Борис Костин
Вперед, сыны Эллады!
Глава 3. Из варяг, славян, турок и прочих в греки
Константин Великий[9], правитель Священной Римской империи, осуществив свою задумку о переносе столичного града на берега Мраморного моря[10], вовсе не предполагал, что город, поименованный в его честь, ожидает роковая судьба. Без сомнения, во многом на это повлиял выбор места – оживленного морского перекрестка торговых путей, ведущих из Понта Эвксинского[11] (Черного моря) в Русь и Скандинавию, в страны Полуденного Востока (Азию) и, конечно, в Европу, а также в римские владения в Северной Африке.
Уже в 668 году «Второй Рим», как называл Константинополь его основатель, почувствовал, что его безмятежному существованию и процветанию наступил конец. Шквал арабского нашествия подкатился под его стены, но получив достойный отпор, разбился на мутные потоки, которые спустя много лет в итоге поглотили могущество Византии.
Один из эпизодов этого неудавшегося приступа вошел во все турецкие предания и стал отправной точкой в создании Османской империи. А произошло следующее. Якобы в сражении под стенами Константинополя погиб Эюб, знаменосец Магомета. Турки, взяв Константинополь после длительной осады в мае 1453 года, нашли это святое место и поставили мечеть, под покров которой поместили меч первого султана империи Османа[12].
Мы несколько нарушили хронологию набегов на Константинополь и потому возвратимся в ГХ – X века, когда воинственные возгласы варягов, отважных воителей, мореплавателей и не гнушавшихся ничем грабителей, сотрясали бухту Золотой Рог. Незваным пришельцам Константинополь попросту давал откуп. Древняя Русь, хотя и располагалась на протяженном пути «из варяг в греки», а дружины русичей постоянно пополняли войско скандинавское в походах на Византию, все же, в отличие от примитивного варяжского шкурничества и сиюминутных выгод, имела несколько иной и к тому же долговременный интерес. Утверждать, что воинство русское не творило на греческой земле зла значит закрыть глаза на действительность. Были и разбои, были и грабежи, не предосудительные, к слову, по меркам того времени. Но были и переговоры о признании Руси равноправным партнером по торговле, а щит, прибитый киевским князем Олегом на воротах Царьграда – не что иное, как знак того, что Русь отбросила младенческие пеленки и явилась свету в образе богатыря, с которым необходимо вести дела, предпочтительно полюбовно.
Однако даже с принятием христианства презрительный термин «варварская Русь» не сходил с языка цивилизованных европейцев, которые в апреле 1204 года преподнесли единоверцам кровавый сюрприз. Вектор четвертого Крестового похода неожиданно пришелся на Константинополь, который рыцари, ведомые Болдуином Фландрским и Бонифацием Монферратским, разграбили и установили ходульную Латинскую империю, которая все же просуществовала более полувека.
Вот ведь какие испытания выпали на долю древнего греческого рода Ипсиланти, который упоминается со времен императорской династии Комненов, правившей Византией несколько веков. Комнены и Ипсиланти происходили из Трапезунда, римской, а затем и византийской провинции, до которой руки крестоносцев не дотянулись. В пику самозваной Латинской империи Комнены[13] создали свою собственную Трапезундскую империю[14]. Существует предположение, что семья Ипсиланти породнилась с императорской фамилией, ибо уже после изгнания латинян из Константинополя[15] мы находим фамилию Ипсиланти в числе особ, приближенных к императорскому двору. Такая близость дорого обошлась высокородным грекам, и казни неизменно обрушивались на семью Ипсиланти. О печальной участи своего прадеда, князя Иоанна Ипсиланти, Александр узнал из рассказа отца. Высокородным грекам, согнанным, словно в резервацию, в один из кварталов Стамбула, Фанар[16], султан дал почувствовать, что милость его безгранична. Молитесь, мол, в своих церквях Христу, обучайте детей в гимназиях, торгуйте на благо Османской империи и принимайте посильное участие в государственных делах. Без греков-драгоманов[17] в пору всесилия необъятной Османской империи не обходились ни одни дипломатические переговоры, а тем более написание фирманов для неверных.
Иоанн Ипсиланти ведал едва ли не самым прибыльным и престижным делом в Константинополе – он возглавлял константинопольских меховщиков и, вероятно, являлся, как тогда говаривали, поставщиком двора Его султанского величества. В описываемое время Турцией правил Махмуд Первый, из рук которого Иоанн Ипсиланти, ставший великим драгоманом, получил фирман на княжение в Валахии. Султана Махмуда один из турецких источников характеризует как правителя, «составлявшего своею мягкостью и гуманностью исключение в ряду турецких султанов», всего лишь потому, что не погубил свергнутого Ахмета и его сыновей, и еще потому, что умер в 1754 году естественной смертью. Но едва этот «гуманный султан» заподозрил, что господарь[18] Валахии[19] начал гнуть свою линию и якшаться с русскими, как незамедлительно из Стамбула полетел грозный указ: «Повесить!». Что и было сотворено в январе 1737 года.
…С тех пор, когда пастух Букур соорудил хижину на одном из отлогих холмов возле речки Дилебовицы, минуло немало лет. На смену одному веку приходил другой, но притягательность места, избранного валашским пастухом, отнюдь не уменьшалась.
Вокруг саманного жилища Букура стали селиться пахари, скотоводы, вопрошавшие при первом рукопожатии основателя вольного поселения: «Букур еш ты?» Так поселение обрело свое имя, а с годами превратилось в многолюдный христианский город, своеобразие которого подчеркивали храмы, церкви, монастыри, боярские особняки и великолепные хоромы валашского господаря.
Безбедному и мирному течению жизни в Бухаресте, казалось, не будет конца, если бы не одно обстоятельство: Валахия влекла Турцию словно лакомый кусок. Свои набеги турки осуществляли с особым постоянством и с неизменной жестокостью грабителей оставляли после себя выжженную пустыню. Изрядно доставалось и Бухаресту.
Но назло оголтелой силе Бухарест всякий раз возрождался из пепла, и наконец в Стамбуле смекнули, что Валахия, платящая постоянную дань, гораздо приемлемее, нежели отряды восставших гяуров, т. е. неверных, сотрясавших непокорностью устои Османской империи.
Правители Стамбула, не мудрствуя лукаво, не гнушались извечным правилом тиранов «Разделяй и властвуй», и княжеский престол в Валахии стал принадлежать грекам-фанариотам. Рабы правили рабами. Господарь, избранный султаном, получал титул «светлости».
Церемониал введения во власть происходил в Стамбуле. Султан восседал на небольшой софе и был безмолвен подобно сфинксу. Сам церемониал творил великий визир: «За твою верность и искреннюю привязанность даем тебе в управление княжество и вместе с тем надеемся на постоянную твою покорность». Новоиспеченный господарь, стоя на коленях, должен был молвить в ответ: «Клянусь моею головою употребить все силы на службе всемилостивейшего султана доколе Его величество не отвратит очи милосердия от ничтожного Его раба». А в миру, как, например, отец Александра, господари именовали себя так: «Мы, Константин Ипсиланти, воевода, Божию милостию князь страны Валахии… честным, верным моим боярам…»
Оставим за пределами нашего повествования анализ эпитетов, которые Константин Ипсиланти незаслуженно употребил в отношении вороватых и себялюбивых душевладельцев с флюгерным мышлением, однако заметим, что султанский режим даровал боярам некое подобие демократии, позволив точить лясы в молдавском и валашском диванах[20].
В Греции, которая находилась, как говорится, под боком у султана, человеческая жизнь не стоила и гроша. Перед всесильным и жестоким владыкой, его безмерными прихотями, всевидящим оком и карающей рукой кодзабасы[21], греческая знать, священники, торговцы, крестьяне были равны. В Валахии кровожадный режим вынужден был ослабить вожжи, и вовсе не по своей воле. По Кючук-Карнаджийскому миру Турции запрещалось иметь войска в Валахии, а Ясский мирный договор давал однозначно понять – Россия не станет терпеть на престоле господарей, нелояльных к стране-победительнице. У султана не единожды возникала мысль проучить неверных, а у преданных ему до мозга костей янычар чесались руки. Но мощь русского оружия сдерживала прыть воинов Аллаха, чего нельзя сказать о сборщиках дани. Наглость, бесцеремонность и прожорливость их стала притчей во языцех.
Власть наместников в Валахии была номинальной, но даже и в таком урезанном виде у султана она сидела словно кость в горле. Владыке ни к чему было слыть знатоком географии – он и без карты знал, что расстояние до его вотчины значительно превышает то, которое отделяет подвластную провинцию от границ России. Бессилен он был изменить и направление розы ветров. Она с особым постоянством указывала в сторону государства, не единожды преподносившего империи насилия и зла предметные уроки. Селим III, правивший в то время Турцией, окружил незримой паутиной недоверия и слежки дворец господаря Валахии Константина Ипсиланти.
В строительство собственной резиденции Куртя-Ноуэ («Новый дворец») отец Александра вложил, без преувеличения, всю душу. Со вступлением Константина на валашский престол столица государства буквально преобразилась на глазах. Гармония камня зачаровывала, поражала практичностью. Изменился не только облик Бухареста, но и подданных. Бояре стали подражать высокородному греку в одежде, в манерах, неприличной становилась безграмотность. Конечно, было бы наивно полагать, что в отношениях между повелителем и народом царила идиллия, но Константин, как мог, стремился смягчить гнет и с надеждой посматривал в сторону России.
Между тем в самой Российской империи за четыре с небольшим года на престоле сменилось три монарха. От Екатерины Великой атрибуты государственной власти перешли к ее сыну Павлу I, а после цареубийства 11 марта 1801 года верховная власть стала принадлежать Александру I. Новоиспеченный российский монарх при вступлении на престол недвусмысленно заявил, что во внешней политике будет «продолжать следовать заветам незабвенной бабки». С первых дней правления российский император осознал, насколько непредсказуемо батюшка вел внешние дела, хотя и не забывал о судьбах единоверцев. Александр Павлович исподволь готовил удар по Турции, но вынужден был действовать с чрезвычайной осторожностью и осмотрительностью. Такой же способ действий предписывался и генеральному консулу в Бухаресте А. А. Пини.
Престольные христианские праздники в столице Валахии проходили с большим размахом. В эти дни казалось, что весь город был окружен легкой дымкой ладана и погружен в мелодичные распевные молитвы. Многолюдье и блеск одеяний свиты валашского господаря создавали впечатление неудержимого солнечного потока. Затеряться в такой массе придворных было немудрено. Но соглядатаи султана зорко отслеживали каждого, кому Константин Ипсиланти оказывал чрезмерные знаки внимания. Увы, их ждало разочарование. Русский консул на всех торжествах находился на почтительном удалении от Ипсиланти и лишь изредка обменивался с ним незначительными фразами.
Но в стенах дворца, в уединении, беседы валашского господаря и русского консула длились иногда по несколько часов. Сведения, которые стекались к Константину Ипсиланти с Балкан и самого Константинополя, были настолько обстоятельны и важны, что немедленно отправлялись дипломатической почтой в Петербург.
Неудачный ход русско-турецкой кампании с бесперспективным для Валахии исходом со всей очевидностью дал понять Константину Ипсиланти шаткость его положения на престоле и неминуемые карательные меры, которые последуют с уходом русских войск из Бухареста. Помощь Валахии в обеспечении русских войск продовольствием и фуражом была огромной. Только в 1807 году, по самым скромным подсчетам, действующая армия получила 35 тысяч пудов сена.
Последовательности валашского господаря можно позавидовать. В Молдавии ему удалось сформировать и поставить под ружье земское войско.
Майор Пангало возглавил Еллиногреческий корпус, состоящий из добровольцев: греков, черногорцев, сербов. Для усиления корпуса был сформирован кавалерийский полк из валашских казаков. Главнокомандующие Дунайской армией, щедро поделившись вооружением для добровольческих формирований, увы, не спешили усилить их русскими офицерами и младшими командирами, что несомненно сказывалось на боеспособности. В конечном итоге эти пехотные и кавалерийские части, в формирование которых Константин Ипсиланти вложил немалые средства, выполняли охранные функции, а потом и вовсе прекратили свое существование.
Наместнику Аллаха на земле стало ясно, что господарь Валахии ведет двойную игру, а попросту говоря – изменник. Свою лепту в очернение князя Константина вложил и французский посланник Себастьяни. Ставленник Наполеона из кожи вон лез, чтобы пристегнуть Турцию к политике Франции. И надо отдать должное Себастьяни. Слащавыми посулами, подкупом ему удалось добиться расположения султана Селима, который одним росчерком пера поставил крест на правлении Константина Ипсиланти.
Но чтобы выманить греческого князя в Стамбул требовался веский предлог, который не вызвал бы у вассала подозрений. И он был найден.
Султан Селим сделал выбор очередной жены и приглашал валашского господаря вместе порадоваться его счастью. На тот случай, если Ипсиланти вздумает артачиться, янычарам приказано было скрутить изменника и доставить его перед грозные очи повелителя.
Пока посланцы султана, не щадя лошадей, мчались в Бухарест, в болезненном воображении Селима III возникали истязания, которым он намеревался подвергнуть Константина Ипсиланти и его близких. Однако султан и не подозревал, что и в его окружении имелись люди, преданность которых была изрядно поколеблена. Ипсиланти был далеко не прост и где подкупом, где посулами расположил к себе тех, от кого во многом зависела его безопасность. Надежные связи и на сей раз не дали осечки. Валашский господарь получил известие о грозящей беде за считанные часы до того, как она постучалась в двери дворца. Семейный совет был немногословен. Необходимо было бежать. Куда? Конечно в Россию! Только в ней семья могла обрести убежище.
Сборы были недолгими. Кромешная темнота стала тем спасительным покровом, который дал возможность беглецам оторваться от преследователей. Погоня шла по пятам, но не выдали верные люди, ненависть к туркам была сильнее страха.
И вот, наконец, Прут. Утлая лодчонка несколько раз пересекла реку, прежде чем семейство Ипсиланти и небогатый скарб оказались на спасительном левом берегу. На правом остались лишь князь Константин и старший сын Александр. Лодочник нетерпеливо и настороженно поглядывал по сторонам, но не решался прервать разговор.
– Я покидаю свои владения без сожаления. Я правил, но не имел родины. Я служил врагам Греции, но согревал мысль об отмщении. С нею, видимо, сойду в могилу. Но что бы ни случилось, дай слово, Александр, памятуй о многострадальной Элладе. Господь и Россия – наши союзники.
Едва беглецы покинули берег реки, как на турецком берегу раздалась отчаянная пальба и неистовые крики проклятий. Янычары не рискнули переправиться через Прут, опасаясь встречи с приграничной стражей. Домочадцы опального валашского господаря облегченно вздохнули и перекрестились.
Султан Селим, получив известие о бегстве Константина Ипсиланти в Россию, повелел отменно выпороть янычар, из рук которых ускользнуло семейство Ипсиланти, и в приступе безудержной ярости повелел конфисковать все владения валашского господаря, в том числе и роскошный дворец в Терапии близ Константинополя, издавна принадлежавший семейству Ипсиланти.
Но Селим III этим не ограничился. В Стамбуле доживал свой век князь Александр Ипсиланти, отец Константина, которому к моменту описываемых событий исполнилось восемьдесят лет. Не единожды Селим пытался уличить высокородного грека в двоедушии, но Александр всякий раз ускользал из цепких щупальцев всепроникающего спрута. Селим с нетерпением ждал со стороны Александра Ипсиланти существенной промашки и время от времени в целях устрашения гордого грека проводил в его окружении кровавые чистки.
С незапамятных пор пост личного секретаря Александр Ипсиланти доверил Ригасу Велестинлису Ригас был высокообразован и имел незаурядный поэтический дар. Александр Ипсиланти рассудил, что лучшего воспитателя для внука не сыскать. Мальчик жадно тянулся к своему старшему другу и, словно губка, впитывал слова Ригаса. Проникновенные строфы бередили душу, заставляли учащенно биться юное сердце. Ведь Ригас вещал о наболевшем, о горе и страданиях греческого народа, о свободе Отечества. Не случайно, что свободолюбивые песни Ригаса распевали все Балканы.
Чашу терпения султана переполнил греческий военный гимн, начинавшийся словами: «Воспряньте, Греции народы, день славы наступил!» «Казнить, немедля казнить!» – разразился султан отборной бранью, когда ему донесли что автор «греческой Марсельезы» – Ригас.
Однако возмутитель спокойствия находился вне пределов Османской империи и проживал в Вене. Увы, прибежище оказалось ненадежным, и вот почему. Австрийский император Франц, не питавший расположения к Порте, однако с опаской взирал, как его столица превратилась в центр свободолюбия, нити из которого тянутся в Грецию. Силы, которыми располагал Ригас, были ничтожны, но их оказалось достаточно, чтобы посеять в умах ясновельможных панику. А вдруг пример греков-патриотов окажется заразительным для подданных Габсбургов?..
Полицейские ищейки не утруждали себя в выборе средств и прибегали к проверенному способу. Некто Икономос и «благомышленные греки» дали показания, в которых угроза султану разрослась из мухи в слона. Реакция Стамбула не заставила себя ждать. В Вену отправилась следственная комиссия, в которую входил Константин Ипсиланти.
Как Великий драгоман Порты князь, обладавший незаурядным политическим чутьем, сразу же осознал цель игры, затеянной австрийцами. За разгромом организации, которую возглавлял Ригас, непременно последовала бы всегреческая резня. «Дело Ригаса» явно было высосано из габсбургского пальца и в этом князь пытался убедить великого визиря. Всемогущий вершитель судеб был тоже не промах и, оберегая хрупкое спокойствие, установившееся в империи, стремился не навлечь на себя ни гнев султана, ни вызвать волнения. Все усилия Константина Ипсиланти по спасению Ригаса, к которому князь питал искреннюю симпатию, окончились ничем. По тайному сговору Ригас и семь его товарищей были перевезены из Австрии в Белград и 24 июня 1798 года закончили жизнь на эшафоте в Белградской крепости.
Семья Ипсиланти тайком носила траур по Ригасу и так же тайком отстаивала панихиды по невинно убиенному другу.
И вот теперь, когда мятежный господарь Валахии оказался вне предела досягаемости, Селим сорвал злость на старике Ипсиланти. Он припомнил ему все: и увлечение французской революцией, и закулисные контакты с Санкт-Петербургом, не запамятовал он и о наглом возмутителе спокойствия Ригасе. Старик после изощренных пыток был казнен в январе 1807 года. Известие о жестокой расправе над князем Александром застало семейство Ипсиланти в Киеве.
…В 1806 году господарь Валахии князь Константин Ипсиланти с семейством и небольшой свитой прибыл в столицу Российской империи. Испросил ли он на визит разрешение у султана или великого визиря – неизвестно. Однако в Санкт-Петербурге господарю Валахии был устроен торжественный и пышный прием, такой, какой по обыкновению устраивается главе государства.
Но ни для кого не было секретом, что на карте Европы такого государства, как Валахия, впрочем, как и Молдавия, не существует. И все же князь Константин Ипсиланти и его родня были желанными гостями и в Зимнем дворце, и во дворцах столичных аристократов. Надо признать, что господарь Валахии не уступал российским знаменитостям ни в манерах, ни в умении вести светскую беседу. Александр Павлович оказался на редкость внимательным слушателем.
Мог ли тогда предполагать Константин Ипсиланти, что спустя два года он будет слезливо просить Александра Первого об аудиенции и в этом ему под различными предлогами будет отказано? Более того, вместо столицы бывшему господарю Валахии будет предписано «избрать место пребывания в Москве».
В древней столице России семья Ипсиланти не прижилась, а в Киеве греческий князь почувствовал за собой слежку. Подозрительность Александра Первого вряд ли можно признать обоснованной. Об этом читаем в письме князя Константина: «Я лишен покровительства и свободы, которой пользовались князья Валахии и Молдавии, добровольно приехавшие в Россию. Такое ограничение предполагает какую-то вину, в которой я не могу себя упрекнуть…»
Ответ министра иностранных дел Н. П. Румянцева был обескураживающим: «…20 000 рублей ассигнациями пенсиона являются [суммой] более значительной, чем та, которую в подобных случаях определялась славной памяти Екатериной II в пользу ваших предшественников». В 1809 году семейство Ипсиланти получало уже 10 000 рублей серебром[22]. Александр Первый находился в плену Тильзитской эйфории, предоставив изгнаннику самостоятельно устраивать свою судьбу.
В одном Константин Ипсиланти не имел отказа. Уже после окончания Отечественной войны 1812 года он писал в Петербург: «Ваше величество оказал бы еще одну милость: Вы заблаговолили разрешить, чтобы Дмитрий был определен при господине генерале Раевском. Сын владеет несколькими языками, прошел полный курс математики, так что он с пользой может быть применен для такого рода службы».
Как мы убедимся далее, служба Дмитрия в адъютантах у Раевского не прошла даром.
…В одном из справочников начала 19 столетия говорилось, что губернский город Российской империи Киев расположен на восточном краю губернии, на правом берегу Днепра, на расстоянии 1554 верст от Санкт-Петербурга, в 945 верстах от Москвы и 612 верстах от Одессы. Неизвестно, каким образом обошлась бы судьба с древним русским городом, если бы не стремительное освоение юга России. Незабвенная императрица Екатерина II жертвовала земли российским вельможам, волевым решением переселяла крестьянский люд, создавала южный оборонительный пояс, поощряла торговлю. Подлинным событием в жизни Киева стало перенесение уездных «контрактов» (ярмарок) в город. Неспешное и казавшееся дремлющим бытие вдруг пробудилось от звуков бубенцов, от несмолкающего людского говора, от надрывного рева живности и гортанных криков птиц. Запестрели яркими красками улицы и торговые ряды, потянулись в город со всей округи возы, телеги и кареты вновь испеченной малороссийской знати. К великому удовольствию ясновельможных, в Киеве появилось доселе невиданное зрелище – театр. Трудами доморощенных умельцев вторую жизнь обрели древнерусские святыни – Софийский собор и Лавра.
Животворная и нетленная связь времен несомненно сказалась на решении Константина Ипсиланти навсегда обосноваться в Киеве, а в одном из писем Александру I он высказал пожелание, чтобы сыновья Александр, Николай и Георгий поступили на военную службу.
Можно утвердительно сказать, что оставаться простым обывателем и созерцателем событий бывший валашский господарь не собирался. Между Киевом и Петербургом шла оживленная переписка, а фельдъегеря стали частыми гостями в доме Ипсиланти. Напомним, что уже второй год Россия вела войну с Турцией, и никто лучше Ипсиланти не знал подлинной обстановки, царившей в Османской империи, никто не располагал сведениями о силе и мощи турецких гарнизонов в придунайских крепостях. Константин Ипсиланти имел собственные взгляды на развитие событий и предостерегал российского монарха о возможном вторжении французских войск в придунайские княжества.
Князь явно ошибался, Наполеону требовалось, чтобы Россия как можно глубже увязла в войне против Турции и не имела возможности маневра силами. Увы, по образному выражению Наполеона, «эти собаки турки позволили дать себя разбить»[23]. Партнерство Турции и Франции рухнуло и мир с Россией становился неизбежным.
Все эти долгие годы, пока на берегах Дуная шло соперничество оружия российского с турецким, Константина Ипсиланти не покидала надежда на то, что победа в войне принесет его многострадальной родине свободу. Бывшему господарю Валахии не суждено было дожить до этого момента.
Константин Ипсиланти был женат дважды. От первого брака князь имел дочь Елену, которая в дворцовых книгах валашского господаря именуется «светлейшая бейзадела». Судьба дочери устроилась неожиданно и счастливо – она вышла замуж за дипломата и археолога А. Ф. Негри[24].
Второй избранницей Константина Ипсиланти стала Елизавета Вакареско, происходившая из знатного валашского рода. Семейные традиции – жениться только на соотечественницах, вероятно, были поколеблены обаянием и жизнелюбием Елизаветы, на долю которой выпало завидное счастье иметь двух дочерей-красавиц: Екатерину, которая была замужем за гражданским губернатором Бессарабии К. Катакази, и Марию, фрейлину императрицы Елизаветы Алексеевны, а также пятерых сыновей – героев и изгоев.
