Кир Булычев
«Твоя Рашель…»
1
Обычно рассказы пишут для того, чтобы читатель мог насладиться образами персонажей и пейзажами, а в конце задуматься над смыслом прочитанной истории. Иначе бы рассказы не включали в хрестоматии и не мучили бы ими невинных детей.
В рассказе должна быть мораль. Даже не очень видная снаружи.
Вы завершаете последнюю фразу и понимаете: так жить нельзя!
Небольшое произведение, к чтению которого вы сейчас приступаете, относится именно к этому роду литературы. И мораль его сводится к истине: подслушивать нехорошо.
…Все началось шестого июля. Если вы помните, день тот выдался в Великом Гусляре жарким, томительным, но не беспощадным. И если ты обнажен до трусов, искупался в озере Копенгаген, улегся в тени векового дуба на редкую зеленую траву, щуришься, глядя сквозь листву на сверкающее солнце, и, отмахиваясь веткой от оводов, испытываешь редкое ощущение счастья, то поймешь, почему Минц с Удаловым лениво перебрасывались осколками фраз, не утруждая себя грамматикой.
– А на Кипре… – начал было Корнелий Иванович.
– Там другая широта, – ответил Лев Христофорович.
Помолчали.
Минц шлепнул себя по голому пузу. С озера неслись крики купальщиц, которые изображали танец русалок при луне.
Одна из русалок с грубым хохотом выскочила из воды и понеслась к кустам, преследуемая сатиром. Она ланью перескочила через Удалова.
– Ноги, – сказал Корнелий Иванович.
– Длинные, – ответил Минц.
– Акселерация, – сказал Удалов.
– Питание, гимнастика и желание выбиться в модели, – одолел длинную фразу профессор.
– Значит, не генетика? – спросил Удалов.
– Еще какая генетика, – возразил Минц.
Они лежали головами к метровому стволу дуба, который остался напоминанием о дубраве, посаженной здесь помещиком Гулем в XIX веке. По ту сторону ствола, разложив на траве махровое полотенце с уточками, аккуратно улегся относительно молодой человек, который приехал в Гусляр, чтобы оформить наследство на теткину комнату, продать ее подороже и покинуть эту глухую провинцию. А пока не вступил в наследство, он скрывался от жары на берегу лесного озера, подобно аборигенам.
Звали молодого человека, которому суждено будет сыграть значительную роль в этой истории, Никитой Борисовичем Блестящим. Фамилия была по паспорту, но не исконная. Когда-то его дедушка приехал с юга, принеся с собой неблагозвучную харьковскую фамилию Прохановский. Он выучился на партийного публициста, борца с генетикой и кибернетикой, стал лидером гонений на вейсманизм-морганизм и прочие бесчеловечные исчадия американской реакционной науки и членом-корреспондентом Тимирязевской Академии наук.
Никита Борисович улегся под дубом, стал смотреть на небо и отгонять веточкой оводов. До него доносились визги и вопли купальщиц, и он тоже оценил длинные и стройные ножки местной нимфы.
Два старика, один толстый и лысый, другой потоньше, помельче, но тоже лысый, что лежали по ту сторону ствола, его не интересовали, и их разговор поначалу был для него пустым. Так что он постепенно задремал.
А Минц с Удаловым продолжали беседу.
– Почему? – спросил Удалов. – Природа распорядилась?
– С раннего детства, – согласился Минц.
– Иногда вижу – в коляске, а уже руководит, – улыбнулся Удалов.
– Если наблюдать, то увидишь, – сказал Минц.
– С какого же возраста?
Минц ответил не сразу.
Удалов взял бутыль с газированной водой «Гуслярский источник». Отпил из горла, дал другу.
Длинноногая нимфа верещала в кустах, видно, ее щекотали.
– Ты затронул важную тему, Корнелий, – произнес задумчиво Лев Христофорович. – Я тоже об этом думал.
– Вот именно, – согласился Удалов.
Пока он еще не понял, о чем говорит Минц, но привык не противиться другу, потому что со временем из рассуждений Минца вырастали великие изобретения и открытия, а Удалову было приятно чувствовать себя причастным к таким делам.
