Кир Булычев
Нужна свободная планета (сборник)
– А вдруг он сам!
– Никогда. Он эгоист.
– А если он на тебя подумает и сообщит куда следует, что отравляешь воду в городе, – по головке не погладят.
– Пусть докажут. То ведь не я, а золотая рыбка.
Со двора грянула песня.
– Вот, – сказал Удалов. – Слышишь? Народ уже использует.
А Ложкин тем временем принялся умываться водкой, удивился, отплевался, потом сообразил, в чем дело, побежал с женой советоваться, а когда та пришла с посудой, вместо водки текла уже вода – результат Зиночкиного пожелания. Старуха изругала Ложкина за неповоротливость, и они стали думать, как им использовать пять желаний – два от первой рыбки да три от второй.
Грубин основное желание выполнил тут же, во дворе.
– Мне, – сказал он в присутствии многочисленных свидетелей, – желательно от тебя, золотая рыбка, получить бразильского попугая ара, который может научиться человеческой речи.
– Это несложно, – оценила рыбка. – Я сама обладаю человеческой речью.
– Согласен. – Грубин поставил банку с рыбкой на скамейку, вынул гребешок и пригладил в ожидании торжественного момента густые, непослушные вихры. – Чего же ты мешкаешь?
– Одну минутку. Из Бразилии путь долог… Три, четыре, пять.
Роскошный, громадный, многоцветный, гордый попугай ара сидел на ветке дерева над головой Грубина и, чуть склонив набок голову, смотрел на собравшихся внизу обитателей двора.
Грубин задрал голову и позвал:
– Цып-цып, иди сюда, дорогая птица.
Попугай раздумывал, спуститься или нет к протянутой руке Грубина, и в этот момент во двор вышли, обнявшись и распевая громкую песню, Погосян с Кацем, также обладатели золотых рыбок. Как потом выяснилось, именно они независимо друг от друга превратили всю питьевую воду в городе в водку и, довольные результатами опыта и сходством желаний, шли теперь к людям возвестить о начале новой эры.
– Каррамба! – проговорил попугай, тяжело снялся с ветки дерева и взлетел выше крыш. Там он сделал круг, распугивая ворон, и крылья его переливались радугой. – Каррамба! – крикнул он снова и взял курс на запад, в родную Бразилию.
– Верни его! – крикнул Грубин. – Верни его немедленно!
– Это второе желание? – спросила ехидно рыбка.
– Первое! Ты же его не выполнила!
– Ты заказывал попугая, товарищ Грубин?
– Заказывал. Так где же он, золотая рыбка?
– Улетел.
– Вот я и говорю.
– Но он был.
– И улетел. Почему не в клетке?
– Потому что ты, товарищ Грубин, клетку не заказывал.
Грубин задумался. Он был человеком в принципе справедливым. Рыбка была права. Клетки он не заказывал.
– Хорошо, – согласился он. Попугая ему очень хотелось. – Пусть будет попугай ара в клетке.
Так Грубин истратил второе желание и потому, взяв клетку в одну руку, банку с рыбкой в другую, пошел к дому. И тут-то во двор вошел инвалид Эрик.
Эрик обошел уже полгорода. Он искал рыбку для Зиночки, не подозревая, что та получила ее в подарок от Веры Яковлевны.
– Здравствуйте, – сказал он. – Нет ли у кого-нибудь лишней золотой рыбки?
Грубин сгорбился и тихо пошел к двери со своей ношей. У него оставалось всего одно желание и множество потребностей. Погосян помог Кацу повернуть обратно к двери. У них рыбки были также частично использованы.
Окна в комнатах Удалова и Ложкина захлопнулись.
– Я не для себя! – крикнул в пустоту Эрик.
Никто не ответил.
Эрик поправил пустой рукав и поплелся, хромая, со двора.
– Нам необходимо тщательно продумать, что будем просить, – говорила в это время Ксения Удалова мужу.
– Мне велосипед надо, – сказал их сын Максимка.
– Молчать! – повторила Ксения. – Иди погуляй. Без тебя найдем, чего пожелать.
– Вы бы там поскорее, – поторопила золотая рыбка. – К вечеру нам бы хотелось в реке уже быть. До холодов нужно попасть в Саргассово море.
– Смотри-ка, – удивился Удалов. – Тоже ведь на родину тянутся.
– Икру метать, – объяснила рыбка.
– Хочу велосипед, – крикнул со двора Максимка.
– Ну, угодили бы парнишке, в самом деле хочет велосипед, – сказала рыбка.
– А может, и в самом деле? – спросил Удалов.
– Я больше не могу, – возмутилась Ксения. – Все подсказывают, все мешают, все чего-то требуют…
Грубин поставил клетку с попугаем на стол и залюбовался птицей.
– Ты чудо, – сказал он ей.
Попугай не ответил.
– Так он что, не умеет, что ли? – спросил Грубин.
– Не умеет, – ответила рыбка.
– Так чего же? Ведь вроде только что «каррамба» говорил.
– Это другой был, ручной, из бразильской состоятельной семьи. А второго пришлось дикого брать.
– И чего же делать?
– Хочешь – третье желание загадай. Я его мигом обучу.
– Да? – Грубин подумал немного. – Нет уж. Сам обучу.
– Может, ты и прав, – согласилась рыбка. – И что же дальше делать будем? Хочешь электронный микроскоп?
Первым своим желанием члены биологического кружка первой средней школы – коллективный владелец одной из рыбок – создали на заднем дворе школы зоопарк с тигрятами, моржом и множеством кроликов.
Вторым желанием сделали так, чтобы им целую неделю не задавали ничего на дом.
С третьим желанием вышла заминка, споры, сильный шум. Споры затянулись почти до вечера.
Провизор Савич дошел до самого своего дома, перебирая в мыслях множество вариантов. У самых ворот его догнал незнакомый человек в очень большой плоской кепке.
– Послушай, – сказал ему человек. – Ты десять тысяч хочешь?
– Почему? – спросил Савич.
– Десять тысяч даю – рыбка моя, деньги твои. Мне, понимаешь, не досталось. На базаре стоял, фруктами торговал, опоздал, понимаешь.
– А зачем вам рыбка? – спросил провизор.
– Не твое дело. Хочешь деньги? Сегодня же телеграфом.
– Так вы объясните, в конце концов, – повторил Савич, – зачем вам рыбка? Ведь я тоже, наверное, могу с ее помощью получить много денег.
– Нет, – объяснил человек в кепке. – Рыбка много денег не может.
– Он прав, – подтвердила рыбка. – Много денег я не могу сделать.
– Пятнадцать тысяч, – сказал человек в кепке и протянул руку к банке с рыбкой. – Больше никто не даст.
– Нет, – произнес Савич твердо.
Человек шел за ним, тянул руку и набавлял по тысяче. Когда он добрался до двадцати, Савич совсем озлился.
– Это безобразие! – воскликнул он. – Я иду домой, никому не мешаю. Ко мне пристают, предлагают какую-то сомнительную сделку. Рыбка-то стоит два рубля сорок копеек.
– Я тебе и два рубля тоже дам, – обрадовался человек в кепке. – И еще двадцать тысяч дам. Двадцать одну!
– Так скажите, зачем вам?
Человек в кепке приблизил губы к уху Савича.
– Машину «Волга» покупать буду.
– Так покупайте, если у вас столько денег.
– Нетрудовые доходы, – признался человек в кепке. – А так фининспектор придет, я ему рыбку покажу, вот, пожалуйста. Вы только мне квитанцию дайте, расписку, что два сорок уплатили.
– Уходите немедленно! – возмутился Савич. – Вы жулик!
– Зачем так грубо? Двадцать три тысячи даю. Хорошие деньги. Голый по миру пойду.
– Гони его, – сказала рыбка. – Он мне тоже неприятен.
– Вот видите, – сказал Савич.
– Двадцать четыре тысячи!
– Вот что, – решил Савич. – Чтобы этот человек немедленно улетел отсюда к себе домой. Чтобы и следа его не было. Я больше не могу.
– Исполнять? – спросила рыбка.
– Немедленно!
И человек закрутился в смерчике и пропал. Лишь кепка осталась на мостовой.
– Спасибо, – сказал Савич рыбке. – Вы не представляете, как он мне надоел. Теперь пойдемте ко мне домой, и мы с честью используем оставшиеся желания.
В тот день в городе произошло еще много чудес. Некоторые остались достоянием частных лиц и их семей, некоторые стали известны всему Великому Гусляру. Тут и детский зоопарк, который поныне одна из достопримечательностей города, и история с водкой в водопроводе, и замощенный переулок, и появление в универмаге большого количества французских духов, загадочное и необъясненное, и грузовик, полный белых грибов, виденный многими у дома Сенькиных, и даже типун на языке одной скандальной особы, три свадьбы, неожиданные для окружающих, и еще, и еще, и еще…
К вечеру, к сроку, когда рыбок надо было нести к реке, большинство желаний было исчерпано.
По Пушкинской, по направлению к набережной, двигался народ. Это были и владельцы рыбок, и просто любопытные.
Шли Удаловы всем семейством. Впереди Максим на велосипеде. За ним остальная семья. Ксения сжимала в руке тряпочку, которой незадолго перед тем стирала пыль с нового рояля фирмы «Беккер».
Шел Грубин. Нес не только банку с рыбкой, но и клетку с попугаем. Хотел, чтобы все видели – мечта его сбылась.
Шли Ложкины. Был старик в новом костюме из шевиота, и еще восемь неплохих костюмов осталось в шкафу.
Шли, обнявшись, Погосян с Кацем. Несли вдвоем бутыль. Чтобы не оставлять на завтра.
Шла Зиночка.
Шел Савич.
Шли все другие.
Остановились на берегу.
– Минутку, – сказала одна из золотых рыбок. – Мы благодарны вам, обитатели этого чудесного города. Желания ваши, хоть и были зачастую скороспелы, порадовали нас разнообразием.
– Не все, – возразили ей рыбки из банки Погосяна – Каца.
– Не все, – согласилась рыбка. – Завтра многие из вас начнут мучиться. Корить себя за то, что не потребовали золотых чертогов. Не надо. Мы говорим вам: завтра никто не почувствует разочарования. Так мы хотим, и это наше коллективное рыбье желание. Понятно?
– Понятно, – ответили жители города.
– Дурраки, – сказал попугай ара, который оказался способным к обучению и уже знал несколько слов.
– Теперь нас можно опускать в воду, – произнесла рыбка.
– Стойте! – раздался крик сверху.
Все обернулись в сторону города и оцепенели от ужаса. Ибо зрелище, представшее глазам, было необычайно и трагично.
К берегу бежал человек о десяти ногах, о множестве рук, и он махал этими руками одновременно.
И когда человек подбежал ближе, его узнали.
– Эрик! – сказал кто-то.
– Эрик, – повторяли люди, расступаясь.
– Что со мной случилось? – кричал Эрик. – Что со мной случилось? Кто виноват? Зачем это?
Лицо его было чистым, без следов ожога, волосы встрепаны.
– Я по городу бегал, рыбку просил, – продолжал страшный Эрик, жестикулируя двадцатью руками, из которых одна была слева, а остальные справа. – Я отдохнуть прилег, а проснулся – и вот что со мной случилось!
– Ой, – сказала Зиночка. – Я во всем виновата. Что я наделала. Но я хотела как лучше, я загадала, чтобы у Эрика новая рука была, чтобы новая нога стала и лицо вылечилось. Я думала, как лучше – ведь у меня желание оставалось.
– Я виноват, – добавил Ложкин. – Я подумал – зря человека обижаем. Я ему тоже руку пожелал.
– И я, – произнес Грубин.
– И я, – сказал Савич.
И всего в этом созналось восемнадцать человек. Кто-то нервно хихикнул в наступившей тишине. И Савич спросил свою рыбку:
– Вы нам помочь не можете?
– Нет, к сожалению, – ответила рыбка. – Все желания исчерпаны. Придется его в Москву везти, отрезать лишние конечности.
– Да, история, – сказал Грубин. – В общем, если нужно, то берите обратно моего чертова попугая.
– Дуррак, – сказал попугай.
– Не поможет, – ответила рыбка. – Обратной силы желания не имеют.
И тут на сцене появились юннаты из первой средней школы.
– Кому нужно лишнее желание? – спросил один из них. – Мы два использовали, а на одном не сговорились.
Тут дети увидели Эрика и испугались.
– Не бойтесь, дети, – успокоила их золотая рыбка. – Если вы не возражаете, мы приведем в человеческий вид пожарника Эрика.
– Мы не возражаем, – сказали юннаты.
– А вы, жители города?
– Нет, – ответили люди рыбкам.
В тот же момент произошло помутнение воздуха, и Эрик вернулся в свое естественное, здоровое состояние. И оказался, кстати, вполне красивым и привлекательным парнем.
– Оп-ля! – воскликнули рыбки хором, выпрыгнули из банок, аквариумов и прочей посуды и золотыми молниями исчезли в реке.
Они очень спешили в Саргассово море метать икру.
1969 г.
ЛЮБИМЫЙ УЧЕНИК ФАКИРА
События, впоследствии смутившие мирную жизнь города Великий Гусляр, начались, как и положено, буднично.
Автобус, шедший в Великий Гусляр от станции Лысый Бор, находился в пути уже полтора часа. Он миновал богатое рыбой озеро Копенгаген, проехал дом отдыха лесных работников, пронесся мимо небольшого потухшего вулкана. Вот-вот должен был открыться за поворотом характерный силуэт старинного города, как автобус затормозил, съехал к обочине и замер, чуть накренившись, под сенью могучих сосен и елей. В автобусе люди просыпались, тревожились, будили утреннюю прохладу удивленными голосами.
– Что случилось? – спрашивали они друг у друга и у шофера. – Почему встали? Может, поломка? Неужели авария?
Дремавший у окна молодой человек приятной наружности с небольшими черными усиками над полной верхней губой также раскрыл глаза и несколько удивился, увидев, что еловая лапа залезла в открытое окно автобуса и практически уперлась ему в лицо.
– Вылезай! – донесся до молодого человека скучный голос водителя. – Загорать будем. Говорил же я им, куда мне на линию без домкрата? Обязательно прокол будет. А мне механик свое: не будет сегодня прокола, а у домкрата все равно резьба сошла!..
Молодой человек представил себе домкрат с намертво стертой резьбой и поморщился: у него было сильно развито воображение. Он поднялся и вышел из автобуса.
Шофер, окруженный пассажирами, стоял на земле и рассматривал заднее колесо, словно картину Рембрандта.
Мирно шумел лес. Покачивали гордыми вершинами деревья. Дорога была пустынна. Лето уже вступило в свои права. В кювете цвели одуванчики, и кареглазая девушка в костюме джерси и голубом платочке, присев на пенечек, уже плела венок из желтых цветов.
– Или ждать, или в город идти, – сказал шофер.
– Может, мимо кто проедет? – выразил надежду невысокий плотный белобрысый мужчина с редкими блестящими волосами, еле закрывающими лысину. – Если проедет, мы из города помощь пришлем.
Говорил он авторитетно, но с некоторой поспешностью в голосе, что свидетельствовало о мягкости и суетливости характера. Его лицо показалось молодому человеку знакомым, да и сам мужчина, закончив беседу с шофером, обернулся к нему и спросил прямо:
– Вот я к вам присматриваюсь с самой станции, а не могу определить. Вы в Гусляр едете?
– Разумеется, – ответил молодой человек. – А разве эта дорога еще куда-нибудь ведет?
– Нет, далее она не ведет, если не считать проселочных путей к соседним деревням, – ответил плотный блондин.
– Значит, я еду в Гусляр, – сказал молодой человек, большой сторонник формальной логики в речи и поступках.
– И надолго?
– В отпуск, – сказал молодой человек. – Мне ваше лицо также знакомо.
– А на какой улице в Великом Гусляре вы собираетесь остановиться?
– На своей, – сказал молодой человек, показав в улыбке ровные белые зубы, которые особенно ярко выделялись на смуглом, загорелом и несколько изможденном лице.
– А точнее?
– На Пушкинской.
– Вот видите, – обрадовался плотный мужчина и наклонил голову так, что луч солнца отразился от его лысинки, попал в глаз девушке, создававшей венок из одуванчиков, и девушка зажмурилась. – А я что говорил?
Он радовался, как следователь, получивший при допросе упрямого свидетеля очень важные показания.
– А в каком доме вы остановитесь?
– В нашем, – сказал молодой человек, отходя к группе людей, изучавших сплюснутую шину.
– В шестнадцатом?
– В шестнадцатом.
– Я так и думал. Вы будете Георгий Боровков, Ложкин по матери.
– Он самый, – ответил молодой человек.
– А я – Корнелий Удалов, – сказал плотный блондин. – Помните ли вы меня – я вас в детстве качал на колене?
– Помню, – сказал молодой человек. – Ясно помню. И я у вас с колена упал. Вот шрам на переносице.
– Ох! – безмерно обрадовался Корнелий Удалов. – Какая встреча. И неужели ты, сорванец, все эти годы о том падении помнил?
– Еще бы, – сказал Георгий Боровков. – Меня из-за этого почти незаметного шрама не хотели брать в лесную академию раджа-йога гуру Кумарасвами, ибо это есть физический недостаток, свидетельствующий о некотором неблагожелательстве богов по отношению к моему сосуду скорби.
– К кому? – спросил Удалов в смятении.
– К моему смертному телу, к оболочке, в которой якобы спрятана нетленная идеалистическая сущность.
– Ага, – сказал Удалов и решил больше в этот вопрос не углубляться. – И надолго к нам?
– На месяц или меньше, – сказал молодой человек. – Как дела повернутся. Может, вызовут обратно в Москву… А с колесом-то плохо дело. Запаска есть?
– Без тебя вижу, – ответил шофер, с некоторым презрением глядя на синий костюм, на импортный галстук, повязанный, несмотря на утреннее время и будний день, и на весь изысканный облик молодого человека.
– Запаска есть, спрашивают? – вмешался Удалов. – Или тоже на базе оставил?
– Запаска есть, а на что она без домкрата?
– Ни к чему она без домкрата, – подтвердил Удалов и спросил у Боровкова: – А ты за границей был?
– Стажировался, – сказал Боровков. – В порядке научного обмена. Надо будет автобус приподнять, а вы тем временем подмените колесо. Становится жарко, а люди спешат в город.
– Ну и подними, – буркнул шофер.
– Подниму, – сказал Боровков. – Только прошу вас не терять времени даром.
– Давай, давай, шофер, – сказала ветхая бабушка из толпы пассажиров. – Человек тебе помощь предлагает.
– И она туда же! – сказал шофер. – Вот ты, бабка, с ним на пару автобус и подымай.
Но Боровков буднично снял пиджак, передал его Удалову и обернулся к шоферу с видом человека, который уже собрался работать, а рабочее место оказалось ему не подготовлено.
– Ну, – сказал он стальным голосом. Шофер не посмел противоречить такому голосу и поспешил за запаской.
– Расступитесь, – строго сказал Удалов. – Разве не видите?
Пассажиры немного подались назад. Шофер с усилием подкатил колесо и брякнул на гравий разводной ключ.
– Отвинчивайте, – сказал Боровков.
Шофер медленно отвинчивал болты, и его губы складывались в ругательное слово, но присутствие пассажирок удерживало.
Удалов стоял в виде вешалки, держа пиджак Боровкова на согнутом мизинце и спиною оттесняя тех, кто норовил приблизиться.
– А теперь, – сказал Боровков, – я приподниму автобус, а вы меняйте колесо.
Он провел руками под корпусом автобуса, разыскивая место, где можно взяться понадежнее, затем вцепился в это место тонкими смуглыми пальцами и без натуги приподнял машину. Автобус наклонился вперед, будто ему надо было что-то разглядеть внизу перед собой, и вид у него стал глупый, потому что автобусам так стоять не положено.
В толпе ахнули, и все отошли подальше. Только Корнелий Удалов как причастный к событию остался вблизи.
Шофер был настолько поражен, что мгновенно снял колесо, ни слова не говоря подкатил другое и начал надевать его на положенное место.
– Тебе не тяжело? – спросил Удалов Боровкова.
– Нет, – ответил тот просто.
И Удалов с уважением оглядел племянника своего соседа по дому, дивясь его внешней субтильности. Но тот держал машину так легко, что Удалову подумалось, что, может, автобус и впрямь не такой уж тяжелый, а это лишь сплошная видимость.
– Все, – сказал шофер, вытирая со лба пот. – Опускай.
И Боровков осторожно поставил задние колеса автобуса наземь.
Он даже не вспотел и ничем не показывал усталости. В толпе пассажиров кто-то захлопал в ладоши, а кареглазая девушка, которая кончила плести венок из одуванчиков, подошла к Боровкову и надела венок ему на голову. Боровков не возражал, а Удалов заметил:
– Размер маловат.
– В самый раз, – возразила девушка. – Я будто заранее знала, что он пригодится.
– Пиджачок извольте, – сказал Удалов, но Боровков засмущался, отверг помощь Корнелия Ивановича, сам натянул пиджак, одарил девушку белозубой улыбкой и, почесав свои черные усики, поднялся в автобус на свое место.
Шофер мрачно молчал, потому что не знал, объяснять ли на базе, как автобус голыми руками поднимал незнакомый молодой человек, или правдивее будет сказать, что выпросил домкрат у проезжего «МАЗа». А Удалов сидел на два сиденья впереди Боровкова и всю дорогу до города оборачивался, улыбался молодому человеку, подмигивал и уже на въезде в город не выдержал и спросил:
– Ты штангой занимался?
– Нет, – скромно ответил Боровков. – Это неиспользованные резервы тела.
По Пушкинской они до самого дома шли вместе. Удалов лучше поговорил бы с Боровковым о дальних странах и местах, но Боровков сам все задавал вопросы о родственниках и знакомых. Удалову хотелось вставить что-нибудь серьезное, чтобы и себя показать в выгодном свете: он заикнулся было о том, что в Гусляре побывали пришельцы из космоса, но Боровков ответил:
– Я этим не интересуюсь.
– А как же, – спросил тогда Удалов, – загадочные строения древности, в том числе пирамида Хеопса и Баальбекская веранда?
– Все веранды – дело рук человека, – отрезал Боровков. – Иного пути нет. Человек – это звучит гордо.
– Горький, – подсказал Удалов. – «Старуха Изергиль».
Он все поглядывал на два боровковских заграничных чемодана с личными вещами и подарками для родственников: если бы он не видел физических достижений соседа, наверняка предложил бы свою помощь, но теперь предлагать было – все равно что над собой насмехаться.
Вечером Николай Ложкин, боровковский дядя по материной линии, заглянул к Удалову и пригласил его вместе с женой Ксенией провести вечер в приятной компании по поводу приезда в отпуск племянника Георгия. Ксения, которая уже была наслышана от Удалова о способностях молодого человека, собралась так быстро, что они через пять минут уже находились в ложкинской столовой, бывшей заодно и кабинетом: там располагались аквариумы, клетки с певчими птицами и книжные полки.
За столом собрался узкий круг друзей и соседей Ложкиных. Старуха Ложкина расщедрилась по этому случаю настойкой, которую берегла к октябрьским, потому что – а это и сказал в своей застольной речи сам Ложкин – молодые люди редко вспоминают о стариках, ибо живут своей, занятой и посторонней жизнью, и в этом свете знаменательно возвращение Гарика, то есть Георгия, к своим дяде и тете, когда он мог выбрать любой санаторий или дом отдыха на кавказском берегу или на Золотых песках.
Все аплодировали, а потом Удалов тоже произнес тост. Он сказал:
– Наша молодежь разлетается из родного гнезда кто куда, как перелетные птицы. У меня вот тоже подрастают Максимка и дочка. Тоже оперятся и улетят. Туда им и дорога. Широкая дорога открыта нашим перелетным птицам. Но если уж они залетят обратно, то мы просто поражаемся, какими сильными и здоровыми мы их воспитали.
И он показал пальцем на смущенного и скромно сидящего во главе стола Георгия Боровкова.
– Так поднимем же этот тост, – закончил свою речь Корнелий, – за нашего родного богатыря, который сегодня на моих глазах вознес автобус с пассажирами и держал его в руках до тех пор, пока не был завершен текущий ремонт. Ура!
Многие ничего не поняли, кто понял – не поверил, а сам Боровков попросил слова:
– Конечно, мне лестно. Однако я должен внести уточнения. Во-первых, я автобус на руки не брал, а только приподнял его, что при определенной тренировке может сделать каждый. Во-вторых, в автобусе не было пассажиров, поскольку они стояли в стороне, так как я не стал бы рисковать человеческим здоровьем.
Соседям и родственникам приятно было смотреть на недавнего подростка, который бегал по двору и купался в реке, а теперь, по получении образования и заграничной командировки, не потеряв скромности, вернулся в родные пенаты.
– И по какой специальности ты там стажировался? – спросил усатый Грубин, сосед снизу, когда принялись за чай с пирогом.
– Мне, – ответил Боровков, – в дружественной Индии была предоставлена возможность пробыть два года на обучении у одного известного факира, отшельника и йога – гуру Кумарасвами.
– Ну и как ты там? Показал себя?
– Я старался, – скромно ответил Гарик, – не уронить достоинства.
– Не скромничай, – вставил Корнелий Удалов. – Небось был самым выдающимся среди учеников?
– Нет, были и более выдающиеся, – сказал Боровков. – Хотя гуру иногда называл меня своим любимым учеником. Может, потому, что у меня неплохое общее образование.
– А как там с питанием? – поинтересовалась Ксения Удалова.
– Мы питались молоком и овощами. Я с тех пор не потребляю мяса.
– Это правильно, – сказала Ксения, – я тоже не потребляю мяса. Для диеты.
Боровков вежливо промолчал и потом обернулся к Удалову, который задал ему следующий вопрос:
– Вот у нас в прессе дискуссия была, хорошо это йоги или мистика?
– Мистики на свете не существует, – ответил Боровков. – Весь вопрос в мобилизации ресурсов человеческого тела. Опасно, когда этим занимаются шарлатаны и невежды. Но глубокие корни народной мудрости, имеющие начало в Ригведе, требуют углубленного изучения.
И после этого Гарик с выражением прочитал на древнем индийском языке несколько строф из поэмы «Махабхарата».
– А на голове ты стоять умеешь? – спросил неугомонный Корнелий.
– А как же? – даже удивился Гарик и тут же, легонько опершись ладонями о край стола, подкинул кверху ноги, встал на голову, уперев подошвы в потолок, и дальнейшую беседу со своими ближними вел в таком вот, неудобном для простого человека, положении.
– Ну это все понятно, это мы читали, – сказал Грубин, глядя на Боровкова наискосок. – А какая польза от твоих знаний для народного хозяйства?
– Этот вопрос мы сейчас исследуем, – ответил Боровков, сложил губы трубочкой и отпил из своей чашки без помощи рук. Потом отпустил одну руку, протянулся к вазончику с черешней и взял ягоду. – Возможности открываются значительные. Маленький пример, который я продемонстрировал сегодня на глазах товарища Корнелия Ивановича, тому доказательство. Каждый может внутренне мобилизоваться и сделать то, что считается не под силу человеку.
– Это он о том, как автобус поднял, – напомнил Удалов, и все согласно закивали головами.
– Ты бы перевернулся, Гарик, и сел, – сказала старуха Ножкина. – Кровь в голову прильет.
– Спасибо, я постою, – сказал Гарик.
Общая беседа продолжалась, и постепенно все привыкли к тому, что Боровков пребывает в иной, чем остальные, позе. Он рассказывал о социальных контрастах в Индии, о тамошней жизни, о культурных памятниках, о гипнозе, хатха-йоге и раджа-йоге. И разошлись гости поздно, очень довольные.
А на следующее утро Боровков вышел на двор погулять уже в ковбойке и джинсах и оттого казался своим, гуслярским. Удалов, собираясь на службу, выглянул из окна, увидел, как Боровков делает движения руками, и вышел.
– Доброе утро, Гарик, – сказал он, присев на лавочку. – Что делаешь?
– Доброе утро, – ответил Боровков, – тренирую мысль и пальцы. Нужно все время тренироваться, как исполнитель на музыкальных инструментах, иначе мышцы потеряют форму.
– Это правильно, – согласился Удалов. – Я тебя вот о чем хотел спросить: мне приходилось читать, что некоторые факиры в Индии умеют укрощать диких кобр звуками мелодии на дудке. Как ты на основании своего опыта полагаешь, они это в самом деле или обманывают?
Наверное, он мог бы придумать вопрос получше, поумнее, но спросить чего-нибудь хотелось, вот и сказал первое, что на ум пришло. И не спроси он про змей, может, все бы и обошлось.
– Есть мнение, что кобры в самом деле гипнотизируются звуком музыки, – ответил с готовностью Боровков. – Но у них чаще всего вырывают ядовитые зубы.
– Не приходилось мне кобру видеть, – сказал Удалов, заглаживая белесые волоски на лысину. – Она внушительного размера?
– Да вот такая, – сказал Боровков и наморщил лоб. Он помолчал с полминуты или минуту, а потом Удалов увидел, как на песочке в метре от них появилась свернутая в кольцо большая змея.
Змея развернулась и подняла голову, раздувая шею, а Удалов подобрал ноги на скамью и поинтересовался:
– А не укусит?
– Нет, Корнелий Иванович, – сказал молодой человек. – Змея воображаемая. Я же вчера рассказывал.
Кобра тем временем подползла ближе. Боровков извлек из кармана джинсов небольшую дудочку, приставил к губам и воспроизвел на ней незнакомую простую мелодию, отчего змея прекратила ползание, повыше подняла голову и начала раскачиваться в такт музыке.
– И это тоже мне кажется? – спросил Удалов. Боровков, не переставая играть, кивнул. Но тут пошла с авоськой через двор гражданка Гаврилова из соседнего флигеля.
– Змея! – закричала она страшным голосом и бросилась бежать.
Змея испугалась ее крика и поползла к кустам сирени, чтобы в них спрятаться.
– Ты ее исчезни, – сказал Удалов Боровкову, не спуская ног.
Тот согласился, отнял от губ дудочку, провел ею в воздухе, змея растаяла и вся уже скрылась, но Удалов не мог сказать, вообще она исчезла или в кустах.
– Неудобно получилось, – сказал Гарик, почесывая усики. – Женщину испугали.
– Да. Неловко. Но ведь это видимость?
– Видимость, – согласился Боровков. – Хотите, Корнелий Иванович, я вас провожу немного? А сам по городу прогуляюсь.
– Правильно, – сказал Удалов. – Я только портфель возьму.
Они пошли рядышком по утренним улицам. Удалов задавал вопросы, а Гарик с готовностью отвечал.
– А этот гипноз на многих людей действует?
– Почти на всех.
– А если много людей?
– Тоже действует. Я же рассказывал.
– Послушай, – пришла неожиданная мысль в голову Удалову. – А с автобусом там тоже гипноз был?
– Ну что вы! – сказал Гарик. – Колесо же поменяли.
– Правильно, колесо поменяли.
Удалов задумался.
– Скажи, Гарик, – спросил он. – А эту видимость использовать можно?
– Как?
– Ну, допустим, в военных условиях, с целью маскировки. Ты внушаешь фашистам, что перед ними непроходимая река, они и отступают. А на самом деле перед ними мирный город.
– Теоретически возможно, но только чтобы фашистов загипнотизировать, надо обязательно к ним приблизиться…
– Другое предложение сделаю: в театре. Видимый эффект. Ты гипнотизируешь зрителей, и им кажется, что буря на сцене самая настоящая, даже дождь идет. Все как будто мокрые сидят.
– Это можно, – согласился Боровков.
– Или еще. – Тут уж Удалов ближе подошел к производственным проблемам. – Мне дом сдавать надо, а у меня недоделки. Подходит приемочная комиссия, а ты их для меня гипнотизируешь, и кажется им, что дом ну просто импортный.
– Дом – это много. Большой формат, – сказал любимый ученик факира. – Мой учитель когда-то смог воссоздать Тадж-Махал, великий памятник прошлого Индии. Но это было дикое напряжение ума и души. Он до сих пор не совсем пришел в себя. А нам, ученикам, можно материализовать вещи не больше метра в диаметре.
– Любопытно, – с сомнением сказал Удалов. – Но я пошутил. Я никого в заблуждение вводить не намерен. Это мы оставим для очковтирателей.
– А я бы, – мягко поддержал его Боровков, – даже при всем к вам уважении помощь в таком деле не хотел бы оказывать.
И тут по дороге имел место еще один инцидент, который укрепил веру Удалова в способности Гарика.
Навстречу им шел ребенок, весь в слезах и соплях, который громко горевал по поводу утерянного мяча.
– Какой у тебя был мяч, мальчик? – спросил Боровков.
