Данила Чебоксаров
Чапаев в бане
Оксана Петровна
Ух, как же мне тогда Оксана Петровна нравилась!
Широко распахнутые негранёные изумруды глаз, всегда ярко накрашенных, роскошные медово-рыжие волосы, всегда буйно распущенные, пухлые, как два совокупляющиеся слизняка, карминовые губы, всегда зовущие, два безобъёмных глобуса титек с конопушками, всегда без лифчика!
Дрочил я всегда на неё… ну, иногда на Алису Селезнёву из «Гостьи из будущего», но это редко. Стоило мне только представить огромные баскетбольные сиськи, декольтированные и веснушчатые, как у меня сразу твердел, и твердел монументально.
Оксана Петровна работала на выдаче книг в библиотеке, куда я приходил за Булычёвым, Беляевым, Уэллсом и другими фантастами, и однажды у меня встал прямо там. Она это приметила и улыбнулась шире и загадочнее, чем обычно. А в следующий раз пригласила меня на прогулку. Мог ли я поверить своему счастью?! В кафетерии я кушал вкуснейшее малиновое мороженое (аж семьдесят копеек за порцию!) из металлической вазочки на ножке и тонул в её бездонном смарагдовом взоре, но до конца поверил лишь тогда, когда у себя дома Оксана Петровна <…> и целиком поглотила меня своими таинственными губами…
В течение полутора месяцев я приходил к ней домой каждую неделю, а потом Оксана Петровна исчезла. Я спрашивал о её судьбе сотрудников библиотеки, но те лишь отмалчивались и хмурились в ответ.
Теперь, по прошествии многих лет, я смутно догадываюсь, куда она тогда делась, – и, боюсь, предположения мои верны…
В доме отдыха
Рассказ основан на реальных событиях.
Более того, это доподлинный случай.
Натаха сочная тёлочка была, да. Высокая, выше меня, красивая, статная, пизда маленькая, сиськи большие… ну как большие – третий размер, как мне нравится.
То был далёкий и нереальный 1985 год. Мы с Пашкой Сокольским, сослуживцем моим, приехали в отпуск в дом отдыха «Красная Заря», под ***ском. Я только майора получил, он капитан – в форме ходили, в медалях да орденах, молодые и стройные – все бабы наши были. А тёлки там были отборные, и ебали мы их штабелями.
Натаха, директор ***ского химзавода, сначала Пашке отдалась. Орала, как он мне рассказывал, как оглашенная! А через день Натаха ко мне подруливает – хочу тебя, говорит. Я удивился. Тебя ж, говорю, Пашка ебёт? А она: тебя хочу, ты сексапильнее! Прямо так и сказала – «сексапильнее». Взяли мы бутылку болгарского сушняка и выпили на скамейке в парке, прямо из горла. На этой же скамейке я её и выебал впервые. А потом в кустах чуть ли не через каждые пятнадцать шагов драл, пока возвращались. Пиздец! Короче, оставшуюся неделю только её ёб. Такая вот история. Так что будет кто говорить, что в СССР секса не было, не верьте – пиздят!
Великий ёбарь
Твёрдой рукой Иван Василич наливает полную рюмку. Он предпочитает «Столичную», по старой советской памяти. Перед ним на столе графин водки, кувшин с клюквенным морсом, блюдце оливье, тарелка со стейком и картошкой-пюре.
Иван Василич военный в отставке – полковник танковых войск. На нём форма с орденами и медалями. Настоящий полковник. С офицерской выправкой, для своего возраста вполне поджарый – а ему почти 71 год. У него дорого и качественно сделанные зубы, и выглядит он моложе.
Иван Василич поднимает рюмку, выдыхает в сторону и с удовольствием выпивает. Он в недорогом кабаке рядом с домом, на втором этаже торгового центра. Он сидит перед окном, за которым открывается вид на бескрайний лесопарк. Иван Василич приходит сюда раз в неделю, обычно по вторникам – в будни здесь тише и меньше народу.
Без надобности к нему подходит официантка. Марина, гласит её бейдж. Девушка явно флиртует и строит ему глазки. Иван Василич загадочно улыбается в ответ, показывая безупречные вставные зубы. Он всегда нравился бабам – сами на хуй лезли. За свою долгую жизнь Иван Василич выебал 221 женщину, подавляющее большинство которых были красивыми фигуристыми тёлочками. Он скрупулёзно ведёт список, записывая дату, имя и внешность женщины, а также детали полового сношения.
Полковник выпивает три стопки, неторопливо, степенно закусывая. Время от времени он поглядывает на Марину, которая одаривает его ответными гривуазными взглядами. Ей не больше 25, симпатяжка с упругой жопкой и маленькой грудью – ему такие всегда нравились. А не тряхнуть ли стариной, усмехается Иван Василич про себя. У него до сих пор иногда встаёт, редко, конечно, и не как бывалочи, но бывает.
Он выпивает ещё рюмку и решается. Подзывает официантку. Они быстро и легко договариваются и идут в туалет. У полковника огромный хуй, и встал почти как в молодости. Марина приятно поражена. Всё проходит идеально, разве что немного быстро.
Возвратившись за столик, Иван Василич заказывает ещё графин «Столичной». Он доволен. Почти счастлив. Наливает до краёв, поднимает рюмку и выдыхает в сторону.
За 222ую, ёб твою мать!..
Пётр Иванович
У бабки Аксиньи рос в огороде кабачок по имени Пётр Иванович. Ещё у неё имелись Иван Данилыч, Семён Поликарпович, Вазген Ромеович, Залман Лейбович, а также Колька, Пашка и Жерар – но Пётр Иванович был её фаворитом. Честь получить имена досталась лишь избранным – остальные кабачки остались безымянными.
Бабке Аксинье 72 года, она вдовица, шустрая и бодрая поджарая старушка. Каждое утро она встаёт в половине пятого, умывает лицо, гадит в дощатом нужнике, изрядно покосившемся и переполненном, подмывается (ибо она чистоплотна); на скорую руку завтракает (обычно яичницей с бутербродом) и идёт поливать любимые кабачки. Сначала, разумеется, подходит к любимцу.
– Ну здравствуй, Пётр Иванович! – молвит она уветливо и улыбается беззубым ртом.
Пётр Иванович, конечно, не отвечает, но ласку чувствует. Аксинья выливает на него добрые пол-лейки – на этом же кусту растут Колька и Жерар, так что перепадает и им. Потом она поливает других наречённых и только затем остальных, безымянных. В огороде растёт много других овощей, но особое расположение она питает к кабачкам, и тому есть причина.
Созрел и оформился Пётр Иванович уже в начале июля. На Петра и Февронию хозяйка поняла – он готов; гладкий, молоденький, бледно-жёлтенький. Бабка Аксинья сходила в сельпо, купила чекушечку, бутылочку «Миллера», банку отечественных шпрот и упаковку белорусских презервативов.
На стол собрала ближе к вечеру, Петра Ивановича положила по правую руку. Подняла рюмочку:
– Твоё здоровье, Пётр Иваныч!
Тяпнула, потом ещё. Допив чекушку, приятно зарумянилась.
– Ну что, Пётр Иваныч, пора и за дело!
Бабка Аксинья плотно зашторила окна, зажгла свечку и выключила свет. Разделась догола и возлегла на кровать, откинув одеяло. Надела на Петра Ивановича презерватив и смазала кончик вазелином.
– Уж не подведи, Пётр Иваныч… – прошептала она.
Прогулка
Двухдверный «Ягуар», чистенький и новенький, словно только что с завода, затормозил в пяти шагах перед Егором.
– Молодой человек, вас подвести? – Из окошка высунулась красивая, тщательно причёсанная женская головка.
– Премного благодарен, – сказал Егор, поравнявшись с автомобилем. – Но мне уже совсем недалеко.
– Перед вами часто останавливаются роскошные тачки с молодыми ламповыми тёлочками за рулём?
– Каждые сто метров, – усмехнулся Егор.
– Садитесь.
– А вдруг вы похитительница людей? – сказал он серьёзно. – Или Чикатило с сиськами?
– Очень смешно. Садитесь, не валяйте дурака!
Фемина и в самом деле была первый сорт. Егор осторожно открыл дверцу и сел в машину.
– Анна, – представилась водительница.
– Георгий.
– Куда путь держите, Георгий? – спросила она.
– Просто гуляю, – ответил он.
– Вдоль шоссе?
– Как видите.
– Перейдём на «ты»?
– Изволь.
– Хочешь ко мне в гости, Георгий? – сказала она.
– Какая шустрая, – ухмыльнулся Егор.
– Жизнь коротка, так зачем тратить время на пустые разговоры?
– Вы… ты мне определённо нравишься, Анна.
Дом у Анны был шикарный. Без преувеличения сказать – особняк. Огорожен высоким кирпичным забором, два этажа, три ванных комнаты, огромная гостиная зала, высокие потолки с лепниной, причудливая, чуть ли не антикварная мебель.
– Однако! – восхитился Егор. – Ты дочь олигарха?
– Типа того, – уклончиво отозвалась Анна.
Они по очереди приняли душ – музей, а не ванная комната! Хлороформ подействовал очень быстро. Нагой Егор оказался прикован к кровати по рукам и ногам. Анна надела на голое тело врачебный халат и достала саквояж с инструментами.
Бабочка на дерьме
На кучке чуть подсохшего дерьма сидит красивая бабочка. Бабочка не ведает, что сидит на дерьме, не знает, что такое дерьмо. Она просто отдыхает. Через минуту бабочка беззаботно вспархивает и улетает. Дерьмо останется лежать ещё долго.
Сердцепоразительница
(Отрывок из романа «Море любви, океан бухла»)
– Мадам, вы поразили меня в самое сердце!
– Кто именно? – холодно осведомилась Вронская. – С утра, помнится, тебя туда поразила Райская. – И совсем ледяно добавила: – А потом, в сарае, и ниже!
– Не ревнуй, Анна Аркадьевна! – добродушно, беспечно и с некоторой примесью похуистичности молвил Лев Данилыч. – Мы же выше условностей, не правда ли?
– Ну да, ну да, – хмыкнула Вронская саркастически. Очень саркастически. Очень-очень саркастически. Прям охуеть как саркастически!
– Это начало рассказа, балда! – снисходительно усмехнулся князь
Ада сделала вид, что не расслышала.
– Мадам, вы поразили меня в самое сердце! – воскликнул я с полной уверенностью.
– Молодой человек, идите на хуй, – молвила она в ответ.
– Мне 45 лет, блять, какой я тебе, нахуй, молодой человек? – смертельно обиделся я.
Тёлочка остановилась и посмотрела на меня с удивлением. Я бы даже сказал громче – с изумлением. Ничего так фемина, грудастая, жопастая, большеглазая. Люблю таких.
(И Вронская, и Райская с приятностию, польщённо зарумянились.)
– Ты знаешь ли, блядина ты недоёбанная, что в 19 веке за «молодого человека» на дуэль, нахуй, вызывали?! – распалился я не на шутку. – Это тяжёлое оскорбление, ёбаный в рот!! МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, блять!!! Молодой человек ща тебя в жопу твою разъёбанную выебет!!!! С особой жестокостью и, блять, усердием!!!!! Пиздопроёбина, блять!!!!!!!!
Лосёночка разглядывала меня всё с большим интересом и вниманием, крещендо нарастающими.
– «Крещендо нарастающими» – это тавтология, – вклеила филологиня Аделаида Викторовна тоном 67летней училки, 46 лет отработавшей словесницей в школе, на полставки подрабатывавшей завучем, одно время даже поработавшей директором (но недолго, всего полтора года), ведущей кружок по литературному рукоблудию и секцию любителей Сорокина (старой девы, ни разу в жизни даже не мастурбировавшей (уже не говоря об оргазме)).
Лучше бы, блять, она этого не говорила!
– Я, блядский рот, филолог по призванию, словесник по диплому и писатель по жизни, так что ты мне тут мозг не еби, Каренина, – молвил Братиславов грозно и с расстановкой, и гнев его крещендо нарастал. – Это только с виду я князь Мышкин и малобородый Достоевский! Внутри я свирепый Хэм! Не тот Эрник Хемингуэй, которого мамка одевала в сестрино платье и заставляла танцевать канкан. А брутальный Хэм! Зрелый Хэм! Бородатый Хэм! С ружьём, стаканом и полувставшим хуем наперевес!! Писать, бухать и ебаться, да!! Да, блять!!!
Князь и в самом деле стал парадоксально похож на бородатого Хэма с ружьём, стаканом и полувставшим хуем наперевес.
– Я это к тому, – терпеливо пояснил он для Вронской, – что могу и в ебало дать!
Вронская разумно рассудила, что одного фингала на двух дам в компании более чем достаточно, и пусть с ним останется одна Райская – поэтому краснодипломная филологиня покорно сомкнула ебало. К тому же Ада подумала, что «крещендо нарастающими», может быть, вовсе и не тавтология.
– Так, бляди вы ненасытные, сбили вы меня нахуй совсем, – продолжил Лев Данилыч. – На чём бишь я остановился? А, вспомнил. Выебу тебя как Шарик ногу, говорю ей, как Тузик грелку, пока не сдуешься! А потом надую и опять выебу, уже по-взрослому!!!
– Суров ты, папа Хэм! – не мог не отметить анархонудист Архаил Ипатьевич.
– Оленёночка всё разглядывала меня с ещё большим интересом и вниманием, крещендо нарастающими, – рассказчик выразительно посмотрел на коллегу, и Ада как бы невзначай отвела взгляд немного вниз и в сторону, как целочка, которой предложили анальное сношенье.
Надо было как-то сгладить ситуацию, и я солгал во благо:
– Ты мне не очень-то и понравилась!
– Вы совсем охуевший? – осведомилась моя сердцепоразительница с любопытством, как мне показалось, неподдельным.
– Есть немного, – не без приятности и самодовольства признался я.
– По-моему, не немного. С избытком.
– Вопрос восприятия, – сказал я не хуже Шопенгауэра.
– Чьего восприятия?
– Послушайте, мадам, давайте оставим философские диспуты до более подходящего момента. Например, до посткоитальной эйфории, – предложил я по наитию. – А сейчас пойдёмте поебёмся!
Меньше всего я рассчитывал на взаимность! Но она просто сказала:
– Пойдёмте.
– Вы все прекрасно знаете, что я не поборник и даже напротив, противник обсценной лексики…
(Аделаида Викторовна очень нетактично, пожалуй что даже некрасиво фыркнула.)
–…но другого слова я подобрать не в силах. Я охуел, господа! В рот не ебаться как охуел! Охуел так, что просто пиздец! Охуел, блять, как ёбаный хуй в тесной пизде! Как…
– Ну мы поняли, поняли! – нетерпеливо заторопилась Райская. – Что дальше?
– Дальше, блять, больше! – многообещающе ухмыльнулся сказитель и огладил ладонью бритую голову, как Малон Брандо в «Апокалипсисе нау».
– Что, вы вот так бросите все свои дела и пойдете со мной ебаться? – уточнил я.
– Именно так, – удостоверила она.
– Если не ошибаюсь, изначально вы послали меня на хуй и жестоко оскорбили «молодым человеком», – туманно намекнул я. – Так что же заставило Вас изменить своё решение?
– Вы поразили меня в самое сердце! – призналась она.
Кто был охотник, кто добыча?.. Уж воистину!
Я как-то очень быстро и буднично поверил своему счастью, но оставались вопросы бытового плана.
– И куда пойдём, ко мне или к Вам? – спросил я посему.
– К Вам, – сказала она.
– У меня дома сестра, зять и моя матушка, – сообщил я. – И большая собака по имени Гай Юлий.
– Зять? В нашем случае это муж сестры?
– В нашем случае именно так, – подтвердил я.
– Нет, с Вашей сестрой, зятем, матушкой и большой собакой по имени Гай Юлий я не хочу. Это слишком многолюдно.
– Что ж, тогда идёмте к Вам.
– Боюсь, мой муж будет против.
Пути господни неисповедимы, это верно! Но не тот выигрывает, кто сдаётся, но тот, кто дерзает! Мы познакомились. Её звали Богуславская Изида. Какая нелепая и даже экстремистская ирония, слабо улыбнулся я про себя – именно эта богиня ведёт меня к своему брату…
Лев Братиславов прервался, как бы уразумев что-то.
– Все знают, кто такая Изида, или иначе Исида? – спросил он строго. – А то иначе в этом месте непонятки могут выйти.
Взгляд индиговых княжеских очей остановился и застыл на «Гордости Галактики» – Эраст Петрович действительно до сих пор сидел в этой мудацкой футболке, делая вид, что не слышит вопроса. Тогда Лев Данилыч провёл маленький блиц-опрос.
– Изида – это богиня чьей мифологии? – указал он перстом на горца-джедая.
МакЛауд сделал вид, что он невидим.
– Ну блять, языкатый, это элементарный вопрос!
Братиславов перевёл перст на нудоанархиста.
– Древнеегипетской, – отрапортовал Архаил Ипатьевич.
– Пять, Пореев! Садитесь, – князь посмотрел на Вронскую: – Супруга чья?
– Осириса.
– Пять, Вронская, садитесь. А сестра чья?
– Его же, – хихикнула Адка. – Шалуны были эти древние ёпгиптяне! Всех к Крафт-Эбингу на приём!
– Пять с плюсом, Вронская! – похвалил лектор. – Исида – богиня чего? Райская?
– Плодородия, волшебства, мореплавания, жмуриков, – доложила Аннабела Даниловна.
– А олицетворяет что?
– Супружескую верность и материнство.
– Апппсалютно нахуй правильно! Пять с двумя плюсами! – оценил препод. – Прошу занести в протокол и запомнить, как отче наш, – олицетворением супружеской верности и материнства у египтян являлась особа, состоящая в кровосмесительной связи с родным братом! От себя добавлю, что изображалась Изида женщиной с головой или рогами коровы, из чего вытекает, что моя сердцепоразительница всё-таки тёлочкой, а не оленёночком, лосёночком или кобылёночком. Вам, Фандорин, жирный кол и проклятье до третьего колена (не до седьмого только потому, что вместе бухаем)!
Гордость Галактики сделал вид, что ему похуй и энергично запыхтел вейпом, а князь, сделав все необходимые пояснения на предмет древнеегипетской мифологии, продолжил свой рассказ.
– По пути мы посетили эконом-магазин «Пятёрочка», где приобрели со скидкой два ботла крымского портвейна «Дар Тупина», по словам Изички обожаемого её супругом, пазырь зелёной «Мороши» мне и литруху белого мартини для моей богини (звучит как слоган)… Как справедливо написал ебанутый любомудр Фридрих Говницше: «Когда ты душишь жабу, жаба душит тебя» – на кассе я вступил с нею в неравный бой, в итоге победил и остался со ста рублями в кармане.
Осирис открыл нам дверь совершенно голым, что давало мне призрачно-туманную надежду на то, что мы сумеем договорится – я тоже люблю ходить по квартире и открывать дверь незнакомым людям в обнажённом виде. Однако настораживало то, что супруг и брат был чудовищно волосат и видимо был не в курсе, что в приличном обществе прибегают к помощи станка, электробритвы, триммера, машинки для стрижки волос, опасной бритвы (как ваш покорный) для удаления волос на лобке (обсуждать здесь несколько видов эпиляции и депиляции, мы, конечно, не будем). При этом Осирис был гладко для вечера выбрит лицом.
– Я поразила его в самое сердце, – кивнула на меня Изюля, отвечая на немой вопрос шерстистого супружника. О том, что я нанёс ответное туше, она умолчала.
Волосатый Осирис нас недоверчиво пропустил.
– Где-то я тебя видел, – сказал он мне, когда мы основательно бухнули и незначительно закусили.
– Лобком к лобку лобка не почесать! – отозвался я неопределённо и невольно покосился на его ветхозаветный куст.
– Ты из какого-то шоу, – заявил он.
Мне пришлось уверить его, что я, конечно же, ебанутый, как легко догадалась ранее его жена-сестрица, но до такой кондиции ещё не дошёл. Выпили ещё, за здоровье. После того, как вся амброзия закончилась (водяру я уговорил быстро и помог божественной чете с портухой и вермутярой), мне не оставалось ничего иного, кроме как прикинуться Амоном-Ра и совершить чреду обрядовых манипуляций. И это – конец истории.
– Хотелось бы услышать подробное описание религиозных обрядов, – чопорно заявила г-жа Райская. – Постановка тел, использование предметов культа.
– Подробнее не могу, потому как к тому моменту ужрался в хлам и ни хуя не помню, – признался древний ёбгиптянин.
После того, как выпили за здоровье Амона, отождествляемого с верховным богом Ра, настал черёд для рассказа действительного статского советника, отождествляемого с горцем и стареющим Эдрианом Полом.
Гесиод
Он сидел на толстом поваленном дереве у кромки воды и задумчиво, неотрывно созерцал море. Древесина была отполирована солёной водой и солнцем и стала гладкой и блестящей. Воздух был насыщен запахом соли и водорослей. Густо-оранжевое солнце клонилось к закату, окрашивая могучие кучевые облака в какой-то фантастический, нереальный цвет. Крупные жирные чайки медленно кружились над тихой водой и противно, пронзительно каркали.
Подошла какая-то девушка и села на дерево рядом.
– Привет, – сказала она.
– Добрый вечер, – отозвался он, даже не взглянув на неё.
– Я Маша.
– Гесиод.
– Что Гесиод? – не поняла девушка.
– Так меня зовут – Гесиод, – пояснил юноша.
– А. Странное имя.
– Да. Родители так неудачно пошутили.
– А кто это такой? – спросила она.
– Поэт. Древнегреческий, – ответил он.
– И как живётся с таким именем?
– Не хуже, не лучше, чем с обычным.
– Ясно, – сказала девушка и почему-то вздохнула. – Что делаешь?
– Созерцаю море, наслаждаюсь одиночеством, думаю, – сказал юноша.
– И о чём думаешь, Гесиод?
– О жизни. О смерти. О себе в этом мире.
– Ясно, – сказала девушка. – А меня только что парень бросил.
– Сожалею, – сказал юноша.
– Полтора года встречались, и вот на тебе. А я его любила.
– А теперь уже не любишь?
– Не знаю даже. Мне кажется, что уже нет.
Они долго молчали.
– Потрахаться не хочешь? – спросила она наконец.
– С кем?
– Со Скарлетт Йохансон, – сказала она и прыснула со смеху. – Со мной, с кем же ещё?
Гесиод в первый раз посмотрел на девушку, секунды три, не больше.
– Только что рассталась с любимым и сразу же хочешь отдаться первому встречному? – спросил он.
– Ага.
– Это странно.
– Ничего странного. Хочу отомстить.
– Странная какая-то месть, – заметил юноша.
– Какая есть. Получше не придумала, – сказала девушка. – Так что, потрахаемся?
– Что, прямо здесь?
– Почему бы и нет? Или можем в дюны пойти.
– Нет, – сказал юноша.
– Почему?
– Потому что я тебя знаю десять минут. И ты некрасивая.
– Фу какой! Нельзя девушкам такие вещи говорить!
– Я всегда говорю, что думаю. Уж извини.
– Прям уж-таки и всегда?
– Всегда.
Девушка тяжело вздохнула.
– Зато у меня фигурка хорошая, – сказала она. – И передница очень маленькая, без вазелина и не влезешь.
– Тем более. У меня нет с собой вазелина.
– У меня есть, – помолчав, сказала она. – Ты, наверное, девственник? В этом всё дело?
– Я не девственник.
– Врёшь небось?
– Я никогда не вру, – сказал он.
Больше они не разговаривали. Когда солнце зашло, Маша пошла налево, в сторону посёлка, а Гесиод направо, к прибрежному отелю.
Похолодало.
