Дан Берг
Свой своему
Тяжелы были для Маргалит насмешки Ицхака над цадиками и хасидами. В Божине презирала многих, а Берлин открыл в ее сердце силу, что держит и не пускает в новый мир, и чем менее он похож на старый, тем крепче сила. “Над другими насмехаясь, за их счет себя утверждает…” – неодобрительно думала Маргалит.
Сестра обманула сестру, дабы счастье не упустить. Думала Маргалит, поедет с Ицхаком в Германию, и будет на глазах у него, и полюбится ему. “Он слеп!” – пеняла на сына Мерав и виновато глядела на пленившую ее материнское сердце гостью.
“В чужом воздухе задохнулось чувство. Или в том горе, что не нужна ему? Полюби он меня, и пошла бы за ним, и приняла бы безверие его, и былые сокровища потускнели бы. Ведь свой он, да и я не Ревекка!” – говорила себе Маргалит.
4
Дов ехал из Антверпена в Божин навестить отца с матерью. Остановился в Берлине, забрал с собой сестру. “Пора домой возвращаться, нагостилась!” – сказала брату Маргалит.
Рассказывать и слушать – две утехи в долгом пути. Дов хвалился фабрикой, барышами, сладкой властью над людьми. Не забывал бога благодарить за удачу в делах. “Он жаден к жизни, к деньгам и к труду и верен корням своим. Идеал! Увы, он брат мне”, – размышляла Маргалит.
Прибыли в Божин к свадьбе Пнины. Сияющая счастьем невеста бросилась на шею старшей сестре: “Я полюбила Ашера, а Ицхака забыла совсем!” Сестры обнялись, прослезились чувствительно. “Зависть жжет рану, – призналась себе Маргалит, – но то утешение, что обман пошел Пнине впрок, и, стало быть, нет греха на душе”.
Свой своему
1
Гордостью и красой украинского города Божина слыл хасид и лесоторговец Авигдор. Он и его возлюбленная жена Двора нажили изрядное богатство, а еще породили двух сыновей и двух дочерей. Дети взрослели и, преемствуя родительские истины, чинили отцу с матерью то беды, то радости.
Старшая дочь Маргалит, молодая вдова, увлеклась берлинским просвещенцем Ицхаком, гостила в его семье в Германии и вернулась на родину разочарованная. Пнина, младшая авигдорова жемчужина, вышла замуж за Ашера, наследника большого состояния. И уж первый плод взаимной любви шевелился во чреве юной супруги.
Младший сын Берл, коего хасидская ретивость обязывала к благочестию, посадил черную кляксу на незапятнанный лист семейной хроники, лишив невинности некую бедную девицу. Зато старший сын Дов, хасид не менее рьяный, чем брат его, основал в Антверпене алмазную фабрику на паях с Ицхаком, и преуспел в коммерции, и веру отцов сохранил на чужбине, и, не сходя с праведного пути, достиг солидных барышей.
2
Пришло время, и накатилась на божинских иудеев всесокрушающая волна чувств простого народа великой империи и владык ее. Вот собираются в питейном заведении миряне, обиженные иноверцами в ермолках. Чарки одну за другой лихо опорожняя, наполняют христианскую душу решимостью вырвать из православной земли злокозненный корень – неизбывную причину бед и непреуспеяния державы.
Пробиваются голоса сквозь смрад и табачный дым.
– Пора, братцы, бить да громить евреев!
– Своих бы не потревожить с пьяных-то глаз!
– У наших – занавески в окнах, а у евреев – стекла закопченные.
– Не местный, что ли?
– Мы из северных краев, с живинкой, с огоньком!
– Что до огня, так и без вас душа горит, а помощь примем.
– Есть дома, где просвещенные живут, без пейсов и бород. У них чисто, хоть и бедно.
– А которые из местечек, те вовсе нищета – ни богу свечка, ни черту кочерга.
– От голытьбы какая пожива? Только девки и бабы!
– Мало разве?
– В богатых домах золотишко припрятано, есть мебеля, посуда, одёжа, амбары ломятся.
– Добро их у нас украдено!
– Точно! Вернем свое, ребята!
Живут в Божине и хасиды, и хасидоборцы, и просвещенцы. И все антагонисты яростные. Говорят, вражда меж близкими непримирима, а пришла общая беда, и оставили усобицу до лучших времен. Вместе плачут и вместе убиенных хоронят. “Свой своему, свой своему…” – без устали напоминают сами себе божинские евреи.
Ашер и Пнина после свадьбы поселились в доме Авигдора. Крепок забор, тяжелы засовы, глубок подпол, велика надежда уцелеть. Ашер просвещенец и думает широко. “Разве звери они? Обманутые, несчастные!” Он вышел из ворот, книгу держит над головой. “Братья, остановите бесчинство! Светочи мысли взывают к нам: гуманностью уподобимся творцу!” Да кто ж стерпит еврея-краснобая? Окружили Ашера братья, повалили наземь, били коваными сапогами, покуда дух не испустил.
3
Европа осудила восточного соседа. Барон Шпигель, супруг новообращенной христианки Ревекки, принял на себя благодарную миссию – цивилизовать варварские края. Не в Божин, но в Северную Пальмиру направил он стопы свои. Столичный царедворец успокоил встревоженную совесть барона: мол, лучшие правительственные умы понимают, не гоже евреев чересчур теснить, а лучше добавить им чуток свобод, дабы польза вышла империи.
Благополучные немецкие иудеи, разбуженные просвещенцами Натаном и сыном его Ицхаком, сделали чрезвычайный сбор и переправили деньги несчастным соплеменникам, избитым и ограбленным на пиршестве патриотического духа.
Дов, удачный сын Авигдора, взывал к отцу с матерью, к сестрам и брату, умоляя бежать из проклятого Божина и переселиться к нему в тихий Антверпен. Да разве легко подняться, да и как решиться? Бросить, продать, забыть?
4
“Плачь, плачь, пчелка моя… Как тяжело на сердце… Две дочери, две жемчужины, две вдовы молодые…” – говорит жене Авигдор. “Не покинем Божин. Здесь любовь наша родилась, здесь и умрет она вместе с нами…” – невпопад отвечает Двора.
Во дворе синагоги толпятся люди. Мужчины, женщины, дети. Горестные лица. Берл пустился в пляс. “Остановись, негодник!” – закричал Авигдор сыну. “Цадик учит, весельем хасид отвратит беду!” – возразил танцор. “Довольно, Берл! Случилась уж беда!” – зароптали вокруг.
Шимон, единственного сына потерявший, не совладал с горем, и уж не хасидоборец он более. Глаза блестят лихорадочно, опирается на руку раввина.
– Ашер, Ашер! Не вижу моего Ашера в толпе!
– Молчи, Шимон. Он на небесах, ему лучше, чем нам.
– Как много стариков здесь собралось…
– Это дети, Шимон. Смотри: юные розовые лица.
– Нет! Увядшие, серые, в морщинах.
– Старики в другой стороне, Шимон.
– Ты опять ошибся, раби. Там усопшие. Застыли, бледны как мел.
– Да ведь они живые!
– Покойники они! В чистом младенца сердце зародыш злобы будущей, а тело молодое, упругое – дряхлости вместилище. Плетущийся к могиле старец мертв давно. Конец вещей в начале их. Я сквозь время вижу.
– Лишь молитва, Шимон, исцелит больную душу.
– Это Ашер! Он улыбнулся мне с небес, позвал к себе. Будем молиться, раби.
Обложка оформлена автором с использованием стандартных средств Word.
