Брайан Мастерс
Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена
Глава 3
Детство
С 1951 года Деннис Нильсен стал еще более замкнутым. Его привычка бродить в одиночестве приобрела компульсивный характер, и когда мать пыталась убедить его не уходить из дома, он сразу же ощетинивался, возражая, что даже лошадей не привязывают к стойлу. Он ходил к деревне Броудси, где берег состоял из непривлекательных на вид черных вулканических пород, о которые яростно разбивались волны. Там между камней имелась глубокая таинственная расщелина, известная как Бурлящий Гвайт: морская вода заливала небольшой канал, а затем закручивалась в водоворот, поднимаясь и опускаясь, поскольку расщелина книзу становилась шире. Считалось, что у расщелины этой не было дна (она определенно продолжала расширяться и под водой) и что любой, кто упадет туда, никогда не сумеет выбраться. Бурлящий Гвайт являлся магнитом для детей, которые обожали бросать вызов неизвестному, и многим из них служил могилой: Билли Скиннер, друг брата Денниса, упал туда, ударился головой о камни и исчез. Деннис также ходил к Киннэйр-Хед, мысу на самом краю Фрейзербурга, где когда-то стоял замок Фрейзербурга, чью оставшуюся башню превратили в маяк. Маяк этот тоже был овеян тайнами: все знали легенду о дочери помещика, выбросившейся из окна башни с телом своего мертвого возлюбленного в объятиях.
Но в основном на своих одиноких прогулках Деннис ходил к скалам гавани Фрейзербурга, к широкому пляжу и песчаным дюнам на юге – примерно в трех километрах от его дома. Он проводил там много времени, глядя, как лодки проплывают мимо или заходят в порт, и стоял на пирсе, пока мимо него проходили возвращавшиеся домой рыбаки. Еще долго после их ухода он оставался там, слушая «нескончаемые крики чаек, дерущихся за еду с собаками». Какофония кричащих чаек и сильный запах рыбы и по сей день остались в этом месте неизменны. Вид морского простора невольно заставляет задуматься о собственной незначительности.
«Я стоял на скале, глядя на всесильное беспокойное море. Я чувствовал родство с этой великой силой, некую духовную близость, выражающуюся в любви и в страхе. Слезы текли по моему лицу, и, стоя там какое-то время, я все высматривал в море Эндрю Уайта, который пришел бы и утешил меня, как раньше».
Деннис чувствовал, что не должен показывать свое горе дома, где женщины (остались только женщины: его бабушка, мать и тетя) были заняты попытками заново наладить свою жизнь. Его мать вынуждена была работать уборщицей, чтобы сводить концы с концами. Поэтому он «искал тихие, уединенные места, в которые он водил меня, и молился своему молчаливому богу на горизонте моря. Это была чудесная горькая боль».
Иногда это уважительное восхищение окрашивалось в несколько зловещие тона его бессознательным желанием упасть в очищающие объятия моря в подтверждение своей любви и свободы:
Много лет назад, еще мальчиком, я тонул в море. Я тону в нем до сих пор… в самой его глубине, вместе с мертвецами. Есть в море нечто успокаивающее, что взывает к нашим истокам… Когда последний человек сделает свой последний вдох, море продолжит существовать. Оно смывает все начисто. В нем навсегда останется мальчик, тонущий в глубине: колышущиеся в воде волосы и широко открытые глаза.
Вероятно, здесь он ссылался на тот случай, когда он как-то раз зашел в воду (ему было лет восемь), чуть не утонул и был спасен другим мальчиком, постарше, который возбудился от вида его обессиленного тела:
На одной из моих прогулок по пляжу к Инвераллочи я чувствовал себя особенно несчастным. Я остановился, снял ботинки с носками и зашел по колено в воду. Меня гипнотизировала его сила и его необъятность. Не обращая внимания на мокрые брюки, я зашел в воду дальше, по пояс. Я видел другого мальчика, постарше, который сидел чуть дальше по берегу и тыкал палкой в песок. Наверное, я наступил в яму, потому что внезапно оказался под водой с головой. Волна унесла меня с собой в глубину. Я запаниковал и начал тонуть, размахивая руками и крича. Слышал громкий гул в голове и все пытался глотнуть воздуха, которого не было. Я тогда еще подумал, что дедушка обязательно придет и спасет меня. От этой мысли мне стало легче: я будто был в трансе или во сне, окруженный зеленой тишиной моря. Словно дрейфовал в пустоте. Я слышал приглушенный голос вдалеке (похожий на все голоса, которые я когда-либо слышал, и в то же время не похожий ни на кого конкретно) и почувствовал тяжесть чьего-то тела.
Сначала было очень холодно, затем холод прекратился, а потом я почувствовал тепло солнца. Я закашлялся и начал хватать ртом воздух. Увидел синее небо и песчаные дюны, почувствовал бриз на коже. Моя одежда сушилась на высокой песчаной траве. Небо было пронзительно-синим с белеющими на нем облаками. Затем я ощутил давление на грудь и провалился в глубокий сон. Я чувствовал под собой успокаивающую сухость песка. Я закашлялся снова – горло саднило. Я сел, прикрыл наготу руками и заметил, что мои живот и бедра покрыты какой-то липкой белой субстанцией. Помню, я подумал, что на меня нагадила чайка. Я вытер субстанцию песком. Потом выглянул из-за высокой травы, но среди дюн никого не оказалось. Моя одежда была все еще влажной, но уже хотя бы не мокрой насквозь. Было довольно жарко, так что я оделся и медленно пошел вдоль дюн и по полю для гольфа в направлении дома, надеясь, что мои вещи вскоре высохнут.
По возвращении его отругала мать, всегда постоянно беспокоившаяся во время его исчезновений, но он не рассказал ей о случившемся. Как он мог? Винить, кроме себя, было некого. Кроме того, он даже не понимал толком, в чем именно виноват. Как он мог объяснить эту непреодолимую тягу соединиться с морем, стать его частью, утонуть в его спокойной глубине ради его компании? Мать бы решила, что он сошел с ума. Любовь к морю никогда не переставала подпитывать его воображение с тех пор, как он покинул Шотландию. «Я един с просветами чистого неба среди темных, яростных туч, – пишет он. – И с райскими лучами солнца, танцующими на рокочущих волнах». В тюрьме воспоминания о детстве облегчали для него тяготы заключения, позволяя снова услышать крики чаек: «Этот прекрасный звук освободил меня от потерявших всякое значение оков тюрьмы. Я стоял на воображаемом пляже, воздев руки к небу, и со слезами восторга на лице я вновь ощущал полное единение с природой». Нильсен признает, что, возможно, частично его воспоминания о том дне, когда он чуть не утонул, приукрашены фантазией и временем. Некоторые детали могло добавить его воображение. Но само событие достаточно реально, как и странная фантазия, его исказившая – и, возможно, добавившая в историю другого мальчика. И спасатель, и жертва, скорее всего, являются отражениями его собственного «я»[11]. Как ни странно, Бетти Нильсен часто видела кошмары о том, что ее сын тонет в море, и его некому спасти.
Для миссис Нильсен растить троих детей в одиночку подчас было невероятно трудно. Она уже давно развелась с Олафом Нильсеном, еще в 1948 году, и была, говоря по правде, рада от него избавиться. После смерти Эндрю Уайта она обратилась к религии, чтобы раскаяться в своей испорченной жизни, и обнаружила в себе миссионерское рвение, унаследованное от предков. Она стала членом «Миссии веры» и брала Денниса с собой на миссионерские собрания по всему Абердинширу. «Я привык засыпать в автобусах», – комментирует он теперь. Его воспитали так, чтобы он посещал воскресную школу и конгрегационалистскую церковь на Мид-стрит, что имело свои преимущества, когда воскресная школа организовывала пикник в прелестной рощице Филорт-вудс. Кроме того, он искренне радовался, получив небольшую роль в пьесе, которую ставили в воскресной школе. Но Деннис не нуждался в чужом боге.
По субботам им с братом давали каждому по семь даймов на дневной показ в кинотеатре, с дополнительными двумя даймами на винные жвачки (это эквивалент нынешних четырех фунтов стерлингов, но купить на них можно было гораздо больше). Больше карманных денег им не выдавали, если только какой-нибудь родственник не заглядывал в гости и не дарил им монетку. И все же мальчики с нетерпением ждали этого еженедельного похода в кино как побега от скучной реальности. Позже в благотворительной организации «Миссия для глубоководных рыбаков» провели телевидение, и молодежь благополучно была им загипнотизирована. Они смутно понимали: их мать сделала все возможное, чтобы обеспечить им достойную жизнь, несмотря на явную нехватку денег. Чудо, что она преуспела.
Прожив слишком много лет в тесной комнатушке с тремя детьми, Бетти Нильсен наконец убедила правительство, что ей необходима собственная квартира, и переехала в дом № 73 на Мид-стрит, гораздо ближе к центру Фрейзербурга. Квартира находилась в старом здании, в очень мрачном районе, и определенно не радовала глаз, но, по крайней мере, это дало им возможность впервые действительно зажить как семья. Жаль только, что она располагалась на самом верху здания, а лестница в доме была довольно крутая. За домом имелся общий двор, который жители делили с соседними многоэтажками: там остались бомбоубежища, в которых часто играли дети. Деннис, однако, крайне редко присоединялся к ровесникам: он так и не завел близкой дружбы ни с одним из соседских детей.
Вскоре после переезда Бетти Нильсен вышла замуж снова. Новым ее мужем стал Адам Скотт – тихий, твердый и надежный человек, работавший в строительном бизнесе, – от которого у нее родилось еще четверо детей за четыре года. Работать приходилось еще больше, что было для нее практически невыносимо: в иные дни она плакала от усталости, и, вероятно, была слишком занята, чтобы заметить, что из-за всех этих перемен Деннис стал еще более замкнутым и одиноким. Местные называли таких, как он, «скоуки»: он редко улыбался и ненавидел отвечать на вопросы взрослых, у которых он создавал впечатление недоверчивого и сдержанного ребенка. Его мать припоминает, что ее все время словно бы что-то останавливало, когда она хотела его обнять: ему не нравились проявления привязанности, так что она сохраняла с ним дистанцию. Она была невероятно хорошей и заботливой матерью, но – во всяком случае, с Деннисом – не особенно тактильной. Он подтверждает: его отношения с семьей нельзя назвать теплыми.
Иногда со мной довольно трудно было справиться. Пока я жил в доме № 73 на Мид-стрит, я привлек к себе внимание полиции. Однажды я взял однофунтовую банкноту из кошелька матери и пошел в кинотеатр смотреть фильм «Разрушители плотин». Меня забрали с сеанса, и Адам Скотт, муж моей матери, задал хорошую порку. Еще как-то раз мы с парой других ребят из школы попали в полицию за незаконное проникновение на старую железную паровую лодку, которая стояла на якоре в гавани Фрейзербурга и использовалась только для хранения рыболовных сетей. Кроме того, детьми мы часто пропускали обед и, проголодавшись, просто воровали яблоки из чужих садов.
Устав от своей возрастающей неспособности его контролировать, Бетти Скотт однажды пригрозила ему, что если он не будет вести себя хорошо, ей придется отправить его на воспитание в приемную семью.
Тогда я искренне ненавидел Адама Скотта. Полагаю, я просто ревновал, поскольку ему доставались любовь и внимание моей матери. Иногда мне казалось, что мы, дети-Нильсены, мешали ей достичь счастья в ее новой семейной жизни. Я был очень одиноким и беспокойным ребенком. Я жил в своем собственном мире, полном идеальных воображаемых друзей. Природа сразу отделила меня от стада.
Единственное занятие, которое он разделял вместе с другими мальчиками, – это выращивание голубей. Он, Фаркар Маккензи и Малькольм Ренни забирались на крыши заброшенных зданий, находили там подходящих птенцов и держали их в рыболовных садках на бетонных крышах бомбоубежищ за Мид-стрит. Когда заканчивались рыболовные садки, его матери приходилось искать ему старые коробки из-под обуви, но она не разрешала ему приносить птенцов в дом. Ему особенно нравились двое птенцов: черный, которого он назвал Хохолок, и другой, с белыми кончиками крыльев, которого он назвал Шутник. Каждый раз во время обеда или полдника он ходил их навещать. «Они летели ко мне с крыши, когда я звал их. Моя мама всегда прогоняла их прочь, когда они приземлялись на карниз и пытались открыть окно в кухню (в поисках еды, меня или и того и другого сразу)». Однажды он прибежал домой в слезах: другой мальчик убил голубей. После этого он больше не заводил птиц, хотя годы спустя, будучи в армии на Шетландских островах, он спасал молодых птенцов чаек, выпавших из гнезд, и выхаживал их за казармой в штабе. Деннис пережевывал замороженные рыбные палочки без кляра и клал получившуюся массу им в клювы, пока они не окрепли достаточно, чтобы выпустить их на волю.
К сожалению, в его семье не любили животных, а ведь если бы Деннису было позволено уделять им больше внимания, он мог бы найти в этом некую отдушину и больше не чувствовал бы себя таким бесполезным. Жалость к животным постепенно оттеснила на задний план его одержимость морем, но это в семье не поощрялось.
Я чувствовал близость с землей и всем, что на ней жило. У меня вызывала отвращение идея стрелять по кроликам и воронам. Кролик для меня был самым безобидным созданием из всех прыгунов. Меня ужасал вид кроликов, зараженных миксоматозом, и я убивал их из милосердия, потому что они слепо хромали вокруг с опухшими глазами и умирали от голода. Взрослые говорили мне, что вокруг много разносчиков заразы, которых нужно уничтожать. Мне не разрешалось иметь никаких питомцев, за исключением одного белого кролика, которого я держал в очень маленькой клетке с решетчатым окошком. Он умер зимой. Мать и отчим обвинили меня в том, что я заморил животное голодом. Это меня очень сильно ранило. Моя мать всегда гордилась своим чистым домом и, по всей видимости, не хотела, чтобы животные линяли шерстью на ее ковры. Иногда у меня возникало чувство, что она и меня на своем ковре видеть не хотела.
Напряженные отношения с матерью, на которые намекает это воспоминание, нельзя целиком вменять Бетти Скотт в вину. В конце концов, у нее имелись и другие заботы, не последняя из них – необходимость кормить и одевать семерых детей, и раз уж теперь Адам Скотт зарабатывал достаточно денег, она смогла наконец начать обустраивать достойный дом, за который ей не было бы стыдно. Естественно, она не хотела превращать этот дом в зоопарк. Для Денниса, который, по его собственным словам, «не мог причинить вред даже дождевому червю, не пустившись в слезы», такое поведение означало, что мать больше ценит внешний лоск, чем душевную теплоту, и он никак не мог относиться к этому с пониманием.
Ко времени инцидента с кроликом семья успела переехать в новый комфортабельный дом в Стрикене – «ближний край» в одиннадцати километрах от Фрейзербурга. Они переехали туда в 1955 году, когда Деннису было десять. Бетти испытала облегчение, полагая, что теперь он вне опасности, вдали от предательских скал и моря. Стрикен – это маленький серый гранитный городок с одной главной улицей, довольно широкой, полудюжиной магазинов и ровно одним полицейским. Город стоит на реке Уги, окружен лесом и полями, у пологого склона горы Мормонд-хилл почти в километре от него. Поместье Стрикен-хаус, сейчас заброшенное, когда-то было домом для лордов Ловат – ветвь той же семьи Фрейзеров, которая основала Фрейзербург, – а на вершине холма Мормонд-хилл находились руины Охотничьего домика, который лорд Ловат использовал для своих увеселительных выездов на охоту. Бывший член клана Фрейзеров, он развлекал доктора Джонсона и Босвелла в Стрикен-хаус во время их знаменитого путешествия по Шотландии, но сейчас этот дом – всего лишь любимое место детей и молодежи. Деннис Нильсен был зачислен в школу Стрикена, и следующие пять лет прошли для него удивительно нормальным образом: он ничем особенным не выделялся и не доставлял никому проблем. И все же в это время у него постепенно окончательно сформировалось мировоззрение, подтверждавшее его самовосприятие как изгоя и радикала.
Я начал жизнь с инстинктом и воспитанием христианской добродетели. Я верил в справедливость официальной церкви и в демократию. Я чувствовал, что несправедливость, с которой я сталкивался, была всего лишь какой-то ужасной ошибкой, которую непременно можно исправить, если выявить причины. Кроме того, я чувствовал себя виноватым в своей бедности, в том, что ходил в обносках… Мне казалось, что бедность – это отражение моего же характера, данного мне природой, в то время как «благополучные» семьи были таковыми благодаря своей добродетели и заслуживали всяческих наград и успехов… Мне казалось, что я должен быть благодарен за объедки с барского стола.
Самое заметное влияние на его растущую социальную сознательность оказал Роберт Ритчи, женившийся на его тете Лили. Инженер дизайна в «Консолидации пневматических инструментов Америки», Ритчи поднялся по карьерной лестнице с помощью вечерних курсов, но в душе остался идеалистом и социалистом, презирающим привилегии и власть. Деннис сидел с ним перед камином и слушал, словно в трансе, его сердитые тирады. Это было его первое образование по социальным вопросам, и оно сформирововало у него склонность к цинизму, которая будет лишь увеличиваться с годами и исказится от недостатка признания. Ритчи также привил мальчику любовь к музыке при помощи своей системы «Лик Хай-Фай» (в те дни она считалась одной из самых дорогих и самых любимых ценителями музыки). «Адажио для струнного оркестра» Сэмюеля Барбера стало первой композицией, пробудившей в Деннисе Нильсене примитивную реакцию на музыку, что однажды навлечет на него жестокие последствия. Больше того, именно Ритчи показал племяннику радость создания фильмов – хобби, которое во взрослом возрасте стало убежищем для его подсознания. Не менее важное влияние на него оказали и уроки истории от мистера Шэнкса и огромный запас знаний библиотекаря Боба Бандина.
Я вставал рано утром в холодной комнате, чтобы доставлять газеты и молоко, и съедал скудный завтрак – и от этого слабел (я всегда был довольно тощим ребенком). В школе я слишком уставал и не мог сконцентрироваться. За отлынивание меня пороли ремнем. Когда мне было лет десять или одиннадцать, я серьезно заболел. Меня отвезли в городскую больницу Абердина, где я пролежал какое-то время, страдая от пневмонии и плеврита. Сперва я недолюбливал своего отчима, но затем научился его ценить… Он обеспечивал семью… простой честный трудяга в областном совете Абердина. Мне всегда становилось стыдно, когда у меня спрашивали: «Кем работает твой старик?» Ему очень нравилась рыбалка, он был одиноким деревенским рыбаком на реках вокруг Стрикена. Моей матери повезло с ним: он не изменял ей и не пил.
Несмотря на то что в школе у него появились приятели – в числе них Брюс Рэнкин, Питер Макдональд, Хью Харкнесс, Джимми Гибб и Плаки Симпсон, – чаще всего Деннис бродил по полям и лесам в одиночестве.
«После школы я закидывал домой портфель и уходил бродить допоздна, часто пропуская полдник (хлеб с сиропом и чашка чая)… Глухие деревенские просторы служили мне огромным волшебным садом. Мне нравилась дикость земли и руины Стрикен-хауса… шум в доме № 16 на Бэйрд-роуд заставлял меня держаться от него подальше».
Любимым его местом стал Воутон-хилл (так местные называли нижние склоны Мормонд-хилл) и высокие пустые руины Охотничьего домика. Там он мог усмирить свой гнев, вызванный материалистическими ценностями своей матери и ее фальшивым лоском, которым она пыталась впечатлить соседей и отвлечь внимание от изношенной одежды детей. «Мне всегда казалось, что они [Бетти и Адам] по большей части сами добровольно ковали оковы своей бедности. Они всегда слушались представителей власти и почтительно их приветствовали в назначенное им время». Это не совсем справедливо. Когда школьная учительница мисс Ли предложила отправить школьников в лагерь Бельмонт в Пертшире, Бетти заплатила за Денниса, чтобы он поехал тоже. Она могла позволить себе потратить только десять шиллингов, которые мисс Ли с радостью приняла.
В четырнадцать он записался в Армейские кадетские силы и от души наслаждался равенством, которое предоставляла униформа. Тогда же он впервые попробовал пиво и впервые отключился после выпивки. «Я гордился собой и чувствовал себя полезным в военной форме». В футболе он был менее успешен: на самом деле он играл так плохо, что его сделали вратарем, и даже так он пропустил шесть голов. Больше его играть не приглашали. В школе лучше всего ему давалось искусство: он получал по этому предмету даже лучшие оценки, чем Брюс Рэнкин, который впоследствии стал учителем рисования. Он также неплохо справлялся на литературе, но безуспешно проваливался на математике. «Я разваливался на части во время этих умственных вычислений. Я был слишком напуган и раздосадован, чтобы сконцентрироваться. Я думал, что раз у меня бедная семья, значит, я родился недалеким, тормознутым и глупым». Когда наступал сезон «татти», Деннис все выходные собирал с полей картошку, за что фермеры награждали его роскошным ужином – ничего лучше он в жизни не ел, разве что на Рождество. И все же работа эта была тяжелая – выдергивать картофель из твердой, влажной земли рискованно для здоровья, и вскоре ему пришлось признать, что фермерство – не для него, учитывая его слабую спину и круглые плечи.
Раз в год наставал радостный день «сбора торфа». Между поселениями Стрикена и Нью-Питслиго лежали торфяные поля, где семьям разрешалось арендовать небольшой участок и копать там сколько им захочется. Деннис и другие дети помогали собирать и утрамбовывать высушенные торфяные брикеты в мешки, которые доставлялись в дом № 16 на Бэйр-роуд, что давало достаточно топлива на всю зиму. Большую часть работы делал Адам, поэтому восхищение им Денниса зрело и углублялось. Это восхищение, правда, было частично окрашено невыраженной завистью: он хотел бы походить на Адама, но чувствовал, что это ему не удастся.
Кинотеатра в Стрикене не имелось, но заезжавший к ним время от времени кинопрокатчик ставил экран в городской ратуше и предлагал редкое шоу. Кроме того, когда Деннису было около четырнадцати, две евангелистские юные леди из «Миссии веры», мисс Уилки и мисс Стаффорд, приехали в Стрикен с фургоном и гармоникой и осели там на какое-то время. Деннис и его сестра Сильвия, Хью Харкнесс и Джеймс Гибб тут же согласились принять их веру, распевая их веселые гимны и наслаждаясь проповедями о «возрождении». Для них было нетрудно отказаться от кино, так что четверо новообращенных детей устраивали собственные религиозные собрания при свечах в сарае за домом Хью Харкнесса. Нильсен говорит, что эти встречи приносили ему ощущение тепла и радости, но вскоре после отъезда мисс Уилки и мисс Стаффорд собрания прекратились.
Один особенный инцидент в школе заставил Денниса серьезно задуматься. В Стрикене пропал старик, мистер Айросайд. Жители деревни всеми силами пытались его отыскать. Деннис с другим мальчиком, Гордоном Барри, искали на берегах реки Уги за школой и обнаружили его труп: старик тронулся умом, вышел посреди ночи из дома в одной пижаме, упал в реку и утонул. Когда его труп выловили из реки и занесли вверх по холму, Нильсена больше всех остальных травмировало увиденное. «Он напомнил мне моего дедушку. Этот образ прочно зафиксировался в моем сознании… Я никогда не осознавал реальность смерти».
Образ любви и образ смерти. Эти понятия все еще существовали для него раздельно в то время, но уже начали формироваться в подсознании и постепенно дрейфовать навстречу слиянию и спокойствию. За все годы учебы у Денниса не случилось никакого сексуального опыта, даже самого минимального – а это уже само по себе достаточно необычно для мальчика-подростка. Тем не менее у него имелась эмоциональная привязанность, о которой он никогда никому не говорил. В классе его сестры Сильвии учился один мальчик, обожаемый Деннисом издалека. Во всей школе только он способен был заставить его нервничать. Он казался Деннису прекрасным, загадочным и не таким, как все. Будучи сыном местного министра, этот мальчик говорил с отличным от других акцентом и излучал ауру некой холодной уверенности. Деннис чувствовал себя рядом с ним недостойным и стыдился этого. Он так и не осмелился приблизиться к нему, лишь наблюдая за ним издали на площадке: каждый раз, когда он пытался к нему подойти, ноги его тряслись, как студень. Он никогда не говорил с ним лично (звали мальчика Эдриан), хотя однажды ему удалось побеседовать с его матерью и даже зайти к нему домой. Стоило ему подумать о нем, как его охватывало глубокое чувство вины, смутное, тревожное и беспричинное.
Следующая его симпатия была еще менее взаимна: мальчик по имени Пьер Дюваль – иллюстрация в учебнике по французскому. Деннис обнаружил, что реагирует на эту картинку так же бурно, как и на Эдриана ранее. Тот факт, что картинка не двигалась, ничуть не умалял ее привлекательности – напротив, только увеличивал.
В раннем подростковом возрасте Деннис спал в одной кровати со своим братом Олафом, старше его на два года. Однажды ночью он больше не мог сдерживать свое сексуальное воображение, так что, дождавшись, когда брат крепко уснет, он расстегнул свою пижаму и начал исследовать себя. Тело рядом с ним не двигалось и лежало тихо, словно безжизненное. Олаф, по всей видимости, проснулся, поскольку, когда Деннис понял, что член брата возбужден, он остановился. После они никогда об этом не говорили.
Когда он лежал по ночам без сна, иногда он слышал, как скрипят пружины в родительской спальне. В это время он чувствовал ярость и отвращение и после не мог успокоиться еще какое-то время.
Когда Деннис покинул школу в пятнадцать, он был все еще девственником и не имел романтических отношений. У него не было никакого «лучшего друга», никаких волнительных открытий с другими мальчиками или желания постичь таинственных девочек. Но эмоционально он испытывал возбуждение три раза, тремя разными способами, гарантировавшими, что он не будет отвергнут: с далеким кумиром, с неодушевленным рисунком и со спящим телом.
По школьной программе Деннис получал в целом хорошие, но не самые лучшие отметки. Ему превосходно давалось рисование, и, казалось, ему суждено будущее в области искусства – если бы только он сумел избавиться от своей угрюмой летаргии, рожденной из смутного, но настойчивого ощущения, что прежде всего ему нужно сбежать из тесного Стрикена, подальше от смирившихся с бедностью родителей. Он только знал, что по какой-то причине отличался от остальных. Семья настаивала, чтобы он пошел работать в «Консолидацию пневматических инструментов» и, как дядя Роберт Ритчи, поднялся по карьерной лестнице с помощью вечерних курсов. Такая перспектива его не привлекала: ему не хотелось весь остаток жизни провести в Абердиншире. Чтобы чем-то себя занять, он проработал несколько недель на консервном заводе Маконохи во Фрейзербурге, где в его обязанности входило снимать банки с сельдью с конвейерной ленты и опускать их в томатный соус, а потом ставить их в металлические барабаны. Все это время он не прекращал думать о том, как избавиться от сдерживающих его факторов и развеять скуку, а заодно перестать чувствовать стыд. Ответ пришел к нему однажды вечером.
Деннис сказал матери, что решил пойти в армию. Это означало новые возможности: путешествовать, полностью порвать с прошлым и время от времени ездить на поезде в другие страны по обмену. Он решил, что будет поваром. По словам его матери, она думала, что он займется каким-нибудь искусством, однако он ответил, что готовка – такое же искусство, как и все остальное. В армейском вербовочном пункте на Маркет-стрит в Абердине Деннис прошел вступительные испытания и был проинструктирован начать службу в сентябре 1961-го. Он подписался на девять лет службы, полный оптимизма. Адам пришел проводить его на вокзал.
Помню, как стоял на перроне на железнодорожном вокзале Стрикена. С собой у меня были только потрепанный чемодан и пальто. Мне было пятнадцать. Шел дождь. Большой паровоз приехал и забрал меня, медленно выдыхая дым, к началу новой жизни. За всю дорогу я ни разу не оглянулся: знакомые образы и туманы рассеялись, когда впереди я увидел ясное голубое небо. Я покинул Абердин на ночном поезде до станции Кингс-Кросс. Меня поразил новый железнодорожный мост через Ферт-оф-Тей, когда мы проезжали мимо: трагические останки упавшего старого моста все еще стояли на месте…
Следующим утром мы приехали в Лондон. Плутая по улицам, я дошел до метро, чтобы доехать до станции Ватерлоо. Там я поехал на поезде до Олдершота и взял такси. Я поселился в бараках Святого Омера (крыло для учеников повара): теперь я состоял в армейском корпусе общественного питания, полк «А» подготовки младшего командного состава.
