Лоис Макмастер Буджолд
Игра форов
Глава 5
Майлз уже вскочил с постели и оделся, когда до его все еще затуманенного сном сознания дошло, что сигнал – вовсе не оповещение о ва-ва. Он остановился, держа ботинок в руке. Не был этот сигнал также ни пожарной, ни боевой тревогой. Поэтому, чем бы он ни был, метеоролога базы это не касалось. Ритмичные завывания прекратились. Правильно говорят – молчание золото.
Он посмотрел на светящийся циферблат часов. Еще только вечер. Он проспал два часа мертвым сном после долгой поездки на Станцию Одиннадцать, где под снегом, на ледяном ветру устранял последствия зимнего урагана. Красная лампочка на переговорном устройстве у кровати была темна. Можно улечься снова – постель еще не остыла.
Теперь именно тишина мешала Майлзу погрузиться в блаженное тепло.
Он натянул второй ботинок и высунул голову из двери. Несколько офицеров, стоя на пороге своих комнат, строили гипотезы о возможных причинах тревоги. Натягивая на ходу куртку, поспешно прошел мимо лейтенант Бонн. Лицо его было напряженным, на нем читались беспокойство и досада.
Майлз схватил куртку и поспешил следом.
– Вам не нужна помощь, лейтенант?
Бонн оглянулся на него, поджав губы.
– Может быть, – кивнул он.
И Майлз присоединился к нему, втайне польщенный этим косвенным признанием своей небесполезности.
– В чем там дело?
– Что-то произошло в одном из хранилищ отравляющих веществ. Если это тот бункер, о котором я думаю, у нас будет чем заняться сегодня ночью.
Сквозь двойные, хранящие тепло двери офицерской казармы они вышли на обжигающий ночной холод. Снег похрустывал под ботинками, восточный ветер завивал поземку. Самые крупные звезды над их головами соревновались в яркости с освещающими базу прожекторами. Мужчины сели в скат Бонна. Учащенное дыхание вылетало изо рта клубами пара, и через секунду включился вделанный в потолок влагопоглотитель. Скат, набирая скорость, уже мчался на запад от базы.
В нескольких километрах от дальних стрельбищ горбились под снегом несколько крытых торфом холмов – бункеры. У одного из них стояло несколько машин – пара скатов, один из которых принадлежал начальнику пожарной команды, и «скорая помощь». Рядом суетились люди с ручными фонарями. Бонн развернулся, припарковался рядом и вышел из ската. Майлз поспешно захромал вслед за ним по утоптанному снегу.
Врач командовал двумя санитарами, грузившими в «скорую» тело, прикрытое от обморожения металлизированной пленкой. Второй пострадавший, в рабочей форме, дрожал крупной дрожью и непрерывно кашлял, ожидая своей очереди.
– Как только прибудете на место, немедленно сложите всю одежду в дезактивационный бак, – распоряжался врач, поддерживая краешек завернувшейся пленки. – Одеяла, белье, бинты – все до последней нитки. Всем пройти полную дезактивационную обработку, прежде чем займетесь сломанной ногой. Обезболивающее поможет ему вытерпеть, а если нет, все равно: дезактивация важнее. Я скоро буду. – Врач отошел от «скорой», насвистывая себе под нос что-то похоронное.
Бонн направился к двери бункера.
– Не открывайте! – тут же в один голос вскрикнули врач и начальник пожарной команды.
– Там теперь никого нет, – добавил врач. – Все эвакуированы.
– Вы мне можете объяснить наконец, что случилось? Что там произошло? – Пытаясь рассмотреть внутренности бункера, Бонн рукой в перчатке скреб замерзшее окошко в двери.
– Двое парней перемещали бочки, чтобы освободить место для прибывающей завтра новой партии, – начал начальник пожарной охраны лейтенант Яски. – Как им это удалось, не понимаю, только они опрокинули погрузчик, причем один попал под него и сломал себе ногу.
– Да, это надо умудриться, – сказал Бонн, представив себе более чем устойчивую конструкцию погрузчика.
– Вероятно, молокососы устроили там гонки, – с раздражением вмешался врач. – Но это еще не самое скверное. При этом они опрокинули несколько бочек фитаина. И по крайней мере две из них дали течь. Эта штука теперь распространилась по всему бункеру. Мы закрыли его как можно плотней. Впрочем, очистка, – закончил врач, – это ваша забота. Я уезжаю. – Впечатление было такое, что ему не терпится вылезти не только из одежды, но и из собственной кожи. Он махнул на прощание рукой и зашагал к скату, торопясь присоединиться к проходящим дезактивацию санитарам и их пациентам.
– Фитаин! – в изумлении воскликнул Майлз. Бонн быстро отошел от двери. Фитаин был мутагенным отравляющим веществом, задуманным как оружие устрашения и никогда, насколько было известно Майлзу, не применявшимся на практике. – Я думал, эта штука давным-давно снята с производства.
– Его действительно не производят почти четверть века, – мрачно ответил Бонн. – Насколько мне известно, наше хранилище – единственное на Барраяре. Но, черт побери, проклятые бочки не должны разрушаться, даже если их сбросить с самолета!
– Да, но им уже двадцать лет, – напомнил пожарный. – Может быть, коррозия?
– В таком случае, – отрывисто спросил Бонн, – что же делать с остальными?
– Может, фитаин разрушается при нагревании? – спросил Майлз, беспокойно оглядываясь, дабы удостовериться, что они стоят с наветренной стороны бункера. – Если мне не изменяет память, все химические соединения при нагревании разлагаются на безобидные компоненты.
– Положим, не совсем безобидные, – уточнил лейтенант Яски. – Но по крайней мере они не раскручивают ДНК в наших генах.
– Лейтенант Бонн, нет ли в хранилище еще каких-нибудь взрывчатых веществ? – спросил Майлз.
– Нет, только фитаин.
– А если швырнуть в дверь пару плазменных мин, разрушится ли фитаин до того, как расплавится крыша?
– Господь с вами! Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы расплавилась крыша. Или пол. Если эта штука попадет в вечную мерзлоту… Впрочем, если поставить мины на замедленное тепловыделение, да еще добавить несколько килограммов термостойкого герметика, бункер может самогерметизироваться, – Бонн пошевелил губами, что-то подсчитывая про себя, – …да, ваш план может сработать. Собственно говоря, это самый простой и надежный способ разделаться с этой ерундой. Особенно если остальные бочки начнут терять герметичность.
– Все зависит от того, куда будет дуть ветер, – заметил Яски, посмотрев в сторону базы, а затем на Майлза.
– До семи ноль-ноль завтрашнего утра ожидается легкий восточный ветер и понижение температуры, – ответил Майлз на невысказанный вопрос. – Потом он переменится на северный и усилится. Условия, благоприятные для начала ва-ва, установятся вечером, около восемнадцати ноль-ноль.
– Тогда лучше осуществить задуманное сегодня, – сказал Яски.
– Идет, – решительно сказал Бонн. – Соберите свою команду, а я свою. Потом я найду план бункера и рассчитаю необходимую скорость выделения тепла. Через час увидимся с вами и начальником артиллерии в административном корпусе.
Чтобы никто не подходил к бункеру, Бонн поставил на пост сержанта из пожарной команды. Незавидное задание, но в данной ситуации неизбежное. К тому же ближе к ночи, когда похолодает, часовой сможет укрыться в своем скате. Майлз вместе с Бонном поехал в административный корпус – еще раз проверить правильность своих прогнозов.
Введя в метеокомпьютер свежие данные, чтобы снабдить Бонна наиболее достоверным прогнозом направления ветра на следующие барраярские сутки (продолжительностью 26,7 часа), Майлз увидел в окно, как оба – и Бонн, и Яски – торопливо шагают куда-то в темноту. Может, решили встретитьтся с начальником артиллерии где-нибудь в другом месте? Майлз подумал было догнать их, но поскольку новый прогноз мало чем отличался от старого, какой в этом смысл? Для чего ему присутствовать при сжигании ядовитой свалки? Конечно, это могло быть интересным и даже полезным зрелищем, но делать там ему решительно нечего. А будучи единственным ребенком в семье (и, возможно, будущим отцом будущего графа Форкосигана), он даже и не вправе подвергать себя риску мутагенного отравления. Если ветер не переменится, непосредственной опасности для Базы нет… А что, если за всеми его рассуждениями скрывается элементарная трусость? Хотя, говорят, осторожность – великая добродетель.
Окончательно проснувшийся и слишком взбудораженный, чтобы думать о сне, Майлз нервно расхаживал по метеоцентру, вызывая файлы с данными, которые не успел просмотреть утром из-за необходимости устранить неисправность. Через час он сделал все, что отдаленно напоминало работу, и, когда поймал себя на том, что в десятый раз стирает пыль с оборудования и стеллажей, понял, что пора возвращаться в постель, не важно, удастся заснуть или нет. Но тут его внимание привлек мелькнувший за окном луч света от подъехавшего ската.
А, Бонн и Яски вернулись. Уже? Быстро же они управились. Или еще не начинали? Майлз оторвал лист пластика с распечаткой свежего прогноза направления ветра и заторопился вниз, на первый этаж, где в конце коридора располагался инженерный отдел базы.
В кабинете Бонна было темно. Но из двери командующего базы падал свет. Свет – и звуки сердитых голосов. Сжимая в руках распечатку, Майлз подошел ближе.
Дверь в кабинет была распахнута настежь. Метцов сидел за своим столом: одна рука, сжатая в кулак, – на полированной поверхности. Перед ним навытяжку стояли Бонн и Яски. Чтобы дать знать о себе, Майлз похрустел пластиковой распечаткой.
Яски обернулся на звук и увидел Майлза.
– Пошлите Форкосигана, – не своим голосом, быстро и напористо заявил он вдруг Метцову. – Он и без того мутант.
Майлз, поздоровавшись со всеми, спокойно заметил:
– Извините, сэр, это не совсем так. Мое предыдущее знакомство с отравляющими веществами сделало меня уродом, но и только. Мои дети должны быть здоровыми, как у любого другого… Куда же вы предлагаете послать меня, сэр?
Метцов искоса взглянул на Майлза, явно не обратив внимания на дикое предложение Яски.
– Разумеется, они должны надеть защитные костюмы, – раздраженно продолжал он, обращаясь к Бонну. – Я еще не сошел с ума, чтобы отправлять туда их чуть не нагишом.
– Я понимаю, сэр. Но люди отказываются входить в бункер даже в противорадиационных костюмах, – чрезвычайно сухо и спокойно ответил Бонн. – И я не могу винить их за это. По моему мнению, обыкновенные предосторожности не годятся, когда имеешь дело с фитаином. Благодаря своему молекулярному весу это вещество обладает феноменальной проникающей способностью. Проникает даже сквозь импрегнированную ткань.
– Что? Не можете винить своих подчиненных, отказывающихся повиноваться? – переспросил Метцов. – Лейтенант, вы отдали приказ. Во всяком случае, должны были отдать. Надеюсь, вам не надо объяснять, что такое приказ? И что ждет тех, кто не понимает этого?
– Я отдал приказ, сэр, однако…
– Однако дали почувствовать свою неуверенность. Свою слабость. Черт побери, приказы отдают, а не рассусоливают вокруг да около!
– И все-таки не понимаю: почему именно мы должны спасать эту штуку? – уныло произнес Яски.
– Хватит об этом, – отрезал Метцов. – Таков приказ. Тот, кто требует повиновения от других, должен уметь подчиняться беспрекословно.
– Как, не понимая, о чем речь? Слепо? Мы ведь не знаем, что стало с этим ядом за столько лет.
– Ученые, несомненно, имеют рецепт, – невинно вставил Майлз. – Они могут намешать еще, если будет нужно. Свеженького.
– Помолчите, Форкосиган, – прорычал Бонн, даже не взглянув на него, но Метцов соизволил обратить на него внимание:
– Еще один образчик вашего юмора, младший лейтенант, и можете отправляться на гаупвахту.
Майлз захлопнул рот и выдавил из себя натянутую улыбку. «Главное – субординация. Помни о „Принце Зерге“. Пусть Метцов подавится своим фитаином. На здоровье».
– Вы когда-нибудь слышали о прекрасном старом обычае расстреливать трусов, не подчиняющихся приказам, лейтенант? – продолжил Метцов, глядя Бонну в глаза.
– Я… Не думаю, что смогу угрожать этим, сэр, – твердо ответил Бонн.
«И кроме того, мы же не на войне. Или нет?»
– Технари! – с отвращениес произнес Метцов. – Я не сказал – угрожать, я сказал – расстрелять. Расстреляйте одного, остальные станут в строй как миленькие.
Майлз подумал, что юмор Метцова еще подозрительнее, чем его собственный. Или генерал выражается фигурально?
– Сэр, фитаин – очень сильный мутаген, – устало произнес Бонн. – Я совсем не уверен, что остальные встанут в строй, чем бы ни грозило обратное. Кроме того, наш разговор зашел слишком далеко. Я, наверное, зарвался.
– Похоже на то. – Метцов холодно посмотрел на него, затем перевел взгляд на Яски, который судорожно сглотнул и, выпрямившись, всем видом показывал, что не уступит. Майлзу хотелось провалиться сквозь землю.
– Если уж вы претендуете на то, чтобы командовать людьми, придется мне, военному, поучить вас, технарей, как это делается, – решил Метцов. – Сейчас вы оба пойдете и через двадцать минут построите своих людей возле административного корпуса. Мы устроим небольшой старомодный урок дисциплины.
– Но вы же не собираетесь на самом деле расстреливать? – беспокойно спросил Яски.
Метцов угрюмо усмехнулся.
– Не думаю, что дойдет до этого. – Он обратился к Майлзу: – Какая сейчас погода, младший лейтенант?
– Пять градусов мороза, сэр, – отчеканил Майлз. Он твердо решил открывать рот только тогда, когда к нему обратятся.
– А ветер?
– Восточный, два с половиной метра в секунду.
– Превосходно. – Глаза Метцова по-волчьи сверкнули. – Вы свободны, джентльмены. Посмотрим, как вы исполните приказ на сей раз.
Генерал Метцов в теплой куртке и перчатках стоял возле пустого флагштока перед административным корпусом и смотрел на тускло освещенную дорогу. Что он там высматривает? Майлз очень хотел бы это знать. Время приближалось к полуночи. Яски и Бонн вместе со своими людьми стояли ровной безмолвной шеренгой – полтора десятка человек в обогреваемых комбинезонах и куртках.
Майлз снова поежился, не только от холода. Иссеченное шрамами лицо Метцова выглядело усталым и ужасно старым. Генерал напомнил Майлзу деда, когда тот был уже плох. Граф Петер, старый генерал, казался порой живой окаменелостью. Старомодные уроки дисциплины, о которых упоминал Метцов, были вполне во вкусе деда: они подразумевали применение резиновых шлангов со свинцом внутри. Хотя кто знает, чем лакомилось воображение Метцова в военной истории Барраяра?
На губах Метцова появилась нехорошая усмешка, и он повернул голову к дороге, по которой кто-то двигался. Затем подозрительно сердечным тоном обратился к Майлзу:
– Вы знаете, младший лейтенант, в чем был смысл тщательно насаждаемого соперничества между родами войск, существовавшего на старушке Земле? В случае мятежа всегда можно было уговорить пехоту стрелять в моряков и наоборот.
– Мятеж? – воскликнул Майлз, забыв о своем решении говорить только тогда, когда его спросят. Ему казалось, что он ослышался. – Я думал, речь идет совсем о другом – о страхе отравиться.
– Так было сначала. Теперь из-за нелепого поведения Бонна вопрос перешел в новую плоскость. – На щеке Метцова дернулся мускул. – Когда-то это должно было случиться в новой армии – мягкотелой армии. Повиновение командиру – это вопрос принципа!
«Типичная для старой армии трепотня о принципах. Ох уж эти старые пердуны!»
– Принципа, сэр? Какого? Это же просто уничтожение отходов. – Майлз почувствовал, что задыхается.
– Это массовый отказ подчиниться прямому приказу, младший лейтенант. Любой заштатный адвокатишка квалифицирует случившееся как бунт. К счастью, его легко искоренить; надо только поторопиться, пока бунтовщики малочисленны и неорганизованны.
По дороге маршировал взвод новобранцев в белых зимних маскировочных халатах под командой сержанта с базы – ветерана, служившего под началом Метцова еще во времена Комаррского мятежа и переведенного сюда вместе с командиром.
Новобранцы, как с ужасом убедился Майлз, были вооружены смертоносными нейробластерами, которые никоим образом не должны были попасть в их руки. И Майлз почти физически ощущал их нервное возбуждение: даже они, эти зеленые ребята, понимали, с чем имеют дело.
Сержант между тем расставил новобранцев вокруг онемевшей команды Бонна и пролаял приказ. Они взяли оружие на изготовку, нацелив серебристые параболоиды, поблескивающие в свете окон административного корпуса, в головы техников. Лицо Бонна стало белым, как у привидения.
– Раздеться, – сквозь зубы приказал Метцов.
Люди не верили своим ушам; в колонне возникло замешательство; только один или двое поняли приказ и начали раздеваться. Остальные, обмениваясь недоумевающими взглядами, с запозданием последовали их примеру.
– Когда вы снова будете в состоянии подчиняться, – отчетливо и громко выговорил Метцов, – можете одеваться и приступать к работе. Выбор за вами. – Он отошел назад, кивнул сержанту и занял прежнюю позицию у флагштока. – Это немного охладит их, – пробормотал он так тихо, что Майлз с трудом расслышал его. Метцов, казалось, был уверен, что проведет здесь не более пяти минут; весь его вид свидетельствовал, что мысленно он уже в теплой комнате и наслаждается чем-нибудь горячительным.
Майлз заметил среди техников Олни и Паттаса. Были там и другие, досаждавшие ему не меньше, особенно поначалу. Кое-кого Майлз просто встречал, а кое с кем перемолвился парой фраз, когда вел свое, личное расследование биографии утонувшего рядового. Иные лица были ему вовсе не знакомы. Пятнадцать обнаженных людей била дрожь, поземка заметала их голые ноги. На пятнадцати изумленных, перепуганных лицах проступало выражение обреченности, ужаснувшее Майлза. Глаза не отрывались от наставленных на них бластеров. «Сдавайтесь, – безмолвно убеждал он их. – Игра не стоит свеч». Но на кого бы он ни взглянул, в глазах были решимость и отчаяние.
Будь он проклят, этот умник, изобревший фитаин! Яски, стоявший позади своих людей, окаменел. Но Бонн медленно начал разуваться.
«Нет, нет, не надо! – мысленно закричал ему Майлз. – Если ты встанешь с ними, они не сдадутся. Уверятся в том, что правы. Не делай этого, ты даже не представляешь, какая это страшная ошибка…» Бонн сбросил остатки одежды в кучу, вышел вперед, встал в строй, повернул голову и встретился взглядом с Метцовым. Глаза генерала вспыхнули ледяным огнем.
– Значит, – прошипел он, – ты сам признаешь себя виновным. Ну что ж, замерзай!
Как быстро и как плохо все обернулось! Самое время припомнить какое-нибудь неотложное дело в метеоцентре и убраться отсюда к чертовой матери. Если б только эти дрожащие, околевающие от холода самоубийцы покорились, ночь окончилась бы для него без очередного прокола!
Взгляд Метцова упал на Майлза:
– Форкосиган, можете взять оружие и принести хоть какую-нибудь пользу. Либо считайте себя свободным.
Он вправе уйти. Вправе ли? Когда он еще пару минут простоял, не двинувшись с места, к нему подошел сержант и вложил в руки нейробластер. Майлз безучастно принял его. Пытаясь собраться с мыслями (разве можно назвать мыслями ужас?), он, прежде чем поднять парализатор, убедился: оружие не снято с предохранителя.
Это уже не мятеж. Бойня.
Один из новобранцев нервно хихикнул. Что им приказали? И что они об этом думают? Эти восемнадцати-девятнадцатилетние парни – понимают ли они, что такое преступный приказ? И если да, знают ли, что предпринять в таком случае?
А он сам?
Все дело в том, что ситуация была сомнительной. Не укладывалась в схему. Майлз знал о преступных приказах. Каждый окончивший академию знал о них. В конце первого полугодия в академию прибывал его отец собственной персоной и устраивал для старшего курса однодневный семинар на эту тему. Во времена своего регентства он лично императорским указом обязал выпускников разбираться в существе проблемы. Уметь дать точное юридическое определение преступного приказа, знать, когда и каким образом можно не подчиниться ему. Все это иллюстрировалось видеофильмом, включающим примеры верного и неверного поведения. Примеры брались из истории, и даже новейшей – рассматривались, например, гибельные политические последствия Солстисской бойни (командующим тогда был сам адмирал). Во время показа этих кадров один-два кадета неизменно покидали аудиторию, дабы освободиться от содержимого своих желудков.
Преподаватели академии ненавидели День Форкосигана, поскольку нормальное течение занятий прерывалось и курсанты не могли войти в норму несколько недель. Собственно говоря, адмирал Форкосиган не читал свою лекцию в конце года именно поэтому – каждый раз приходилось уговаривать самых впечатлительных не бросать академию перед выпускными экзаменами. Майлз знал, что лекцию отца слушали только кадеты, хотя адмирал полагал не лишним записать ее на головид и включить в основной курс армейской подготовки. Некоторые места этого семинара были откровением даже для Майлза.
Но сейчас… Если бы подчиненные Бонна были гражданскими лицами, Метцов был бы не прав на сто процентов. Но если бы подобное случилось во время войны, перед лицом вражеской угрозы, Метцов просто не мог вести себя иначе. Теперешняя ситуация была промежуточной. Солдаты проявили неповиновение, но пассивное. Никакого врага нет и в помине. Ничто не угрожало персоналу базы (если не считать угрозы их здоровью и даже, может быть, жизни). Хотя, если ветер переменится и ситуация окажется иной… «Я не готов к этому, еще не готов, не так скоро. Какое решение будет правильным? Моя карьера…»
Майлза охватило что-то вроде приступа клаустрофобии – как человека, застрявшего в лифте. Бластер подрагивал в его руках. Поверх параболического отражателя он видел стоявшего молча Бонна. Уши, пальцы и ноги раздетых людей побелели. Один согнулся в три погибели, превратившись в дрожащий клубок, но не подавал знака, что сдается. Не почудилась ли в позе Метцова легкая тень сомнения?
На мгновение у Майлза промелькнула сумасшедшая мысль снять оружие с предохранителя и выстрелить в этого параноика. А что потом? Стрелять в новобранцев? Он не успеет перестрелять всех. Чей-то луч достанет его в ту же минуту.
«Вероятно, я здесь единственный, кто уже убивал, не важно, в бою или нет. Метцов и сержант, разумеется, не в счет. Новобранцы могут начать стрелять по невежеству или из любопытства. Они слишком мало знают, чтобы ослушаться безумца. Не знают они и самого печального – то, что произойдет в следующие полчаса, останется в их памяти до конца жизни.
Что я могу – сейчас, в данную минуту? Только подчиниться приказу. Единственно разумная вещь в повальном безумии, творящемся прямо на глазах. Каждый следующий командир, под чьим началом придется служить еще годы и годы, будет требовать одного – чтобы его приказы выполнялись как можно точнее. – Ты думаешь, что после этого сможешь наслаждаться службой на корабле, младший лейтенант Форкосиган? А как насчет компании околевших от холода призраков? – Что ж, по крайней мере я не буду одинок…»
Все еще с бластером в руках, Майлз отступил на несколько шагов назад, выпав из поля зрения новобранцев и Метцова. Горячие слезы обожгли ему веки.
Он сел на землю. Снял перчатки, расшнуровал ботинки. На землю упала куртка, потом брюки. Поверх легло зимнее белье с обогревом, а на самом верху аккуратно пристроился нейробластер. Майлз вышел вперед. Стержни, поддерживающие ноги, казались ледяными.
«Ненавижу пассивное сопротивление. Как я его ненавижу!»
– Что вы, черт возьми, делаете, младший лейтенант?! – рявкнул Метцов, когда Майлз прохромал мимо него.
– Хочу прекратить это, сэр, – спокойно ответил Майлз. Даже сейчас некоторые из техников отодвинулись от него, словно физические недостатки были заразными. Однако Паттас не отодвинулся. Бонн тоже.
– Бонн уже попытался валять дурака. Думаю, сейчас он жалеет об этом. А у вас тем более не пройдет, Форкосиган. – Голос Метцова дрожал, почти прерывался – не от холода, разумеется.
Ты должен был сказать «младший лейтенант». Значит ли что-нибудь фамилия? Майлз увидел, как по рядам новобранцев прошла волна беспокойства. Да, у Бонна не получилось. Он, младший лейтенант Форкосиган, был здесь единственным, чье личное вмешательство могло переломить ситуацию. Все зависит от того, насколько далеко зашел потерявший от бешенства рассудок Метцов.
Майлз обращался прямо к нему – и к новобранцам:
– Не исключено, хотя и маловероятно, что служба безопасности не станет расследовать обстоятельства гибели лейтенанта Бонна и его людей, если вы пошлете лживый рапорт и сошлетесь на некий несчастный случай. Но гарантирую вам: обстоятельства моей смерти расследовать будут.
На губах Метцова появилась странная улыбка.
– А если не останется свидетелей?
Сержант Метцова держался столь же непреклонно, как и его командир. Майлз вспомнил Ана – пьяницу Ана, молчуна Ана. Какие сцены наблюдал он на Комарре? И если был свидетелем, почему ему сохранили жизнь? В благодарность за что, за какое предательство?
– Из-з-звините, сэр, но передо мной по крайней мере десять свидетелей с нейробластерами. – Серебряные параболоиды с места, где стоял Майлз, казались огромными, как тарелки. Смена точки наблюдения сильно изменила его мнение о ситуации. Она больше не казалась сомнительной. Все ясно. – Или вы собираетесь уничтожить свою расстрельную команду и застрелиться? Служба безопасности подвергнет допросу всех возможных свидетелей. Вы не можете заставить меня замолчать. Живой или мертвый, своими устами или вашими (а может, даже их устами), но я дам показания. – Майлза трясло от холода. Удивительно, как при этой температуре чувствуется даже легкий восточный ветер. Чтобы его дрожь не приняли за что-то иное (у него действительно трясутся поджилки, да только не от страха), Майлз изо всех сил старался говорить членораздельно.
– А вдруг вы… э-э… позволите себе замерзнуть, младший лейтенант? – Тяжелый сарказм Метцова подействовал на Майлза. Этот человек все еще думает, что правда на его стороне. Он ненормален.
Голые ноги Майлза больше не чувствовали холода. Ресницы покрылись инеем. Он быстро догонял остальных благодаря маленькой массе тела. Кожа покрылась сине-фиолетовыми пятнами.
Над занесенной снегом базой нависла мертвая тишина. Майлзу казалось, он слышит падение снежинок, стук зубов замерзающих людей, частое дыхание новобранцев. Время остановилось.
Попробовать пригрозить Метцову? Разбить его невозмутимость – намекнуть на Комарру, на то, что правда о его опале выйдет наружу?.. Или обнародовать звание отца и его положение?.. Черт побери, каким бы сумасшедшим ни был Метцов, должен же он понимать, что зашел слишком далеко. Его «старомодный» урок дисциплины сорвался, и теперь этот полоумный упорствует, готовый защищать свой авторитет до конца. Как же сказал Ан на прощание? «Он может быть весьма опасен. Никогда не угрожайте ему…» За всеми этими садистскими штучками трудно заметить страх. Но он сидит в Метцове где-то там, в глубине… И если нельзя надавить на него, может быть, стоит попробовать потянуть с другого конца?..
– Но подумайте, сэр, – Майлз старался, чтобы голос его звучал как можно убедительнее, – чего вы достигнете, прекратив все это. Во-первых, у вас теперь все доказательства факта мятежа и даже э-э… заговора. Вы можете арестовать и посадить всех на гауптвахту. Тем самым вы приобретаете все, ничего не потеряв. Я, например, расстаюсь с мечтой о карьере, получаю позорную отставку, может быть, тюремную камеру. Вам не кажется, что смерть гораздо почетнее? Остальным за вас займется служба безопасности, и вы только выиграете от этого.
Слова Майлза зацепили Метцова – сузившиеся стальные глаза вспыхнули, прямая шея служаки качнулась влево. Теперь – дать ему заглотить наживку и ни в коем случае не дергать леску…
Метцов подошел совсем близко, нависая над тщедушным Форкосиганом, как каменная глыба, окутанная облачком пара. Понизив голос, он произнес:
– Типичный совет Форкосигана. Твой мягкотелый папаша либеральничал с комаррскими подонками, и это обошлось нам недешево. Военный трибунал для адмиральского сыночка – как ты полагаешь, собьет это спесь с одного бездарного лицемера, а?
Майлз сглотнул ледяную слюну. «Кто не знаком с собственной историей, – вспомнилось ему, – тот обречен постоянно натыкаться на нее». К сожалению, тот, кто знаком, – тоже.
– Сожгите этот чертов пролившийся фитаин, – хрипло прошептал он, – а там будет видно.
– Все арестованы, – неожиданно громко объявил распрямившийся Метцов. – Одевайтесь!
От нахлынувшегося облегчения люди опешили. Потом, нервно поглядывая на бластеры, бросились к одежде, поспешно натягивая ее непослушными, одервеневшими на морозе руками. Но Майлз уже минуту назад понял, что все позади. И вспомнил слова отца: «Оружие – просто инструмент, заставляющий врага изменить свою точку зрения. Полем битвы являются умы, все остальное – бутафория».
Как оказалось, лейтенант Яски в момент отвлекшего внимание всех присутствующих появления на сцене раздетого Майлза незаметно ускользнул в административный корпус. В результате на месте происшествия оказались командир курсантов, врач базы и заместитель Метцова – в надежде хоть как-то разрядить обстановку. Но к этому времени Майлз, Бонн и техники, уже одевшиеся, спотыкаясь, брели под дулами нейробластеров к бункеру гауптвахты.
– Надо ли говорить, как я благодарен вам? – стуча зубами, прошептал Бонн. Они напоминали старых паралитиков: Бонн облокачивался на Майлза, Майлз висел на Бонне – и так странная пара хромала по дороге, не чувствуя под собой ног.
– Он собирается сжечь фитаин до того, как ветер переменится. Никто не умрет. Никто не станет мутантом. Мы выиграли, кажется. – С онемевших губ Майлза сорвался нелепый смешок.
– Не думал я, – произнес Бонн, тяжело дыша, – что бывают большие безумцы, чем Метцов.
– Я шел по вашей дорожке, – возразил Майлз, – только у меня получилось. Как будто получилось. Завтра все будет выглядеть по-другому.
– Да. Хуже, – угрюмым тоном предсказал Бонн.
При звуке открывающейся двери Майлз подскочил на койке. Это привели в камеру Бонна.
Майлз потер ладонями небритое лицо:
– Который час, лейтенант?
– Светает. – Бонн – бледный, небритый – выглядел именно таким преступным типом, каким ощущал себя сам Майлз. С болезненным стоном он опустился на жесткое тюремное ложе.
– Что там творится?
– Всюду шныряет армейская служба безопасности. Прислали капитана, только что прибыл. По-моему, он и занимается делом. Метцов, я думаю, уже напел ему. Пока что они снимают показания.
– А как с фитаином? Управились?
– Угу. – У Бонна вырвался угрюмый смешок. – Только что заставили меня проверить все и расписаться за работу. Из бункера получилась отличная печь, так что все в порядке.
– Младший лейтенант Форкосиган! – объявил охранник, конвоировавший Бонна. – Следуйте за мной.
Майлз с трудом встал на ноги и захромал к двери камеры.
