Борис Батыршин
Последнее путешествие, или Секрет племени Боро-Роро
Сейчас ситуация была иной – не граф использовал Греве в своих комбинациях, а сам он рассчитывал на поддержку Юлдашева в реализации своих идей. Тем не менее, барона не отпускала мысль, что это лишь часть некоего хитроумного замысла, где ему самому отведена в роль – и далеко не факт, что главная.
Остелецкий – он сидел напротив барона, сбоку от Юлдашева
– сделал глоток из чашки.
– По нашей с бароном просьбе капитан второго ранга Казанков изучил проект Анисимова. И уверяет, что тот составлен грамотно и вполне может быть реализован имеющимися средствами.
– Казанков? – Юлдашев озадаченно нахмурился. – Да, припоминаю… Это ведь он должен возглавить отряд кораблей, отправляющийся с дипломатической миссией на Занзибар?
Вениамин едва успел спрятать усмешку – чтобы Юлдашев забыл фамилию человека, игравшего столь значительную роль в нескольких его операциях? Впрочем, если патрону угодно изображать забывчивость – что ж, наверняка к этому имеются веские основания…
– Да, он самый. Исключительно грамотный офицер, и в технике, в отличие от нас с бароном разбирается превосходно.
– Поэтому мы его и попросили ознакомиться с проектом. –
добавил Греве.
– А что же не пригласили его сюда? Сам бы всё и изложил…
– Я хотел, но не вышло. Серёжа… – Вениамин бросил взгляд на кабинетные часы в дубовом футляре в виде готической башенки, – Сергей Ильич сегодня утром отбыл в Кронштадт – какие-то неотложные дела на корвете.
– Ясно. – Юлдашев кивнул. – Что ж, может оно и к лучшему. На первоначальном этапе не стоит предавать эту затею широкой огласке. Позже и он, конечно, всё узнает, но пока воздержимся.
Приятели обменялись короткими взглядами.
– Это значит, граф, что вы готовы поддержать наше начинание? – осторожно осведомился Греве.
– Да, пожалуй, что и готов. – Юлдашев согласно кивнул. – Надо, конечно, ещё раз всё проверить, обдумать хорошенько, спланировать, но мне уже теперь ясно, что для России это чрезвычайно полезно – особенно, если военное ведомство останется в стороне. Флотское, кстати, тоже. Вообще, неплохо, чтобы всё это выглядело как частная, сугубо гражданская инициатива.
Остелецкий удивлённо выпрямился в кресле. Греве отреагировал живее – поперхнулся и едва не пролил на стол кипяток, которым доливал из самовара свою чашку.
– Но как же это возможно? – спросил Вениамин. – Единственное место, где можно построить дирижабль – охтинская воздухоплавательная верфь, а она числится за Адмиралтейством.
– С Адмиралтейство я вопрос улажу. – сказал граф. – Организуем продажу эллинга вместе с оборудованием частному лицу. А ещё лучше создать общество по реализации проекта – я помогу подобрать для него высокопоставленных покровителей. Это общество и выкупит у Адмиралтейства имущество, а заодно, наймёт на работу всех, кого нужно.
– Полагаю, стоит ограничиться автором проекта Матвеем Анисимовым и мсье Ренаром – он лучше других справится с организацией строительства. Господин Костович пусть остаётся на своей нынешней должности.
Юлдашев, подумав немного, кивнул.
– Согласен с вами, Вениамин Палыч. До завершения работ Воздухоплавательное бюро можно перевести в другое место, а позже веронёте ему и верфь, и эллинг. Флот, таким образом, получает готовое подразделение с подготовленными работниками, и сможет на этой основе развивать воздухоплавательное направление.
– Если всё пройдёт как задумано, и барон со своими спутниками добьются цели. – добавил Остелецкий. Греве поглядел на друга с недоумением – мол, неужели сомневаешься?
– Разумеется, если всё пройдёт, как задумано. – повторил за Вениамином граф. – Что ж, господа, будем считать, что мы пришли к согласию. Остаётся вопрос денег – насколько я понимаю, затея весьма дорогостоящая?
Греве снова покосился на Остелецкого. Тот ободряюще улыбнулся в ответ.
– Я готов покрыть часть суммы из собственных средств. – осторожно сказал барон. – Скажем, треть. Но целиком её мне не потянуть.
Юлдашев пожал плечами.
– Не вижу сложностей. Вновь созданное общество объявит о сборе денег по подписке. Советую сделать это в каком-нибудь известном месте – скажем, в Императорском Географическом обществе. Наверняка это вызовет повышенный интерес к вашему начинанию, а я со своей стороны позабочусь, чтобы жертвователей было побольше.
– Мсье Жюль Верн может устроить сбор средств и во Франции. Не сомневаюсь, когда будет объявлено о цели нашего начинания, деньги потекут рекой!
– Не могу разделить вашей уверенности, Карл Вильгельмыч. Французы – народ скуповатый, прижимистый. И вообще, желательно, чтобы проект был чисто русским – и дирижабль, и деньги и всё остальное.
Греве растерялся.
– Но как же мсье Жюль Верн? Я рассчитывал, что он полетит с нами…
– Без него, конечно, не обойтись. – согласился граф. – Скажу больше: хорошо бы подобрать ещё одного француза, желательно, живущего у нас или тесно связанного с Россией.
– Смешанный франко-русский экипаж? – уточнил Вениамин.
– Вот именно. Тем самым мы, с одной стороны, продемонстрируем уважение к Франции, а с другой – покажем, что такие предприятия по плечу только России, раз уж иностранных денег в проекте не будет ни сантима…
Остелецкий помолчал, что-то про себя прикидывая.
– Что ж, граф, пожалуй, у меня есть вариант. Обдумаю.
– Тогда можно считать, что мы обо всём договорились, господа. – Юлдашев встал, давая понять, что разговор подошёл к концу. Его собеседники торопливо повскакивали с кресел, причём барон едва не опрокинул своё. Юлдашев слегка усмехнулся – правой стороной лица, обращённой к Вениамину.
– А сейчас – извините, барон, у нас с вашим другом Павловичем есть ещё несколько вопросов…
– Да-да, разумеется… – заторопился Греве. – Венеч… господин капитан, встретимся за ужином у «Палкина», как договаривались…
Когда дверь за бароном затворилась – было слышно, как щёлкнул в приёмной каблуками провожавший его адъютант, – Юлдашев повернулся к Остелецкому.
– Скажите, Вениамин Павлович, вам когда в последний раз говорили, что вы сумасшедший? Если давно – то я, так и быть, восполню это упущение.
– Сумасшедший? – Остелецкий, прекрасно понявший, что имеет в виду его патрон, состроил недоумённую физиономию. – Вы, вероятно, о перелёте через Африку? Согласен, идея несколько экстравагантная, но вы же, как я понял, её поддержали?
– Не валяйте дурака, прошу вас! – граф поморщился. – Конечно, поддержал, и буду поддерживать впредь! Я говорю сейчас не о перелёте, а о вашей идиотской затее с Бёртоном!
Давайте-ка прямо сейчас излагайте всё по пунктам, в подробностях – и постарайтесь быть поубедительнее, а то мне, в самом деле, придётся отправить вас в дом скорби прямо из этого кабинета!
Глава седьмая
Корвет «Рында» покидает Кронштадт, барон Греве прогуливается по Елисейским полям, а ротмистр Кухарев получает телеграмму.
От Моонзундского архипелага, с далёкого Готланда, со стороны Датских проливов наползали на Финский залив серо- свинцовые тучи. Задувающий с зюйд-веста ветер то и дело приносил дождевые шквалы – погода портилась, но это, похоже, ничуть не мешало шеренге низких кораблей, маячащих на фоне далёкого берега. Короткая, злая волна, обычная для Финского залива, барабанила в правую скулу «Рынды» – корвет, покинув Кронштадт, шёл к весту на экономических семи с половиной узлах, имея на правом траверзе скалистые острова, называемые «Волчьими шхерами». Оттуда, с серых гранитных верков Свеаборгской морской крепости глядели в залив тяжёлые крупповские пушки.
Башенные броненосные лодки в Кронштадте
– Отряд мониторов. – определил Казанков, опустив бинокль, – всю зиму простояли в Гельсингфорсе и вот, вышли на учения.
– Вы ведь, Сергей Ильич, когда-то служили на одном из них? – осведомился стоящий рядом на мостике офицер. Его плечи, как и плечи командира, украшали погоны капитана второго ранга.
– Да, на «Стрельце». – подтвердил Сергей. – Он там, в ордере отсюда не разобрать… Знаете, у меня служба началась с такого вот весеннего выхода, чуть ли не первого в навигацию семьдесят седьмого года. Помнится, я тогда прямо с поезда взял извозчика и поспешил в гавань. Едва успел – «Стрелец уже собрался отваливать, даже сходни убрали. В кармане у меня лежало назначение на монитор и я, зелёный мичманец, только что из Морского Корпуса, ужасно переживал, что уйдут без меня. Стыдно было до слёз, что опоздаю, как гимназист, проспавший начало уроков…
От башни корабля, возглавлявшего колонну, отделилось облако плотного белого дыма; спустя несколько секунд до мостика корвета донёсся гулкий сдвоенный удар. Сергей вскинул бинокль – возле щита-мишени, едва заметного в низких волнах, вскинулись два пенных водяных столба.
– Практическими кроют – прокомментировал он. – А хорошо легло, считай, накрытие… Сейчас и другие подключатся!
Подтверждая его слова, громыхнул башенным калибром второй монитор, за ним третий. Между залпами следовали полуминутные интервалы – артиллеристам нужно было рассмотреть, как легли снаряды и внести поправки в прицел.
– Головным «Единорог»! – крикнул стоящий на крыле мостика сигнальный кондуктор. За ним мателотами «Перун», «Тифон», «Латник», «Колдун». Замыкает ордер «Стрелец»!
Канонада не стихала – девятидюймовые чугунные болванки практических снарядов раз за разом поднимали фонтаны грязной, смешанной с илом воды – глубины под берегом, где покачивался на якоре плот с парусиновым щитом-мишенью, были невелики.
Последним отзалпировал «Стрелец», но вместо того, чтобы продолжать стрельбу, мониторная шеренга умолкла. На мачты поползли сигнальные флажки – отряд приветствовал полоскавшийся под гафелем «Рынды» вымпел члена царствующего дома, того самого капитана второго ранга, что беседовал с Казанковым. Великий князь состоял на корвете в должности вахтенного начальника, что должно было до некоторой степени замаскировать его участие в предстоящей дипломатической миссии. Впрочем, особых иллюзий на этот счёт никто не испытывал – газетчики, что наши, российские, что заграничные народ ушлый и наверняка уже обо всём пронюхали.
– Вы ведь были в бою при Свеаборге? – осведомился Великий князь. – Я изучил рапорты всех участников, читал даже показания пленных англичан с захваченных кораблей. Славное было дело!
– Вам тоже есть, чем похвастаться. – заметил Казанков. Мы всю кампанию семьдесят седьмого года простояли в Гельсингфорсе, в ожидании событий – а вы-то были в самом пекле! Это же вы у Силистрии, препятствуя переправе османов через Дунай, пустили брандеры на турецкий пароход?
– Да, было такое. – Великий князь кивнул. Было видно, что упоминание о былых подвигах ему польстило. – Крепко мы тогда крепко всыпали османам…
И скосил взгляд на левую сторону груди, где на чёрно-оранжевой колодке красовался белый эмалевый крестик – знак ордена Святого Георгия четвёртой степени, пожалованный за дунайское дело. Награда была вполне заслуженной, и это было хорошо известно Казанкову, как и всем флотским офицерам.
– В кампанию семьдесят седьмого балтийцам и оставалось, что ждать. – продолжал Великий князь. – Зато в следующем, семьдесят восьмом, вы отличились. За полгода из мичманов в командиры корабля – не каждому такое выпадает!
– Во время войны офицеры быстро растут в чинах, но это не всегда повод для радости. – кавторанг нахмурился, вспоминая что-то не слишком приятное. – В первом же бою на Северном фарватере Кронштадта нам крепко досталось. Командир «Стрельца», Иван Фёдорович Повалишин был ранен, офицеры почти все вышли из строя, вот мне и пришлось принять командование. Но мы-то ещё ничего, а «Колдун» и вовсе затонул, пришлось снимать с него экипаж. Потом монитор подняли и отремонтировали – на Южном фарватере сплошь мели, вода едва-едва палубу покрыла, – но в боевых действиях он более не участвовал.
– В ту кампанию всего были потеряны два «американца»? – спросил Великий князь. «Американцами» называли десять однобашенных броненосных лодок (так официально именовались мониторы), построенных в ещё в первой половине шестидесятых по проекту американского инженера Эриксона.
– Да, при Кронштадте потонул «Вещун» – в ночном бою на Южном фарватере ему всадила пару мин Уайтхеда в борт британская торпедная лодка «Везувий». А позже, при Свеаборге погибла «Лава». На отходе к крепости снаряд с британского броненосца «Нептун» сбил трубу, скорость упала. Подбитый монитор отстал от ордера и, заплутав в наступившей темноте, выскочил на минную банку. Два взрыва под днищем отправили «Лаву» на дно вместе со всей командой из пятидесяти восьми человек.
– Да, свеаборгская виктория дорого встала балтийцам. – вздохнул Великий князь. – Кроме «Лавы» мы тогда потеряли «Лазарева», «Грейга», «Русалку». «Смерч» тоже сильно побило, и не выкинься он на песчаную отмель у самых крепостных верков, наверняка бы утоп.
– Англичанам она обошлась гораздо дороже. – ответил Казанков, упрямо наклонив голову. – И дело даже не в потерянных броненосцах: сдача в плен целой эскадры – такого позора Королевский флот давненько не переживал!
– И это было только начало! Фиаско при Александрии, захват английских броненосцев в Мраморном море, оглушительный александрийский разгром – и там, и там кроме турок, ставших в одночасье союзниками России, отличились и наши моряки![11]
Броненосный таран «Хотспур», Великобритания
– Мой однокашник по Корпусу Вениамин Остелецкий был при Александрии лейтенантом на захваченном у англичан «Хотспуре». После гибели командира он принял корабль и продолжил вести бой, причём весьма успешно – протаранил и пустил на дно британский броненосец «Инфлексибл»!
– Да, подобная тактика – сближение с артиллерийским огнём по курсу и завершающий таранный удар тараном с разгону, – оказалась на весьма результативной. – согласился с Казанковым Великий князь. – А ведь сколько было скептиков! Всё рассуждали: архаика, устаревший тактический приём, давно пора сдать в архив опыт Лиссы… А вот поди ж ты – и не устарело и результаты даёт превосходные! Вот и слушай тех горе-теоретиков…
Он поднял к глазам бинокль, разглядывая шеренгу мониторов, дымящую на подветренной раковине «Рынды».
– Я слышал, Константин Константинович, что вы намереваетесь перевестись в сухопутное ведомство? – спросил Казанков. О том, что намерения эти, если верить слухам, вызваны пошатнувшимся здоровьем, он, разумеется не упомянул. Раз уж придворные медики сочли, что дальний океанский переход не пойдёт тому во вред – что ж, значит так тому и быть.
– Были такие планы. – подтвердил Великий князь. – Но вот, пришлось на некоторое время сохранить верность морской службе. Честно говоря, я даже рад этому обстоятельству – я ведь давно уже не был в океане. В последний раз ещё перед войной, когда я на фрегате «Светлана» посетил Североамериканские Штаты в составе отряда адмирала Бутакова. Помнится, тогда президент Хейс дал торжественный обед в честь нас с кузеном Алексеем…
Великий Князь Алексей Александрович, четвёртый сын Александра Второго и императрицы Марии Фёдоровны, возглавлял в чине генерал-адмирала Морское ведомство Российской Империи.
– Что ж, теперь вы сможете наверстать это упущение. – сказал Казанков. – А сейчас – давайте-ка поторопимся. Сами видите: ветер заходит к зюйду, крепчает, прижимая нас к финскому берегу. Хорошо бы уйти подальше от здешних узостей и мелей, пока не заштормило всерьёз…
Он выдернул кожаную заглушку из амбушюра переговорной трубы.
– Машинное? Поднимите обороты до десяти узлов и держите так два часа. Пройдём траверз Наргена – возьмём на полтора румба к весту, ещё добавим оборотов и побежим с Богом!
* * *
Четырёхгранная каменная игла, вся испещрённая египетскими иероглифами – изображениями змей, ибисов, людей с шакальими головами – вонзалась в синее парижское небо. Когда-то две таких же иглы, возведённые при фараоне Рамзесе Втором, высились перед храмом в древнем Луксоре, но 1829-м году вали Египта Мухаммед Али преподнёс их в дар Франции.
Вали (так назывался наместник-губернатор провинции Оттоманской империи) поднял мятеж против турецкого владычества, провозгласив себя хедивом, независимым правителем Египта. Подарок же стал жестом благодарности за помощь, оказанную в борьбе против Оттоманской Порты и, спустя несколько лет по указу короля Луи-Филиппа был установлен на одной из парижских площадей.
Площадь Согласия, Париж
Греве неторопливо обошёл постамент, рассматривая украшающие цоколь гравировки. Вырезанные в сером граните, они демонстрировали досужим зевакам, как французские инженеры снимали обелиск с постамента в Египте, и как потом его устанавливали здесь на площади Согласия – «Конкорд» на языке Мольера и Руссо. Что и говорить, громоздкое и крайне непростое предприятие – недаром второй обелиск до сих пор стоит на прежнем своём месте, карауля вход в храм, как караулил его последние три с лишним тысячи лет.
Налюбовавшись вдоволь обелиском, Греве направился по Елисейским полям в сторону площади Этуаль. Можно было, конечно, взять фиакр – они во множестве стояли возле тротуаров и проезжали мимо в поисках седоков, редких в это время дня – но барон никуда не торопился. До встречи с Жюлем Верном оставалось три четверти часа, и он ещё успевал посидеть за уличным столиком кафе, выпить чашечку горячего шоколада и просмотреть купленный у мальчишки-газетчика утренний номер «Монитьёр».
Броский заголовок на первой странице сообщал о предстоящей встрече сына германского кронпринца Фридриха и Великого князя Константина Константиновича, второго сына наместника Константинополя и номинального правителя Южной Славии. После рандеву на рейде Киля, особы голубых кровей (оба прибывают к точке рандеву на военных кораблях) отправятся на остров Занзибар, в гости к тамошнему султану, и дальше – в Южное полушарие, к берегам Мадагаскара. Газеты наперебой повторяли слухи о том, что королева Мадагаскара Ранавалуна III- я обратилась к Германии с просьбой о посредничестве в урегулировании конфликта между туземным правительством острова и Францией, полагающей Мадагаскар своим протекторатом – и это, конечно, не могло не беспокоить власти Третьей Республики. Тем более, что в посредничестве, похоже, готова поучаствовать и Россия – иначе зачем Великому Князю сопровождать Вильгельма? – а отношения Парижа и Москвы были недавно омрачены. Нет, до обмена угрозами дело пока не дошло – однако роль русских в печальном для Франции Таджурском инциденте и позже, в разрешении франко- китайского и франко-аннамского споров, наводила на невесёлые мысли.
Греве обернулся для того, чтобы бросить ещё один взгляд на Луксорский обелиск. Воистину, французские инженеры проделали огромную работу, переместив каменную махину в четырнадцать без малого тысяч пудов весом из Египта в Париж – для этого пришлось построить специальную баржу с отъёмной для погрузки обелиска носовой частью – эту баржу с драгоценным грузом на борту буксировал по морю колёсный корвет «Сфинкс».
Что ж, ему предстояла не столь громоздкая задача – однако технически даже более сложная. Европейские издания наперебой твердили о перелёте через Африку, затеянную бельгийским судовладельцем русского происхождения и знаменитым романистом Жюлем Верном – однако подробности предстоящего путешествия никому не были известны. Газетные и журнальные страницы пестрели фотографическими снимками и рисунками существующих управляемых аэростатов, выдуманными схемами, якобы полученными от безымянных информаторов. Настоящий же дирижабль в это время достраивался в эллинге воздухоплавательной верфи на Охте, подальше от чужих глаз – о чём Греве и собирался поведать своему будущему спутнику на сегодняшней встрече. С тех пор как литератор, покинув Петербург, вернулся во Францию, прошло несколько чрезвычайно насыщенных месяцев; до отправления экспедиции оставалось не больше трёх недель, и пора было завершать последние приготовления. В том числе – и найти, название для воздушного корабля; о сих пор он оставался безымянным, но дальше так продолжаться не могло. Если и дальше тянуть с этим важным делом, газетчики, пожалуй, придумают для дирижабля название. Объясняй потом всему миру, что он на самом деле носит совсем другое имя!
* * *
– Прошу прощения, мэм, ваш постоялец у себя?
Голос был низкий, хрипловатый, владельцу, видимо, далеко за сорок. Обычное дело для Лондона – здесь в рассыльные и почтальоны часто идут отставные унтер-офицеры. Таким люди охотнее доверяют, особенно, если речь идёт о передаче чего-то важного и ценного.
– Да, он у себя, но спуститься не сможет. – отозвалась квартирная хозяйка. – Он только утром вернулся из Манчестера, очень устал и просил не беспокоить до обеда. Я передам, если вы не против…
Мужчина прислушивавшийся к разговору, стоя возле окна гостиной на втором этаже, хмыкнул. Почтальон, ясное дело, был против – ведь сам адресат наверняка даст на чай, а вот от квартирной хозяйки этого не дождёшься. Но – дисциплина и привычка к порядку взяли верх.
Зашуршала бумага. Почтальоны всегда носят с собой клеёнчатые тетрадки, где адресаты расписываются в получении корреспонденции…
– Похоже, заказных писем нет, собственноручная подпись вашего жильца не требуется, миссис Помфри. Вот, возьмите, а я пойду – ещё пять адресов обойти по вашей улице…
Не повезло тебе, парень, посочувствовал ротмистр. Ну, ничего, может, другие адресаты окажутся щедрее?
– Похоже, заказных писем нет, собственноручная подпись вашего жильца не требуется, миссис Помфри. Вот, возьмите, а я пойду – ещё пять адресов обойти по вашей улице…
Входная дверь скрипнула, затворяясь, застучали по ступеням крыльца башмаки. Мужчина выглянул в окно, привычно держась немного сбоку, за портьерой. Да, так и есть: немолодой грузный мужчина в синей с красными выпушками на воротнике куртке и синем же, украшенном красным галуном, кепи с лаковым козырьком – обычная униформа лондонских почтальонов.
Заскрипело – миссис Помфри поднималась по лестнице на второй этаж, в гостиную для жильцов. Мужчина торопливо отошёл от окна и сел в кресло, сделав, что дремлет.
– Ваша почта, мистер Ковраджешш! Сегодня принесли много, и я дала почтальону на чай – если вы не возражаете, разумеется…
– Что вы, мисс Помфри, никаких возражений. – Мужчина артистически изобразил пробуждение после короткого сна. Никак она не научится правильно именовать постояльца – славянские фамилии вообще непросты для англичан… – Всякий труд должен быть оплачен, не так ли?
Что ж, малый всё же получил свой десятипенсовик. Теперь квартирная хозяйка включит его в ежемесячный счёт за квартиру и стол – обычное дело, так здесь заведено…
Мисс Помфри положила на журнальный столик стопку конвертов, добавила книжку чистых телеграфных бланков – такие, по два десятка листов, почтовые конторы рассылали бесплатно тем, что часто прибегал к услугам телеграфа – и удалилась, бесшумно затворив дверь.
Их знакомство состоялось месяца три назад, заочно. Тогда некий господин, чех по национальности, проживающий в Праге, прочёл в лондонской «Дейли Телеграф» объявление следующего содержания: «Комнаты меблированные Бейкер стрит, Портман-сквер, для одного или двух джентльменов. Две спальни, гостиная, хорошая кухня. Обращаться на месте или писать на имя м. Помфри.» Ознакомившись с объявлением, он отправил по указанному адресу телеграмму, извещающую о намерении снять обе комнаты с выплатой положенного аванса через лондонскую адвокатскую контору «Ридлинг и сыновья». А ещё через неделю тот же господин погрузился на паром в Кале. На английский берег он сошёл в Дувре, предъявив таможеннику паспорт подданного императора Франца-Иосифа Воцлава Ковражича, на поезде добрался до Лондона, где и поселился по упомянутому адресу.
С тех пор пан Ковражич проживал в доме 208 по Бейкер Стрит. Днём он пропадал в Сити, наносил деловые визиты, посещал представительства фирм, производящих сельскохозяйственные машины. Вечера же неизменно проводил у камина в гостиной, за газетами и журналами, которые выписал сразу по прибытии в столицу Англии в великом множестве. Несколько раз постоялец покидал Лондон на день или два – как он сообщил миссис Помфри, для того, чтобы посетить в Манчестере и Бирмингеме фабрики, производящие интересующее его оборудование. И, разумеется, вёл обширную переписку, адресуя корреспонденцию как за границу, по большей части, в Прагу, так и своим контрагентам в Британии. В ответ в дом 208 по Бейкер стрит ежедневно приносили пухлые пачки писем и телеграмм.
Бейкер стрит
Постоялец просмотрел корреспонденцию, отобрал один из конвертов – судя по почтовому штемпелю, отправленный из Германии – и вскрыл. Прочёл извлечённый из конверта листок, раз, потом другой, взял с полки небольшой томик на английском языке, раскрыл и положил перед собой на стол рядом с письмом.
Текст послания был вполне нейтральным – некий торговец сельхозинвентарём сообщал своему деловому партнёру об интересе к запасным частям для механических сеялок, производимым небольшой фабрикой в Бирмингеме. В конце письма аккуратным столбцом были перечислены номера деталей по фирменному каталогу, требуемое количество для заказа, а так же желаемые сроки поставки. Чех принялся листать книгу, сверяясь с цифрами в столбце и выписывая на полях письма ряд букв. Закончив, он несколько раз прочёл получившийся текст, после чего скомкал письмо вместе с конвертом и бросил в камин. Бумажки упали на тлеющие угли, ярко вспыхнули и мгновенно превратились в прозрачные хлопья пепла. Мужчина поворошил в камине кочергой, смешивая пепел с золой, после чего вернул томик на полку.
Стань миссис Помфри свидетельницей этой странной процедуры – несомненно встревожилась, а то и отказала бы подозрительному иностранцу от квартиры. А вот автора письма (и, главное, таинственной таблицы) подобное зрелище ничуть бы не удивило. Наоборот, он был бы доволен, что адресат поступил в полном соответствии с полученными инструкциями.
А вот чему бы он удивился наверняка – это виду получателя письма. Исчезли пышные усы, некогда украшавшие его физиономию; густую пшеничного цвета шевелюру заменил ёжик коротко стриженных волос. Сама физиономия, простоватая, круглая, словно усохло, сделав ротмистра Кухарева (это он скрывался под личиной Воцлава Ковражича) неузнаваемым даже для близко знавших его людей. К числу каковых, несомненно, относился и Вениамин Остелецкий, сотрудник департамента военно-морской разведки Российской Империи, по чьему поручению загадочный конверт четыре дня назад был брошен в почтовый ящик в немецком Штеттине.
Кухарев, разумеется, понятия не имел о разговоре, состоявшемся несколько месяцев назад в кабинете Юлдашева. По результатам этой беседы (стоит отметить, что вопрос о вменяемости Остелецкого более не поднимался), ротмистр получил предписание отправиться в Варшаву. Оттуда, обзаведясь, документами подданного империи Габсбургов – для этого пришлось воспользоваться связями в польских криминальных кругах – он через Австро-Венгрию, Швейцарию и Францию перебрался в Англию, в Лондон, поселился на Бейкер-стрит и стал дожидаться дальнейших распоряжений.
Они не заставили себя ждать. Не прошло и недели, как в письме из Вены, отправленном одним из деловых партнёров, пана Воцлава, оказалась неприметная таблица, заполненная ценами, номенклатурой товаров и сроками поставок. Расшифровав её при помощи всё того же неприметного томика, Кухарев задумался, после чего спустился вниз, в столовую и попросил у миссис Помфри отправить рассыльного за расписанием поездов, уходящих с вокзала Чардинг-Кросс. А ещё через пять часов он садился в вагон экспресса Лондон-Бирмингем. В этом втором по величине городе Англии, центре графства Уэст-Мидлендс, ротмистру предстояло разыскать нечто, тщательно спрятанное их с Остелецким общим знакомым, ныне – обитателем тюремной камеры Алексеевского равелина.
Поиски затянулись. Прошло уже больше месяца, а Кухарев был всё так же далеко от своей цели, как в тот день, когда ступил на пирс в Дувре. Несколько отброшенных вариантов, два-три пустых следа, имена, не имевшие, как выяснилось, отношения к предмету поиска – вот и всё, чем он мог похвастаться на данный момент. И это никуда не годилось – послание, зашифрованное в полученной таблице, настойчиво требовало предоставить результат как можно скорее, самое позднее, чрез неделю.
Кухарев сел к столу и задумался. Похоже, остался один-единственный вариант, который он берёг на самый крайний, распоследний случай. Онажды этот вариант уже сработал – старый недобрый знакомый, к которому он тогда обратился, помог отыскать нужного человека в обмен на солидную сумму в полновесных золотых гинеях. Ротмистр и сейчас располагал средствами, но беспокоило его отнюдь не это. Ирония заключалась в том, что предмет нынешних поисков имел самое прямое отношение к тому, за кем он охотился в прошлый раз – а вот преимущество это или, наоборот, помеха, предстояло ещё понять…
