Чарльз Уилан
Голая экономика. Разоблачение унылой науки
В условиях конкуренции кто-то всегда проигрывает, что позволяет объяснить, почему в теории мы принимаем ее всей душой, а на практике нередко с горечью и обидой выступаем против. Мой однокурсник вскоре после окончания колледжа работал на одного конгрессмена от штата Мичиган. Ему не разрешали ездить на работу на своем японском автомобиле, не говоря уже о том, чтобы парковать машину на парковке, зарезервированной его боссом-конгрессменом. Этот конгрессмен почти наверняка сказал бы вам, что он обеими руками за капитализм. И он, конечно же, свято верит в рынки – но только не тогда, когда оказывается, что японская компания выпускает более качественные и дешевые автомобили; в этом случае его сотруднику, купившему такую машину, придется ездить на работу на метро. (При этом, я убежден, американские автопроизводители были бы гораздо сильнее в долгосрочном плане, если бы им пришлось работать в условиях настоящей международной конкуренции, вместо того чтобы во времена первой волны японского импорта, в 1970-е и 1980-е годы, сидеть под крылышком политиков.) В этом нет ничего нового: конкуренция горячо приветствуется только тогда, когда в нее вовлечены другие. В период промышленной революции английские ткачи, жившие в сельской местности, обращались с петициями в парламент и даже сжигали текстильные фабрики, пытаясь помешать механизации. Но разве сегодня мы жили бы лучше, если бы они преуспели в этих попытках и по-прежнему ткали ткани вручную?
Если вы предлагаете более эффективную модель мышеловки, люди протопчут тропинку к вашей двери; если вы изготавливаете мышеловку по старому образцу, значит, скоро вам придется увольнять работников. Этот факт помогает объяснить неоднозначное отношение к международной торговле и глобализации, к безжалостным сетям розничной торговли вроде Wal-Mart и даже к некоторым видам технологий и автоматизации. Конкуренция также ведет к некоторым интересным политическим компромиссам. От правительств постоянно требуют помощи компаниям и отраслям, оказавшимся из-за конкуренции в трудной ситуации, и защиты их работников. Однако многие меры, позволяющие уменьшить страдания, причиняемые конкуренцией, такие как предоставление финансовой поддержки компаниям или создание преград, осложняющих им увольнение рабочих, тормозят созидательное разрушение либо вовсе его останавливают. Как говорил мой тренер по футболу в младших классах средней школы, «без боли не бывает победы».
Со стимулами связан еще один важный момент, который значительно осложняет жизнь тем, кто вершит государственную политику: перераспределять деньги богатых в пользу бедных, как правило, чрезвычайно трудно. Конгресс может принимать соответствующие законы, но богатые налогоплательщики тоже не бездействуют. Они делают все, чтобы по мере возможности избежать налогов: перемещают деньги со счета на счет; инвестируют их в проекты, защищающие доходы, или в крайнем случае переводят капиталы под другую юрисдикцию. В годы моего детства Бьорн Борг был королем тенниса, и правительство Швеции обложило его доходы налогом по предельно высокой ставке. Борг не стал ни лоббировать шведское правительство, добиваясь снижения налогов, ни писать пламенных статей о роли налогов в экономике. Он попросту переехал жить в Монако, где бремя налогов существенно легче.
Во всяком случае, Борг до сих пор играет в теннис. Налоги создают мощный стимул для уклонения от них или сокращения видов деятельности, ими облагаемой. Получается, что в США, где значительная часть бюджетных поступлений обеспечивается подоходным налогом, высокие налоги не способствуют… доходной деятельности? Действительно ли люди в зависимости от налоговых ставок прекращают работать либо начинают работать больше и усерднее? Да, особенно если речь идет о работающем человеке из семьи, в которой есть другой главный кормилец. Не зря колумнист Вирджиния Пострел, пишущая об экономике для New York Times, утверждает, что налоговые ставки представляют собой проблему феминистскую. Из-за «налога на брак» второй работающий член семьи с высоким доходом, которым чаще оказывается женщина, уплачивает в виде налогов в среднем 50 центов с каждого заработанного доллара, что очень сильно влияет на решение о том, стоит ему работать или лучше сидеть дома. Пострел пишет: «Такая налоговая система, неадекватно наказывающая замужних женщин за желание работать, искажает их личные предпочтения. Отбивая у женщин желание заниматься работой, приносящей высокие доходы, эта система снижает общий уровень жизни». В подтверждение своих слов она приводит весьма интересные данные. В результате налоговой реформы 1986 года предельные ставки налога для женщин с наиболее высокими доходами были снижены сильнее, чем для женщин, зарабатывавших меньше, а это означает, что первые столкнулись с намного более резким сокращением сумм, вычитаемых государством из их зарплаты. Отреагировали ли эти женщины на это иначе, чем те, которые не получили такого же крупного снижения налоговых ставок? Да, их присутствие в структуре рабочей силы выросло в целых три раза[47].
Подобный эффект высокие налоги оказывают и на компании. Высокие налоги снижают их доходность от инвестиций, создавая тем самым меньше стимулов инвестировать в заводы, научные исследования и другие виды деятельности, способствующие экономическому росту. Мы в очередной раз сталкиваемся с неприятным компромиссом: повышение налогов ради обеспечения щедрыми благами обездоленных американцев нередко одновременно отбивает у компаний желание делать продуктивные инвестиции, которые со временем могли бы улучшить жизнь тех самых малоимущих слоев населения.
Если налоговые ставки слишком высоки, люди и фирмы нередко уходят в так называемую теневую экономику и в результате явно нарушают закон, полностью избегая налогов. Скандинавские страны, в которых реализуются щедрые государственные программы, финансируемые за счет высоких предельных налоговых ставок, в свое время пережили резкое разрастание черного рынка. По оценкам специалистов, теневая экономика в Норвегии выросла с 1,5 процента от ВВП в 1960 году до 18 процентов в середине 1990-х. Обман налоговых органов довольно просто превращается в своего рода порочный круг. Чем больше людей и компаний уходят в подпольную экономику, тем сильнее нужно повысить налоговые ставки для всех остальных, чтобы обеспечить прежний уровень поступлений в бюджет. А более высокие налоги в свою очередь приводят к уходу людей и компаний в теневую экономику, и так далее[48].
Сложность перераспределения денег от богатых к бедным связана не только с налогообложением. Извращенные стимулы могут создавать также государственные льготы и субсидии. Щедрые пособия по безработице ослабляют желание искать работу. Например, политика социальной защиты населения, которую американское государство проводило до реформы 1996 года, предусматривала денежные пособия только для безработных матерей-одиночек, косвенно наказывая малоимущих замужних или работающих женщин, а между тем ни с замужеством, ни с женской занятостью правительство бороться вовсе не намеревалось.
Кстати, вышесказанное не означает, что все государственные льготы нацелены на малоимущих. Это не так. Крупнейшими федеральными программами, например программой социального и медицинского обеспечения, пользуются все американцы, даже очень богатые. И, предоставляя гарантированные блага в старости, обе эти программы могут лишать людей стимулов к созданию личных накоплений. В сущности, данный вопрос дискутируется уже довольно давно. Некоторые экономисты утверждают, что выплаты и прочие льготы и блага, которыми государство обеспечивает людей пожилого возраста, побуждают нас меньше экономить (уменьшая объем национальных сбережений), поскольку мы начинаем откладывать меньше денег на старость. Другие убеждены, что программы социального и медицинского обеспечения не уменьшают личных сбережений людей, а лишь позволяют им оставлять большее наследство своим детям. Исследования пока окончательно не подтвердили ни одну из этих точек зрения. И это не просто отвлеченный спор, ведущийся в рафинированных научных кругах. Как мы увидим далее в этой книге, низкая норма сбережений нередко ограничивает объем капиталовложений, которые в противном случае могли бы существенно повысить наш уровень жизни.
Ничто из вышесказанного ни в коем случае не следует трактовать как завуалированный аргумент против налогов или государственных социальных программ. В сущности, экономисты проводят гораздо больше времени, чем политики, за обдумыванием того, какие налоги мы должны взимать и как нам стоит структурировать систему государственных льгот и субсидий. Например, налог на бензин и подоходный налог дают поступления в бюджет, но создают совершенно разные стимулы. Подоходный налог расхолаживает некоторых людей, ничуть не стимулируя их к труду, и это, безусловно, плохо. А налог на бензин способствует тому, что некоторые люди реже садятся за руль, и это, как правило, хорошо. По сути, «экологические налоги» пополняют бюджет за счет налогообложения видов деятельности, наносящих вред окружающей среде, а «налоги на пороки» делают то же самое, принося в бюджет деньги от продажи сигарет, алкоголя и игорного бизнеса.
В целом экономисты обычно ратуют за широкие, охватывающие как можно больше людей, простые и справедливые налоги. Простой налог понятен, и его легко собирать; справедливый налог предполагает, что аналогичные налоги будут платить только два похожих друг на друга человека, скажем, люди с одинаковыми доходами; широкий налог означает, что поступления в бюджет растут в результате обложения небольшим налогом очень большой группы людей, а не большим налогом ограниченной группы. От широкого налога сложнее уклоняться, потому что от него освобождено меньше видов деятельности, и поскольку ставка налога невысока, то и соблазн уклониться не велик. Не стоит, например, вводить большой налог на продажу красных спортивных автомобилей. Его можно будет избежать легко и законно, просто купив машину другого цвета, и в этом случае не выиграет никто. Правительство не пополнит бюджет, а любители красных спортивных автомобилей не смогут наслаждаться вождением машины любимого цвета.
Положение вещей, при котором налоги причиняют ущерб, никому не принося пользы, называют «безвозвратными потерями».
В нашей гипотетической ситуации было бы предпочтительнее обложить налогом все спортивные автомобили или даже вообще все автомобили; тогда при гораздо меньшем налоге можно было бы пополнить бюджет значительными средствами. И налог на бензин, как и налог на новые автомобили, позволял бы получать доход от автовладельцев, но при этом дал бы им стимул для экономии топлива. Кто часто ездит за рулем, тот больше платит. Так мы получали бы весомый доход в бюджет, облагая людей необременительным налогом, и при этом кое-что делали бы для защиты окружающей среды. Многие экономисты пошли бы на шаг дальше, предложив обложить налогом использование всех видов топлива на основе углерода, таких как уголь, нефть и бензин. Такой налог увеличил бы поступления, взимаемые на широкой основе, и поощрил бы общество сохранять невозобновляемые ресурсы и ограничить выбросы CO2, вызывающие глобальное потепление.
К сожалению, следует признать, такой образ мышления не приводит нас к оптимальному налогу. Мы лишь меняем проблемы местами. Налог на красные спортивные автомобили платили бы только богатые люди. Налогом на углеродосодержащие виды топлива облагались бы и богатые, и бедные, но, по всей вероятности, бедные тратили бы на него гораздо большую долю своего дохода. Налоги, которые ложатся более значительным бременем на бедных, чем на богатых, так называемые регрессивные налоги, как правило, возмущают нас своей несправедливостью. (Прогрессивные налоги, соответственно, более тяжелым бременем ложатся на богатых, чем на бедных.) Получается, что на этот вопрос, как, впрочем, и практически на все другие, экономика не дает нам единственно верного ответа, она лишь обеспечивает нас аналитической базой для размышлений на важные темы. В сущности, самый эффективный налог из всех существующих – идеально широкий, простой и справедливый (в узком смысле слова, касающемся конкретно налогов) – это налог на совокупную сумму доходов, которым в равной мере облагаются все проживающие в границах конкретной юрисдикции. Фактически именно такой налог попыталась ввести в 1989 году бывший премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер в виде «подушевого налога с избирателей». К чему это привело? Британцы устраивали беспорядки на улицах, крайне расстроенные перспективой, что каждый взрослый гражданин будет платить одинаковый налог на коммунальные услуги независимо от дохода или имущества, которым он владеет (хотя для студентов, бедных и безработных предусматривались некоторые льготы). Итак, очевидно: что хорошо для экономики, не всегда хорошо для политики.
Между тем блага тоже не создаются равными. В последние годы одним из главных инструментов для борьбы с бедностью был налоговый зачет на заработанный доход (EITC – earned income tax credit), идею которого экономисты продвигали на протяжении десятилетий, потому что он создает гораздо лучший набор стимулов, нежели традиционные программы социального обеспечения. Большинство социальных программ предлагают материальную помощь людям, которые не работают. EITC делает нечто с точностью до наоборот: он использует систему подоходного налога для субсидирования работников с низким уровнем заработной платы так, что их общий доход увеличивается и поднимается над чертой бедности. Например, работник, который зарабатывает 11 тысяч долларов и является кормильцем семьи из четырех человек, может получить дополнительные 8 тысяч долларов через EITC и соответствующие государственные программы. Идея состояла в том, чтобы «работа приносила достаточный заработок». В сущности, эта система дает людям мощный стимул стать частью рабочей силы, где есть надежда освоить новые навыки и в результате перейти на более высокооплачиваемую работу. Конечно, данная программа также не лишена недостатков. В отличие от социальных пособий и субсидий EITC никак не помогает людям, которые вообще не могут найти работу, хотя в реальности именно эта категория, как правило, больше всего нуждается в такой помощи.
Много лет назад, поступая в аспирантуру, я написал эссе, в котором выразил свое искреннее недоумение по поводу того, что страна, способная отправить человека на Луну, до сих пор не нашла возможности помочь людям, ночующим на улице. Отчасти это проблема политической воли: сделай мы эту задачу своим общенациональным приоритетом, мы уже завтра убрали бы с улиц множество бездомных. Но теперь я также понимаю, что задача НАСА намного легче. Ракеты, в конце концов, всегда летают строго по законам физики. Мы точно знаем, где в конкретный момент времени будет находиться Луна, и можем рассчитать, насколько быстро космический аппарат входит на орбиту Земли или сходит с нее. Если правильно составить все уравнения, ракета приземлится именно там, где нам надо, – всегда. С людьми все неизмеримо сложнее. Выздоравливающий наркоман ведет себя совсем не так предсказуемо, как ракета на орбите. У нас нет верной формулы, позволяющей убедить шестнадцатилетнего парня не бросать школу. Зато есть один очень мощный инструмент: мы знаем, что человек всегда стремится к тому, что для него лучше, как бы он для себя это ни определял. Самый верный способ улучшить нашу жизнь – понять, почему мы поступаем так, как поступаем, и планировать дальнейшие действия соответственно. Программы, организации и системы работают намного эффективнее, когда в них есть правильные стимулы. Это все равно что плыть на гребной лодке вниз по течению: человек гребет, река ему помогает.
3. Государство и экономика: государство ваш друг (и бурные аплодисменты в честь всех этих юристов)
Первым моим автомобилем была Honda Civic. Я любил эту машину, но продал ее, хотя на ней еще можно было ездить и ездить. Почему? По двум причинам: во-первых, в ней не было держателя для стакана; и во-вторых, моя жена ждала ребенка и я начал опасаться, как бы однажды все наше семейство не расплющил какой-нибудь огромный Chevy Suburban. Проблему с подстаканником еще можно было решить, но установка детского кресла в автомобиле, который весит как четверть среднего внедорожника, вряд ли может считаться безопасной. В итоге мы купили Ford Explorer и стали частью проблемы для людей, которые все еще ездили на Honda Civics[49].
Вот к чему я веду: мое решение пересесть за руль внедорожника повлияло на всех остальных участников дорожного движения, но ни один из них не имел права голоса и никак не мог повлиять на мой выбор. Я не обязан компенсировать владельцам Honda Civics то, что теперь из-за меня их жизни поставлены под несколько большую угрозу, чем прежде. И я не должен ничего делать для детей-астматиков, несмотря на то что им станет еще немного труднее дышать из-за того, что я мотаюсь по городу на мощной машине, сжигая галлон бензина за 15 километров. И я ни разу в жизни не отсылал чек людям, живущим на небольших островах в Тихом океане, которые, как предсказывают экологи, могут однажды обнаружить, что их страны целиком уходят под воду из-за того, что выбросы CO2 моего мощного автомобиля ускорили таяние полярных льдов. А между тем все это реальные издержки, связанные с эксплуатацией менее топливоэкономичного транспорта.
Мое решение купить Ford Explorer порождает явление, которое экономисты называют экстерналиями (как вы помните, это внешние последствия экономической деятельности); оно возникает, когда частные издержки моего поведения отличаются от социальных издержек. Когда мы с женой пришли в дилерское отделение Bert Weinman Ford и продавец по имени Энджел спросил: «Что мне нужно сделать, чтобы усадить вас в этот автомобиль?», мы первым делом прикинули, во что нам обойдется эксплуатация Explore по сравнению с Civic: больший расход бензина, более дорогая страховка и высокие платежи за техобслуживание. Заметьте, в наших прикидках не упоминаются ни дети с бронхиальной астмой, ни таяние полярных льдов, ни беременные женщины за рулем малолитражек. Влечет ли все эти издержки вождение огромного, пожирающего массу бензина Explorer? Да. Обязаны ли мы их платить? Нет. Как следствие все эти соображения в нашем решении о приобретении внедорожника не учитывались – за исключением разве что смутного чувства вины, которое мы испытали, представив себе, как будем рассказывать о покупке нашим особо сознательным родственникам из Боулдера в Колорадо, которые ради экономии воды сливают ее в туалете только раз в день.
Когда экстерналии, то есть разрыв между частными и социальными издержками тех или иных действий, велики, у людей появляется стимул делать то, что для них выгодно, за счет других. Сам по себе рынок эту проблему решать не будет. В сущности, он поступает с точностью до наоборот, поощряя людей и компании «срезать углы» способами, ухудшающими благосостояние общества в целом. Если бы эта концепция действительно была такой сухой, как она выглядит в большинстве учебников по экономике, прокат фильма «Майкл Клейтон» о работе нью-йоркских адвокатов никогда не принес бы миллионы его создателям. Собственно, это фильм о простой экстерналии: крупная агропромышленная компания обвиняется в производстве пестицида, который просачивается в воду и отравляет местных жителей. Рыночного решения в данном случае нет, проблему порождает сам рынок. Компания, загрязняющая окружающую среду, максимизирует свои прибыли, продавая продукт, вызывающий у невинных жертв онкологические заболевания. Фермеры, которые не знают об этом (либо попросту равнодушны к проблемам экологии), фактически вознаграждают эту компанию, покупая больше ее продукта, потому что он дешевле или эффективнее продуктов ее конкурентов, инвестирующих значительные средства в выпуск нетоксичных удобрений. Единственное, чем жертвы могут возместить наносимый им ущерб, о котором идет речь в этом фильме (как и в фильмах «Эрин Брокович» и «Гражданский иск», снятых на эту же тему несколько раньше), предполагает использование нерыночного механизма, поддерживаемого государством, – судов. И конечно же, Джордж Клуни весьма убедительно делает так, чтобы в итоге восторжествовала справедливость, – как это делали до него Джулия Робертс и Джон Траволта в двух названных выше фильмах.
А теперь рассмотрим более банальный пример, который, однако, вызывает сильное раздражение у большинства горожан, – тех, кто не убирает за своими собаками. В идеальном мире каждый человек, отправляясь на прогулку с домашним питомцем, берет с собой совок и пакет, потому что такое ответственное поведение сопряжено с определенной полезностью. Но мы, к сожалению, живем не в идеальном мире. С эгоистической точки зрения некоторых владельцев собак, проще (или, как сказал бы экономист, «дешевле») не обращать внимания на неприглядные кучки. Для тех, кто думает, что это совсем уж тривиальный пример, сообщаю, что, по данным New York Times, в Париже ежегодно в среднем 650 человек ломают кости или попадают в больницу с другими травмами, поскользнувшись на собачьих экскрементах[50]. Решение владельцев собак, убирать за питомцами на улице или нет, можно смоделировать как любое другое экономическое решение; хозяин животного взвешивает издержки и выгоды в результате ответственного поведения и принимает решение, брать с собой совок или нет. Но кто защитит женщину, которая на следующее утро будет торопиться на автобус, чтобы успеть на работу, и, сделав один неверный шаг, получит массу неприятностей? Никто. Именно поэтому большинство крупных городов приняли особые законы, обязывающие владельцев домашних животных убирать за ними.
На наше счастье, одна из важнейших ролей государства в условиях рыночной экономики касается решения проблем экстерналий – в тех случаях, когда отдельные люди или компании в частном порядке занимаются тем, что приводит к более масштабным и широким социальным последствиям. Я уже говорил в главе 1, что все рыночные сделки представляют собой добровольный обмен, повышающий благосостояние всех участвующих в них сторон. Это, безусловно, так, но обратите особое внимание на слово «участвующих», которое обеспечивает нам некоторое пространство для маневра. К сожалению, далеко не все, на ком тем или иным образом скажутся последствия рыночной сделки, имеют возможность обсуждать ее вместе с теми, кто ее заключает. Например, мой бывший сосед по имени Стюарт, живший от меня через стенку, был буквально одержим игрой на барабане бонго. Я уверен, что и он, и владелец местного магазина музыкальных инструментов, были чрезвычайно счастливы, когда Стюарт купил новый набор барабанов. Тем более, что, судя по грохоту, который он производил, скорее всего, сосед приобрел еще и мощный усилитель. Но мне эта сделка особого счастья не принесла.
Экстерналии лежат в основе самых разных политических проблем, от совсем банальных до тех, которые в буквальном смысле угрожают нашей планете.
• Economist однажды сварливо предложил сажать семьи, путешествующие на самолете с маленькими детьми, в задней части салона, чтобы остальные пассажиры могли насладиться перелетом в «зоне, свободной от детей». В редакционной статье журнала говорилось: «Дети, так же как сигареты или мобильные телефоны, оказывают негативный внешний эффект (экстерналии) на людей, сидящих рядом с ними. Каждый, кому пришлось перенести двенадцатичасовой перелет в непосредственной близости от плачущего младенца или скучающего малыша, который постоянно пинает сзади его сиденье, согласится с этим утверждением с такой же готовностью, с какой он придушил бы противного мальчишку. Это наглядный пример ситуации, в которой рынок потерпел фиаско: родители не несут полных издержек (совсем маленькие дети вообще летают бесплатно) и, следовательно, с удовольствием берут своих шумных сорванцов в путешествия. И где же, скажите, эта пресловутая “невидимая рука” рынка, когда она так нужна, чтобы навести порядок?»[51].
• Использование мобильных телефонов строго контролируется как в общественных местах, таких как рестораны и пригородные поезда, где неправильное поведение просто сильно раздражает, так и среди водителей транспортных средств, где использование мобильников влечет за собой увеличение числа дорожных аварий. Вторым по степени опасности считается набор текстовых сообщений во время вождения.
• Мэр Чикаго Ричард Дэйли пытался ввести налог в размере одного цента на каждые два доллара продуктов питания, купленных на вынос, на том основании, что такой «мусорный налог» хотя бы отчасти возместит городу расходы на уборку мусора, значительную часть которого составляют выброшенные контейнеры из-под блюд ресторанов быстрого обслуживания. Экономическая логика мэра была ясна – мусор представляет собой классический пример экстерналий, – но судья признал это постановление неконституционным, назвав его «расплывчатым и недостаточно унифицированым» на том основании, что оно не определяет, о каких именно видах контейнеров фастфуда идет речь. А сегодня на федеральном уровне дискутируется налог на вредный фастфуд (называемый «налогом на газировку»), призванный решить проблему другой экстерналии, связанной с питанием, – ожирением. Расходы на здравоохранение, направленные на борьбу с этим недугом, в настоящее время примерно совпадают с расходами на борьбу с курением. Иными словами, общество берет на себя оплату хотя бы некоторых из этих счетов посредством государственных программ в области здравоохранения и больших страховых платежей, что дает мне повод хоть немного беспокоиться о том, ели вы на обед неполезный гамбургер или нет.
• Глобальное потепление представляет собой одну из самых больших и сложных проблем международного уровня в значительной степени потому, что компании, выбрасывающие в атмосферу большие объемы газов, создающих парниковый эффект, оплачивают лишь малую толику издержек, сопряженных с этими выбросами. Действительно, даже страны, в которых расположены подобные предприятия, не несут в полной мере издержек, связанных с загрязнением окружающей среды. Сталелитейный завод в Пенсильвании выбрасывает в атмосферу CO2, что однажды может вызвать наводнение в Бангладеш. А кислотные дожди, следствие выбросов американских предприятий, уже сегодня уничтожают леса в Канаде. И все сказанное касается самых разных предприятий по всему миру. Любое решение проблемы глобального потепления неизбежно предполагает повышение издержек, связанных с выбросами газов, ведущих к парниковому эффекту, и данная мера непременно должна относиться абсолютно ко всем, кто загрязняет нашу планету. А это, согласитесь, задача не из легких.
Стоит отметить, что экстерналии могут быть и положительными: в некоторых случаях поведение человека оказывает позитивное влияние на общество, которое ему этого полностью не компенсирует. Например, когда-то окно моего рабочего кабинета выходило на возвышающиеся на противоположном берегу реки Чикаго Ригли-Билдинг и Трибьюн-Тауэр, два прекраснейших здания в городе, который славится своей архитектурой. В ясный день вид горизонта, и в особенности этих двух зданий, пробуждал во мне мощный прилив вдохновения. Однако я, проработав в этом кабинете пять лет, не заплатил ни гроша за удовольствие, хотя буквально ежедневно получал его от вида шедевров архитектуры. Я не посылал чек компании Tribune, которой принадлежит Трибьюн-Тауэр, каждый раз, когда выглядывал в окно. Приведу еще один пример. В рамках экономического развития компания может активно инвестировать средства в заброшенный городской район и тем самым привлечь туда другие виды инвестиций. Однако ей не компенсируют вклад в то, что может послужить триггером для оживления экономики; именно поэтому местные органы власти часто предлагают субсидии для таких инвестиций.
Некоторые виды деятельности порождают как позитивные, так и негативные экстерналии. Сигареты убивают курильщиков – это давно всем известно. Взрослые люди сами решают, курить им или не курить. Но сигаретный дым вредит и тем, кто оказался рядом с курящим, и по этой причине в большинстве офисных зданий сегодня курение считается чуть ли не таким же неприемлемым, как беготня по коридорам голышом. При этом все пятьдесят штатов США предъявили табачной промышленности иски на основании того, что медицинское обслуживание курильщиков требует дополнительных расходов, которые приходится нести местным властям, – и со временем получили немалые компенсации. Иными словами, налоги, которые я плачу, отчасти идут на то, чтобы оплатить удаление легкого у какого-нибудь заядлого курильщика. (Частные страховые компании с этой проблемой не сталкиваются: они взимают с курящих клиентов, страхующих жизнь, дополнительную плату в виде более высоких страховых премий.)
В то же время курильщики приносят всем остальным людям выгоду: они умирают молодыми. По данным Американской ассоциации пульмонологов, среднестатистический курильщик умирает на семь лет раньше, чем среднестатистический некурящий человек. Следовательно, курящие платят в фонд социального страхования и в частные пенсионные фонды в течение всей своей трудовой жизни, но не задерживаются на этом свете достаточно долго, чтобы воспользоваться накопленными средствами. Некурящие же, напротив, в среднем получают назад несколько больше относительно того, что они заплатили раньше. Добрые ребята из Philip Morris даже подсчитали, какие выгоды мы благодаря этому получаем. В 2001 году они выпустили доклад о Чешской Республике (как раз в то время, когда парламент страны рассматривал вопрос о повышении налогов на сигареты), который показал, что преждевременная смертность от курения экономит Чехии примерно 28 миллионов долларов в год, идущих на выплату пенсий и содержание домов престарелых. Чистая выгода, которую курение приносит государству и которая определяется суммой налогов на табак за вычетом расходов на здравоохранение, составила, по подсчетам Philip Morris, 148 миллионов долларов[52].
Как же рыночная экономика борется с экстерналиями? Иногда пострадавшие области деятельности регулируются государством. Федеральные власти США каждый год издают тысячи страниц всевозможных норм и правил, начиная с загрязнения грунтовых вод и заканчивая инспекцией птицефабрик. Отдельные штаты имеют собственные регуляторные структуры; в Калифорнии, например, введены строгие стандарты относительно выхлопов автомобилей. Местные органы власти вводят законы в области зонирования, запрещающие частным владельцам нарушать права соседей посредством строительства зданий, которые могут быть небезопасны, не подходить данному району по стилю или быть просто откровенно уродливыми. На острове Нантакет позволяется красить фасады домов только в несколько конкретных цветов, чтобы безответственные домовладельцы не использовали неоновые цвета, уничтожающие привлекательную старомодность острова. Я и сам живу в историческом районе, и здесь каждое внешнее изменение домов, от цвета новых окон до размера цветочных горшков, необходимо утверждать в совете по архитектуре.
