Брэм Стокер
Дракула. Самая полная версия

Полная версия

© Перевод – коллектив авторов (Н. Сандрова, В. Смирнова и пр.)

© ООО «Агентство Алгоритм», оформление, издание, 2023

* * *

 
То вечно должен ты вокруг
Престола Иблиса кружиться,
И будет грудь гореть огнем…
Нет, о страдании твоем
Пересказать не хватит силы.
Но перед этим из могилы
Ты снова должен выйти в мир
И, как чудовищный вампир,
Под кровлю приходить родную  –
И будешь пить ты кровь живую
Своих же собственных детей.
Во мгле томительных ночей,
Судьбу и небо проклиная,
Под кровом мрачной тишины
Вопьешься в грудь детей, жены,
Мгновенья жизни сокращая.
Но перед тем, как умирать,
В тебе отца они признать
Успеют.
 

Г. Г. Байрон^[1]

Введение

Ирландский английский писатель, журналист и театральный критик Абрахам Стокер родился в Клонтарфе. В те времена это была небольшая деревня в трех милях от Дублина. Автор «Дракулы» вырос в протестантской семье государственного служащего офиса Главного секретаря в Дублинском замке. Абрахам был третьим из семи детей, старшим из которых был Торнли Стокер, ставший впоследствии очень известным хирургом.

Все родные называли будущего писателя Брэмом, к этому имени он привык и впоследствии именно так подписывал свои литературные произведения. До семи лет он страдал неизвестной болезнью, был парализован и не мог ходить, но затем недуг неожиданно отступил. В 1859-м он поступил в частную школу. С 1864 по 1870 год учился на факультете математики и естественных наук в Тринити-колледже (часть Дублинского университета). Во время учебы вступил в «Философское общество», а вскоре и вовсе стал его председателем. Помимо этого, он активно занимался спортом, в особенности греблей и плаванием. Спустя много лет эти навыки пригодились ему, Брэм Стокер спас человека, тонущего в мутных водах Темзы, за что был впоследствии награжден медалью.

В мае 1871 года писатель, по примеру отца, поступил на государственную службу в резиденцию вице-короля клерком мелких сессий. И тогда же страстно увлекся театром, стал публиковать статьи с критикой постановок в газете «Dublin Evening Mail», затем обратился к жанру малой прозы. Его жизнь коренным образом перевернулась после знакомства в декабре 1876 года со знаменитым английским актером Генри Ирвингом. Стокер дал очень благожелательную оценку о его роли Гамлета в Королевском театре в Дублине, тот в свою очередь пригласил рецензента на обед. Вскоре они сделались приятелями, а в конце 1878-го года их дружба переросла в бизнес-сотрудничество. Генри Ирвинг предложил другу стать распорядителем его театра «Лицеум». Писатель принял это предложение. Вместе со своей юной женой Флоренс Бэлкомб он переехал в Лондон и приступил к работе в театре.

В 1880–90-х писатель активно путешествовал вместе со своим театром, благодаря чему стал вхож в лучшие дома Америки, познакомился с выдающимися людьми своей эпохи: сэром Артуром Конан Дойлом, Джеймсом Уистлером, возобновил знакомство с Оскаром Уайльдом, с которым учился в университете.

Свои литературные опыты Стокер начал еще в 1870-х, публиковал статьи, заметки и короткие рассказы. Некоторые рассказы печатались без подписи автора, поэтому до сих пор исследователи находят все новые заметки, принадлежащие перу мастера.

Первый роман Стокер опубликовал в 1875 году. Это произведение рассказывало о чересчур усердном плотнике, который устраивается на работу в театр и постепенно начинает сходить с ума. Долгое время текст романа считался утерянным, однако в конце ХХ века он нашелся и стал известен публике под названием «Тропа меж примул». Ни этот, ни несколько последующих романов автора не принесли ему славы и денег, однако, литературные опыты помогли ему наладить связи в книгоиздательском бизнесе. В 1890-х Стокер вместе со своим приятелем Уильямом Хейнеманом открыл небольшое издательство, в рамках работы которого они стали публиковать дешевые издания популярных авторов, в том числе Стокер издавал и свои произведения. Предприятие просуществовало недолго, но постепенно к Стокеру стала приходить кое-какая известность.

Абрахам «Брэм» Стокер (1847–1912)

Ирландский писатель, романист и автор коротких рассказов, театральный критик. Наиболее известен как автор готического романа ужасов 1897 года «Дракула». При жизни его знали как персонального менеджера актёра Генри Ирвинга и директора-распорядителя известного и одного из старейших лондонских театров «Лицеум».

«Сумасшествие легче перенести, чем такую действительность…»

(Брэм Стокер)

Задумка написать роман о вампире пришла к Стокеру на отдыхе. Он стал изучать мифы и легенды, посвященные этим существам, и вскоре родилась идея написать роман с черновым названием «Восставший из мертвых». Впоследствии Стокер решил сократить название до одного слова: «Восставший». Незадолго до публикации автор вновь передумал и дал роману новое название: «Нежить». Предполагалось, что именно под этим названием роман и будет опубликован, лишь в последний момент все решили переиграть. Стокер очень переживал по поводу выхода новой книги, предчувствуя, что она наконец подарит ему долгожданное признание. Как театральный деятель, Стокер прекрасно понимал, сколь выигрышно будет смотреться пьеса на основе сюжета «Дракулы», поэтому даже решился на авантюру и взялся переделать роман в пьесу, чтобы поставить ее на сцене своего театра. Таким образом он хотел привлечь к своей работе дополнительное внимание, а также защитить авторские права. Пьеса была плохо проработана, автору явно не хватило времени на эту переделку, но Стокер все же решился явить постановку на строгий суд зрителя. Это был ужасный провал, даже лучший друг писателя Генри Ирвинг, раскритиковал эту работу и попросил друга больше не отнимать хлеб у драматурга.

26 мая 1897-го года в издательстве «Archibald Constable and Company» в Вестминстере вышел и поступил в продажу роман Брэма Стокера «Дракула», над которым автор работал несколько лет. Удивительно, но мнение критики по поводу этого романа разделилось. Одни считали Стокера достойным продолжателем дела Мэри Шелли, другие же считали, что роман Ричарда Марша «Жук», вышедший в то же время, имеет куда более серьезные шансы на успех. Роман «Дракула» полюбился читателю, то и дело его переводили на другие языки мира, публиковали в разных странах, но это была вовсе не та слава, о которой мечтал Стокер. Лишь мать писателя по достоинству оценила новый роман сына: «Дорогой, это великолепно, и это тысяча миль от всего, что ты написал раньше, и я уверена, что тебя очень высоко ценят, и ты станешь в один ряд с писателями своего времени».

В 1900-х годах в жизни писателя произошла череда трагических событий. Друг и начальник Стокера Генри Ирвинг обанкротился, из-за чего пришлось закрыть театр. Мать Стокера скончалась после продолжительной болезни. Умер Оскар Уайльд, с которым автор «Дракулы» дружил еще со студенческих лет. Все это повергло писателя в черную депрессию, лекарством от которой служило лишь писательство. Он стал публиковать романы, которые весьма сдержанно принимались публикой, но помогали Стокеру сводить концы с концами.

В 1905-м году умер Генри Ирвинг, лучший друг и соратник писателя. Его смерть подкосила Стокера окончательно: с писателем случился удар, после которого он не мог оправиться несколько месяцев. Спустя некоторое время случился рецидив, за которым последовал паралич. Чтобы отвлечься от весьма печальной действительности, Стокер принялся за написание воспоминаний о Генри Ирвинге. Спустя какое-то время книга «Личные воспоминания о Генри Ирвинге» принесла Стокеру славу и деньги, хотя и вызвала несколько противоречивые отзывы из-за чересчур личного повествования. Здоровье писателя начало медленно восстанавливаться, и нужно было заботиться о хлебе насущном. Писатель устроился в несколько газет, стал активно публиковать статьи, заметки и приключенческие романы.

В 1911-м году финансовые трудности вновь нагнали писателя. Стокеру даже пришлось обратиться в Королевский литературный фонд с просьбой о финансовой поддержке. Прошение было удовлетворено, а деньги от полученного гранта пошли на погашение долгов и написание своего последнего романа: «Логово белого червя».

В начале 1912-го года глубоко больной Брэм Стокер скончался на St George’s Square в Лондоне. В свидетельстве о смерти была указана причина кончины писателя – переутомление. Поговаривали, что причиной смерти был третичный сифилис, но никаких фактических доказательств этому не было.

Через два года вдова Флоренс Стокер, которой после смерти осталось небольшое наследство от мужа в размере 4 664 фунтов, к годовщине его смерти издала сборник из девяти рассказов «Гость Дракулы» и другие странные истории» (1914). В нём было четыре ранее не издававшихся рассказа, один из которых, давший заголовок всему сборнику, был начальной главой романа «Дракула», которая не была включена в первое издание. Лишь спустя несколько лет после смерти Стокера нагнала настоящая мировая слава, о которой он мечтал всю свою жизнь.

Семь лет прошло с тех пор, как окончились наши злоключения, и теперь мы вознаграждены счастьем за прошлую боль. Еще более радостно для Мины и меня, что наш мальчик родился того же числа, когда умер Квинси Моррис. Я знаю, моя жена надеется, что к сыну перейдет частица возвышенной и мужественной души этого человека. Назвали мы его Квинси.

Этим летом мы отправились в Трансильванию и побывали в тех местах. Было почти невозможно поверить в то, что все происшедшее тогда с нами – правда. Мы постарались вычеркнуть эти воспоминания из памяти. Замок все еще стоит, возвышаясь над запустением.

Когда мы вернулись, то стали вспоминать былые времена, которые сейчас уже не вызывают ужаса. Я достал бумаги из сейфа, где они лежали с тех самых пор. И как же мы были поражены, когда увидели, что из всей груды отпечатанных на машинке страниц лишь мои позднейшие дневники, записные книжки Мины и Сьюарда и меморандум Ван Хельсинга являются действительно документальным подтверждением всего пережитого нами. Мы с трудом могли поверить в то, что это единственные факты безумной истории. Ван Хельсинг подвел итог, усадив нашего сына к себе на колени:

– Нам не нужны доказательства! Мы никого не просим верить нам! В один из дней этот мальчик откроет, какая бесстрашная у него мать. Пока что он знает только ее заботу и ласку, но позже поймет, почему несколько мужчин любят ее больше жизни.

Джонатан Харкер

Дракула

Глава первая

Дневник Джонатана Харкера

(записано стенографически)

3 мая

Выехал из Мюнхена 1 мая в 8 часов 35 минут вечера и прибыл в Вену рано утром на следующий день; должен был приехать в 6 часов 46 минут, но поезд опоздал на час. Будапешт, кажется, удивительно красивый город; по крайней мере такое впечатление произвело на меня то, что я мельком видел из окна вагона, и небольшая прогулка по улицам. Я боялся отдаляться от вокзала. У меня было такое чувство, точно мы покинули запад и оказались на востоке, а самый западный из великолепных мостов через Дунай, который достигает здесь громадной ширины и глубины, напомнил мне о том, что мы находимся недалеко от Турции. Выехали мы своевременно и прибыли в Клаузенберг^[2] после полуночи. Я остановился на ночь в гостинице «Руаяль». К обеду или, вернее, к ужину подали цыпленка, приготовленного каким-то оригинальным способом с красным перцем – прекрасное оригинальное блюдо, но сильно возбуждающее жажду.

(Примечание: надо взять рецепт для Мины.)

Я пришел к заключению, что как ни скудны мои познания в немецком языке, все же они оказали мне большую услугу. Право, не знаю, как бы я обошелся без них. Во время моего последнего пребывания в Лондоне я воспользовался свободным временем, чтобы посетить Британский музей^[3], где рылся в книгах и атласах книжного отдела Трансильвании; мне казалось, что впоследствии, при моем сношении с магнатами этой страны, всякая мелочь может пригодиться. Я выяснил, что интересовавшая меня область лежит на крайнем востоке страны, как раз на границах трех областей: Трансильвании, Молдавии и Буковины^[4], посреди Карпатских гор; я убедился, что это одна из самых диких и малоизвестных частей Европы и никакие географические карты и другие источники не могли мне помочь определить местоположение «Замка Дракулы», так как до сих пор нет подробной географической карты этой области. Но все же мне удалось узнать, что почтовый город Быстрица – упомянутый графом Дракулой – существует на самом деле. Здесь я внесу кое-какие примечания, дабы впоследствии, когда буду рассказывать Мине о своем путешествии и пребывании в этих краях, восстановить в памяти все виденное мною. Трансильвания населена четырьми различными народностями: саксонцами^[5] – на севере, валахами^[6] – на юге, мадьярами^[7] – на западе и секлерами^[8] – на востоке и северо-востоке. Я нахожусь среди последних. Они утверждают, что происходят от Атиллы и гуннов^[9]. Возможно, что так оно и есть, поскольку в XI веке, когда мадьяры завоевали страну, она была сплошь заселена гуннами.

Я где-то вычитал, что в недрах Карпатских гор зародились суеверные предания и легенды всего мира, как будто в них находится центр водоворота фантазии; если это так на самом деле, то мое пребывание здесь обещает быть очень интересным.

(Примечание: надо спросить об этом у графа.)

Я плохо спал, хотя кровать моя была довольно удобна; мне снились какие-то страшные сны. Какая-то собака всю ночь завывала под моим окном, что может быть и повлияло на эти сны, а может быть, «паприка^[10]» всему виною, так как, хотя я выпил весь графин воды, все же не мог утолить жажды. Под утро я, по-видимому, крепко заснул, так как, чтобы добудиться меня, пришлось с полчаса неистово стучать в дверь. К завтраку подали опять «паприку», затем особую похлебку из кукурузной муки, так называемую мамалыгу^[11], и яйцеобразные питательные плоды – Демьянку, начиненные мелконарубленным мясом – превосходное блюдо; называется оно «имплетата».

(Примечание: необходимо раздобыть этот рецепт тоже.)

Мне пришлось поторопиться с завтраком, так как поезд отходил за несколько минут до 8-ми; вернее, он должен был отойти в это время, но когда я, примчавшись на станцию в 7 часов 30 минут, сел в вагон, выяснилось, что ранее половины девятого поезд и не подумал трогаться. Мне кажется, чем дальше к Востоку, тем менее точны поезда. Что же делается в таком случае в Китае? Воображаю…

В продолжение всего следующего дня мы любовались мелькавшими перед нами картинами, полными разнообразной красоты. Мимо проносились то маленькие города или замки на вершинах крутых холмов, похожие на те, которые встречаются на гравюрах в старинных книгах Св. Писания; то бурые потоки и реки, окаймленные белыми каменными берегами. На каждой станции толпилась масса людей в разнообразнейших нарядах.

К вечеру мы добрались, наконец, до Быстрица, оказавшегося очень интересным старинным уголком.

Граф Дракула в своих письмах рекомендовал мне гостиницу «Золотая Корона», которая оказалась, к моему большому восторгу, выдержанной в старинном стиле; моим самым пламенным желанием было видеть все то, что могло бы дать мне верное представление о стране. По-видимому, меня здесь ожидали, так как в дверях мне встретилась веселая на вид, пожилая женщина, одетая в обычный национальный крестьянский костюм: в белую юбку с двойным длинным передником из цветной шерстяной материи. Когда я подошел, она поклонилась и спросила: «Господин англичанин?»

«Да, – ответил я, – Джонатан Харкер». Она улыбнулась и что-то сказала человеку в жилете, стоявшему за ней тоже в дверях; он вышел и сейчас же вернулся с письмом в руках, которое передал мне. Вот оно:

«Мой друг, приветствую Вас в Карпатах! С нетерпением ожидаю Вас. Спите спокойно в эту ночь. Завтра в 3 часа дилижанс отправится в Буковину; одно место оставлено для Вас. В ущелье Борго Вас будет ожидать коляска, которая и доставит Вас в замок.

Я надеюсь, что Вы благополучно приехали из Лондона и что Вам доставит удовольствие пребывание в нашей великолепной стране.

Ваш друг, Дракула».

4 мая.

Хозяин гостиницы, должно быть, получил письмо от графа с поручением оставить для меня место в дилижансе; но на мои расспросы он долгое время ничего не отвечал и делал вид, что не понимает моего немецкого языка. Это не могло быть правдой, так как раньше он прекрасно понимал его; по крайней мере в свое время на мои вопросы он отвечал. Хозяин и его жена поглядывали друг на друга и на меня с каким-то страхом. Наконец, он пробормотал, что деньги были посланы в письме, и что больше он ничего не знает. Когда я спросил, знает ли он графа Дракулу и не может ли что-нибудь рассказать о замке, то он и его жена перекрестились и, сказав, что они ровно ничего не знают, просто-напросто отказались от дальнейших разговоров. Вскоре мне пришлось отправиться в путь, а я так и не сумел никого расспросить. Все это было очень таинственно и отнюдь не действовало на меня ободряюще. Перед самым отъездом ко мне вошла жена хозяина – пожилая дама – и нервно спросила: «Вам непременно нужно ехать, о молодой господин? Вам это необходимо?» Она была в таком возбуждении, что, по-видимому, забыла и тот маленький запас немецких слов, который знала, и примешивала к немецкой речи другой язык, которого я совершенно не знал. Я мог следить за смыслом ее речи только благодаря тому, что задавал много вопросов. Когда я сказал, что должен сейчас же ехать, что меня призывает туда важное дело – она меня опять спросила: «Знаете ли вы, что за день сегодня?» Я ответил, что сегодня 4 мая; она покачала головой и сказала опять: «О, да. Я это знаю, я это знаю. Но знаете ли вы, что за день сегодня?» Видя, что я понятия не имею, в чем дело, она продолжала: «Сегодня канун Святого Георгия. Разве вы не знаете, что сегодня ночью, лишь только пробьет полночь, нечистая сила будет властвовать на земле? А имеете ли вы представление о том, куда вы едете и что вас там ожидает?» Она сильно сокрушалась, и как я ни старался ее утешить, все было безуспешно. В заключение она упала передо мной на колени и начала умолять не ехать туда; или, по крайней мере, переждать день-два. Все это было в достаточной мере смешно, да к тому же я неважно себя чувствовал; тем не менее меня призывали важные дела, и я не мог допустить, чтобы на мой отъезд влияли какие-то бредни. Поэтому я поднят ее с колен и как можно строже сказал, что благодарю за предостережение, но должен ехать. Тогда она встала и, вытерев глаза, сняла со своей шеи крест и предложила мне надеть его. Я не знал, как поступить, так как, будучи членом англиканской церкви^[12], с детства привык смотреть на такие вещи как на своего рода идолопоклонство, но я боялся, чтобы мой отказ не показался оскорбительным для пожилой дамы, которая была столь благожелательно настроена ко мне, и колебался, не зная, как поступить. Заметив мою нерешительность, она просто надела мне крест на шею, сказав: «Во имя вашей матери». Вношу это в дневник в ожидании кареты, которая, конечно, запаздывает; а крест так и остался у меня на шее. Не знаю, страх ли пожилой дамы или те многочисленные рассказы о привидениях, которые господствуют в этой местности, или сам крест тому виною – не знаю, но я не чувствую себя так свободно, как всегда. Если этой книге суждено увидеть Мину раньше меня, то пусть она передаст ей мой последний привет. Вот и карета.

5 мая. В замке.

Серое утро сменилось ярким солнцем, высоко стоящим над горизонтом, который кажется зубчатым. Я не знаю, деревья или холмы придают ему такую форму – все так далеко, что большие и маленькие предметы сливаются. Не хочется спать, а так как меня не позовут, пока я сам не проснусь, то я буду писать, пока не засну. Здесь происходит масса странных явлений, которые нужно отметить, но чтобы читатель не вообразил, что я опять слишком хорошо пообедал и поэтому галлюцинирую из-за тяжести в желудке, я подробно опишу свой обед. Мне подали блюдо, которое здесь называется разбойничьим жарким: куски мяса и сала с луком, приправленные паприкой, – все это жарится прямо на угольях, так же как в Лондоне кошачье мясо. Вино подали «Золотой медок», странно щиплющее язык, но в общем не неприятное на вкус; я выпил всего только пару бокалов этого напитка и больше ничего. Когда я сел в карету, то кучер еще не занял своего места, и я видел, как он беседовал с хозяйкой. Они, наверное, говорили обо мне, так как то и дело поглядывали в мою сторону; несколько соседей, сидевших на скамьях около дверей, подошли к ним, прислушались к беседе и тоже посмотрели на меня, причем большинство с чувством сострадания.

Я мог расслышать массу слов, которые они часто повторяли, – странные разнообразные слова, должно быть, на разных наречиях, так как в толпе были люди различных национальностей; я незаметно вытащил из сумки свой многоязычный словарь и начал отыскивать слова. Нельзя сказать, чтобы найденные слова звучали особенно ободряюще; вот значение большинства из них: «ordog» – дьявол, «роко!» – ад, «stregoica» – ведьма, «vrolok» и «vlkoslak» – значение обоих слов одно и то же, но одно по-словацки, а другое по-сербски, обозначает что-то среднее между оборотнем и вампиром.

(Примечание: я должен подробно узнать у графа об этих суевериях.)

Когда мы двинулись в путь, то вся толпа высыпала к дверям гостиницы и все осенили себя крестным знамением, причем два пальца были направлены в мою сторону. С большими трудностями я добился от одного из моих спутников объяснения, что все это значит; сначала он не хотел мне отвечать, но узнав, что я англичанин, объяснил, что это служит как бы талисманом и защитой от дурного глаза. Такое поведение мне не особенно понравилось, так как я ехал в незнакомое место, чтобы встретиться с незнакомым человеком; но, говоря правду, каждый из них был до того искренен, до того чистосердечно огорчен и высказывал мне столько симпатии, что я невольно был тронут. Покрыв широким холстом сидение, наш кучер ударил своим длинным бичом по четырем маленьким лошадкам, которые дружно стронули омнибус с места и – наше путешествие началось.

Вскоре я совершенно позабыл о страхе перед привидениями, невольно залюбовавшись красотой природы. Перед нами расстилалась зеленая, покрытая лесами и. дубравами местность; то здесь, то там вздымались крупные холмы, увенчанные группами деревьев или же фермами, белые остроконечные края крыш которых были видны с дороги. Везде по дороге встречались в изобилии всевозможные фруктовые деревья в цвету – груши, яблони, сливы, вишни, и проезжая мимо, я ясно видел, как трава под фруктовыми деревьями была сплошь усеяна опавшими лепестками.

Посреди этих зеленых холмов пробегала дорога, то изгибаясь и кружась, то свободно и широко вновь появляясь у опушки сосновых лесов. Дорога была неровная, но тем не менее мы неслись по ней с невероятной, прямо феерической скоростью. Тогда я не понимал причины этой быстроты; по-видимому, кучеру был отдан приказ не терять времени и поспеть в определенный час в ущелье Борго. За зелеными волнистыми холмами возвышались цепи Карпатских гор, покрытые могучими лесами. Они возвышались по обе стороны ущелья Борго, ярко озаренные заходящим солнцем, отливая всеми цветами радуги: темно-голубым и пурпурным цветом сияли вершины, зеленым и коричневым – трава на скалах; а бесконечно тянувшаяся перспектива зубчатых скал и заостренных утесов предстала перед нашими взорами, покрытая величественными снежными вершинами ослепительно белого цвета. Мы продолжали наше бесконечное путешествие, а солнце за нашей спиной спускалось все ниже и ниже, и вечерние тени начали расстилаться вокруг.

Местами холмы были до того круты, что несмотря на все старания кучера, лошади могли двигаться только шагом. Я хотел, как это принято у нас дома, сойти и помочь лошадям, но кучер и слышать об этом не хотел. «Нет, нет, – говорил он, – вы не должны здесь ходить, тут бродят слишком свирепые собаки и затем, – добавил он, по-видимому шутки ради, так как обернулся к остальным пассажирам, рассчитывая на ободряющую улыбку, – вам и так придется достаточно подождать, прежде чем удастся уснуть». Он только раз остановился, и то лишь затем, чтобы зажечь фонари.

Когда начало темнеть, пассажиры заволновались и один за другим стали обращаться к кучеру с просьбою ехать быстрее. Ударом своего длинного бича и дикими криками кучер заставил лошадей положительно лететь. Затем сквозь темноту я увидел над нами какой-то серый свет – как будто расщелина в холмах. Волнение среди пассажиров все увеличивалось; наша шаткая коляска подскакивала на своих больших кожаных рессорах и раскачивалась во все стороны, как лодка в бурном море. Мне пришлось крепко держаться. Затем дорога выровнялась, и мы понеслись по ней. Потом горы приблизились к нам совершенно вплотную, и мы наконец въехали в ущелье Борго. Все пассажиры один за другим принялись наделять меня подарками; они давали их с такой настойчивостью, что я положительно был лишен возможности отказаться; каждый при этом искренне верил, что подарки избавят меня от дурного глаза, каждый из них меня еще благословлял и крестил, точно так же, как на дворе гостиницы в Быстрице. Затем, когда мы помчались дальше, кучер наклонился вперед, а пассажиры, нагнувшись по обе стороны коляски, нетерпеливо вперили взоры в окружающую мглу. Ясно было, что впереди случилось или ожидалось что-то необыкновенное, хотя, сколько я ни расспрашивал пассажиров, никто не давал мне ни малейшего объяснения. Это состояние всеобщего волнения продолжалось еще некоторое время, пока наконец мы не увидели впереди выезд из ущелья. Было темно, надвигающиеся тучи и душный воздух предвещали грозу. Я внимательно всматривался в дорогу в ожидании экипажа, который повезет меня к графу. Каждую минуту я надеялся увидеть свет фонарей во мраке; но всюду было темно. Лишь в лучах фонарей омнибуса виднелся пар от наших загнанных лошадей, поднимавшийся облаком. Теперь мы ясно могли рассмотреть расстилающуюся перед нами белую песчаную дорогу, но на всем ее протяжении даже и намека не было на какой-нибудь экипаж. Пассажиры вновь спокойно уселись с явным выражением радости, точно в насмешку над моим разочарованием. Я задумался над тем, что предпринять, когда кучер, посмотрев на часы, сказал что-то другим, чего я, к сожалению, не смог понять, так как это было сказано очень тихо. Кажется он, сказал: «Часом раньше». Затем он повернулся ко мне и сказал на отвратительном немецком языке, еще хуже моего: «Нет никакой кареты. По-видимому, Господина не ожидают. Лучше пусть он поедет сейчас с нами в Буковину, а завтра возвратится обратно, или же на следующий день – даже лучше на следующий день». Пока он говорил, лошади начали ржать, фыркать и дико рыть землю, так что кучеру пришлось их сдерживать, напрягая всю силу.

Вдруг, среди хора визгов и воплей пассажиров, осенявших себя крестным знамением, позади нас показалась запряженная четверкой лошадей коляска, которая, догнав наш омнибус остановилась. Когда лучи фонарей упали на нее, я увидел великолепных породистых вороных лошадей. На козлах сидел человек с длинной черной бородой, в широкой черной шляпе, которая скрывала его лицо. Я смог разглядеть блеск очень больших глаз, казавшихся красными при свете фонарей, когда он повернулся к нам. Он обратился к кучеру: «Ты что-то рано сегодня приехал, друг мой». Возница, заикаясь, ответил:

– Господин англичанин очень торопил, – на что незнакомец возразил:

«Потому-то ты, вероятно, и посоветовал ему ехать в Буковину! Меня не обманешь, друг мой; я слишком много знаю, да и лошади у меня быстрые». При этом он улыбнулся, и луч фонаря осветил его холодный, жестокий рот, ярко-красные губы и острые зубы, белые, как слоновая кость. Один из моих спутников шепотом прочел своему соседу строфу из Леоноры Бургера:

«Так, как быстро скачет смерть».

Незнакомец, очевидно, расслышал эти слова, поскольку взглянул на говорившего с торжествующей улыбкой. Пассажир отвернулся, осеняя себя крестным знамением. «Подай мне багаж господина», – сказал незнакомец, и с необычайной быстротою мои вещи были вынуты из дилижанса и переложены в коляску. Затем я вышел, но так как коляска была закрыта, кучер помог мне взобраться, подхватив меня под локоть стальною рукою, – по-видимому, сила у него была необычайная. Молча дернул он возжами, лошади повернули, и мы понеслись во мраке ущелья. Когда я оглянулся, то заметил при свете фонарей лошадей дилижанса, а оглянувшись вторично, увидел, как мои прежние спутники перекрестились, затем кучер щелкнул бичом, окликнул своих лошадей, и они помчались дорогой в Буковину. Как только они канули во мрак, меня охватило чувство одиночества и странный озноб; но на плечи сейчас же был накинут плащ, колени укрыты толстым шерстяным одеялом, и кучер обратился ко мне на прекрасном немецком языке:

– Ночь холодна, сударь, а господин мой, граф, просил окружить вас вниманием. Под сидением приготовлена для вас фляжка сливянки – нашей национальной водки; если захотите, то легко ее достанете.

Я не коснулся ее, но приятно было сознавать, что она под рукой. Я чувствовал себя немного странно, но не ощущал никакого страха и не сомневаюсь, что имея возможность выбирать, без сомнения предпочел бы остановку этому ночному путешествию по неведомым дорогам. Коляска повернула на какую-то извилистую жесткую дорогу, тянувшуюся довольно долго, потом мы круто повернули и попали опять на прямую дорогу. Мне казалось, что мы попросту кружимся на одном месте; желая проверить свое впечатление, я отметил в уме определенную точку и убедился, что это так. Мне очень хотелось спросить кучера, что это значит, но я положительно боялся так поступить, ибо в моем положении протест ни к чему не привел бы, раз это делалось умышленно. Некоторое время спустя мне захотелось узнать, который теперь час, я чиркнул серной спичкой и при свете ее взглянул на часы; была полночь без нескольких минут; это неприятно подействовало на меня. Я ждал чего-то с болезненной нерешительностью.

Иллюстрации для подарочного издания 1916 года. Художник – Эдгар Альфред Холлоуэй.

«…Коляска повернула на какую-то извилистую жесткую дорогу, тянувшуюся довольно долго, потом мы круто повернули и попали опять на прямую дорогу…»

Вдруг где-то вдали на ферме завыла собака – длинный тягучий жалобный вой, наполненный страхом. Ей ответила другая собака, затем третья, четвертая – наконец эти звуки слились в дикое бешеное завывание, исходившее, казалось, из каждой точки окрестности. При первых звуках волнение лошадей достигло чрезвычайных размеров, и кончилось тем, что они начали становиться на дыбы, но кучер ласково заговорил с ними, и они успокоились, хотя и продолжали дрожать, трясясь от какого-то непонятного мне испуга. Потом далеко за горами, по обе стороны от нас, снова раздался еще более громкий и пронзительный вой, – на этот раз уже вой волков, который повлиял одинаково как на меня, так и на лошадей: мне захотелось выпрыгнуть из коляски и удрать, а лошади опять взвились на дыбы и сейчас же рванулись вперед, так что кучеру пришлось употребить всю свою громадную силу, чтобы сдержать их. Через несколько минут, однако, мое ухо привыкло к вою, и лошади успокоились настолько, что кучер смог сойти и стать перед ними. Он их ласкал, успокаивал и шептал что-то на ухо, т. е. употреблял все приемы, которые как я и слышал, пускаются в ход укротителями лошадей, причем успех был необычайный, и лошади опять стали смирными, хотя и продолжали дрожать. Кучер снова уселся на козлы и, взяв вожжи, тронулся в путь крупной рысью. Наконец, оставив ущелье, он внезапно свернул на узкую темную дорогу, которая резко уходила вправо. Вскоре мы оказались окруженными деревьями, которые местами образовывали свод, так что мы проезжали как бы сквозь туннель; а потом опять перед нами с двух сторон открылись мрачные утесы. Хотя мы были под их защитой, но все же слышали завывание ветра, который со стоном и свистом проносился по утесам, ломая ветви деревьев. Становилось все холоднее и холоднее, и наконец пошел сильный снег, который вскоре покрыл и нас и все окружающее белой пеленой. Резкий ветер доносил до нас лай собак, который, однако, становился все слабее по мере нашего удаления. Зато вой волков раздавался все ближе и ближе, и казалось, что мы были окружены ими со всех сторон. Мне стало невероятно страшно, и лошади разделяли мой испуг, но кучер не выказывал ни малейшей тревоги. Он продолжал свой путь, поворачивая голову то налево, то направо, что меня очень удивило, так как я не мог ничего различить во мраке.