Борис Васильев
Розыск продолжать
– Я же говорю, типичный вандализм.
– Тем более, Минин, тем более. Тут шурупить треба, понял? Вот и шурупь: вызови пострадавших, выясни, может, месть то была, может, сперли чего ценное.
Приехавшие по вызову адмирал с супругой тоже ничего путного не сообщили. Супруга плакала да ахала, адмирал ее успокаивал, утверждая при этом, что никаких ценностей они на даче не хранили, ничего у них не пропало (только было либо побито, либо порезано), а мстить им просто никто не мог: эту версию адмирал Сицкий отвел с некоторой даже брезгливостью. И сказал:
– Считаю случившееся актом бессмысленного хулиганства, однако претензий ни к милиции, ни к кому-либо пока не имею. Задержите хулиганов, от души за других граждан порадуюсь.
На основании этого личного заявления Сорокопут обязал участкового Минина (то есть меня) усилить воспитательную работу среди населения. Я усиливал ее изо дня в день (в основном в районе улицы Жданова, дом три), а на пятые сутки меня самого нашли лыжники. Муж с женой, научные работники средних лет.
– Час назад мы проезжали Офицерским поселком по улице Ушакова. Дачи там сплошь заколочены, людей не видно, но в доме номер девять сорвана с петель входная дверь. Обратите внимание.
Всю дорогу до дачи номер девять по Ушаковской я бежал, хотя это было нелегко: на Ворошиловской кончилась тропинка, и бежать мне пришлось по лыжне. Взмок, запыхался, а остановился внезапно, наткнувшись у лыжни на развороченный пружинный матрац.
Адмиральская ситуация повторилась на генеральской даче один к одному: взрезанный матрац, который трудолюбиво волокли от крыльца; сорванная входная дверь и полный разгром внутри. Вывороченные шкафы и чемоданы, разбросанная одежда, пух из перин и битая посуда на кухне.
– Пятый фактик имеем. Нет, Минин, это тебе не вандализм. Это тебе искали чего-то, – задумчиво изрек посерьезневший начальник, лично осмотрев погром. – И я так мыслю, что и генерал от всех пропаж отречется, как тот адмирал. И потребует списать на хулиганство: ты мою мысль уцапал, младший лейтенант? А коли уцапал, так что делать думаешь?
– Думаю?
Честно говоря, в то стартовое свое время я думать еще не умел. Мне еще только предстояло научиться думать, искать логику чужих поступков, определять вероятные причины и следствия, строить версии и проверять их, не пропуская ни одного звена, каким бы ясным оно ни казалось. Этого во мне еще не зародилось, этому еще следовало научиться, а вот необъяснимое предчувствие существовало уже тогда.
– Надо бы хозяйку дачи допросить отдельно от мужа.
– Поговорить, Минин. Допрашивают преступников, а с людями говорят. Беседуют. Завтра я все ранее вскрытые дачки проанализирую, а ты выясни московский адрес пострадавших да и мотай с утречка в Москву. Тот генерал – Симанчук ему фамилия – должен в первую половину дня на работе быть: он в каком-то там институте на военной кафедре трудится.
Ранней электричкой я прибыл в Москву. Добрался до Хорошевского шоссе, отыскал дом, корпус, квартиру и остановился перед дверью на площадке второго этажа. Старательно, помню, одернул шинель под ремнем, фуражку поправил, позвонил. Дверь открыла сухощавая седая женщина в очках.
– Вы к Михаилу Семеновичу? Он на службе, зайдите вечером.
– Я к вам, Евдокия Андреевна, если позволите. Младший лейтенант Минин, участковый Офицерского поселка, вот удостоверение.
– Что-нибудь случилось? – с беспокойством спросила она, мельком глянув в мои документы. – Спалили дачу? Я говорила Михаилу, предупреждала, но он упрям…
– Дача в порядке, не волнуйтесь.
– В порядке? – Евдокия Андреевна посмотрела на меня с недоверием. – Тогда зачем же вы пришли?
– Нам надо бы поговорить. О некоторых обстоятельствах.
Мы все еще разговаривали через порог и приоткрытую дверь, а мне, во что бы то ни стало, надо было пройти в квартиру, оглядеться, расположить хозяйку к неторопливой и необязательной беседе. Но тогда я еще и этого не умел: не зря полуграмотный, но весьма умудренный жизнью Сорокопут втолковывал мне разницу между допросом и собеседованием. Собеседования пока никак не получалось, а вот допрос мог возникнуть запросто.
– О каких еще обстоятельствах?
– Евдокия Андреевна, это очень важно, поймите. – Я вдруг замельтешил, заволновался, забормотал. – Вы окажете нам неоценимую услугу. Я молодой милицейский работник…
– А вы и вправду из милиции?
– Вы же смотрели…
Второй раз документы мои изучались еще дольше и дотошнее. Затем хозяйка вернула мне удостоверение, нехотя сбросила дверную цепочку.
– Все говорят, банда свирепствует. «Черная кошка» называется. Ходят как будто милиционеры, а потом связывают и грабят.
Мне хотелось спросить, а есть ли у хозяев что грабить, но я успел догадаться, что это прозвучало бы не совсем тактично, и, снимая в маленькой прихожей шинель, спросил о другом:
– А на даче о банде слухов не было? Да вы не пугайтесь, я ведь не городской работник, так что меня дачи больше интересуют. Куда прикажете?
Честно говоря, я убежден был, что меня проведут в комнату, где удастся оглядеться, прикинуть и сообразить, в какой мере хозяевам квартиры стоит опасаться грабителей. И если мера эта велика, то вполне вероятно, что кто-то мог предположить, что и на даче есть чем поживиться.
– На кухню проходите.
Меня буквально вытеснили в небольшую кухню отдельной двухкомнатной квартиры. Здесь было сложно ориентироваться в общей сумме возможных семейных ценностей, и мне волей-неволей пришлось сосредоточиться на беседе с недоверчивой и неприветливой супругой генерала Симанчука.
– Так как же насчет слухов на даче? Были, Евдокия Андреевна, такие слухи или же вовсе не было их?
– Слухи всегда бродят: в лесу живем. Развели, понимаете, ворья, а теперь слухи о них собираете? Сажать надо, сажать!
– Вы абсолютно правильно ставите вопрос. – Я считал, что ставит-то она вопрос как раз и неправильно, но поддакивал, чтоб хоть как-то разговориться, побеседовать по-людски. – Но чтобы сажать, надо сначала поймать. И я как раз проверяю различные слухи.
– Тогда доложу, – по-военному объявила она. – Мы съехали с дачи… да-да, двадцать третьего сентября: Михаил Семенович почти месяц оттуда на службу ездил. Каждый день электричкой в оба конца.
– А вы, следовательно, одна оставались.
– Одна. А темнеет-то рано: страх! А в воскресенье – мы, значит, в четверг переезжали, а то в воскресенье – заходит к нам молодой человек в куртке-канадке. Представляете себе, такая пилотская куртка на меховой подстежке. Я еще удивилась: холодов нет, осень сухая, а он в канадке.
– Как он выглядел?
– Комсомольского, я бы сказала, вида. Бравый такой товарищ со значком мастера спорта…
– На куртке-канадке?
– Ну, зачем же так примитивно мыслить. Я же сказала, что было необычайно тепло и сухо. Вот он и расстегнулся. – Она помолчала, точно припоминая что-то. – Знаете, он почему-то напомнил мне воспитанника войсковой части. Как-то на фронте мы с мужем – я ведь тоже воевала…
Я был чудовищно неопытен, нетерпелив и самонадеян тогда. Чудовищно! Увы, я еще не умел слушать собеседника, не умел выуживать из потока чуждых мне воспоминаний факты, за которые следовало бы ухватиться хотя бы потому, что они легко проверялись, поддавались анализу, сравнению, куда-то вели. Нет, я тогда умел слушать только собственные соображения да и вообще только самого себя. И поэтому перебил генеральшу Симанчук в самом неподходящем месте:
– Как он выглядел? Ну, рост, телосложение, блондин он или брюнет? Имя не называл? Не припоминаете?
– Мне он не представлялся. – Она явно была обижена, что я пренебрег ее воспоминаниями. – Они все больше с мужем говорили, а я уже к переезду готовилась. Но запомнила точно: четверо, сказал, бандитов сбежали из Загорской, что ли, тюрьмы. Представляют большую угрозу мирным гражданам, и поэтому он как работник райкома комсомола специально ходит и предупреждает.
– О чем он предупреждает?
– О бдительности, разумеется. – Хозяйка пренебрежительно повела плечом: ох, уж эта бестолковая милиция! – Чтобы не открывали дверей незнакомым, чтобы опасались темного времени и чтобы на всякий случай держали наготове личное оружие.
– Какое оружие, вы сказали?
– Личное, молодой человек, личное.
– А у вас есть личное оружие?
– У нас?.. – Показалось мне или генеральша тогда и в самом деле смешалась?.. – Не знаю, это муж… Нет, нет, что вы! Какое там оружие, это же не положено, что мы, не понимаем, что ли?
Оружие у генерала имелось, в этом я уже не сомневался. Следовало бы уточнить, какое именно: привезенный с фронта пистолет или охотничье ружье, но я вовремя сообразил, что этого мне никто не скажет.
– Значит, вас официально предупреждал работник райкома комсомола?
– Официально. Вполне ответственный товарищ. Очень интеллигентного вида, должна вам заметить, но фамилии его я, к сожалению, не запомнила.
– А оружие вы тогда приготовили, как вам этот представитель рекомендовал?
– Ну, это по мужниной части, – улыбнулась Евдокия Андреевна, но тут же спрятала улыбку, поняв, что проговорилась. – Нет у нас никакого оружия. Нет и никогда не было, так своим начальникам и доложите.
И встала, всем строгим видом указывая, что аудиенция закончена. А я бы и не стал задерживаться (зацепочка появилась, я ведь чувствовал ее, эту зацепочку!) и тут же распрощался, сознательно ни словом не обмолвившись хозяйке о разгроме на ее даче. А пока ехал домой в холодной, разболтанной электричке, записал в свою несолидную тетрадочку всю беседу и наметил четыре вопроса:
