Чингиз Абдуллаев
Под знаком полумесяца
Глава 4
Через полтора года после свадьбы я родила здоровую девочку. Конечно, мой муж и его родня были более чем разочарованы. Все ждали мальчика, а я осмелилась родить девочку. Можете себе представить, что мой супруг даже не удосужился поздравить меня с рождением ребенка. И вообще, первые несколько дней не появлялся в больнице. Такой типичный местный половой шовинизм, когда каждый мужчина считает, что жена обязательно должна родить ему мальчика. Сколько моих подруг мучаются из-за подобных ожиданий. Рожают по нескольку раз, пока не появляется мальчик. Каждый мужчина хочет получить своего наследника, это я понимаю, но почему ни один из наших самцов не знает, что пол ребенка зависит совсем не от женщины, а именно от мужчины, и только от него. Об этом говорилось сотни раз, но все равно наши доморощенные «мачо» умудряются обвинять своих жен в неспособности родить им мальчиков. Причем среди них бывают даже врачи, которые прекрасно знают, кто именно отвечает за рождение мальчика. Но это уже своеобразная и плохая традиция обвинять именно женщин в неспособности дать мужчинам наследника. В общем, мой Анвер появился в больнице только на третий день. А на седьмой меня выписали, и в больницу за мной, кроме мужа, не приехал ни один из его родственников. Они считали, что я просто обязана была принести им наследника. И поэтому меня встречали только мои родные. А Анвер привез нас домой и почти сразу уехал, как будто я родила девочку от другого мужчины. Представляете, как мне было обидно. В общем, мне наглядно дали понять, что следующий ребенок обязательно должен быть мальчик. Девочку мы назвали Нарминой. Мне всегда нравилось это имя.
К этому времени я уже точно знала, что мой муж полное ничтожество. Кроме посиделок со своими друзьями и употребления анаши с кальяном, его больше ничего не интересовало. На работе его терпели только из уважения к его отцу. Денег он почти не зарабатывал, и его отцу приходилось оплачивать все наши счета. Единственное, что он делал достаточно регулярно, – это занимался со мной сексом. При этом его мало интересовали мои собственные ощущения и чувства. Он просто протягивал руку, когда ему хотелось, не спрашивая меня ни о моем состоянии, ни о моем самочувствии. К сожалению, до сих пор во многих семьях, даже молодых, считается, что сексом нужно заниматься только тогда, когда хочет муж. И разумеется, жена не имеет права ему отказывать ни при каких обстоятельствах. А если она проявит инициативу, то это вызовет либо подозрение, либо изумление у ее мужа. И Анвер был похож на остальных наших недоразвитых придурков. Если день был абсолютно запретным, он просто недовольно хмыкал и убирал руку, поворачиваясь ко мне спиной. Если поводов для отказов не было, он, так же лениво и без воодушевления, просто получал удовольствие. И почти сразу засыпал. Нужно ли говорить, что подобные «упражнения» постепенно стали вызывать у меня раздражение и нарастающую ненависть. Сразу после родов мне удалось несколько раз прочувствовать, как это должно быть по-настоящему, когда я смогла получить нормальное удовлетворение, очевидно связанное с тем, что после родов мой организм несколько изменился, и я понимала, что наши сексуальные отношения очень далеки от идеала. В некоторых умных книгах я позже прочитала, что многие женщины вообще не знают, что такое настоящий оргазм, а большинство местных женщин даже думать об этом считают неприличным. Просто выполняют супружеские обязанности, подстраиваясь под темперамент своего мужа. Нужно ли говорить, что наши восточные мужчины считают, что «друг по жизни», примерно так переводится с азербайджанского на русский слово «жена», должна быть целомудренной, выдержанной и высоконравственной даже в постели. Предлагать некие позы просто непростительно, а фантазии вообще предосудительны. Не считайте меня ханжой, все обстоит даже хуже, чем вам может показаться. Те же самые мужчины очень даже изобретательны в отношениях с другими дамами, но это уже особая тема…
Конечно, я обязана была подстраиваться под мужа, кормить ребенка, следить за нашей квартирой и вообще быть идеальной супругой. Я оформила декретный отпуск, чтобы самой кормить девочку и быть рядом с ней в первый год ее жизни. Анвера это интересовало меньше всего. По-моему, ему вообще было все равно – хожу я на работу или сижу дома. У нас была домработница, которая готовила и убирала квартиру. Разумеется, ей тоже платил за работу отец Анвера. К концу первого года у меня прекратились месячные, и я поняла, что возможно рождение второго ребенка.
Ну а дальше произошла трагедия, которая круто изменила мою жизнь и мою судьбу. Но расскажу все по порядку. Через некоторое время я почувствовала характерные изменения и поняла, что жду второго ребенка. На этот раз все были убеждены, что я обязательно должна родить мальчика. Я была уже на шестом месяце беременности, когда к Анверу приехал его друг из Дербента. Два дня они вместе отдыхали и развлекались, а при расставании наш гость предложил в конце месяца приехать к нему. Я еще тогда подумала, что это вежливая форма прощания. У нас на Востоке не всегда нужно всерьез принимать все слова, которые вам говорят. Например, есть такое идиоматическое выражение, которое дословно переводится «Да буду я твоей жертвой». Так иногда даже мать может сказать сыну или близкий человек очень близкому человеку. На самом деле жертвой быть никто не собирается и эти слова вполне можно заменить словами «Дорогой мой». Но так принято говорить. Вообще, восточный цветастый стиль очень характерно проявляется как раз в этом случае. Я все-таки по образованию филолог. Или наши пословицы, поговорки. Есть такие интересные выражения. Если дословно перевести получится – «Мои глаза не пьют воды его глаз», а на самом деле это означает, что я не доверяю этому человеку.
Почему я об этом вспомнила? Как раз потому, что приехавший к нам Мустафа предложил нам с Анвером побывать у него в гостях. Нужно было вежливо его выслушать и все. Но Анвер загорелся желанием поехать в Дербент. И утром в субботу мы выехали на нашей машине в сторону Дагестана. Я словно чувствовала какую-то опасность и очень не хотела туда ехать. Но Анвер буквально настоял на нашей совместной поездке, сумев уговорить меня поехать вместе с ним. До границы мы доехали без происшествий. Повсюду были хорошо отремонтированные трассы, новые бензоколонки, современные магазины. Правда, на границе пришлось довольно долго ждать, пока пограничники и таможенники договорятся и пропустят нашу машину. На российской границе все повторилось в еще худшем исполнении. Там нас продержали еще больше. Меня даже обыскали, объяснив, что под видом беременных женщин сейчас часто появляются «шахидки», которые готовы в любой момент выступить в роли живой бомбы. Но вот наши мытарства закончились, и мы направились в Дербент. Мустафа встречал нас при въезде в город. Конечно, нам отвели лучшую комнату, накрыли царский стол и всячески пытались угодить. Интересно, что в Дербенте живет очень много азербайджанцев, а в нашем Хачмасе, находящемся на нашей территории, соответственно проживает много лезгин. И вообще, любые государственные границы в подобных местах всегда носят достаточно условный характер, ведь на протяжении тысячелетий азербайджанцы и лезгины жили рядом, перемешиваясь друг с другом. Как, впрочем, и многие другие народы.
Мы заснули поздно ночью, а утром Мустафа повез нас за город, к своему старшему брату, который работал заместителем начальника городской полиции. Думаю, что вы уже догадались, что именно там произошло. Несчастный Дагестан, там теперь даже руководители местных отделений почты или собеса вынуждены ходить с охраной, а в городах иногда устраивают откровенную «охоту» на участковых или сотрудников полиции в форме. Ненависть, которая зародилась при распаде бывшего Советского Союза и во время двух войн в Чечне, никуда не делась. Она выплеснулась за границы собственно самой Чечни и стала проявляться в Ингушетии, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, на всем Северном Кавказе, доползла до Москвы и других российских городов. И в самой страшной форме проявилась в Дагестане, где, если сказать правду, вот уже несколько лет идет настоящая война. Война всех против всех. Когда предают свои, сдают близкие, подставляют друзья, саботируют товарищи и все не ради мифического исламского эмирата или каких-то высоких целей, а ради конкретных денег, конкретной прибыли, конкретной выгоды. Если убивают ответственного чиновника, то все знают, что это не всегда ваххабиты или террористы, хотя исполнителями могут быть и они. Но за такими убийствами очень часто стоят просто конкуренты или еще хуже, первые заместители этих чиновников, которые справедливо рассуждают, что смерть их руководителей спишут на отморозков, а освободившееся место достанется им. И поэтому с удовольствием делятся не только информацией, но еще и платят деньги, обеспечивают надежной связью, предоставляют транспорт. Они не считают себя подонками и предателями. Они прежде всего обычные «бизнесмены», которые таким образом убирают своих руководителей, перераспределяя денежные доходы на свой карман. И все об этом в Дагестане прекрасно знают. Но каждый раз предпочитают говорить гневные слова о террористах, приехавших арабских наемниках и других бандитах. Самое смешное, что почти со всем бандподпольем на своей территории может покончить обычный участковый. Но тогда не будет никаких дополнительных преференций, очередных званий и выдвижений. Бандиты выгодны всем. И своим руководителям, и тем, кто платит их руководителям, и тем, кто их перекупает, и тем, кто с ними якобы борется, получая деньги на антитеррористическую деятельность, и так далее по всей цепочке.
Поэтому не стану долго об этом рассуждать. Мне достаточно больно об этом вспоминать. Просто расскажу, что когда мы подъехали к дому старшего брата Мустафы, он сам выехал, чтобы нас встретить. В его внедорожнике сидели водитель и охранник. Но старший брат Мустафы вышел из автомобиля, чтобы приветствовать гостей. Именно тогда, когда мы остановились. Наша машина встала с другой стороны, и я вышла из салона, оказавшись почти рядом с хозяином. И именно в этот момент прогремел взрыв. Какой-то смертник, очевидно, долго ждавший этого момента, взорвал себя, подъехав к нам на максимально близкое расстояние. Все, кто был во внедорожнике старшего брата Мустафы, вместе с хозяином погибли на месте. Мустафа и мой муж были легко ранены, а мне осколок попал прямо в живот. Это был даже не осколок, а какой-то обрубок болта. Интересно, о чем думают эти нелюди, когда начиняют свои бомбы болтами, гвоздями и арматурой, чтобы поразить как можно большее число людей? И как бы они отреагировали, если бы на моем месте были их матери, сестры, дочери? Или они не хотят понимать, что среди погибших тоже есть чьи-то родные и близкие? А если не хотят понимать и делают это намеренно, то можно ли их считать нормальными людьми, ведь они деловито и аккуратно готовятся к этим террористическим актам, начиняя свои бомбы этой разнообразной металлической «начинкой».
От боли я потеряла сознание и уже ничего не видела. Рассказывали, что меня почти сразу отвезли в больницу. Там был опытный врач, старик, который раньше работал в Майкопе и хорошо разбирался в подобных ранениях. В общем, меня спасли. А ребенка, своего будущего мальчика, я потеряла. Говорят, что Анверу долго не решались говорить о судьбе погибшего ребенка, ведь он так хотел мальчика. Один из врачей потом рассказал, что мне очень повезло. У меня было тренированное тело спортсменки, и поэтому я выжила. Выжила, но потеряла своего ребенка.
Я пролежала в этой больнице больше месяца. Анвер вернулся в Баку и навестил меня два или три раза. Любезная медсестра сообщила ему, что детей, возможно, у меня больше никогда не будет. Не будет ни мальчиков, ни девочек, и не будет продолжения рода, которого ждали все родные и близкие Анвера. Вот почему он навестил меня в больнице и сразу уехал в Баку. А потом приехал ко мне только через неделю и опять сразу уехал. По-моему, уже тогда он решил, что нам нужно разводиться. А меня так ранило его предательство. Хуже этой проклятой бомбы. Разве можно бросать свою жену в такой момент и в таком положении? Мать своего ребенка? Просто из обыкновенного человеческого сочувствия он обязан был меня поддержать и остаться со мной. Позже, уже оправдываясь, он однажды сказал, что не мог отпроситься со своей работы. Работы, на которую он почти не ходил и к которой никогда серьезно не относился. Но в тот момент он меня просто предал. Мустафа и его родные, потерявшие своего родственника, считали себя отчасти виноватыми и навещали меня в больнице в день по два или три раза. Если бы не они, если бы меня не поддерживали сестра и мать Мустафы, сами потерявшие своего брата и сына, то я бы просто не выжила, задохнувшись от своего горя. Но я выжила, и через месяц снова появился мой муж, который отвез меня в Баку. Он вошел в палату с таким недовольным видом, словно я сознательно сделала аборт и нарочно отказалась от его сына. Сейчас я понимаю, что он делал это не со зла. Он вообще не был злым человеком. Просто очень глупым. А глупость иногда бывает хуже подлости. Ему не хватило такта, ума, обычного понимания ситуации, чтобы вести себя немного иначе. Просто ему казалось, что потеря сына – это в первую очередь его собственная потеря. А о моих чувствах, моих переживаниях он просто не думал. Наверное, многие недалекие мужчины мыслят именно таким образом. Это не их вина. Скорее беда. Очевидно, виноваты их матери, которые просто не приучили своих сыновей сопереживать страданиям своих женщин, которые будут рядом с их любимыми чадами.
По дороге мы почти не разговаривали. Нам было просто не о чем говорить. Я смотрела на него и поражалась, как я могла выйти замуж за такое ничтожество. Словно взрыв снял пелену с моих глаз. Или я стала видеть несколько под иным углом зрения. Молодым девушкам я могу посоветовать только одно. Не обращайте внимания на физические достоинства своего будущего супруга. Не придавайте особого значения его деньгам, связям, родственникам, карьере, положению. Прежде всего задумайтесь над тем, с каким человеком вы собираетесь жить? Не предаст ли он вас при возможных испытаниях, сумеет ли стать настоящей опорой на всю оставшуюся жизнь, каким и должен быть настоящей мужчина, и вообще, хотите ли вы связать свою судьбу с ним? Может ли он быть отцом ваших детей и вашим самым близким другом, готовый разделить с вами радости и невзгоды. Раньше об этом так и спрашивали. А теперь просто уточняют, хотим ли мы быть замужем. Хотим, хотим, сто раз хотим, конечно, хотим. И часто закрываем глаза на очевидные недостатки наших избранников. Что поделаешь. Принцев на белых конях не осталось. Принцев вообще нет. Остались только кони.
Одним словом, уже через некоторое время наметившийся разрыв углубился. Он стал чаще исчезать из дома, я начала ездить ночевать к своим родителям. Не было ни скандалов, ни разборок, ни семейных ссор. Просто было очевидно, что мы не можем и не хотим жить вместе друг с другом. Когда однажды ночью он протянул руку, чтобы дотронуться до меня, меня всю затрясло. Словно впала в какой-то ступор. Сжалась от ужаса при одной мысли, что между нами что-то может произойти. И мне кажется, что он понял. Понял мое состояние и явное нежелание вступать с ним хоть в какие-то отношения. В тот момент я его просто презирала. Или брезговала. Что, в общем, одно и то же.
Он убрал руку и отвернулся на другой бок. Больше подобных попыток он не предпринимал. А еще через несколько недель я сама предложила ему развестись. Даже не могла себе представить, что смогу сказать такие слова своему мужу. Но я их сказала. А он молча ушел из дома. И два дня не появлялся в квартире. А потом позвонил по телефону и сказал, что согласен на развод. Я думаю, что он советовался со своими родителями, и те, рассудив, что я больше не смогу родить им наследника, решили дать согласие на наш развод. Вот так все и произошло. Мне оставили квартиру, и я заявила в суде, что не имею больше никаких имущественных претензий к моему супругу. Он тоже не имел ко мне никаких претензий. У нашей дочери оставались фамилия и отчество отца. Разумеется, я не возражала, чтобы он встречался с дочерью в любое время, когда захочет. Но, кажется, он довольно быстро забыл о своих отцовских обязанностях, а его родители забыли, что у них есть любимая внучка. Это тоже наши своеобразные восточные традиции. При разводе ребенок остается с матерью, и родители мужа почти автоматически вычеркивают их из числа близких родственников. Или сама бывшая невестка, чтобы отомстить своему мужу и его родителям за развод, препятствует общению ребенка с бабушкой и дедушкой. В подобных случаях всегда есть конкретные виноватые, а чаще всего виноваты обе стороны. Я не собиралась ждать от мужа особой помощи, хотя он аккуратно переводил четверть своей официальной зарплаты. Несложно понять, насколько издевательской была эта сумма. Ведь наши таможенники, налоговики, полицейские, судейские и всякие другие «погоновожатые» не живут на свои зарплаты, которые составляют только одну сотую или одну тысячную от их реальных доходов. Но я не могла претендовать на его скрытые доходы и получала мизерные двадцать пять процентов алиментов от его официальной зарплаты. Я точно помню, что сразу после развода это была сумма примерно в тридцать долларов, на которую я должны была содержать своего ребенка. И он ни разу не спросил, каким образом можно содержать девочку на тридцать долларов. Точно так же, как этим не интересовались его родители, казалось, навсегда вычеркнувшие меня из своей жизни. Меня и нашу девочку, их внучку. Однажды я встретила на какой-то свадьбе его мать, у которой потемнело лицо, когда она меня увидела. Можете себе представить, что она даже не поздоровалась со мною, отвернувшись. Это тоже местный менталитет. В таких случаях всегда винят женщину, считая ее основной виновницей любого развода.
Вот в таком положении я оказалась. Без денег и среди презиравших меня родственников и знакомых, которые тоже смотрели на разведенную молодую женщину с большим подозрением. Я же не могла всем рассказывать об обстоятельствах своего развода. И тем более не могла говорить, что мой бывший муж фактически оставил меня и свою дочь без средств к существованию. И это была своеобразная месть его семьи.
Но в тот момент такие «мелочи» меня мало волновали. Я оставалась одна с дочерью и радовалась своей свободе. Первые несколько дней. А потом начала серьезно размышлять о том, что мне нужно выходить на работу и вообще думать о том, как содержать себя и свою дочь, не рассчитывая на помощь моих родителей и старшего брата, которые, конечно, готовы были мне помогать. Домработница, которой раньше платил отец Анвера, перестала к нам приходить. Теперь мне предстояло жить совсем по-другому.
Глава 5
Помните, какой праздник был в Баку, когда в немецком городе Дюссельдорфе победила наша молодая пара на конкурсе «Евровидения»? Ребята действительно были молодцы. И уже тогда стало понятно, что следующий конкурс будет проведен в нашей столице. Но подобного зала с такой вместимостью в городе просто никогда не было. Никто не мог даже предположить, какие сложные политические игры начнутся сразу вокруг этого конкурса, который впервые должен был состояться в нашей стране.
И почти сразу стало понятно, что проведение подобного конкурса в нашей стране вызовет резкое неприятие подобного мероприятия у наших южных соседей. Их позиция была понятна с самого начала. У их границ собирается этот безнравственный конкурс с обилием полуголых девиц и непонятных мужчин, которые собираются исполнять свои песни в основном на английском языке. Если учесть, что Азербайджан мусульманское государство, да еще и с преобладанием шиитов, то проведение подобного конкурса в Баку вызывало резкое неприятие у наших южных соседей. Для тех, кто не знает, могу сообщить, что в самом Иране проживает в несколько раз больше азербайджанцев, чем, собственно, в Азербайджане, и наш народ один из немногих оставшихся в мире народов, который вот почти двести лет был разделен между двумя великими империями – Российской и Персидской. Конечно, наших южных соседей раздражал не только сам конкурс. Очень сильно нервировало их и появление в нашей стране многочисленных иностранных делегаций и, конечно, сотрудников спецслужб, которые в большинстве своем появлялись в нашем городе. С этой точки зрения, Баку превращался в абсолютно уникальный город, где одновременно работали посольства Израиля и Ирана, Соединенных Штатов и Ирака, Великобритании и России, Китая и Турции. Разумеется, все посольства имели своих сотрудников службы безопасности, а несколько стран имели и свои мощные резидентуры, опиравшиеся на многочисленную внутреннюю агентуру. Нужно ли говорить, что у таких стран, как Россия, Иран и Израиль, в нашей стране могла быть достаточно многочисленная агентура. Не говоря уже об американцах, англичанах, французах и даже китайцах, которые также весьма активно работали в городе. Где еще можно было встретить такое количество собравшихся вместе разведчиков?
И мы с самого начала понимали, что будут попытки сорвать проведения конкурса, который становился вызовом не только нашим южным соседям, но и некоторым другим странам, очень недовольным европейской ориентацией Баку, который не скрывал своего стремления стать частью большой Европы. Самое поразительное, что подобные претензии не предъявлялись Турции, которая за несколько лет до этого принимала конкурс «Евровидения». Начнем с того, что Турция была суннитской страной в отличие от Азербайджана. Одним из очень важных факторов было и то обстоятельство, что в ней правила религиозная партия справедливости, регулярно побеждавшая на выборах. И хотя сама Турция не скрывала, что изо всех сил пытается пробиться в единую Европу, она, очевидно, представляла меньшую опасность для Ирана, чем Северный Азербайджан, ведь практически треть страны составляли азербайджанцы, компактно проживающие по другую сторону границы.
Кафаров достал сразу четыре папки, протягивая их мне, чтобы я ознакомилась.
– На этот раз у меня будет сразу четыре объекта? – поинтересовалась я, стараясь не выдавать иронии, невольно проявившейся в моем голосе.
– Все не так весело, чтобы ты еще и шутила, – недовольно сказал Кафаров, – у нас есть более чем достоверные сведения о том, что в Баку попытаются сорвать проведение конкурса «Евровидения».
– И вы уже собрали материал на четыре папки? – только спросила я.
– Уже сейчас у нас гораздо больше материалов, чем ты думаешь, – отрезал Кафаров, – повторяю, что все оказалось гораздо серьезнее, чем мы могли предполагать. И мы собираемся задействовать всю вашу группу.
Он никогда еще так не говорил. Вообще, он не любил, когда в разговорах вставляли подобные фразы. Он часто повторял, что наша работа требует прежде всего беспристрастного и выдержанного анализа, а все превосходные эмоциональные степени нужно оставлять романистам.
– Ты будешь работать с одним человеком, – пояснил полковник, – это будет человек, которому ты должна помогать. А остальные три папки – это информация о людях и организациях, которым может не понравиться пребывание этого человека в нашей стране. Очень не понравиться. И соответственно они сделают все, чтобы ему здесь было не очень удобно. Поэтому у тебя будет сразу две задачи. Охранять этого человека и помогать ему. И вообще, относиться к нему так, как будто он твой самый близкий родственник.
– Получается, что я буду его личным телохранителем, – все-таки ирония еще раз прозвучала у меня в голосе.
Полковник покачал головой:
– Ему не нужен телохранитель. Ему понадобится только помощник, чтобы ориентироваться в местных условиях. Хотя русским и турецким он владеет в совершенстве. И еще английским, французским, немецким, арабским, фарси. Возможно, знает еще несколько языков, о которых мы не знаем.
– В общем, он полиглот. Это я уже поняла.
– Чтобы совместить свою легенду с твоей, он прилетит сюда под видом известного литературного критика, как раз в соответствии с твоей специальностью. И никто не удивится, что именно ты, сотрудник института литературы, будешь работать вместе с ним.
– Вы заранее согласовали с ним эту легенду?
– Нет. Просто так получилось. В Европе он достаточно известен как литературный критик. Поэтому ваши легенды в какой-то мере пересекаются. Самое важное, что он специалист именно в области контртеррористической деятельности и может оказать нам существенную помощь именно на стадии подготовки к «Евровидению».
– Это я уже поняла. Как зовут вашего критика?
– Профессор Яков Гольдфарб. Слышала про такого?
– Не может быть, – растерянно произнесла я, – он действительно известный специалист по литературе девятнадцатого века. Я читала его статьи. Он очень известный ученый и достаточно популярен в Европе. Напрасно вы все это устроили. Весь замысел достаточно примитивен. Его фотографии наверняка есть в Интернете и в Википедии. А вы хотите заменить его каким-то другим специалистом, которого сразу разоблачат. По-моему, неразумно.
– Ты так считаешь? – Кажется, на этот раз ирония проявилась в голосе самого Кафарова.
– Во всяком случае, нужно было найти другого человека, под именем которого ваш специалист мог бы появиться в Баку. Настоящему Гольдфарбу должно быть лет сто или еще больше. Неужели вы не понимаете, что приехавший под его именем агент сразу себя разоблачит?
– Не все так однозначно, – загадочно заметил полковник, – когда познакомишься с ним, тогда все и узнаешь.
– В каком смысле? Фотографии Якова Ароновича Гольдфарба есть почти во всех учебниках литературы. Это примерно так, если бы мы объявили о приезде Шолома-Алейхема. Нужно было выбрать другое прикрытие.
– Ты все еще ничего не поняла, – усмехнулся Кафаров, – никакого прикрытия не будет. И никакой замены.
– Я вас не понимаю…
– Все очень просто. Приедет настоящий Яков Гольдфарб. Ему семьдесят четыре года, и он все еще в хорошей физической и интеллектуальной форме. И это тот самый Гольдфарб, чьи фотографии есть во всех учебниках по литературе.
Я несколько секунд молчу, соображая, что он мне сказал.
– У него есть брат-близнец? – это первое, что приходит мне в голову.
– Буйная фантазия при полном отсутствии логики. Если вы, уважаемая Кеклик Алиева, можете быть майором нашей службы и работать под прикрытием в литературном институте, то почему Яков Гольдфарб не может быть лучшим аналитиком МОССАДа и известным литературоведом? Одно совсем не исключает другого. Разведка его призвание, а литература – хобби. Или наоборот, я не знаю. Но он один из самых лучших аналитиков в мире и действительно очень известный ученый по истории литературы девятнадцатого века. Поэтому не удивляйся. К нам прилетит тот самый всемирно известный литературовед – Яков Аронович Гольдфарб. Можешь мне не поверить, но советская разведка и Первое главное управление КГБ СССР потратили почти двадцать лет, чтобы только узнать имя Гольдфарба, хотя оно было во всех учебниках литературы.
Я снова несколько секунд перевариваю его информацию и спрашиваю:
– Можно вопросы?
– Давай.
– Зачем вся эта ненужная секретность? Если он вам настолько необходим как такой известный специалист, то вы можете его принять и без этой ненужной легенды. Выделить ему в качестве телохранителей группу офицеров из нашего спецназа или из личной охраны президента и выполнять все его рекомендации.
– Это первый вопрос или будут еще?
– Первый и самый важный. Зачем вообще нужна вся эта игра в литературного критика?
– Это не игра. Но на твой вопрос я могу ответить. Нам нужен очень сильный аналитик, каким является Гольдфарб. Который сумеет провести необходимый анализ ситуации и дать свои конкретные рекомендации по обеспечению безопасности. Мы обратились за помощью к Израилю, считая, что именно в этой стране лучшие специалисты по вопросам обеспечения безопасности. Почему мы не принимаем его официально, тоже все должно быть понятно. У нас нет никакой гарантии, что среди тех офицеров, о которых ты говоришь, не будет человека, который за крупные деньги может сдать инкогнито нашего гостя. Когда о его приезде узнает сразу несколько человек, охранять его будет практически невозможно, а он приезжает сюда активно работать.
– Тогда получается, что о его приезде никто не знает?
– Никто и никогда не узнает, – поясняет мне Кафаров, – о нем знают только четыре человека. Что тоже много. Но это тот минимум, который и должен об этом знать. Между прочим, это было требованием самих израильтян. Наш министр, который получил сообщение о его приезде, в ответ на посланный запрос, начальник контрразведки генерал Кадыров и я. Больше никто. С гостем будет работать ваша группа. Так будет гораздо лучше. Только в этом случае я могу гарантировать его безопасность и самостоятельную работу, которой никто не сможет помешать.
– Можно еще вопрос?
– Хочешь спросить, почему мы с тобой вне подозрений? – ухмыльнулся Кафаров, словно заранее просчитавший мой вопрос.
– Просто интересно. Офицерам нашего спецназа вы не доверяете, считая, что там может быть провокатор, которому могут заплатить. А разве нам с вами не могут заплатить? Или нас считают бессребрениками? И настолько доверяют?
– Нет, не думаю. Наши циники справедливо считают, что купить можно любого. Необязательно за деньги. Есть много других форм оплаты. В наших случаях все несколько иначе. Моя форма оплаты – мое тщеславие. Ведь если мы сорвем подготовку конкурса, то это будет мое личное и самое большое поражение. Никакие деньги не смогут возместить потерю моей репутации, и я полагаю, что об этом все знают. Теперь насчет тебя…
– Тоже тщеславие? – не выдержала я.
– Нет, конечно. Причем тут тщеславие? У тебя есть самый действенный стимул, который работает гораздо лучше денег, тщеславия и всего остального…
Я замерла. Неужели он осмелится сказать…
– Твоя дочь, – очень спокойно и цинично продолжал Кафаров. – Ты прекрасно понимаешь, что если ты сдашь своего гостя, то расплачиваться будут твои близкие. Это без вариантов. Мать, брат, дочь. И даже я не смогу ничего сделать. МОССАД не прощает таких предательств. В самом лучшем случае твоя дочь останется без мамы или вообще полной сиротой. Поэтому ты сто раз подумаешь, прежде чем сдать нашего гостя. И никакие деньги не перешибут этого материнского чувства. В этом я убежден.
– Вам не говорили, что вы нехороший человек? – гневно спросила я.
