Борис Успенский
Берега Ахерона
– Тебе туда не надо. Вадик, это… пи…, прости за мой французский.
– Я туда пойду.
– Дурак, я тебя не вытяну, сил не хватит!
– Мне это и не нужно. Просто подай руку, когда буду вылазить.
– Леер!
– Срать я на него хотел, – усмехнулся Вадим, отталкивая руку товарища, пытавшегося обвязать трос вокруг его талии, – Жди!
Его звали и этому зову противиться нельзя. Вадим ступил на первую ступеньку лестницы, потом дальше и легко спрыгнул на дно крипты. Невероятное ощущение, словно ты купаешься в расплавленном серебре, а вокруг мерцающие стены, слепящие ярким светом. Ладно, бывает и более серьезное помешательство, особенно когда рядом с тобой улыбающаяся красавица, строящая глазки. Тьфу, ведьма, но черт побери… Слов просто нет.
Вадим сделал шаг по сверкающей дороге к тому месту, где некогда был алтарь. Алтарь? Ну, вот просто почему-то знал, что он там был давно, очень давно, но был и это не подлежало сомнению. Шаг, второй, третий! Вот она, алтарная ниша! Руки подчиняются некоей силе? Хотелось их остановить, но нельзя. А дальше свет, поток, столб, который тебе предлагает полететь куда-то туда, куда не ступал разум смертного. Почему бы и нет? Время всегда ставит жирную точку. Луна ушла дальше и крипта снова тала темным подземельем. Вадим достал из кармана фонарик, подошел к лестнице и достаточно легко запрыгнул на первую ступеньку.
– Валик! Подай руку!
– Ты жив? Не спятил?
– Сволочь! Помоги вылезти, а вопросы потом!
Вылез. Валентин с интересом посмотрел на друга, но… Именно это самое «но»… Дамы очнулись и потребовали своих джентльменов. Даже Юстас прибежал от храма и, невероятно, сам открыл бутылку с вином и наполнил кратер. Девочкам сказали, что пить надо меньше, ибо женский алкоголизм не лечится, Юстас тоже получил на орехи, а вот Валентин и Вадим просто молчали. А о чем говорить? О непознанном, потустороннем? Кто поймет? Впрочем, Вадим получил удар по спине от Елизаветы, которая поняла если не все, то многое. О, боже, приревновала к богине? Как не стыдно?
– Ты хоть получил удовольствие? – промурлыкала дама, словно кошка, которой наступили на хвост.
– Изыди! – огрызнулся Вадим, – Потом расскажу, не здесь. Только подумай хорошо, ибо… Пожалеешь. Ты в курсе.
– Кобель! – хихикнула Лиза и протянула другу бутерброд с ветчиной.
В доме архонта симпосий продолжался до утра, пока не начали гаснуть звезды, а на востоке не забрезжил рассвет.
* * *
Годы уходят, уходит жизнь, но остается память. Два химика в профессиональный праздник сидели в пабе «Доктор Ватсон» и пили темное пиво для души. С тех событий прошло почти тридцать лет. Я думал, что мой коллега бредит, но он был в здравом уме и здравой памяти. Он слегка захмелел и рассказал мне то, что запретно, достоверно до идиотизма. Можно ли этому верить? Историки не поверили на конференции, где Валентин делал доклад. Сам там был и все видел, поскольку Вадик меня пригласил увидеть животные психи археологов. Особенно брызгал слюной начальник хероснесского городища, некто господин Гнусников. Спасибо профессору Мамонтову, разрядившему обстановку и его супруге, очаровательной восточной женщине.
А так мы сидели с другом и пили вкусное темное пиво с воблой и обсуждали дела давно минувших дней. Очень уж грустные дела, скажу я вам.
– А что Лиза? Вадик, ты любил ее?
– Не знаю, но мы были близки. Лизка, дура, на следующую ночь сама полезла туда.
– И что?
– Десять лет, как похоронил. Вот так, мой друг. У Валентина чуть не стался инфаркт. Мамонтов тоже умер, неделю не мог прийти в себя. Я тебе рассказываю все это, потому что наболело. Валик стал другим. Ко мне на специальность перешел его бывший студент. Ну и спросил его о доценте Малько. Ответ был неприятный. Студент сказал, что доцент читает, как Бог, но взгляд темный, презирающий, что даже говорить с ним тошно. Он презирает собеседников, поглощает их.
– Вадим, мы с тобой преподаватели. Разве это можно?
– Можно, если его душу поглотила Геката.
– А она могла?
– Вполне. Лучше ли свет? Не знаю. Меня поглотила Артемида, лунный свет. Это лучше, чем Тьма, но итог… Промолчу. Короче, попали мы с Валиком, каждый по-своему, но итог один. Вот так, мой коллега. Запиши мой бред, опубликуй. Но есть и хорошее. После экспедиции я приехал домой. Матери, царство ей небесное, стало плохо. Я наложил руки на ее грудь и облегчил боль, движением рук снял боль на второй стадии рака. Вот так. Но я в полнолуние не могу заснуть, словно лунная богиня меня хочет. Уже начало второго ночи, но мы сидим в пабе, ибо я все-равно не засну. Взгляни на небо.
А на небе сияла полная Луна, горела серебристым огнем. Мне как-то все-равно, а вот Вадим грустно пил темное пиво и тоскливо смотрел на небо. Он был там, в чертогах богини и я просто молчал, наблюдая за другом.
(Харьков, 2019 год)
ГОРЕ ПОБЕДИТЕЛЯМ
В начале «темных веков» только Византия напоминала окрестным народам о былом величии Ромула и Рема. Мир стал другим, но ромеи цеплялись изо всех сил за прошлое, жили им и гордились делами давно ставших прахом цезарей. Имперские легионы еще пытались собрать воедино не собираемое, но ни Юстиниан Великий, ни его первый стратег Велизарий не понимали, что лучшие имперские времена прошли несколько веков назад.
Совсем не об этом думал новый епископ херсонесский, отправившийся в свою епархию ранней весной, когда еще не стихли зимние шторма. Свинцовые волны в бессильной ярости пытались сокрушить борта дромона, но корабль был сделан добротно и выдерживал удары стихии. Навигация еще не началась, и только экстренная необходимость могла заставить навклира выйти в открытое море в столь неподходящее для плавания время. Из Константинополя прибыл гонец и сообщил, что наместнику Климатов надо срочно доставить важный пакет, а указы базилевса не обсуждаются, а выполняются незамедлительно. Именно по этой причине быстроходный военный корабль отправился в Херсонес в столь неурочное для навигации время.
Именно этим случаем воспользовался новый епископ Херсонесский, чтобы как можно быстрее попасть в епархию, где верующие уже долгое время находились без пастыря. Навклир согласился доставить епископа в Херсонес за умеренную плату. В самом деле, если на борту находится божий человек, то на экипаж снизойдет небесная благодать, и увеличатся шансы на благополучный исход плавания.
Служителю Господа казалось, что он умирает, стоит на пороге адских испытаний за грехи молодости. Епископ тешил себя мыслью, что назначение в Херсонес является признанием его заслуг по борьбе с ересью, хотя повышение в должности уж очень было похоже на ссылку. Это ведь не спокойная епархия в Вифинии, а пограничье с язычниками, совершавшими постоянные набеги в Таврику. А море и не думало успокаиваться, бросая корабль с одного гребня волны на другой.
Служка, вошедший в комнату, отшатнулся, увидев невероятно бледное лицо епископа, и набожно перекрестился.
– Владыка! Показались стены Херсонеса. Скоро войдем в порт! Хвала Всевышнему, который сохранил нас от напасти всякой и разной! – сообщил монах, скорее даже пропел, словно находился на хорах церкви.
– Проводи меня на воздух! – простонал епископ, но не удержался на ногах, упал и затих, словно умер.
Монах помог клирику подняться, и подал резной посох с костяным навершием в виде шара. Епископ, которому еще и сорока лет не было, казался глубоким стариком. Холодный ветер пронизывал до костей, но святой отец не обращал на это внимания. Равнодушно взглянул на высокие стены города и закашлялся от холодного ветра и соленых брызг. Вот она, какова твердыня Таврики, могучий оплот императора ромеев. Повеление базилевса о том, чтобы в каждом квартале была церковь, выполнялось неукоснительно и все же… Почему-то не покидало смущение, что все это мишура, ширма, занавес, за которым тлеют угли язычества.
Даже служка поежился и стал как-то меньше. Он усиленно крестился, прося Богородицу смилостивиться. Богородица, конечно, всегда поможет страждущим богомольцам, а вот Артемида-Дева может и стрелу выпустить в гневе. Ушли языческие демоны, хотя могли и остаться, чтобы смущать души тех, кто не крепок в вере. Видно, не так уж и был не прав апостол Андрей! Святой человек, а и его не поняли. Язычники за Борисфеном поняли, уразумели свет истинной веры, даже варвары далекой Каледонии, а вот просвещенные ромеи упорно отказывались от спасения души.
– Я выжгу скверну каленым железом! – пробормотал епископ, распрямился и словно скинул десяток лет, а глаза опять загорелись тем внутренним огнем, от которого дрожали в страхе еретики Вифинии.
– А ведь выжжет, – подумал монашек и поспешно отошел в сторону, вспомнив о мясе, в постный то день.
Дромон остановился перед входом в бухту, прегражденную массивной цепью. Навклир пересел в лодку, чтобы сообщить начальнику порта о своем прибытии, а кормчий стал у весла. Вскоре показался порт, башня беспутного императора Зенона, цитадель и дома, стоявшие под прикрытием стен. Кораблей мало, все больше рыбацкие хеландии, спрятавшиеся в бухте от зимних штормов.
Перед тем, как сойти на берег пастырь невольно вспомнил о судьбе первых епископов, и сразу стало неуютно. А зачем вспоминать о том, что было когда-то, если предшественник умер в постели от настойки аконита или более изысканного яда.
Нового пастыря божьих овечек встречал лично первый архонт Климатов Валент со свитой. Не верил святой отец никому, а уж этим-то не станет доверять даже в день Страшного Суда. Тронешь рукой шелковистую шерсть таких агнцев, а перед тобой уж и не агнцы вовсе, а львы «рыкающие», которых усмирить можно только божьим словом.
– Хайре, владыка! Только неустанная забота о благе ближних заставила Вас покинуть Синопу в столь неподходящее время, ибо некому пасти самое смиренное стадо во всей империи. Благословите нас, отец Иоанн! – вежливо произнес стратиг, и смиренно потупил взгляд.
Никто не жаждал особо увидеть нового епископа и не просил благословения на пустых улицах. Город словно вымер. А вот и дом архонта. Дорогого гостя здесь уже ждали. Суетились слуги, накрывая столы различными блюдами согласно церковной традиции. Великий пост, все-таки. И хотелось епископу уличить прихожан в несоблюдении канонов, но не удалось. Благословил Иоанн яство и питие, затем неторопливо устроился возле стола, демонстративно взял кубок с водой и небольшой кусок свежего хлеба.
– Что с Вами, отче? – поинтересовался Валент, сделав большой глоток густого красного вина.
– Не плоть холи, сын мой, а о вечности размышляй, ибо там царство небесное, – глубокомысленно ответил епископ и посмотрел вверх.
Валент, скользнул взглядом по потолку, на всякий случай взглянул на стены и, не найдя ничего необычного, макнул кусочек хлеба в острый рыбный соус. Ох уж эти умствования клириков и назиреев! Валент жестом приказал рабу принести вина и уже с опаской взглянул на неподвижного епископа.
– Владыка! Извините, что прерываю благочестивые размышления, но может позвать лекаря, – прошептал Валент так, чтобы его услышал только епископ.
Ответа не последовало, но через минуту, Иоанн очнулся, словно от глубокого сна и пробормотал что-то неразборчивое об ангелах, небесном свете и легионах демонов.
– Скажи! Много ли базилик в городе? – неожиданно поинтересовался епископ.
– Ну! – замялся Валент, – Еще не в каждом квартале, но… Отведайте лучше рыбки. Это не грех, тем более что даже апостол Петр не гнушался такой пищей.
– И все же? Не сохранилось ли где языческого капища? – настаивал Иоанн, ощущая, как рот наполнялся слюной от одного только запаха жареной рыбы.
– Помилуйте, владыка! Откуда? – обиделся архонт и лично плеснул вина в кубок святого отца, – Это вино поставляют в базилики для причастия. И потом, закоренелые язычники не стали бы ходить в храм Божий. Вот как на исповеди скажу: лучшей паствы во всей империи не найдешь.
– Кстати, об исповеди, сын мой!
– Каждое воскресенье хожу вместе с женой! – ответил Валент и недовольно посмотрел на управляющего, который привел в пиршественную залу флейтистов.
Музыканты ушли так быстро, что казалось, их присутствие не было замечено дорогим гостем. Впрочем, монашек прошептал несколько слов Иоанну, и тот многозначительно кивнул.
– Мне нужно идти! – сказал епископ, вставая из-за стола, – Мир вам!
– Святой отец, мой дом к Вашим услугам, да и темно уже.
– Я спешу предаться благочестивым размышлениям! – почти нараспев сказал Иоанн, – И потом: разве что-нибудь угрожает пастырю в самом благочестивом стаде империи?
– Максим, Георгий! Проводите его милость к дому! – приказал Валент слугам.
Уже, перед тем как уходить, Иоанн остановился, ощутив на спине чей-то холодный взгляд.
– Скажи, сын мой! Почему, благочестивая архонтесса не провожает меня? – поинтересовался епископ, – Тебя смутил мой вопрос?
– Ну, видите ли, моя дорогая Феодора больна, и лекарь как раз пустил ей кровь. Я денно и нощно молю Господа об исцелении жены.
– Молись, сын мой и Господь не оставит в беде рабу божию Феодору! – ответил Иоанн и вышел на улицу.
Валент стоял у ворот до тех пор, пока шаги клирика и назарея растворились в ночи. Архонт, не спеша, вернулся в дом, недовольно покосился на рабов и направился в гинекей. В спальне Феодоры сгустился полумрак, разве что на столике мерцал огонек бронзового светильника.
– Антонина! Оставь нас! – потребовал Валент.
– Но отец! Я должна…
Спорить с архонтом бесполезно, а когда он еще и выпьет, так и вовсе опасно. Федора даже не шелохнулась, когда архонт схватил кувшин с водой и вылил на грудь жены.
– Очнешься, гадина, запорю! – недовольно пробормотал Валент и запустил кувшин в стену.
– Что там, в писании на этот счет? Малфан! Малфан, чтоб тебя…!
– Я здесь, хозяин! – угодливо произнес раб и налил до краев чашу, – Вот вино.
– Хорошо! Я буду пить до утра, а ты запри Антонину и сторожи эту змею, мою жену. Очнется, позовешь. Видишь, лежит! Можешь ее того…, ну ты понял. Впрочем, все равно не можешь! – рассмеялся архонт и, пошатываясь, вышел из спальни.
* * *
Епископ уединился в своей усадьбе и редко выходил на городские улицы, разве что по церковным делам. Монах же радовался жизни, приносил свежие сплетни, покупал продукты и стал завсегдатаем питейных заведений. Назирей редко позволял себе лишнее и пил только разбавленное вино, чтобы не быть похожим на северных варваров. Монаху нравилось быть среди людей, слышать живую речь, жить, а не думать о вечности.
Иоанн сидел во дворике, пил ключевую воду с черствым хлебом и пытался собрать воедино впечатления о пребывании в городе. Херсонеситы ему не нравились, и епископ был уверен в том, что попал в гнездо язычников. Истинно верующих было не так уж и мало, но не так и много, как хотелось бы. Мало сторонников христианства, а к властям не обратишься без разрешения митрополита. Это не Константинополь, где император ночей не спит, искореняя вольнодумство. И пусть завистники называют его демоном, но нет правителя, благочестивее Юстиниана. Даже в мыслях Иоанн боялся признаться, что ненавидит базилевса, как и все, что с ним связано. На то были причины. Причины? А кто просил участвовать в бунте Ника. Стал клириком и сгниешь в забытом Богом приходе. Думал выслужиться, преследуя тех, кто отрицал Ветхий завет? На все воля Господня. А на Пасху произошло такое, что заставило пастыря усомниться в собственном рассудке. Во время крестного хода увидел красивую женщину в дорогих одеждах, и дыхание перехватило. Благословил женщину, а паства смотрит, да испуганно крестится. После этого служка рассказывал, что поговаривают, будто отец Иоанн умом повредился, благословляя мраморную колонну.
Епископ перекрестился и взглянул на солнце, клонившееся к закату. Скоро вечерняя служба, а о чем говорить на проповеди так и не решил. Иоанн тоскливо окинул двор. Пусто. Даже служка куда-то пропал, словно растворился в этом городе, столице лицемерия и фальши. Пришлось самому лезть в подвал за хамсой и кислым местным вином. За скудной пищей вспомнил яства на пиру у архонта и тут же заставил себя трижды прочесть «Отче наш…»Зависть – смертный грех и впадать в него не следовало. Хорошо, что хлеб есть, а это первейшая пища для возвышения духа и умерщвления плоти. Когда живет душа, то видишь суть вещей. Говорят, что один монах на Афоне видел истинный лик придворных базилевса и с тех пор проверяет каждого крестом святого Антония. Нет, Иоанн до такого еще не дошел или… Кусок хлеба застрял в горле, когда епископ увидел возле себя ту самую прихожанку. Ничего не говорит, а только смотрит и загадочно улыбается.
– Сгинь! Нечистая сила! – процедил Иоанн и осенил гостью крестным знамением.
Потянулся за посохом, а вместо посоха змея извивается, да шипит так, что мороз по коже. Сорвал с груди кипарисовый крест, пнул ногой гада и стал подходить к демонице. Почему-то, Иоанн решил, что это демон в облике женщины, олицетворяющий низкие плотские желания. А затем все исчезло, словно и не было ничего. На полу валялся треснувший посох, а епископ стоял с крестом в вытянутой руке.
– Ой, Владыко! – сказал монашек, вернувшийся с торговой площади, – Чего это тут было?
– Ничего особенного! Где ты вечно пропадаешь? Не дозовешься! – недовольно ответил Иоанн, – К вечерней пора! Будешь всю ночь бдеть в храме и читать молитвы! Аминь!
– Да будет так! – вздохнул назирей и прикоснулся губами к худой желтоватой руке епископа, – Да задержался я только по делам божеским.
– Каким это делам? – поинтересовался Иоанн, сдерживая улыбку, – Только не надо меня уверять в том, что занимался проповедью. Ишь, губы то, небось, от оливкового масла лоснятся. Две ночи в соборе проведешь на сухарях и воде. Скоро в двери не пролезешь! Что скажешь в свое оправдание?
– Грешен, отче! Уж больно вкусно в харчевне готовят, да и хозяин угостил от чистого сердца! – начал монашек, искоса посматривая на епископский посох, – Так вот! Пришел сегодня в порт дромон из Мезии, а на нем был один человек. Увидел меня и сразу подошел. Назвал не по имени во Христе, а так как меня звали до пострига. Велел передать, что после Вечерней к Вам пожалует с вестями от патриарха. Я бегом…
– Епитимья остается в силе! – задумчиво произнес Иоанн, – Подай новую рясу и сам переоденься! Кто бы это мог быть?
Служка облегченно вздохнул и бросился исполнять приказание, довольный, что так легко ушел от наказания. Хитер Дионисий, словно лис хитер, и специально кое-что не договорил. Пользовался доверчивостью епископа и шпионил за ним, докладывая через верных людей о каждом шаге владыки. Уж больно хотелось стать игуменом какого-нибудь монастыря под Афинами или Смирной.
* * *
Ночь сгустилась над Херсонесом, теплая летняя ночь, которая поглощает любые звуки. Погрузился в тишину и кафедральный собор Херсонеса, величественный храм, построенный с благословения патриарха Константинопольского в начале правления Юстиниана. Несколько свечей и лампад не рассеивали темноты в огромном здании, и Дионисию было-таки страшно. Назирей понимал, что Господь сохранит от напасти, но все равно не мог избавиться от дрожи в руках. Дверь у входа неожиданно громко скрипнула, хоть монах помнил, что епископ лично закрыл их на массивный замок. Сердце бешено забилось в груди, словно хотело вырваться наружу и скакать в дальний угол здания, где можно спрятаться от опасности.
– Кто здесь? Во имя Господа! Владыка, это Вы? – дрожащим голосом спросил Дионисий и на четвереньках отполз к алтарю, шепча молитвы.
Никто не появился, и эта несколько разочаровало монаха. Впрочем, нечисти не дано войти в освященный храм. Совершенно осмелев, Дионисий выполз из-за алтаря, пару раз икнул и подошел к двери. Она оказалась по-прежнему закрытой. Видно показалось. Бывает, особенно если ночь перевалила вершину и постепенно скатывается к рассвету. К утренней службе еще надо все приготовить, а то двумя ночами в базилике точно не обойдется. Суров епископ и несправедлив, а то давно уже был бы митрополитом. За работой оно и время идет быстрее и не так страшно. Нет, определенно в базилике кто-то есть!
– Выходи! Кто бы ты ни был, мирянин! – достаточно громко произнес Дионисий, и эхо гулко отозвалось под сводами.
Наваждение какое-то. Это, наверное, потому что храм стоит на месте языческих капищ. А где, спрашивается, строить базилики? Не за стенами же города? Издеваются демоны, терзают душу, а все потому, что грешен Дионисий, и грехи его тяжкие. Монах склонился перед распятием и стал изливать душу, просить милости Божией, после каждого слова отбивая поклон.
Мог ли думать мальчишка-вандал, попавший в плен после разгрома Карфагена, что станет евнухом, презираемым всеми? Именно спасаясь от этого презрения, он сбежал в монастырь, и стал назиреем. Церковь не отказывает тем, кто ищет утешения и утешает, принимая в свой мир, где тоже нет равенства. Да, прошлое забыто настолько, что секретарь епископа не мог вспомнить даже имя того паренька, который часто прогуливался по улицам Карфагена Вандальского и ловил восторженные взгляды обывателей. Так и казалось, что не было стольких лет рабства. Открыл глаза и увидел снова храм, построенный на задворках Великой Империи.
Нет! Ну, кто же все-таки ходит по храму и мешает благочестивым размышлениям? Это все, наверное, от голода. Дионисий отошел в сторону, чтобы креста не было видно, достал из тайника мясную лепешку и флягу с терпким вином. От одного только запаха жареного мяса, монашек чуть не захлебнулся слюной. Какая тут вода с сухарями? Да и с водой в Херсонесе летом проблемы! Дионисий немного успокоился, рассудив, шаги чудились от недостатка телесной пищи. Ведь духовной он отведал с избытком. Пусть отец Иоанн над собой измывается, побеседует с посланником, а то возомнил о себе Бог, знает что. Вот Дионисий много не жаждет от судьбы. Будет тихо доживать в монастыре, где непременно хороший виноградник и роща оливковых деревьев. Духовные дочери и сыновья будут искать утешения в словах благочестивого игумена, и приносить богатые дары. Хорошо! А епископом становиться не надо. Хлопотное это дело и не всегда прибыльное. Сереет уже, и пора готовить храм к заутрене, хоть и тяжело это на сытый желудок.
Дионисий подошел к алтарю и чуть не потерял сознание. Только этого не хватало для полного счастья. Какой там монастырь, если теперь отправят в египетскую пустыню грехи замаливать, а митрополит даже не взглянет в сторону ослушника. Это же надо умудриться прозевать золотое распятие и чашу для причастия!
Поплыло все перед глазами Дионисия и не только у него, но и даже Иоанну стало неуютно, когда он увидел реликвии у себя на столе. Их доставил посланник патриарха, явившийся под утро в дом духовного пастыря херсонеситов. Было нечто настораживающее в этом гонце. Казалось бы, человек человеком, а какой-то скользкий и невзрачный тип, который всенепременно доложит обо всем высшему начальству. Да, тут вспомнят и о резне на ипподроме, и слишком ретивое пастырство в Вифинии, и мало ли чего еще. И это припомнят. Какой владыка – такова и паства!
– Что это значит, почтеннейший? – задыхаясь от злости, процедил Иоанн, – Неужели кир Дамиан приказал осквернить храм в городе, где вера пока не крепка? Пока!
– Напротив. Кир Дамиан очень высокого мнения, о епископе Херсонеском и считает его верным сыном церкви, но я посмел показать, что Вы пригрели ядовитую змею. Кроме того, кир Дамиан передают на словах, что укрепление веры – дело церкви и вам запрещено обращаться за помощью к мирянам, ибо империя опять на грани войны с Персией, – скрипучим голосом ответил посланник, – До меня дошли слухи, что епископ немного не в себе. Кого Господь наказывает – того лишает разума.
– Сын мой! Без искушения не бывает не только святости, но и благочестия. Мало ли что привидится тем, у кого души искушаются дьяволом. Дело епископа посрамлять змия – раздраженно заметил Иоанн, – Проведите меня, сын мой, в храм. И все-таки, потрудись вернуть реликвии туда, где им полагается находиться.
Раннее утро. Еще прохладно и до жары навклиры спешили выйти в море, а торговцы торопились на рынок. Повстречавшись с епископом, некоторые херсонеситы кланялись, а основная масса предпочитала не замечать клирика и его спутника. Здесь Иоанн был чужаком и чужаком останется, да и новый Бог менее понятен, чем Дева, которая не единожды спасала город от варваров и боспоритов.
Миновав торговую площадь, Иоанн вышел на главную улицу. Это не «via principalis» римских городов, но достаточно пышно для окраин ойкумены. Свернули на боковую улочку, и вышли к базилике, стены которой искрились в первых лучах солнца. Епископ неторопливо достал ключ и, нарочито медленно, начал открывать замок, словно тот за ночь успел заржаветь.
Иоанн принял крест с чашей и вошел в полутемный храм. Дионисий стоял перед алтарем на коленях и всхлипывал. Назирей дрожащей рукой перекрестился, а затем опасливо повернул голову, ожидая удара посохом. Иоанн презрительно смерил взглядом Дионисия и водворил реликвии на место, прочтя «Богородицу» и «Отче наш». Епископ ощутил тепло, шедшее от распятия и, на какое-то мгновение, перед глазами разошлись радужные круги, базилика наполнилась шепотом, а затем посланник исчез, словно его и не было.
Епископ совершенно забыл о Дионисии, который так и стоял на коленях и шептал, что во всем виноват дьявол, а назирей, как бы, и не причем.
– Дионисий! Почему храм не готов к службе? Нет тебе прощения! Варваром был – варваром и остался! Даже египетская пустыня для тебя слишком хороша! Посмел следить за своим благодетелем? – громко сказал епископ, и слова эхом разнеслись под сводами храма, – Бес тебя попутал?
– Кир Дамиан…, – пытался возразить Дионисий и прикоснулся губами к ноге Иоанна, – Благодетель…
– Молчи, несчастный! – возмутился епископ и оттолкнул назирея, – Червяк! Змей подколодный, аспид! Боишься Геенны Огненной? Я устрою тебе такую жизнь, что Ад после смерти покажется Раем. Такие негодяи, как ты только умеют топтать вонючими ногами Вечный Город. Вам никогда не построить что-либо подобное и варвары всегда будут дрожать перед спатой ромея, поглоти вас огонь Каллиника! После заутрени разберусь, а сейчас быстро подготовь базилику к службе и умой свою оплывшую рожу!
Иоанн пригрозил назирею посохом и неспешно направился в ризницу, чтобы собраться мыслями перед проповедью.
* * *
В эти дни, в канун языческого праздника богини Девы, христианские храмы казались миражами, смотрелись противоестественно. Даже сияние куполов было тусклым, неуверенным, можно сказать просительным и рабским. Храм Богородицы, базилика Святого Ильи раньше были посвящены Деве и Зевсу и об этом помнили все горожане. Базилики сохранили свое очарование, прикрылись колонами с восьмиконечным крестом, но это новомодное украшение предпочитали не замечать и по привычке храмы называли так, как это было изначально, при основании города.
Патрикия Феодора лежала в гинекее и всхлипывала. Рядом суетился лекарь, прикладывая ткань с бальзамом на спину почтенной матроны. Валент постарался, выплеснув всю накопившуюся злобу на супругу, отстегав ее плетью прямо во дворе. Белоснежную спину Феодоры пересекли кровавые полосы, а все из-за того, что отказалась идти в базилику на исповедь к владыке Иоанну.
– Демон! Зверь! – причитал лекарь, накладывая очередную повязку на плечо, – Порази такого зверя скифская стрела!
– Заткнись! – процедила архонтесса, – Он муж все-таки мой. Лечи да помалкивай. Позови Антонину!
Феодора хлебнула вина из кратера, не разбавляя, по-скифски. Лекарь вернулся довольно-таки быстро, покачал головой и отставил амфору со слезами Диониса в сторону. Антонина вошла в комнату не сразу, постояла в коридоре, вытирая заплаканные глаза, а затем бросилась к матери.
– Тебе не больно, мама? Ненавижу это животное, моего отца! От него вечно разит вином и потом! – вздохнула Антонина.
– Диодор! Оставь нас! – потребовала Феодора тоном, нетерпящим возражений.
Лекарь поклонился, пробормотал что-то неразборчивое и торопливо вышел из спальни.
– Что ты себе позволяешь при слугах? Налей мне вина и слушай! – потребовала архонтесса, – Живее! Правильно говорит твой отец о замужестве! Давно пора.
– Я не хочу! Я не люблю! – буркнула Антонина.
Архонтесса бросила на дочь недовольный взгляд, едва заметно улыбнулась и взяла кратер с густым красным вином. С самого рождения она была посвящена Гекате, участвовала в мистериях, которые не могли искоренить даже Римские императоры. Как женщине, было больно и обидно, но как архонтесса презирала мужа и относилась к нему как винатор к хищнику.
Малфан появился как-то неожиданно, поклонился. Феодора заметила хитрый взгляд слуги и брезгливо выплеснула вино на мозаичный пол.
– Чего тебе? Ты что подслушивал под дверью? Вон! Я желаю поговорить с дочерью! Знаю, ты следишь за мной, евнух! – возмутилась архонтесса, – Следи так, чтобы я не видела.
– Госпожа! Пришел патрикий Зимарх!
– Проси! Антонина! Оставь меня, поговорим позже, – мягко сказала архонтесса.
Девушка фыркнула, словно египетский зверек, презрительно измерила взглядом Малфана и нарочито медленно вышла. Феодора поднялась и набросила на плечи пеплос.
– Феодора! Что случилось? Тебя ждали прошлой ночью, но…, – сказал партикий, – Опять архонт отстегал? И это жрица Гекаты?
– Хочешь вина?
– Конечно, хочу! Особенно из рук той, которая владеет таинствами, – усмехнулся Зимарх и сбросил плащ на пол.
Архонтесса удостоверилась, что Малфан подслушивал за стеной, и прекрасно зная о каре, за супружескую неверность, была уверена, что раб не скажет ни одного слова мужу. Пусть слышит и думает о расплате и если проговориться, то сильно пожалеет об этом.
– Скоро главный праздник Девы! – вздохнул патрикий, словно жил не в ожидании торжеств, а чем-то ужасным, – Второго базилевса Юлиана уже не будет, а жаль!
– В таком случае иди к владыке Иоанну и покайся в грехах и становись рабом! – мягко ответила Феодора и поправила волосы.
Пеплос упал с плеч и Зимарх увидел повязки, пропитанные бальзамом и кровью.
– Мда! Досталось тебе! И после этого ты будешь утверждать, что ты не раба гинекея?
– Не твое дело! Зато я посвященная Гекаты, а не раба Христа! – возразила архонтесса и застонала от боли при резком движении рукой, – Зачем пришел? У меня муж ревнивый.
– Да уж видел! Только он тебя к древним богам ревнует, а я не Аполлон, не Геракл и даже не Хромой. За племянника пришел просить! Нравится ему Антонина… Да и в храмовой страже не последний человек, – медленно проговорил Зимарх и наполнил кратер вином.
– Твоему родственнику уже надоели мальчики? – ехидно заметила Феодора и улыбнулась, – Хорошего же муженька предлагаешь моей Антонине.
– Но он богат! Даже если у них не будет детей, то после развода Антонина останется состоятельной матроной! – продолжал настаивать на своем патрикий.