, простился с друзьями и книгами, перемогал ужаснейшие физические страдания и утешал, сколько мог, жену. Он скончался в 3-м часу пополудни 28 января 1837 г.» (3)
В русской литературе есть и еще один убийца Родион Раскольников, прикончивший «никчемную старуху» кстати, невинную жертву в великом романе Преступление и наказание зовут Лизавете. Совпадение ли?
На моей памяти нет исследования, в котором бы прослеживалась преемственность исследования начатого Пушкиным. А она, по-моему, бесспорно, есть! Только вот Раскольников – хоть и продукт европейского образования, а характер-то, совершенно, русский, заканчивая его всенародным покаянием на Сенной площади.
Германн – являет собою многое, что чудовищными плодами прорастет в ХХ столетии. К сожалению, миру очень хорошо известна эта романтическая одержимость идеей. Это отсутствие Бога в душе, на место которого поставлена личная польза, а проще выгода. Следование к предначертанной, спроектированной цели любой ценой и во что бы то ни стало.
Иногда мне кажется, что имя Германна – Адольф. Тоже кстати мнил себя Наполеоном и досужие почитатели ухитрялись обнаружить сходство. Пушкин, безусловно, не Нострадамус или Ванга, он просто первым увидел национальный стереотип, в те времена, когда, о том какие химеры породит «сумрачный германский гений» и страшных не мнилось, а немецкий язык, по словам И.С. Тургенева «наиболее подходит для слов любви».
Катастрофа, постигшая, все рассчитавшего, все предусмотревшего, но, однако, в силу национального стереотипа мышления, конкретно, немецкого «готического» романтизма, поверившего призраку, немца, какая то совершенно русская. Даже, пожалуй, азиатская! Как представляют азиатское коварство европейцы.
