Антон Чехов
Зеленая Коса
По приготовлениям высоких бокалов и по поглядываниям княгини на часы мы заключили, что торжественно-официальная минута приближается, что, по всей вероятности, Чайхидзев в 12 часов получит позволение поцеловать Олю. Нужно было действовать. В половине двенадцатого я попудрился, чтоб казаться бледным, своротил в сторону галстух и с озабоченным лицом и с всклокоченными волосами подошел к Оле.
– Ольга Андреевна, – начал я, схватив ее за руку, – ради бога!
– Что такое?
– Ради бога… Вы не пугайтесь, Ольга Андреевна… Иначе и быть не могло. Это и нужно было ожидать…
– В чем дело?
– Вы не пугайтесь… Того… Ради бога, моя дорогая! Евграф…
– Что с ним?
Оля побледнела и вскинула на меня свои большие, доверчивые, дружеские глаза…
– Евграф умирает…
Оля пошатнулась и пальцами провела по побледневшему лбу.
– Случилось то, чего я ожидал, – продолжал я. – Он умирает… Спасите его, Ольга Андреевна!
Оля схватила меня за руку.
– Он… он… Где?
– Здесь в саду, в беседке. Ужасно, моя дорогая! Но… на нас смотрят. Пойдемте на террасу… Он не обвиняет вас… Он знал, что вы его…
– Что… что с ним?
– Худо, очень худо!!
– Пойдемте… Я пойду к нему… Я не хочу, чтоб он благодаря мне… благодаря мне…
Мы вышли на террасу. У Оли подгибались колени. Я сделал вид, что отер слезу… Мимо нас по террасе то и дело пробегали бледные, встревоженные члены нашей банды с озабоченными, испуганными лицами.
– Кровь остановилась… – шепнул мне магистр физики так, чтобы услышала Оля.
– Идемте! – шепнула Оля и взяла меня под руку.
Мы спустились вниз по террасе… Ночь была тихая, светлая… Звуки рояля, шёпот темных деревьев, трещанье кузнечиков ласкали слух; внизу тихо плескалось море.
Оля едва шла… Ноги ее подгибались и путались в тяжелом платье. Она дрожала и со страха жалась к моему плечу.
– Но ведь я же не виновата… – шептала она. – Клянусь вам, что я не виновата. Так угодно было папе… Он должен это понять… Опасно?
– Не знаю… Михаил Павлович сделал всё возможное. Он хороший доктор и любит Егорова… Мы подходим, Ольга Андреевна…
– Я… я не увижу ничего ужасного? Я боюсь… Я не могу видеть… И для чего это он вздумал?
Оля залилась слезами.
– Я не виновата… он должен был понять. Я ему объясню.
Мы подошли к беседке.
– Здесь, – сказал я.
Оля закрыла глаза и обеими руками ухватилась за меня.
– Я не могу…
– Не пугайтесь… Егоров, ты еще не умер? – крикнул я, обращаясь к беседке.
– Пока еще нет… А что?
У входа в беседку показался освещенный луною поручик, растрепанный, бледный от перепоя, с расстегнутым жилетом…
– А что? – повторил он.
Оля подняла голову и увидала Егорова… Она посмотрела на меня, потом на Егорова, потом опять на меня… Я засмеялся… Лицо ее просияло. Она вскрикнула от радости, сделала шаг вперед… Я думал, что она на нас рассердится… Но эта девочка не умела сердиться… Она сделала шаг вперед, подумала и бросилась к Егорову. Егоров быстро застегнул жилет и растопырил руки. Оля упала ему на грудь. Егоров засмеялся от удовольствия, повернул в сторону голову, чтоб не дышать на Олю, и забормотал какую-то чепуху.
– Вы не имеете права… Я не виновата, – залепетала Оля. – Так угодно папе, маме и т. д.
Я повернул назад и быстро зашагал к освещенному замку.
В замке между тем публика готовилась к поздравлению жениха и невесты и нетерпеливо поглядывала на часы… В передних толпились лакеи с подносами; на подносах стояли бутылки и бокалы. Чайхидзев нетерпеливо мял правую руку в левой и глазами искал Олю. Княгиня ходила по комнатам и искала Олю, чтоб дать ей наставление, как держать себя, что ответить матери и т. д. Наши улыбались.
– Не знаешь, где Оля? – спросила меня княгиня.
– Не знаю.
– Поди поищи.
Я сошел в сад и, заложив руки назад, обошел раза два вокруг дома. Наш художник заиграл на трубе. Это значило: «Держи, не выпускай!» Егоров отвечал из беседки криком совы. Это значило: «Хорошо! Держу!»
Походив немного, я вошел в дом. В передних лакеи поставили подносы на столы и, стоя с пустыми руками, тупо поглядывали на публику. Публика, в свою очередь, с недоумением поглядывала на часы, на которых большая стрелка показывала уже четверть. Рояли замолкли. Во всех комнатах царила глубокая, томительная, глухая тишина.
– Где Оля? – спросила меня багровая княгиня.
– Не знаю… В саду нет.
Княгиня пожала плечами.
– Разве она не знает, что уже давно пора? – спросила она, дернув меня за рукав.
Я пожал плечами. Княгиня отошла от меня и зашептала что-то Чайхидзеву. Чайхидзев тоже пожал плечами. Княгиня и его дернула за рукав.
– Дурралей! – заворчала она и забегала по всему дому. Горничные и гимназисты, родственники княгини, с шумом сбежали по лестнице и отправились в глубину сада искать исчезнувшую невесту. Я тоже пошел в сад. Я боялся, что Егоров не сумеет задержать Олю и испортит задуманный нами скандал. Я направился к беседке. Напрасно я боялся! Оля сидела возле Егорова, водила перед его глазами своими пальчиками и шептала, шептала… Когда Оля переставала шептать, начинал бормотать Егоров. Он внушал ей то, что княгиня называет «идеями»… Каждое свое слово он подслащивал поцелуем. Он говорил, лез ежесекундно целоваться и в то же время отворачивал в сторону свой рот, боясь, чтобы Оля не почуяла водочного запаха. Оба они были счастливы, забыли, по-видимому, всё на свете и не замечали времени. Я постоял немного у входа в беседку, возрадовался духом и, не желая нарушать счастливого покоя, пошел к замку.
