Борис Батыршин
Попутчики
– Вынужден предположить, что комплекс «Пробой» сработал в нештатном режиме. В результате, мы оказались на месте кораблей, которые должны были отправиться в прошлое. Но вот куда именно мы попали – пока неясно. Вам слово, товарищ старший лейтенант…
Штурман «Адаманта» откашлялся:
– Товарищ генерал-лейтенант, я пока мало что могу сказать. Ясно только, что это Черное море и, скорее всего, август – судя по температуре воды и высоте солнца над горизонтом. Спутников над нами нет, точнее определиться не получится. Связи тоже нет, впрочем, об этом вы знаете…
Командир сторожевика, капитан второго ранга Кременецкий, нахмурился.
– А как насчет секстана? Надеюсь, вы не разучились им пользоваться?
Штурман поморщился.
– Определиться по солнцу мы не можем, нет должным образом настроенного хронометра. То есть, он есть, конечно – но доверять его показаниям нельзя, как и всем остальным часам на борту. Во- первых, в момент… хм…
– «аномалии», – торопливо подсказал инженер.
– Да, в момент «аномалии» все часы – механические, кварцевые, компьютерные таймеры – остановились. А какие не остановились сбились, и показывают теперь температуру прошлогоднего снега. К тому же, не стоит рассчитывать, что местное время в точности синхронизировано с нашим. Пока наблюдаем обратную картину: перед аномалией на часах было примерно шестнадцать-двадцать; здесь же, если судить по положению солнца, около полудня. Мы, собственно, и выставили одиннадцать-ноль-ноль, надо же с чего-то начинать.
– Вообще, ни черта непонятно, хрень какая-то! – снова встрял инженер. – Особенно с компьютерными таймерами: они же с памятью. Ну, упал кварцевый резонатор на какие-то мгновенья, но потом-то он должен был снова воткнуться! Если же все обнулилось… тогда вся или почти вся инфа с компов должна была слететь. Но нет, обломитесь – я прогнал одну прогу, наши базы, вроде, нетронуты…
Фомченко скривился – Валина лексика его раздражала.
– Так что нам остаются только звезды. – закончил штурман. Если погода будет благоприятствовать – к двадцати четырем-ноль- ноль смогу сказать что-то определенное.
– Нам что, еще тринадцать часов ждать? На хрена тогда эта ваша электроника?
– Объективные причины, тащ генерал-лейтенант! – развел руками Кременецкий. – Старший лейтенант прав, раньше никак.
– Ладно, подождем, раз никак. – буркнул Фомченко. Пока предлагаю исходить из того, что мы оказались… м-м-м… как там было, по плану экспедиции,?
– Второе апреля 1854-го года, траверз Балаклавы, товарищ генерал-лейтенант! – поспешил отозваться Андрей, которому, очевидно, и предназначалось начальственное «…м-м-м?». – Но погода не апрельская, сами видите. Лето, может ранняя осень. Да и с местом не все понятно. Вот, Геннадий Иванович…
– Так точно! – откликнулся штурман. – Программой предусмотрена точка выхода в пятнадцати милях от крымского берега, в наших территориальных водах. На таком расстоянии локатор показал бы контуры суши. Но их нет, это я ответственно могу заявить. А значит, как минимум, место – не то.
– Не то, значит… – покачал головой Фомченко. – Ну, этого следовало ожидать, раз уж такая… аномалия.
Андрей отметил, что генералу неприятно выговаривать это слово.
– А раз так, то и со временем может быть сбой. Но ждать до полуночи мы не можем. Что с беспилотником?
– Беспилотный летательный аппарат «Горизонт Эйр» S-100 сейчас готовят к вылету! – бодро отрапортовал кавторанг. Требуется время на тестирование оборудования, через час тридцать все будет готово.
– Вот и отлично, – смилостивился Фомченко. – Куда полетите?
– Я предлагаю – к северу, на максимальную дальность. вмешался штурман. – Пока исходим из предположения, что не слишком сильно отклонились от заданных координат. Дальность уверенной передачи данных у «Горизонта» – около ста километров. Поведем секторный поиск, осмотримся, и тогда что-то можно будет сказать. Только вести его придется вручную, без привязки к спутникам…
Беспилотный вертолет «Горизонт Эйр» S-100 – единственный на данный момент беспилотный вертолет, используемый российским флотом и пограничниками, совместная разработка с австрийской фирмой Schiebel, – мог держаться в воздухе до шести часов. На «Адаманте» штатно имелся один «Горизонт»; еще один, оснащенный спецаппаратурой Проекта, доставили на сторожевик два дня назад. Ударного вооружения на S-100 не предусматривалось.
Фомченко помолчал, по очереди озирая присутствующих.
А ведь он растерян, понял Андрей. Генерал привык заниматься оргвопросами, и, надо признать, вполне с этим справлялся. А на совещаниях, где обсуждались научные аспекты Проекта, предпочитал отмалчиваться. Для Фомченко все просто: есть задача, поставленная Верховным главнокомандующим, и ее надо решать. Да, задача эта весьма необычна – ну так и что с того? Приказы, как известно, не обсуждаются, и вообще: «Мы не ограничиваем вас в методах, товарищ генерал. Можете делать и невозможное».
И сейчас, оказавшись лицом к лицу с этим самым «невозможным», генерал чувствовал себя не в своей тарелке. Научный руководитель Проекта чуть ли не при смерти; из всех специалистов по черной магии хронофизики – долговязый юнец, изъясняющийся на нелепом жаргоне. Проведена серьезная подготовка, привлечены лучшие специалисты, собрана необходимая информация – и нате вам: в решающий момент все это оказывается недоступным. Приходится принимать решения, опираясь на советы командира пограничного сторожевика, вчерашнего студента и каплея из черноморского ОМРП СпН[1].
Этот вообще не сказал пока ни слова – сидит в углу и помалкивает. Под началом капитан-лейтенанта Белых – группа боевых пловцов, которым поручена охрана «Адаманта». Высокие эмпиреи его не касаются, а если что и заботит – так только то, что большая часть их хитрого снаряжения осталась на берегу.
Фоменко еще раз оглядел «штаб». Насупленный, из-под кустистых, по-брежневски, бровей, взгляд остановился на Андрее.
«Вспомнил, наконец…»
– Майор Митин? Если не ошибаюсь, вы подбирали материалы вместе с Сазоновым?
Андрей кивнул:
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Я курировал деятельность Аркадия Анатольевича по линии ФСБ. Когда он узнал, что я неплохо знаком с историей девятнадцатого века, стал привлекать меня к основной работе. Я не возражал, поскольку рассчитывал попасть в состав экспедиции. Увы, было принято другое решение.
– Вот, значит, теперь и попал, – ухмыльнулся Фомченко. Можешь радоваться. Остается вопрос – насколько ты в теме? Как я понимаю, все материалы на «Можайске», у Сазонова?
"Попал? А ведь и правда, попал!"
– Так точно. Правда, кое-что есть на моем ноутбуке. Исторические источники, труды по Крымской войне и Черноморского флота. Это материалы из моего личного архива, на них нет грифа. Но если вы сочтете это нарушением…
– Забудь, майор, – отмахнулся генерал. – Нарушил ты или нет плевать. С этого момента ты – мой зам по науке. А вы… – он повернулся к инженеру, – …вы назначаетесь руководителем научной группы. Подберите помощников и разберитесь, наконец, с этими аномалиями!
Глава четвертая
I
Летающая лодка М-5
бортовой номер 37
лейтенант Реймонд фон Эссен
Ракету заметил Кобылин. Красная точка повисла над горизонтом, и медленно опускалась на парашюте. А когда, наконец, погасла, на поверхности моря возник и стал расти язык ярко- оранжевого дыма. С высоты в сотню метров фон Эссен ясно разглядел на обломках шлюпки человека.
– Превосходная штука! – проорал, перекрикивая тарахтенье «Гнома» Кобылин. – вот бы и нам такую раздобыть! Глядишь, и пригодится, когда будут вылавливать…
И верно, цветной дым отлично заметен на фоне воды. Эссену приходилось слышать о дымовых завесах на германском фронте но, чтобы дым, да еще и цветной, использовали как сигнальное средство? Толково…
Обломки шлюпки едва высовывались из воды и Эссен, прищурившись, разобрал на транце русские буквы.
«Свой?»
Кобылин ткнул пальцем вниз – «будем садиться?» Лейтенант в ответ помотал головой. Волнение слабое, солнце высоко, а жертва кораблекрушения, похоже, чувствует себя уверенно. До кораблей несколько минут лету, а еще минут через сорок здесь будет миноносец.
Эссен описал круг – с сильным креном, едва не чиркая крылом по волне. Струя оранжевого дыма, к удивлению лейтенанта, вырывалась прямо из воды, точнее, из какого-то мелкого предмета, плавающего рядом с разбитой шлюпкой. Жертва кораблекрушения стояла на банке, и семафорила обеими руками.
«Держись, дядя, помощь близко…»
Когда стрелка альтиметра миновала отметку в 1.200 метров, Эссен выровнял аппарат. На горизонте маячила крошечная белая запятая – словно капелька цинковых белил, упавшая с кисти мариниста.
Парус? У турецких берегов полно рыбацких скорлупок и всякой каботажной мелочи. Но все равно, надо запомнить…
Удача окончательно отвернулась от «тридцать седьмой». Милях в семи к норд-весту виднелись слегка откинутые назад мачты гидрокрейсера, вытянутый, приземистый контур миноносца и угрюмая калоша турецкого угольщика. Еще несколько минут, и…
Мотор закашлялся. Эссен пихнул Кобылина локтем и ткнул пальцем за спину, в тарахтящий «Гном». Летнаб обернулся, прислушался; на его физиономии явственно проступила тревога, и в этот момент мотор чихнул, плюнул сизым дымом, и замолчал. Потом снова чихнул, застрелял восемью исправными цилиндрами и заглох окончательно. Стало тихо, только набегающий поток свистел в расчалках.
Лейтенант выругался – «Накаркал с дымами этими, пригодится ему… Вот и пригодилось. Понятливый Кобылин полез в брезентовую сумку, привешенную к внутренней стороне борта. Клацнул металл наблюдатель откинул ствол громоздкого сигнального пистолета и вставил в казенник картонную гильзу. Эссен потянул штурвал на себя, выводя аппарат на глиссаду. «А тебе, дружище, придется подождать лишний час." – посочувствовал он человеку на разбитой шлюпке. Не беда, море спокойное, как-нибудь дотерпит.
II
Османская Империя.
Провинция Зонгулдак
Где-то на берегу
Следы вели в воду. Баш-чауш свесился с седла и пригляделся: пашеры* здесь переправились через ручей. Знали, черви, что погоня пойдет верхами! Глубокий, по грудь коню, мутный поток перегорожен упавшим в воду деревом. Вокруг веток нанесло всякой дряни; течение взбило возле полузатопленных коряг шапку грязно- бурой пены, и вода закручивалась между сучьями мелкими водоворотами. До противоположного берега всего ничего, пара дюжин шагов, но попробуй, преодолей их в седле!
Вот здесь, возле поваленного дерева пашеры[2] вошли в воду и переправились, держась за осклизлые коряги. Как же не хочется лезть туда верхом… Кто знает, сколько там затопленных пней да сучьев? Запросто переломаешь ноги лошадям, а то и брюхо пропорешь – вон какой острый сук торчит из воды!
Баш-чауш сплюнул. Если курды откажутся лезть в воду – как тогда заставить этих головорезов подчиниться? Можно, конечно, пригрозить непокорных выдать на суд и расправу забтие мюшири[3] – но тогда эти сыны шакала, чего доброго, пластанут его самого саблей, а потом заявят, что начальник пал в схватке. И концов не сыскать: Пиштиван, и Зевер, Ало-Шерок и Ханемед, все два десятка башибузуков родом из соседних деревень, и друг друга они не выдадут. Нет, надо действовать тоньше…
– Пиштиван!
Всадник в драном бешмете и лохматой папахе, подлетел к начальнику. Баш-чауш с трудом удержался, чтобы не поморщиться одеяние курда источало тошнотворный запах прогорклого бараньего жира. За спиной у Пиштивана болтался ружейный чехол из овечьей шкуры, из него на локоть выглядывал приклад, украшенный перламутром и мелким жемчугом.
Богатый у Пиштивана мылтык[4], привычно отметил баш-чауш. И сабля богатая, с черным йеменским клинком. А воин Пиштиван дрянной, истинный курд – труслив, лжив и, как все их проклятое Аллахом племя, жаден до грабежа. Это полезное качество сейчас и требовалось.
– Эфенди, наши не хотят идти в воду! – заявил Пиштиван. Он лучше других курдов изъяснялся по-турецки и обычно говорил от их имени. – Говорят: лошадей попортим, не надо идти, зачем? Без лошадей – какие мы воины?
Баш-чаушу нестерпимо захотелось осыпать негодяя самой черной бранью. Но сдержался: сказал ведь Посланник Аллаха (мир ему и благословение): «Верующий не порочит, не проклинает, не совершает ничего непристойного и не сквернословит».
И с таким вот сбродом приходится стеречь берег, ловить контрабандистов и бандитов! А по ночам просыпаться от всякого шума – а ну, как русские гяуры пришли с моря, жгут дома, рубят рыбацкие лодки, лишая прибрежных жителей и без того скудного пропитания? Баш-чауш был уроженцем провинции Зонгулдак и принимал близко к сердцу беды, выпадавшие на долю местных обитателей. А курдским мерзавцам хоть бы хны – завас-баши уже не раз грозился донести на бесчинства, творимые башибузуками. Как будто он, баш-чауш, может удержать от бесчинств диких горцев! Таких одно может исправить – петля или кол, тонкий, смазанный по всей длине бараньим жиром…
Баш-чауш помотал головой, отгоняя соблазнительное зрелище. Придет время и Пиштиван с остальными ответят за все; пока же надо проявить мудрость и изворотливость.
– Пашеры, которых мы ловим, торопятся к морю. Там их ждет фелука, и если поторопиться, то можно захватить и ее, и беглецов. А на фелуке наверняка полно добра…
«Как вспыхнули глаза у этой курдской собаки!» – и баш-чауш поспешил наложить последний штрих:
– А когда мы заберем груз во славу Султана, да продлит Аллах Милосердный его дни – я поставлю тебя бакыджи[5]. Ты ведь сможешь вести счет, Пиштиван?
Курд захохотал от удовольствия, широко разевая черную, щербатую пасть, выхватил из чехла ружье и понесся к соплеменникам, на скаку вопя что-то по-своему. Баш-чауш различал только повторяемое на все лады: «Чикальма! Чикальма!»[6].
Турок ухмыльнулся в усы: дело, считай, сделано.
III
В открытом море
Обломки кораблекрушения
Сергей Велесов, писатель
Я ожидал чего угодно: вертолета, противолодочной амфибии, антикварного АН-2, частной «Цессны». Но чтоб такое?
Летающая лодка облетела меня по кругу, продемонстрировав раскрашенный под Андреевский флаг киль и трехцветные розетки на плоскостях. Пилот помахал рукой, аэроплан протарахтел над самой макушкой, обдав меня волной касторового смрада.
Этот запах памятен был с детства, с авиамодельного кружка, куда я записался в шестом классе. Инструкция к двухтактному моторчику, приобретенному в магазине «Пионер» на улице Горького, предписывала заправлять это чудо техники пахучей смесью эфира, керосина и касторки. А статья в журнале «Моделист-конструктор» подробно разъясняла: на похожем топливе работали двигатели времен зари самолетостроения, все эти «Гном-Моносупапы» и «Сальмсоны».
В нашем благословенном Отечестве хватает любителей ретро- авиации; помнится, родной брат директора одной геленджикской фирмы, где мне случилось работать в нулевых, профессионально занимался воспроизведением такой экзотики, как, например, И-15 «бис». Собрать по «родным» чертежам М-5 конструкции Григоровича для такого умельца не проблема, был бы заказчик. Но, чтобы заморочиться древним ротационным движком, со всеми его косяками, включая скверное топливо? Чтобы «реплика» не только «крякала как утка», но и воняла, как аппараты Уточкина и Нестерова – жженым касторовым маслом и дурно очищенным бензином?
Гидроплан качнул крыльями и ушел с набором высоты к горизонту – туда, где по моим представлениям, был север. То есть норд. Теперь, надо полагать, следует ожидать прибытия чего-то водоплавающего. После эдакой диковины, я не удивлюсь появлению скажем, броненосца «Потемкин». Точнее, «Пантелеймона» – так он назывался после знаменитого восстания.
Плавающая в воде шашка оранжевого дыма испустила дух, и я принялся рыться в шлюпочном контейнере. Ракета осталась всего одна, и торопиться с ней не стоит – пока еще этажерка смотается до своих…
Благо, лететь недалеко: если мне не изменяет память, русские авиаматки во время Первой Мировой спускали гидропланы на воду милях в двадцати от цели – моторы «Гном-Моносупап» отличались весьма капризным нравом, да и запас топлива у «пятерок» ограничен. Нет, гостей надо ждать часа через полтора-два, не позже.
Я помотал головой, отгоняя неуместные фантазии. Перегрелся на солнышке? Кстати, вариант – жарит вовсю, а замотать голову хотя бы тряпкой я не додумался.
Рассуждаем здраво. Какие еще авиаматки? Скорее уж пароходофрегат, ведь "Пробой" был настроен на 1854-й. Но, чтобы гидросамолет времен Первой Мировой? Да, он выглядит, как мечта исторического реконструктора, но… неоткуда ему взяться, неоткуда! А значит, это просто творение одержимого историей самодельщика, и нахожусь я в своем родном двадцать первом веке, и никак иначе! Аутентичность в мелочах – это, конечно, круто, но без нормальных средств связи его в полет не выпустят, с правилами авиационной безопасности шутки плохи.
"…а вот на аэропланах Великой Войны радиосвязи не было – во всяком случае, на русских летающих лодках…"
Да нет, бред. Полный. Какая Первая Мировая… а что до урагана, то это хитрая атмосферная аномалия, вызванная нештатной работой "Пробоя". М-5 – банальный, хоть и весьма убедительный, новодел, и пилот в этот момент наверняка вызывает МЧС-ников или погранцов.
Но, с другой стороны, касторка… и солнце по-летнему высоко…
Я выпрямился так резко, что мой обломок кораблекрушения качнулся, и я чуть не свалился с банки. Нет, ну как можно быть таким идиотом? Снова забыл о рации! Проще простого – связаться с этими "авиаторами" и прояснить ситуацию, пока мозги окончательно не вскипели!
IV
В открытом море
Гидрокрейсер «Алмаз»
лейтенант Реймонд фон Эссен
На полубаке «Алмаза» стучали молотки и визжала ножовка; матросы спешно заканчивали дополнительный пандус на полубаке. Эссен критически обозрел сооружение, вздохнул и отвернулся. А что остается? Гидрокрейсер изначально приспособлен к тому, чтобы нести четыре М-5; теперь предстояло впихнуть шесть, не считая обломков аппарата Корниловича. Вон они, под брезентом, позади передней трубы и местные механики бродят вокруг неостывшего трупа, прикидывая – что бы оттяпать? Нет, судари мои, так не пойдет!
– Рубахин, ко мне!
Рубахин – моторист мичмана Цивинского, пилота с «Алмаза» обернулся, увидел фон Эссена, и физиономия его немедленно сделалась благостной. И лживой – небось думает, подлец, что новое начальство не в курсе, кто уже успел вывинтить клапана из трех цилиндров…
– Отставить мародерство! Еще раз увижу – настоишься под винтовкой!
Ставить моториста на ют, с винтовкой и ранцем – обычное флотское наказание за мелкие провинности – дело, конечно, неслыханное. Эта публика – белая кость; на них глядят с уважением, почтительно обращаются по имени отчеству. Еще бы – авиаторы! Мотористам не раз приходилось подменять в полетах наблюдателей, а уж капризную механику гидропланов они знали на «ять».
– Так точно вашбродие! – и, тоном ниже: – Я ж тока тягу снять хотел, от высотного руля! На «девятке» начисто перетерлась, того гляди, лопнет. А нам летать – куда ж оно годится?
Вот как ты будешь на него сердиться? Моторист носится с аппаратом как с родным дитем: недоест-недоспит, стырит, выменяет, а «девятку» обиходит в лучшем виде. И правильно, только так и надо.
– Ты, Рубахин, зубы-то мне не заговаривай! Тяга у него… Надо чего – пиши рапортичку, а руками лезть не моги! Ступай прочь, чтобы я тебя тут боле не видел!
С этой публикой ухо востро: стоит отвернуться, они и исправную машину по винтику растащат. Куркули.
Внизу, у борта застреляло, зафыркало. Летающая лодка с номером 32 развернулась против ветра и бодро пошла на взлет.
«Осмотрите парусник, и, если надо, наведете на него «Заветного», – напутствовал Марченко фон Эссен. – Они к тому времени уже выловят нашего крестника. Вымпел – дело ненадежное, поди, попади им на узкий миноносец! А вы, дюша мой, пролетите пониже, крыльями помашите, курс покажите ракетой. С «Алмаза» отстучат по беспроволочному телеграфу – миноносники сбегают, угля у них много. Да и турка под завязку, забункеруемся, если что…»
Лейтенант проводил аппарат взглядом и задумался. Что-то грызло его изнутри. Непросто, ох, непросто придется в ближайшие несколько часов! Половина гидропланов – инвалиды. Его собственный стоит без мотора; у М-5 лейтенанта Качинского треснул форштевень и дыра в фанерном днище, гидроплан с номером «17» ждет замены плоскостей. В строю только три машины, и одна из них только что ушла к горизонту. Который что-то слишком быстро затягивает облаками…
– Рубахин, где ты там?
Моторист нарисовался подозрительно быстро. Карман галифе щегольских, дорогой английской ткани, подшитых на заду кожей, подозрительно оттопыривался. "Непременно ждал, когда я уйду, чтобы свинтить тягу…"
– Давай, бери двоих в помощь, и снимайте с этой развалюхи плоскости. Будем ставить на "семнадцатый». Лично отвечаешь – и шевелись, чтобы к восьмой склянке все было в лучшем виде. Сам полетишь со мной, обкатывать. ежели что – вместе искупаемся!
Довольный Рубахин проорал "Есть, вашбродь! – откозырял и метнулся на корму. Ключ при этом выскочил у него из кармана галифе и с лязгом запрыгал по палубе. Моторист рыбкой метнулся вслед и едва успел подхватить инструмент у самого борта.
"Вишь, шельмец… а ничего, ловок! Справится."
Надо поискать Корниловича, подумал Эссен. Хватит посыпать голову пеплом, пусть принимает аппарат Качинского. Трещины механики заделают быстро, и к утру, даст Бог, в строю будет пять гидропланов.
