Дан Берг
Царица Аталья
– Поучительно его продолжение, мною от матери слышанное. Празднуя победу, могучий Эльяу самолично зарубил мечом ни много ни мало четыреста пятьдесят незадачливых языческих жрецов. А потом он накликал облако над морем, и оно обратилось в тяжелую тучу, и хлынул дождь, и пришел конец засухе. Не здесь ли, Одед, кроется ответ на мой пронзительный вопрос?
– Вопрос оставлю в стороне, но правоту твою отмечу: Эльяу порой бывал немилосердно жесток в священном рвении своем. Потому Господь наш, Бог единственный и истинный, однажды строго призвал его к себе. Заговорил Он с ним оглушительным голосом тонкой тишины, голосом, коим только Всевышний наделен, и повелел пророку Эльяу назначить себе в замену Элишу. О нем мы поговорим в другой раз.
– Я благодарна тебе, Одед, за поучительную беседу, надеюсь, не последнюю.
– Благодарю и тебя, Аталья. Лишь умным людям дан талант чужие мнения терпеть. Мне пора возвращаться в храм вершить службу. Мир тебе.
– Мир тебе, Одед, – закончила разговор Аталья.
У храма Иошафат поджидал Одеда. Царю не терпелось услышать от первосвященника впечатления о беседе с Атальей. “Ум твоей невестки остер и колюч, – сказал служитель Бога на земле, – я заподозрил, что она не только в Господа нашего не верует, но и языческих богов не привечает. Не окончены наши с Атальей диалоги. Пока приставлю к ней духовного наперсника. Им будет верный мой помощник Матан. Жаль, что устои Иудеи не одобряют женское правление в государстве. Иначе полезнейшего министра ты имел бы!”
Глава 6 Благодатные перемены
1
Весьма раздосадовалась Аталья, получив в лице Матана духовного пастыря. “Умаляется доверие мое к Иошафату, – сердито размышляла она, – похоже, святоша сей задумал заточить свободу ума моего в темницу нетерпимой веры. Не иначе, он и подослал ко мне первосвященника Одеда с его проповедями, а тот перепоручил меня Матану. Впрочем, просвещенный Одед не противен мне, почти приятен. Наберусь от него кой-чего!”
С первой же встречи Матан не понравился Аталье. “Личность льстивая и наглая одновременно, – заметила она себе, – к тому же буркалы его охальны и блудливы. Похоть не ведает стыда! Я принцесса Израиля и супруга наследника престола Иудеи, а этот авантюрист кто таков, чтобы глядеть мне в лицо, не потупляя взгляда? Да и в чем состоит роль его? Шпион, засланный Одедом в мой дом!”
Аталья постаралась разузнать о Матане как можно больше, ибо поступки знакомца вернее предсказуемы. Она расспрашивала людей с осторожностью, как бы невзначай, дабы не выдать своего интереса. Выяснила малую толику – скользкий и скрытный этот Матан. Истинные помыслы свои прячет за языкоблудием. Откроет на вершок, а утаит на аршин. Однако решила терпеть и недовольство не выказывать. Дружба с первосвященником может пригодиться. Одед послал соглядатая за ней присматривать, а она ненароком выведывает у ищейки полезные новости о храме, о дворце, о замыслах сильных мира, о казне, об интригах и о прочих важных предметах. Всё может сгодиться: не в тягость знание, зато половина ума в нем. Да и не глупей она духовника, умеет положить меду на язык хитрецу. Иной раз и Матан лишнее скажет, а слово упустишь – не воротишь. Двойной шпион на одном жалованье!
Матан любил расспрашивать Аталью о детстве ее, надеясь разговорить, пробуждая нежные воспоминания. Многое интересовало его. Вытягивал, что рассказывала ей мать о деле Навота. А как мыслит сама Аталья о страшном грехе Изевели, да и Ахава тоже? Ведь родители ее корысти ради сперва оклеветали безгрешного крестьянина, потом развратили суд и, наконец, руками кривосудия казнили невинного!
А призналась ли Изевель дочери своей, как подослала убийц к молодым пророкам, ученикам Эльяу? А много ли простых израильтян наведываются в языческий храм, что Изевель устроила в Шомроне? И еще Матан всегда искал случая покалякать с сыном Ахазьей. Все допытывался у отрока, чему мать поучает его?
Не сомневалась Аталья: слышанное и виденное в ее доме Матан передает Одеду. Она внушала сыну Ахазье, чтоб отвечал уклончиво благонамеренному послу первосвященника. Сама же не торопилась ронять слова – вперед думала, потом говорила. Оттачивала мастерство уст скрывать мысли. Почему не поучиться у духовника?
2
Целых два месяца Иошафат не навещал сына и невестку в их доме и не призывал молодых к себе во дворец. “Войны нет, – думала Аталья, – куда же старик запропастился? Муж Йорам ничего толком не может сказать. Может, хворь одолела монарха нашего, и скрывает? А то, каверзу какую замыслили? Или бес в ребро? Всякое случается. Беспокойно мне, однако!”
Тут явился первосвященник. Как положено, открыл во всю ширь дверь в комнате, уселся поудобней, заулыбался.
– Вижу тревогу на прекрасном лике Атальи, – заметил Одед, – какая причина взволновала чувствительное сердце?
– Где царь Иудеи? Куда пропал Иошафат? – выпалила Аталья.
– С государем благополучно, слава Богу. Надеюсь, волнение не навело тебя на скверные мысли о владыке нашем?
– Век живи, век надейся....
– Ценю бойкость языка. Кстати о находчивой речи! Я вспомнил о Матане. Довольна ли ты им? Поверенный храма стал ли поверенным твоей души?
– Воистину, спрошено кстати. У Матана и учусь краснобайству. Толковый духовный наставник. Муж любезный и располагающий. Тебе, Одед – спасибо за призор. Но, главное, я благодарю богов, хранящих нашего царя.
– Боюсь, не слишком успешен Матан, коль ты по-прежнему о богах твердишь…
– Уйдем со скользкой почвы, Одед. Я хочу знать, где мой свекор пребывает.
– Иошафат разъезжает по городам и весям Иудеи. Заходит в дома к землепашцам и мастеровым, к отставным солдатам и вдовам, к наймитам и рабам. Ты не веришь ушам своим, Аталья? Я вижу изумление в очах твоих. Монарх странствует по дорогам государства ради великого дела!
– Да разве не во дворцах, а в хижинах вершат цари великие дела?
– Род деяний Иошафата особенный. Он несет простым людям слово Господа нашего – единственного и истинного. Он доказует маловерам никчемность поклонства идолам, уж извини меня за прямоту. Я придал ему две дюжины моих левитов храмовых. Они содействуют, но подмога их мала. Уж так чернь устроена: скупые слова воителя, венценосного к тому же, весомее премудрых речей книжника.
– Знаю. Меч почитают больше книги. Увы, не только в простонародье. Однако не возьму в толк, почему Иошафат паломничает тишком, без царской помпы?
– Причина негласности – скромность!
– Или сомнение в успехе…
– Да, твердый орешек достался Матану… Прими также к сведению, почтенная Аталья, что не только высокость духа народного тревожит монарха. Об устройстве государства и его вещном достатке забота царя.
– Я верю и рада. Коль скромен Иошафат и сдержан на слова, надеюсь услышать от тебя, Одед, что готовит нам владыка.
– Расскажу непременно. Рискуя кольнуть шипами прошлого чувствительную память твою, Аталья, буду нелицеприятен. Преступный суд над Навотом, свершенный по воле твоих отца и матери, подтолкнул Иошафата к переустройству нашего правосудия, ибо алчет монарх уберечь от грязных пятен чистую совесть Иудеи.
– Неужто существуют средства, чтоб одолеть людскую подлость мерами законов и переустройств?
– Ты именуешь подлостью то, что иначе и назвать нельзя, и мне отрадно это слышать. А средства существуют! Иошафат разделил суды по старшинству, преступления – по тяжести, а кары – по строгости.
– В чем тут новизна? По моему простецкому понятию, ваша Тора уж давно прописала порядок вроде этого, вот только мерзость среди людей не убывает!
– Не перебивай, Аталья, – сердито заметил Одед, – и хотелось бы слышать из твоих уст “наша Тора”! Новизна же состоит в практическом следовании, как ты выражаешься, “прописанному порядку”, а, вернее, заповедям Всевышнего. Кажется, известно тебе одно государство, нашему соплеменное, владыки коего не слишком почитали заветы Господа, и о печальных следствиях ослушания высшей воли ты тоже знаешь. А теперь внемли! В деревнях устроены простые народные суды для разбора мелких тяжб. Старейшины там заправляют. Городские суды – государственные, и решения в них выносят люди, нарочно обученные закону и справедливости. Они решают дела крупные и наказания выносят строгие. А если деревенский истец усматривает пристрастие, то идет за правдой в город. Верховный суд заседает здесь, в Иерусалиме. Он трактует самые тяжкие преступления – против царя или веры – и, если требуется, выносит приговоры о лишении жизни. Два высших судьи возглавляют его, и к ним в советчики назначены коэны, левиты и наиболее уважаемые, то бишь самые богатые жители столицы.
– Прекрасно, что закону и справедливости специально школят. Выученность надежнее совести. Вот только как доглядеть за исполнением?
– Замечательный вопрос, Аталья! Наш монарх предусмотрел надзор и учредил особые боевые отряды охраны закона. Они – на щедром государственном корму. Следят, проверяют, доносят.
3
Муж Йорам и сын Ахазья вернулись домой после ежедневных воинских упражнений. Обогащались навыки меткой стрельбы из лука, отсечения головы единократным ударом меча, преследования спасающегося бегством противника и пленения его. Оставшиеся на поле боя солдаты восстанавливали поверженные чучела неприятелей, готовили бранное поприще для завтрашней тренировочной битвы. Народ, который учится, станет народом, который действует.
Проходя мимо открытой настежь двери парадной горницы, отец с сыном заслышали задорный голос Атальи и наставительные слова Одеда. Не сговариваясь, воители переступили порог комнаты, и, утомленные ратным трудом, с приятностью уселись в углу и стали слушать занимательную речь первосвященника. Собеседники заметили вошедших и приветливо кивнули им.
Муж Йорам воодушевился рассказом Одеда о великих деяниях отца. Ему самому было что добавить, и он ждал удобного момента для вступления в разговор. Сыну Ахазье, беззаветно любившему мать, послышалось недовольство в тоне первосвященника, но огорченный отрок не решался вставить слово. Как только Одед похвалил Аталью и сообщил об учреждении Иошафатом боевых отрядов охраны закона, муж Йорам подал голос.
– Почтенный Одед, – воскликнул Йорам, – позволь и мне добавить кое-что важное о последних военных нововведениях. Отец разделил Иудею на области. В каждой из них собрано постоянное войско, и над ним назначен искушенный в бранном деле полководец. Люди цивильные – землепашцы, пастухи, мастеровые – обязаны поступить в ополчение и собираться под знаменами царя по его зову.
– Не прибыло пока золото из страны Офир, – критически заметила Аталья, – корабли не отплыли, да и не построены еще. Чем же жалованье войску платить?
– Для пополнения казны отец назначил в областях сборщиков налогов, – пояснил муж Йорам, – рьяные справедливости поборники станут делать справедливые поборы с богатых и зажиточных. Да и купцам, чьи караваны Иудею бороздят, придется раскошеливаться.
– Утаиванию налогов положить конец – давно пора! – решительно заявила Аталья, – хитрецов лишь сила убедит. Хвала Иошафату! Присоединюсь-ка и я к славословию: владыка повелел создать в городах склады запасов воды и продовольствия – дабы не пухли с голоду люди в тяжелую годину недорода, да хранят нас боги от несчастья!
– Наконец-то я слышу от собеседницы моей слово одобрения, хоть оно и одето в шелуху язычества, – воодушевленно произнес Одед, – и я воспользуюсь моментом благости духа хозяйки дома, чтобы дать обещанный ответ на ее давний пронзительный вопрос – кто накликал страшную засуху на Израиль? Дело было так. Предвещал бездождье Эльяу, но не ведомо нашим мудрецам, чьей волей наслана беда – провидца иль самого Бога. Известно, однако, что испытание явилось карой израильтянам за великие их грехи, и один из них – убиение молодых пророков, учеников Эльяу. Не выбирая слов, скажу прямо: это Изевель вершила злодеяния!
– Позволь, многомудрый Одед! – остановила Аталья горячую речь гостя, – вместе с тобою мы признаём бесспорным, что Эльяу зарубил мечом сотни языческих жрецов.
– То было справедливой местью! Мера за меру ей названье! – вскричал Одед.
– Боюсь, дело здесь иное. Как неведомо, кто наслал засуху, так и не доказано, что Изевель убивала пророков. Уж коли ретивые твои книжники не справились с желанным доказательством, то навряд ли обвинения против матери верны. Святые письмена разумеют под мерой за меру уничтожение вторым преступлением первого и самого себя. А если не было первого, то нам остается просто преступление, не так ли, мудрейший Одед? Добавлю, что нелепо искать, который из тяжущихся наносить обиды начал первым – то безнадежная для здравого ума задача, темный тупик.
Первосвященник уж пожалел о том, что перевел в рискованное русло спорных мнений столь благоприятно и общесогласно завершавшийся разговор о добрых деяниях Иошафата. Поддержание духовного приоритета требовало оставить последнее слово за собой. “Не торопись, Аталья, – изрек Одед, – правда из земли произрастет. Но чтобы семени пустить побег – время требуется!”
Одед придал лицу значительное выражение, произнес слово прощания и с достоинством вышел. Муж Йорам почтительно смотрел ему вслед. Сын Ахазья с восхищением глядел на мать.
Глава 7 Заря грядущего
1
Привычным занятием молодой женщины Атальи были размышления о любви, неизбежно ведущие к раздумьям о двуногих тварях. Не все свои создания Господь наделил талантом вбирать в себя или отдавать ближнему эту невразумительную ипостась души, то бишь любовь. А о чем и о ком еще думать супруге наследника царского трона, обладательнице острого ума, не имеющей близких ей статусом товарок и окруженной властолюбивыми и алчными мужчинами, каждый из которых монарх либо в настоящем, либо в будущем? В одиночестве ты сам себе компания честная, а споткнешься – и поддержать некому!
Аталья то вспоминала благостное детство в Шомроне, то перебирала события иерусалимской молодости. Она не могла не признаться самой себе, что с годами поблек дарованный ей Богом талант. Ребенком она любила отца, мать, братьев. Теперь же охладела к родне. И только обвинения против Ахава и Изевели воскрешали былые чувства. Кровная солидарность с беспристрастием не дружна.
Жених Йорам не завладел воображением юной девы, а дни и ночи супружества не добавили огня. Аталья пришла к заключению, что нрав ее холоден, но беды в этом не видела. “Все-таки на двоих моей любви хватает – на меня саму и на сына Ахазью!” – говорила она себе.
В последние год-два она заметила в душе странные шорохи. Аталья привязалась к Иудее, новой своей родине. Ей стали небезразличны землепашцы и пастухи, купцы и разбойники, ручьи и поля, башни и стены, бедность и злоба. “Да разве можно любить или не любить царство? – смеялась она над собой, – земля и обитатели ее – это ведь не дом родной, не семья, не мать с отцом. Если кто приголубит – не верь лицемерию, ибо чужие все. Любовь, коли случится, то меж людьми, а не возникнет у человека к горам, лугам или озерам. Как это скучно – отчизнолюбие! Да и что сердцу до того, в каком оно краю стучит – везде воздух свеж, чтоб дышать, и солнце восходит светить и греть!” Дабы примирить хотение улучшений в Иудее с нелепой мыслью о любви к стране, она объяснила себе диковинное чувство понятными мечтами – украсить бытие, умножить негу, превзойти равных.
Хоть Аталья и частенько вспоминала свое невеликое годами прошлое, но природный дар рациональности неизменно поворачивал ее взгляд в сторону будущего. Чтобы преуспеть или по крайности уцелеть, следует приготовляться как к реальному, так и к невозможному. Слишком часто гибнут цари, и меняется власть. Победы и крушения, пиры и голод, пышность и скудость, грабежи, коварство, измены, покушения, месть, кровь – борзые кони перемен. Аталья придумывала себе место и путь к нему в грядущем мире. Раз даже помыслила себя царицей и содрогнулась – чтоб ей взойти на трон Иудеи, любимый сын Ахазья, законный наследник короны, должен умереть раньше ее самой! “О, нет, этого не надо!” – с испугом отвергла она жестокое вероятие.
Аталья заметила, что жизнь ее течет неровно: доброе время сменяется худым, и вновь наступает перемена к лучшему, и так далее. Словно чередуются темные и светлые полосы на тигриной шкуре. Вслед за светлым детством явилось немилое сватовство, потом пришла радость рождения Ахазьи, материнское счастье омрачилось равнодушием мужа Йорама, но отрада сыновних успехов превзошла печаль пресного супружества, а горечь в сердце по смерти отца сменилась сладким ожиданием золота страны Офир.
“Выходит, сейчас шагаю я поперек светлой полосы, – рассуждала Аталья, – стало быть, неизбежно вступлю на темную – ведь не переменит тигр шкуры своей. Слыхала подобное от Одеда, а он ссылался на кого-то из своих”. Аталья не хотела выглядеть в собственных глазах ученицей первосвященника, но пришедшие ей на ум слова его беспокоили душу.
2
Раз в месяц из Эйлата являлся во дворец к Иошафату начальник верфи и в присутствии мудрых министров докладывал монарху о продвижении кораблестроительных работ. Доставлены сосны и кедры. Привезены канаты и парусина. Нарезаются доски, отливаются железные якоря, выделываются весла, изготовляются рули, устраиваются палубы, трюмы, каюты. Не покажутся лишними сотни луков и тысячи стрел. И вот уж набраны команды судов, привезены рабы-гребцы, запасены снедь и вода. Скоро суда будут готовы к пробному плаванию, после которого останется лишь устранить огрехи, и назначить срок отправления в землю Офир.
В дни прибытия начальника верфи Иошафат неизменно призывал к себе во дворец неравнодушную сноху. Разумеется, Аталья была единственной женщиной, присутствовавшей на сих поголовно мужских собраниях. Она не только жадно внимала словам главного корабела, но и иной раз задавала меткие вопросы, и даже решалась изредка подать совет. При этом Иошафат поощрительно кивал головой, судовой мастер благодарил за науку, а безглагольные дворцовые чины прятали в усах презрительные улыбки.
Первосвященник Одед не поощрял нахождение Атальи в среде мужчин. Он ставил на вид Иошафату прискорбный этот факт, всякий раз напоминая, что дела государственные не есть занятие для женского ума, хоть и светлого. Монарх отвечал в том духе, что, мол, всеведущ Бог и бесконечно милостив к грешным людям.
Мужские собрания у царя неизменно завершались знатным ужином, добрыми возлияниями и еще неведомо чем. Аталья благоразумно и вовремя покидала дворец и возвращалась в свой праведный дом. Ее не удерживали.
Брат Ахазья хоть и оплатил из своей казны половину цены постройки судов, не мог участвовать в обсуждениях у Иошафата, ибо занят был войною. Надобно заметить, что моавитяне, покоренные в древности героическими царями Давидом и Шломо, восстали, как только прослышали о безвременной смерти Ахава. Поэтому наследовавший царство Ахазья вынужденно воевал с мятежниками, и полки дружественной Иудеи пособляли ему. Столь основательно погрузился новый владыка Израиля в ратное противостояние, что, к огорчению матери своей Изевели, даже не выбрал время для женитьбы.
Готовые корабли прошли испытание, и открывшиеся изъяны были устранены. Иерусалим и Шомрон предвкушали скорое отплытие флота. Но вот в один из дней трепетного ожидания в дом к Аталье примчался человек Иошафата и передал просьбу царя срочно явиться во дворец. Пустая физиономия гонца ничего не говорила ни о хорошем, ни о плохом. Но отчего же чаще забилось сердце Атальи, и спутались мысли, и побледнело лицо, и дрожь пробежала по телу?
Войдя в совещательную комнату дворца, Аталья к удивлению своему увидала брата Ахазью. Он расположился напротив Иошафата, рядом с которым примостился муж Йорам. Начальник верфи стоял тут же. Лица были мрачны. Аталья поняла, что случилось нечто ужасное, а состав присутствующих прозрачно намекал на источник беды. Она молча уселась на край скамьи и приготовилась слушать худые новости.
– Мы дожидались твоего прибытия, Аталья, – начал Иошафат, – как первейшей энтузиастки экспедиции в страну Офир, дабы осведомить тебя о печальных событиях.
– Ночью приключилась великая непогода над Эйлатом, – заговорил главный корабел, – ветер набрал такую силу, что сломал мачты судов. Весла унесены водой, и уключины повреждены.
– А восстановить корабли можно? – вскричала Аталья.
– Вполне, но затраты будут велики, – ответил судовой мастер.
– Каковы они? – по-деловому осведомился Ахазья.
– Не меньше половины первоначальной цены, – последовал неутешительный ответ.
– Как некстати! – проговорил Ахазья, взглянув на Иошафата, – война с моавитянами опустошает казну!
– Я обращусь к матери, – воскликнула Аталья, – она возьмет взаймы у родителя своего, царя Цидона, отец не откажет любимой дочери! А золотом страны Офир покроем долг с лихвой!
– Не гоже нам одолжаться у язычников! – сурово произнес Иошафат, сверля глазами Ахазью, – но дело в другом…
– В чем же? – вскричали одновременно брат и сестра.
– Ахазья! – возгласил Иошафат, – ты мне друг, родич и соратник. Внемли умом, а сердце успокой. Не золото Офира, а верность союзу Иудеи и Израиля всего важнее для нас, потомков Авраама, Ицхака и Якова!
– Будь добр, выражайся яснее, почтенный Иошафат! – нетерпеливо перебил Ахазья.
– Важный пророк, – продолжил Иошафат, – напомнил мне, что Изевель и Ахав творили злое в очах Господа, и посему неугоден Ему наш с тобой поход в страну Офир, и ждет нас там несчастье. А ураган сей – милостиво данный нам Всевышним знак остановиться вовремя. Прошу тебя, не гневайся, Ахазья. Не разрывай союз, ибо мир меж народами братскими – всего превыше!
– Ты прав, мой старший друг, – удерживая гнев, отвечал Ахазья, – нет ничего важнее мира. Но разве некому плыть кроме нас с тобой? Людей наших пошлем!
– О, Ахазья, не перехитрить нам Бога!
– Я согласен с отцом! – подал голос муж Йорам, решивший, что и ему следует сказать слово-другое.
– Иошафат, где раньше был твой важный пророк? – сердито заметил Ахазья, – сколько добра потрачено, и зря!
– А крушение надежд! – подхватила Аталья.
– Не нам, рабам Божьим, указывать Ему, – ответил Иошафат, – тебе же, умелый мастер, плата причитается сполна. Ты не виноват. Не возражаешь, Ахазья, расплатиться поврежденными судами?
– Пусть так, – уныло произнес Ахазья.
– Благодарю вас, щедрые монархи! – воскликнул корабел.
– Иошафат! – вскричала Аталья, не в силах более скрывать отчаяние, – ты внемлешь прорицаниям, ты впал в суеверие! Если это не язычество, тобою заклейменное, то что это?
Бессильные рыдания сотрясали хрупкое тело. Иошафат строго посмотрел на сына. Муж Йорам помог Аталье встать и увел ее домой. Цари Израиля и Иудеи пожали друг другу руки. Иошафат проделал это горячо, Ахазья – прохладно. “Я пришлю тебе еще один полк в подмогу” – сказал старший младшему. Довольный исходом дела судовой мастер удалился восвояси.
3
“Конец надеждам на процветание Иудеи! – горевала Аталья, – вот каковы приверженцы единственного и истинного – на поверку-то они и есть худшие суеверы-язычники! Не будет золота из Офира – и задуманные Иошафатом перемены зачахнут. Не проложат новые дороги, не подведут водоводы к садам, не разработают каменоломни, не построят простолюдины добрые дома, да что и говорить…”
“Иногда они правы, однако. Байка про тигровую шкуру до сих пор казалась верна. Я покинула светлую и ступила на черную полосу. Только бы она узка была. Или новой беды ждать?” – гадала Аталья.
Брат Ахазья тяжело переживал неудачу. Он, как и сестра, вожделел золота страны Офир. Только не для мирных затей желал он сокровищ, но военную силу свою хотел укрепить. В тайне души мечтал обходиться без помощи Иудеи, хотя важность союза с единокровным царством признавал. Теперь же скрепя сердце и с выражением благодарности принял от Иошафата подкрепление.
Вернувшись из Иерусалима во дворец Шомрона, он подумал, что недурно бы немного отдохнуть от бранного труда, поклониться могиле отца, утешить мать, обсудить с братом Йорамом, как успешнее вести моавитскую кампанию.
Печально завершился один из диспутов на ратные темы. Нетвердым шагом ступали братья Ахазья и Йорам, покидая обеденную горницу и направляясь в свои опочивальни. Проходя мимо приоткрытой оконной решетки, Ахазья зацепился за нее широким рукавом исподней рубахи, и стал терять равновесие. Погруженный в думы Йорам не сразу заметил затруднение брата и опоздал протянуть руку помощи. Бедный Ахазья выпал из окна, обеспамятел и лишь наутро очнулся. Переломаны кости, тупая утробная боль туманила мозг.
Слезы отчаяния катились по щекам страдальца. “Неужели это конец? – думал Ахазья, – я мало жил, коротко царствовал, по пальцам перечесть убитых врагов, любви не знал и наследников не оставил!” Безнадежности вопреки он зазывал лекарей, отправлял одного за другим гонцов к всеведущим прорицателям – алкал слов надежды. Корил себя: “Несчастье свое на дне кружки нашел. Воистину говорят, больной от могилы бежит, а здоровый туда спешит!”
Не спасли молодого монарха ни костоправы, ни лекари, ни снадобья. Умер бездетный Ахазья. И надел корону младший сын Ахава. И выходит, что Атальин муж Йорам, как и прежде – наследник престола Иудеи, а брат Йорам стал царем Израиля.
4
И вновь Аталья в Шомроне, опять плачет у свежей могилы, обнимает несчастную мать. Поседела голова Изевели, морщины избороздили лицо, горе застыло в глазах. За год потеряла мужа и сына.
– Где слезы твои, матушка? – вопрошала Аталья.
– Еще увидишь их, дочка. Они всегда со мной… – отвечала Изевель.
– Я тоже страдаю, я лишилась брата…
– О, Аталья, сын больше, чем брат!
– Не будем мерить, матушка, чье горе глубже!
– Пусть сжалятся над тобою боги, чтоб не познала ты разницы… Своего Ахазью береги!
– Да будет по слову твоему!
– Сына потерять – велико страданье, а знать, что сын утратил жизнь – тысячекратно горько! Милостивая природа назначила отцу с матерью уходить вперед детей, но жестокая судьба перевернет закон, и невыносимо больно видеть мертвое чадо. А вот и слезы…
– Ахазья повредился волей случая, но сдается мне, матушка, что умер он не случайной волей.
– Ты проницательна. Это Эльяу, безжалостный гонитель семьи нашей, пророча, накликал смерть первенцу моему.
– Пророчество – всего лишь уст деянье. Разве можно причинить смерть словами?
– Сбывается зло речей пророков иудейских. Должно, имеет колдовскую силу божество, что покровительствует им. Так умер твой отец, теперь брат, я – скорое звено в цепи их лиходейств…
– Да хранят тебя боги, матушка!
– Он так хотел жить, мой мальчик! Безмерно мучился. Знал вещую силу слова Эльяу и трижды ходатаев отправлял – заступничества просить. Первых двух посланников пророк сжег огнем, не выслушав. А третьего пощадил и наказал передать Ахазье, что не придет исцеление, а постель станет смертным одром ему. Вышло по слову Эльяу.
Настало время Аталье возвращаться в Иерусалим. Она поцеловала постаревшую, сгорбившеюся мать, обняла брата Йорама. Тяжело начинается царствование его – продолжать войну с непокорными моавитянами.
5
Тянулись дни траура. С утра до вечера Аталья сидела в горнице. Напротив располагался муж Йорам, скучал. Тут же был и сын Ахазья. Расспрашивал мать о безвременно умершем тезке, сожалел. Наведался Иошафат. Старик все чаще болел. Из-за телесной слабости не поехал с Атальей в Шомрон и сына и внука не отпустил – сказал, мол, время тревожное, не годится молодым мужчинам покидать столицу.
В один из дней с утешениями явились первосвященник Одед и с ним Матан, благонамеренный духовный наперсник Атальи. Вошедшие молча уселись на лавку в углу горницы, придали лицам горестные выражения, сочувственно глядели на скорбящую.
Аталья не смотрела в сторону гостей из храма. Слишком хорошо запомнила она рассказ матери о роковом пророчестве Эльяу, и духовная его родня была не к месту и не ко времени, и не хотелось ей слушать лицемерные слова.
– Мои коэны и левиты соболезнуют тебе, Аталья, – начал неизбежную речь Одед, – а я печалюсь больше всех, ибо ты не чужая мне, и твое горе – мое горе.
– Благодарствую, – коротко ответила Аталья.
– Мне кое-что донесли о несчастье в Шомроне, но хотелось бы слышать слово сестры – самое точное и правдивое.
– Ахазья тяжко покалечился, – через силу проговорила Аталья, – но раны не были смертельны. Он хотел просить помощи Эльяу и трижды направлял к нему своих послов. Двоих тот сжег огнем, а с третьим передал пророчество кончины. К несчастью, ясновидцы ваши умеют накликать смерть. Вот тебе, Одед, точные и правдивые, как ты просил, слова сестры покойного, от матери ею слышанные.
– Я сострадаю тебе всем сердцем, Аталья. Однако не обмолвилась ли Изевель о том, что первым делом не к Эльяу, а к Вельзевулу, божеству языческому, отправил послов бедный Ахазья?
– Нет, не обмолвилась.
– Роковую ошибку совершил Ахазья. Не потерпел Господь пренебрежения и потому через пророка своего свершил справедливое возмездие. Всевышний прав всегда.
– Непогрешимый ваш ревнивец смертью покарал увечного и болящего за ошибку его.
– Ах, Аталья, ты в горе, и потому я пропускаю мимо ушей богохульные твои слова. Не стану обременять тебя более. Прошу, не отвергай наше участие. Пойдем, Матан.
Во время краткой беседы Атальи с первосвященником никто не вставил слова. Молчали и после ухода Одеда и Матана. А Аталья думала, что слишком широка черная полоса, и не известно еще, сменится ли она светлой. Или последняя беда есть мрачного грядущего заря?
Глава 8 Опасности навстречу
1
Наше душевное спокойствие зависит не столько от важных событий вне и внутри нас, сколько от мерного хода рутины житейских мелочей. Пять лет минули после смерти израильского монарха Ахазьи, брата Атальи. В те непримечательные годы, как и завелось испокон веку и установлено на века, шли своим чередом войны в земле Ханаанской, люди калечили и убивали друг друга, строили и разрушали построенное, за идею умирали сами и лишали жизни ближних, грабили и разорялись – иными словами, тянулись серые будни истории. Даже в царском дворце Иерусалима не лилась кровь бьющихся за власть. Пожалуй, Аталья сказала бы, что все это время она шла поперек светлой полосы на тигриной шкуре, а черной она не боялась – в любую минуту готова была вступить на нее.
