Даниил Хармс
О явлениях и существованиях (сборник)
21
Иван Яковлевич Бобов проснулся в самом приятном настроении духа. Он выглянул из-под одеяла и сразу же увидел потолок. Потолок был украшен большим серым пятном с зеленоватыми краями. Если смотреть на пятно пристально, одним глазом, то пятно становилось похоже на носорога, запряженного в тачку, хотя другие находили, что оно больше походит на трамвай, на котором сидит верхом великан, а впрочем, в этом пятне можно было усмотреть и очертание даже какого-то города. Иван Яковлевич посмотрел на потолок, но не в то место, где было пятно, а так, неизвестно куда, при этом он улыбнулся и сощурил глаза. Потом он вытаращил глаза и так высоко поднял брови, что лоб сложился как гармошка и чуть совсем не исчез, если бы Иван Яковлевич не сощурил глаза опять и вдруг, будто устыдившись чего-то, натянул одеяло себе на голову. Он сделал это так быстро, что из-под другого конца одеяла выставились голые ноги Ивана Яковлевича, и сейчас же на большой палец левой ноги села муха. Иван Яковлевич подвигал этим пальцем, и муха перелетела и села на пятку. Тогда Иван Яковлевич схватил одеяло обеими ногами, одной ногой он подцепил одеяло снизу, а другую ногу он вывернул и прижал ею одеяло сверху, и таким образом стянул одеяло со своей головы. «Шиш», – сказал Иван Яковлевич и надул щеки. Обыкновенно, когда Ивану Яковлевичу что-нибудь удавалось или, наоборот, что-нибудь совсем не выходило, Иван Яковлевич всегда говорил «шиш»; разумеется, не громко и вовсе не для того, чтобы кто-нибудь это слышал, а так, про себя, самому себе. И вот, сказав «шиш», Иван Яковлевич сел на кровати и протянул руку к стулу, на котором лежали его брюки, рубашка и прочее белье. Брюки Иван Яковлевич любил носить полосатые. Но раз действительно нигде нельзя было достать полосатых брюк. Иван Яковлевич и в «Ленинградодежде» был, и в Универмаге, и в Пассаже, и в Гостином дворе, и на Петроградской стороне обошел все магазины, даже куда-то на Охту съездил, но нигде полосатых брюк не нашел. А старые брюки Ивана Яковлевича износились уже настолько, что надеть их стало невозможно. Иван Яковлевич зашивал их несколько раз, но наконец и это перестало помогать. Иван Яковлевич еще раз обошел все магазины и, опять не найдя нигде полосатых брюк, решил наконец купить клетчатые. Но и клетчатых брюк нигде не оказалось. Тогда Иван Яковлевич решил купить себе серые брюки, но и серых нигде не нашел. Не нашлись нигде и черные брюки, годные на рост Ивана Яковлевича. Тогда Иван Яковлевич пошел покупать синие брюки, но пока он искал черные, пропали всюду и синие, и коричневые. И вот, наконец, Ивану Яковлевичу пришлось купить зеленые брюки с желтыми крапинками. В магазине Ивану Яковлевичу показалось, что брюки не очень уж яркого цвета и желтая крапинка вовсе не режет глаз. Но придя домой, <Иван Яковлевич> обнаружил, что одна штанина и точно будто благородного оттенка, но зато другая просто бирюзовая, и желтая крапинка так и горит на ней. Иван Яковлевич попробовал вывернуть брюки на другую сторону, но там обе половины имели тяготение перейти в желтый цвет с зелеными горошинами и имели такой веселый вид, что, кажись, вынеси такие штаны на эстраду после сеанса кинематографа, и ничего больше не надо, публика полчаса будет смеяться. Два дня Иван Яковлевич не решался надеть новых брюк, но когда старые разодрались так, что издали можно было видеть, что и кальсоны Ивана Яковлевича требуют починки, пришлось надеть новые брюки. Первый раз в новых брюках Иван Яковлевич вышел очень осторожно. Выйдя из подъезда, он посмотрел раньше в обе стороны, а убедившись, что никого поблизости нет, вышел на улицу и быстро зашагал по направлению к своей службе. Первым повстречался яблочный торговец с большой корзиной на голове. Он ничего не сказал, увидя Ивана Яковлевича, и только когда Иван Яковлевич прошел мимо, остановился, и так как корзина не позволила повернуть голову, то яблочный торговец повернулся весь сам и посмотрел вслед Ивану Яковлевичу, может быть, даже покачал бы головой, если бы опять-таки не все та же корзина. Иван Яковлевич бодро шел вперед, считая свою встречу с торговцем хорошим предзнаменованием, он не видел маневра торговца и утешал себя, что брюки не так уж бросаются в глаза. Теперь навстречу Ивану Яковлевичу шел такой же служащий, как и он, с портфелем под мышкой. Служащий шел быстро, зря по сторонам не смотрел, а больше смотрел себе под ноги. Поравнявшись с Иваном Яковлевичем, служащий скользнул взглядом по брюкам Ивана Яковлевича и остановился. Иван Яковлевич остановился тоже. Служащий смотрел на Ивана Яковлевича, а Иван Яковлевич на служащего.
– Простите, – сказал служащий, – вы не можете сказать мне, как пройти в сторону… этого… государственного… биржи?
– Это вам надо идти по мостовой… по мосту… нет, вам надо идти так, а потом так, – сказал Иван Яковлевич.
Служащий сказал «спасибо» и быстро ушел, а Иван Яковлевич сделал несколько шагов вперед, но, увидав, что теперь навстречу ему идет не служащий, а служащая, опустил голову и перебежал на другую сторону улицы. На службу Иван Яковлевич пришел с опозданием и очень злой. Сослуживцы Ивана Яковлевича, конечно, обратили внимание на зеленые брюки со штанинами разного оттенка, но, видно, догадались, что это причина злости Ивана Яковлевича, и расспросами его не беспокоили. Две недели мучился Иван Яковлевич, ходя в зеленых брюках, пока один из его сослуживцев, Аполлон Максимович Шилов, не предложил Ивану Яковлевичу купить полосатые брюки самого Аполлона Максимовича, будто бы не нужные Аполлону Максимовичу.
<1934–1937>
22
Говорят, скоро всем бабам обрежут задницы и пустят их гулять по Володарской.
___
Это неверно! Бабам задниц резать не будут.
<Середина 1930-х>
23
Однажды Антон Бобров сел в автомобиль и поехал в город.
Автомобиль наскочил на ломаные грабли.
Лопнула шина.
Антон Бобров сел на кочку возле дороги и задумался.
Вдруг что-то сильно ударило Антона Боброва по голове.
Антон Бобров упал и потерял сознание.
<Середина 1930~х>
24
Человек с глупым лицом съел антрекот, икнул и умер. Официанты вынесли его в коридор, ведущий к кухне, и положили его на пол вдоль стены, прикрыв грязной скатертью.
<Середина 1930-х>
25
История
Абрам Демьянович Понтопасов громко вскрикнул и прижал к глазам платок. Но было поздно. Пепел и мягкая пыль залепили глаза Абрама Демьяновича. С этого времени глаза Абрама Демьяновича начали болеть, постепенно покрылись они противными болячками, и Абрам Демьянович ослеп.
Слепого инвалида Абрама Демьяновича вытолкали со службы и назначили ему мизерную пенсию в 36 руб. в месяц.
Совершенно понятно, что этих денег не хватало на жизнь Абраму Демьяновичу. Кило хлеба стоило рубль десять копеек, а лук-порей стоил 45 копеек на рынке.
И вот инвалид труда стал все чаще и чаще прикладываться к выгребным ямам.
Трудно было слепому среди всей шелухи и грязи найти съедобный отброс.
А на чужом дворе и самую-то помойку найти не легко. Глазами-то не видать, а спросить: «Где тут у вас помойная яма?» – как-то неловко.
Оставалось только нюхать.
Некоторые помойки так пахнут, что за версту слышно, а другие, которые с крышкой, совершенно найти невозможно.
Хорошо, если дворник добрый попадется, а другой так шугнет, что всякий аппетит пропадает.
Однажды Абрам Демьянович залез на чужую помойку, а его там укусила крыса, он и вылез обратно. Так в этот день и не ел ничего.
Но вот как-то утром у Абрама Демьяновича что-то отскочило от правого глаза.
Абрам Демьянович протер этот глаз и вдруг увидел свет. А потом и от левого глаза что-то отскочило, и Абрам Демьянович прозрел.
С этого дня Абрам Демьянович пошел в гору.
Всюду Абрам Демьянович нарасхват.
А в Наркомтяжпроме, так там Абрама Демьяновича чуть на руках не носили.
И стал Абрам Демьянович великим человеком.
Даниил Хармс
8 января 1935
26
Карьера Ивана Яковлевича Антонова
Это случилось еще до революции.
Одна купчиха зевнула, а к ней в рот залетела кукушка.
Купец прибежал на зов своей супруги и, моментально сообразив, в чем дело, поступил самым остроумным способом.
С тех пор он стал известен всему населению города, и его выбрали в сенат.
Но прослужив года четыре в сенате, несчастный купец однажды вечером зевнул, и ему в рот залетела кукушка.
На зов своего мужа прибежала купчиха и поступила самым остроумным способом.
Слава об ее находчивости распространилась по всей губернии, и купчиху повезли в столицу показать митрополиту.
Выслушивая длинный рассказ купчихи, митрополит зевнул, и ему в рот залетела кукушка.
На громкий зов митрополита прибежал Иван Яковлевич Григорьев и поступил самым остроумным способом.
За это Ивана Яковлевича Григорьева переименовали в Ивана Яковлевича Антонова и представили царю.
И вот теперь становится ясным, каким образом Иван Яковлевич Антонов сделал себе карьеру.
Даниил Хармс
8 января 1936 года
27
Происшествие на улице
Однажды один человек соскочил с трамвая, да так неудачно, что попал под автомобиль.
Движение уличное остановилось, и милиционер принялся выяснять, как произошло это несчастье.
Шофер долго что-то объяснял, показывая пальцем на передние колеса автомобиля.
Милиционер ощупал эти колеса и записал чего-то в свою книжечку.
Вокруг собралась довольно многочисленная толпа.
Какой-то гражданин с тусклыми глазами все время сваливался с тумбы.
Какая-то дама все оглядывалась на другую даму, а та, в свою очередь, все оглядывалась на первую даму.
Потом толпа разошлась, и уличное движение вновь восстановилось.
Но гражданин с тусклыми глазами долго еще валился с тумбы, но наконец и он прекратил свое занятие.
В это время какой-то человек, несший стул, видно только что купленный, – со всего размаху угодил под трамвай.
Опять пришел милиционер, опять собралась толпа, и остановилось уличное движение, и гражданин с тусклыми глазами опять начал сваливаться с тумбы.
Ну а потом все опять стало хорошо, и даже Иван Семенович Карпов завернул в столовую.
Даниил Хармс
10 января 1935 года
28
Неожиданная попойка
Однажды Антонина Алексеевна ударила своего мужа служебной печатью и выпачкала ему лоб печатной краской.
Сильно оскорбленный Петр Леонидович, муж Антонины Алексеевны, заперся в ванной комнате и никого туда не пускал.
Однако жильцы коммунальной квартиры, имея сильную нужду пройти туда, где сидел Петр Леонидович, решили силой взломать запертую дверь.
Видя, что его дело проиграно, Петр Леонидович вышел из ванной комнаты и, пройдя к себе, лег на кровать.
Но Антонина Алексеевна решила преследовать своего мужа до конца. Она нарвала мелких бумажек и посыпала ими лежащего на кровати Петра Леонидовича.
Взбешенный Петр Леонидович выскочил в коридор и принялся там рвать обои.
Тут выбежали все жильцы и, видя, что делает несчастный Петр Леонидович, накинулись на него и разодрали на нем жилетку.
Петр Леонидович побежал в ЖАКТ.
В это время Антонина Алексеевна разделась догола и спряталась в сундук.
Через десять минут вернулся Петр Леонидович, ведя за собой управдома.
Не найдя жены в комнате, управдом и Петр Леонидович решили воспользоваться свободным помещением и выпить водочки. Петр Леонидович взялся сбегать за этим напитком на угол.
Когда Петр Леонидович ушел, Антонина Алексеевна вылезла из сундука и предстала в голом виде перед управдомом.
Потрясенный управдом вскочил со стула и подбежал к окну, но, видя мощное сложение молодой двадцатишестилетней женщины, вдруг пришел в дикий восторг.
Тут вернулся Петр Леонидович с литром водки.
Увидя, что творится в его комнате, Петр Леонидович нахмурил брови.
Но его супруга Антонина Алексеевна показала ему служебную печать, и Петр Леонидович успокоился.
Антонина Алексеевна высказала желание принять участие в попойке, но обязательно в голом виде, да еще вдобавок сидя на столе, на котором предполагалось разложить закуску к водке.
Мужчины сели на стулья, Антонина Алексеевна села на стол, и попойка началась.
Нельзя назвать это гигиеничным, если голая молодая женщина сидит на том же столе, где едят. К тому же Антонина Алексеевна была женщиной довольно полного сложения и не особенно чистоплотной, так что было вообще черт знает что.
Скоро, однако, все напились и заснули, мужчины на полу, а Антонина Алексеевна на столе.
И в коммунальной квартире водворилась тишина.
Д.Х.
22 янв<аря> 1933 года
29
Жил-был человек, звали его Кузнецов. Однажды сломалась у него табуретка. Он вышел из дома и пошел в магазин купить столярного клея, чтобы склеить табуретку.
Когда Кузнецов проходил мимо недостроенного дома, сверху упал кирпич и ударил Кузнецова по голове.
Кузнецов упал, но сразу же вскочил на ноги и пощупал свою голову. На голове у Кузнецова вскочила огромная шишка.
Кузнецов погладил шишку рукой и сказал:
– Я, гражданин Кузнецов, вышел из дома и пошел в магазин, чтобы… чтобы… чтобы… Ах, что же это такое! Я забыл, зачем я пошел в магазин.
В это время с крыши упал второй кирпич и опять стукнул Кузнецова по голове.
– Ах! – вскрикнул Кузнецов, схватился за голову и нащупал на голове вторую шишку.
– Вот так история! – сказал Кузнецов. – Я, гражданин Кузнецов, вышел из дома и пошел в… пошел в… пошел в… куда же я пошел? Я забыл, куда я пошел!
Тут сверху на Кузнецова упал третий кирпич. И на голове Кузнецова вскочила третья шишка.
– Ай-ай-ай! – закричал Кузнецов, хватаясь за голову. – Я, гражданин Кузнецов, вышел из… вышел из… вышел из погреба? Нет. Вышел из бочки? Нет! Откуда же я вышел?
С крыши упал четвертый кирпич, ударил Кузнецова по затылку, и на затылке у Кузнецова вскочила четвертая шишка.
– Ну и ну! – сказал Кузнецов, почесывая затылок. – Я… я… я… Кто же я? Никак я забыл, как меня зовут. Вот так история! Как же меня зовут? Василий Петухов? Нет. Николай Сапогов? Нет. Пантелей Рысаков? Нет. Ну кто же я?
Но тут с крыши упал пятый кирпич и так стукнул Кузнецова по затылку, что Кузнецов окончательно позабыл все на свете и, крикнув: «О-го-го!», побежал по улице.
___
Пожалуйста! Если кто-нибудь встретит на улице человека, у которого на голове пять шишек, то напомните ему, что зовут его Кузнецов и что ему нужно купить столярного клея и починить ломаную табуретку.
1 ноября 1935 года
30
Окно, занавешенное шторой, все больше и больше светлело, потому что начался день. Заскрипели полы, запели двери, в квартирах задвигали стульями. Ружецкий, вылезая из кровати, упал на пол и разбил себе лицо. Он торопился на службу и потому вышел на улицу, прикрыв лицо просто руками. Руки мешали Ружецкому видеть, куда он идет, и потому он дважды налетал на афишную будку, толкнул какого-то старичка в коленкоровой шапке с меховыми наушниками, чем и привел старичка в такую ярость, что случившийся тут поблизости дворник, старающийся поймать лопатой кошку, сказал расходившемуся старичку: «Стыдно, батька, в твои-то годы так безобразничать!»
<1935>
31
Басня
Один человек небольшого роста сказал: «Я согласен на все, только бы быть хоть капельку повыше».
Только он это сказал, как смотрит – стоит перед ним волшебница.
– Чего ты хочешь? – говорит волшебница.
А человек небольшого роста стоит и от страха ничего сказать не может.
– Ну! – говорит волшебница.
А человек небольшого роста стоит и молчит. Волшебница исчезла.
Тут человек небольшого роста начал плакать и кусать себе ногти. Сначала на руках все ногти сгрыз, а потом на ногах.
___
Читатель, вдумайся в эту басню, и тебе станет не по себе.
<1935>
32
Одному французу подарили диван, четыре стула и кресло.
Сел француз на стул у окна, а самому хочется на диване полежать. Лег француз на диван, а ему уже на кресле посидеть хочется. Встал француз с дивана и сел на кресло, как король, а у самого мысли в голове уже такие, что на кресле-то больно пышно. Лучше попроще, на стуле. Пересел француз на стул у окна, да только не сидится французу на этом стуле, потому что в окно как-то дует. Француз пересел на стул возле печки и почувствовал, что он устал. Тогда француз решил лечь на диван и отдохнуть, но, не дойдя до дивана, свернул в сторону и сел на кресло.
– Вот где хорошо! – сказал француз, но сейчас же прибавил: – А на диване-то, пожалуй, лучше.
<Вторая половина 1930-х>
33
Личное переживание одного музыканта
Меня назвали извергом.
А разве это не так?
Нет, это не так. Доказательств я приводить не буду.
___
Я слышал, как моя жена говорила в телефонную трубку какому-то Михюсе, что я глуп.
Я сидел в это время под кроватью, и меня не было видно.
О! что я испытывал в этот момент!
Я хотел выскочить и крикнуть: «Нет, я не глуп!»
Воображаю, что бы тут было!
___
Я опять сидел под кроватью и не был виден.
Но зато мне-то было видно, что этот самый Михюся проделал с моей женой.
___
Сегодня моя жена опять принимала этого Михюсю.
Я начинаю думать, что я, в глазах жены, перехожу на задний план.
Михюся даже лазал в ящиках моего письменного стола.
Я сам сидел под кроватью и не был виден.
___
Я сидел опять под кроватью и не был виден.
Жена и Михюся говорили обо мне в самых неприятных тонах.
Я не вытерпел и крикнул им, что они все врут.
___
Вот уже пятый день, как меня избили, а кости все еще ноют.
Д.х.
<1935–1936>
34
Смерть старичка
У одного старичка из носа выскочил маленький шарик и упал на землю. Старичок нагнулся, чтобы поднять этот шарик, и тут у него из глаза выскочила маленькая палочка и тоже упала на землю. Старичок испугался и, не зная, что делать, пошевелил губами. В это время у старичка изо рта выскочил маленький квадратик. Старичок схватил рот рукой, но тут у старичка из рукава выскочила маленькая мышка. Старичку от страха сделалось нехорошо, и он, чтобы не упасть, сел на корточки. Но тут в старичке что-то хрустнуло, и он, как мягкая плюшевая шуба, повалился на землю. Тут у старичка из прорешки выскочил длинненький прутик, и на самом конце этого прутика сидела тоненькая птичка. Старичок хотел крикнуть, но у него одна челюсть зашла за другую, и он, вместо того чтобы крикнуть, только слабо икнул и закрыл один глаз. Другой глаз у старичка остался открытым и, перестав двигаться и блестеть, стал неподвижным и мутным, как у мертвого человека. Так настигла коварная смерть старичка, не знавшего своего часа.
<1935–1936>
35
В одном большом городе на главной улице стояла интересная дама в длинном котиковом манто с голыми рукавами. На голове у этой дамы была маленькая шапочка, сделанная из меха, имеющего очень короткий ворс. В зубах эта дама держала папироску, но папироска давно уже потухла, и дым ее давно уже разлетелся. Дама была очень красива: нос у нее был прямой, с маленькой горбинкой внизу и с изящным поворотом наверху. Глаза у дамы были голубые, но такие глубокие, что казались не то черными, не то не черными, а карими. Ноздри у дамы были большие, но так устроены, что каждый прохожий мог заглянуть в них, не замедляя шага, и, оставшись довольным содержимым носа красавицы, продолжать свой путь.
Красивая дама, как видно, ждала трамвая или автобуса. Она вынула изо рта папироску, бросила ее на землю и затоптала ногой.
Вдруг к этой даме подошел интересный молодой человек, одетый во все клетчатое. Видно было, что он только что из парикмахерской, где его побрили, но нечайно полоснули бритвой по щеке, потому что поперек лица молодого человека шел свежий еще пластырь. Подойдя к даме, молодой человек, в знак приветствия, поднял обе руки, причем от этого движения справа под мышкой у него лопнул пиджак, и оттуда выглянуло что-то фиолетовое.
– А, это вы, – радостно сказала дама, облизывая губы.
– А я думал, что это не вы, – сказал молодой человек и наклонил голову набок, при этом он шаркнул ножкой, но, как видно, неудачно, потому что от сапога той ноги, которой шаркнул молодой человек, отлетел каблук.
– Фу, какая досада! – сказал молодой человек, поднимая каблук и вертя его в руке.
– Бывает, – сказала дама, пожимая плечами. – Я вот жду трамвая или автобуса.
– Ну? – сказал молодой человек, еще раз посмотрев на каблук и отбрасывая его в сторону. – Пойдемте в Европейку.
– В Европейку? – спросила дама. – Ну ладно. Идет. В Европейку так в Европейку!
Дама тряхнула головой и взяла молодого человека под руку.
– Как я вас неожиданно встретил, – сказал молодой человек, идя прихрамывая рядом с красивой дамой.
<1935–1936>
36
Воспоминания одного мудрого старика
Я был очень мудрым стариком.
Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда любой из вас пришел бы ко мне, и, какая бы тяжесть ни томила его душу, какие бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: «Сын мой, утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не томит, и никаких грехов не вижу я в теле твоем», – и он убежал бы от меня счастливый и радостный.
Я был велик и силен. Люди, встречая меня на улице, шарахались в сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.
Мне часто целовали ноги, но я не протестовал: я знал, что достоин этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи чрезвычайно гибким в теле, попробовал поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье других людей.
Все преклонялись передо мной! И не только люди, даже звери, даже разные букашки ползали передо мной и виляли своими хвостами. А кошки! Те просто души во мне не чаяли и, каким-то образом сцепившись лапами друг с другом, бежали передо мной, когда я шел по лестнице.
В то время я был действительно очень мудр и все понимал. Не было такой вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего чудовищного ума, и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим образом. Меня даже водили в Институт Мозга и показывали ученым профессорам. Те электричеством измерили мой ум и просто опупели. «Мы никогда ничего подобного не видали», – сказали они.
Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: колоссальность моего ума подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и, если я смотрел на нее, она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется, куда-то исчезла; точно не помню.
Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что когда кого-нибудь бьешь, то всегда шалеешь, и тут можно переборщить. Детей, например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным, а женщин, наоборот: никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят, выносливы. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не всегда так.
Благодаря своей гибкости, я мог делать то, чего никто не мог сделать. Так, например, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой трубы заскочившую туда случайно серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в сравнительно небольшую корзинку и закрыть за собой крышку.
Да, конечно, я был феноменален!
Мой брат был полная моя противоположность: во-первых, он был выше ростом, а во-вторых, глупее.
Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я тут чего-то напутал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я стоял около магазина; там выдавали сахар, и я стоял в очереди и старался не слушать, что говорят кругом. У меня немножечко болел зуб, и настроение было неважное. На улице было очень холодно, потому что все стояли в ватных шубах и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не пропал. Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел в неописуемое негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ничего не заметил. Я только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого пожилого человека в довольно поношенной, но все же хорошей ватной шубе.
– Что вам от меня нужно? – спросил я его строгим и даже слегка металлическим голосом.
– А ты что не оборачиваешься, когда тебя окликают? – сказал он.
Я задумался над содержанием его слов, когда он опять открыл рот и сказал:
– Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня? Ведь я твой брат.
Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:
– Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из очереди уходить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, а мы с тобой потом рассчитаемся.
Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он схватил меня за рукав и сказал:
– Ну так как же, одолжишь ты своему брату немного денег? – и с этими словами он сам расстегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой кошелек.
– Вот, – сказал он, – я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто. – И он сунул кошелек в наружный карман моей шубы.
Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата. Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:
– А где же ты был до сих пор?
– Там, – отвечал мне брат и махнул куда-то рукой.
Я задумался: где это «там»; но брат подтолкнул меня в бок и сказал:
– Смотри: в магазин начали пускать.
До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минутку выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но брата нигде не было.
Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и даже постепенно вытолкали на улицу. Я, сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда больше не мирились.
Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал советы всем нуждающимся.
Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва сдерживал смех.
Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.
Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:
– Прим тим прам.
Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор можете считать, что меня больше нет.
<1935–1937>
