Дарья Лаврова
Москва, я люблю его!
Глава вторая
Мобильник показывал половину третьего ночи. С первого этажа доносились мелодии, популярные в начале девяностых, редкие крики «Горько!», смех и гитарные переборы.
Я спустилась вниз, чтобы найти Оксану.
Жених жарил шашлык в камине, внизу курил Игорь, задумчиво глядя в неопределенную точку пространства. Остальные сидели за столом, пели старые песни под гитару. На кухне у холодильника крутился невысокий лысый мужчина в трусах и с камерой на шее.
– А-а, проснулась? – спросил мужчина, заметив меня и запихивая в рот маринованный огурец. Сначала один, с мизинец размером, потом еще один, побольше.
– Где Оксана? – Я стояла в дверях кухни. – Я не могу ее найти.
– А подруга твоя уехала, – ответил мужчина, вытирая пальцы о трусы и подходя ближе. – Давно уехала, пару часов назад. А зачем она тебе? – улыбнулся вдруг он. Улыбнулся резко, неожиданно. Я оглянулась назад. В коридоре никого не было. – Зачем она тебе нужна, если есть я? Я лучше, лучше… – нахваливал себя мужчина.
Я развернулась и пошла вдоль коридора. Казалось, он пошутил, соврал про Оксану. Она не могла. Не имела права привезти меня сюда, напоить, а потом сбежать.
– Да куда же ты? – кричал мужик из кухни, слышались глухие и быстрые шаги. Он бежал за мной. Чуть не свалившись с деревянной лестницы, я спустилась на первый этаж и огляделась. – Да постой же ты! Как там тебя зовут… я забыл. Стой!
В темной прихожей я споткнулась о чей-то ботинок, подвернула ногу и упала, развалившись среди десятков пар вонючей обуви. Кое-как мне удалось встать на ноги. Держась за стену, попробовала сделать шаг. Ходить было трудно, очень трудно, а бежать вообще невозможно. В коридоре зажегся свет. Мне казалось, будто сначала появилась камера Canon, а потом и сам он, лысый и пьяный, с резкой улыбкой, живущей отдельно от него.
– Вот ты где! – обрадовался он, хватая меня за руки. Пытаясь вырваться, я сползла вниз по стенке, цепляясь волосами и царапая спину. Одной рукой он сжал мне запястья, другой полез под свитер. – Какие ручки-то у тебя тощие. Вот у подруги твоей-то получше будут! – Я собралась с силами и двинула ногой ему в живот, но это не помогло.
– Ах, какая женщина… – приговаривал он, щупая за бока. Я все еще пыталась вырваться, оттолкнуть его ногами, потом быстро отползти и убежать. – Я хочу такую, – продолжал он, приближаясь к моему лицу и противно выпячивая губы. Я увернулась один раз, потом еще раз, а потом он провел щетиной по моему подбородку. – Да чего ты меня боишься-то? Мне за тебя дадут больше, чем тебе лет! Поприставать, что ли, нельзя?
– Убери от нее руки. – Голос был спокойным и уверенным. Уверенным в том, что его послушаются и выполнят все, что бы он ни сказал. – Слышал? Убери руки. Что ты ребенка пугаешь? И камеру отдай мне, пока не разбил.
– Да ладно тебе, Игорек, поприставать хотел просто… – ответил мужик, отпуская меня. Я подняла глаза. Игорь смотрел на меня сверху вниз. Лысый вздохнул и ушел наверх по лестнице.
– Испугалась? – спросил Игорь, садясь на пол рядом со мной. – Не обращай на него внимания. Он нормальный. Просто, когда выпьет, всегда так, я привык уже.
– Где Оксана? – спросила я. – Не могу ее найти.
– Она уехала.
– Куда?
Я натягивала рукава на ладони, ежилась от холода. Оксана напоила меня, а когда я отключилась, оставила в компании пьяных мужиков далеко за тридцать и исчезла.
Игорь смотрел спокойно и равнодушно, как и в прошлый раз в машине, когда Оксана представила нас друг другу.
– Твоя подруга, лучше ее спроси об этом.
– Она мне не подруга, мы квартиру вместе снимаем. Почему она меня не разбудила?
– Ты меня спрашиваешь?
– Ну да, – вздохнула, оглядевшись вокруг. Здесь не было ничего, кроме старой деревянной мебели, потертых матрасов и мутной пепельницы, утыканной бычками, как ростками. Дом был полностью отстроен, но еще не до конца отделан изнутри. Были готовы только сауна, одна большая комната на первом этаже, кухня и маленькая – на втором, где я уснула пару часов назад. Неуютный, холодный, не обжитой еще дом. Подходящее место, чтобы водить проституток, пить крепкий градус с пятницы по воскресенье, праздновать дни рождения.
Игорь курил, стряхивая пепел в банку из-под кофе.
– Она даже не заметила, что ты ушла. Я знаю, вы бы никогда не стали общаться друг с другом, если бы не эта двушка, которую вы снимаете на двоих. Ты другая. Совсем другая.
– Какая?
– Просто другая. Будь я тобой, я бы держался от нее подальше. Ты ведь не хотела сюда ехать?
– Не хотела, – вздохнула я, сползая по стене и садясь на холодный пол и пытаясь найти кроссовки. – Но Оксана сказала, что у ее друзей свадьба.
– Друзей?! – усмехнулся Игорь. – Я знаю эту девушку меньше месяца. Этих людей она видела сегодня впервые в жизни, как и ты. На ее месте я бы сам отказался ехать. Отказался от своего же предложения, понимаешь? Это своего рода игра. Мне было интересно. Интересно, как она поступит. Как далеко она может зайти. Она считает себя взрослой, а на самом деле – маленькая глупая девчонка. У тинейджеров нет мозгов, и многие этим пользуются. Правда, это не мой случай.
– Я поеду домой.
– Прямо сейчас?
– Да, а что?
– Три часа ночи. Подожди до утра, днем я подвезу тебя. Договорились?
Он сел рядом у стены, плечом к плечу, вздохнул, затушил сигарету о край пепельницы.
– Иди спать. Не бойся, он не будет к тебе лезть, я за ним прослежу.
Я вернулась в комнату, где проспала два с половиной часа, и сняла свитер. Рукава растянуты, петли, несколько пятен от вина на груди. Я посмотрела на себя в зеркальную дверь шкафа. На животе, боках, плечах и запястьях начинали проявляться синяки.
Утром Игорь отвез меня домой. Ехали молча, в салоне играл старый забытый соул. На заднем сиденье небрежно лежала зеркальная камера, которую лысый носил ночью на шее. На объективе обозначилась небольшая трещина. Наверное, это я виновата – задела ногой в темноте, когда отбивалась от приставаний друга Игоря. Это была его камера. Не самая дешевая. Похоже, он увлекается фотографией. Я бы хотела такую. Ее не сравнить с моей «мыльницей, которая помещается в заднем кармане джинсов.
Я подняла голову и посмотрела в зеркало водителя. Со своего места я видела только правый глаз и бровь Игоря, что отражались в нем. Идеальная изогнутая бровь, густая и темная, а ниже – карий глаз, внешний уголок слегка приподнят вверх. Лучше всего это заметно, когда Игорь улыбается или смеется.
Не знаю, сколько времени я сидела неподвижно, боясь испортить отражение, и глядела в это зеркало. Хотелось взять камеру и запомнить этот момент навсегда: водительское зеркало, темно-карий глаз Игоря, тихий старый соул из динамиков, хмурый дождь по стеклу, запах его туалетной воды и сигарет.
Игорь остановил машину возле нашего дома у синего магазина «24 часа». Мы встретились глазами. Пересеклись взглядами в зазеркалье. Я видела все тот же глаз в небольшом зеркале, только теперь он видел меня, смотрел на меня, сквозь меня, вызывая учащенное сердцебиение и бег мурашек по холодной коже.
Мне стало не по себе от этого взгляда. Я не могла сказать ни слова. Мой голос будто отключили, нажав кнопку mute. Все, что я могла прошептать, это хриплое «спасибо». И поспешно выйти, почти выбежать из машины.
Игорь уехал. Я стояла в подъезде, и у меня горели щеки. Горели так, что казалось, будто плавится кожа…
* * *
Когда я поднялась наверх, Оксана сидела на разобранном диване в своей комнате, приглаживала растрепанные волосы, щурилась и зевала.
– Не сгоняешь за пивом? – сказала она вместо «привет», роясь в карманах куртки и вытаскивая мятые десятки и горсти мелочи. – Мне так хреново, умру, если не выпью хотя бы глоток…
Она сделала такое страдающее лицо, что отказать было сложно. Я взяла деньги, спустилась на улицу, зашла в круглосуточный магазин и попросила два литра чешского пива.
Рядом с кассой крутился парень среднего роста. Правой рукой он держал сразу две стеклянных бутылки, а левой довольно вертел связкой ключей, среди которых поблескивал брелок с логотипом BMW.
Парень ждал кого-то и косился на меня. Я косилась на него. Коротко стрижен, в солнечных очках, загорелый. Белоснежные шорты по колено, шлепанцы на босу ногу. Ноги были красивыми – спортивные, в меру натренированные.
– Привет, – поздоровался парень, специально растягивая букву «е». – Ты ведь подруга Оксаны?
– Да, – кивнула я, забирая пиво и сдачу. – То есть не совсем. Мы вместе квартиру снимаем в этом доме. А что?
– А мы с ней учились в одной школе. Видел вас вдвоем пару дней назад. Оксанка прошла и не поздоровалась.
– Может, просто не заметила?
Парень пожал плечами.
– Меня Димой зовут.
– Маша.
– Будем знакомы, – улыбнулся он, выходя из магазина. – Передавай привет соседке.
– Передам, – ответила я.
Парень пошел к велосипеду, оставленному у стены магазина.
Вернувшись домой, я резко поставила бутылку на тумбочку рядом с кроватью. Оксана лежала с закрытыми глазами, хмурила брови и обнимала подушку.
– Спасииибо, – умирающе протянула она. – Налей мне, а?
– Почему ты кинула меня? – спросила я, открывая бутылку.
Оксана поежилась на кровати, с трудом открыла правый глаз и еле слышно простонала:
– Я тебя не кидала.
– А как это, по-твоему, называется? – Рука дрожала от злости. Плеснула пива в первую попавшуюся кружку, залив старый Оксанин блокнот с наивными девичьими стихами и пожеланиями от одноклассниц.
– Мы с ним поругались, я послала его, хлопнула дверью и уехала с его другом. У нас с ним ничего не было, ему просто надо было в город вернуться. Он подвез меня домой. Игорю сказала, чтобы присмотрел за тобой и привез домой утром.
– Можно было разбудить меня и уехать вместе.
– Я как-то не подумала, извини.
Оксана пила холодное пиво большими жадными глотками.
– Ну а ты как? Ни с кем?
– Пей, не отвлекайся. Тебе парень в магазине привет передавал.
– Какой парень?
– Ну такой, симпатичный. Димой зовут вроде.
– Что-нибудь еще говорил?
– Что вы в одной школе учились, а ты с ним не здороваешься.
Оксана задумалась, уставившись в одну точку. Это был особенный взгляд. Не тупой и бессмысленный, делающий глупыми даже самые красивые лица, а какой-то безысходно грустный, несмотря на свою краткосрочность.
Хотя бы раз в день этот взгляд мелькал у Оксаны. Про себя называла его точкой грусти. Или секундой грусти, потому что ровно столько по времени длился этот сфокусированный взгляд.
Оксана ничего не ответила про того парня, с трудом слезла с кровати и поплелась в ванную, откуда крикнула:
– Сходишь со мной за машиной? А то мне одной скучно…
– Ну схожу.
Оксана собиралась долго, ходила из комнаты в ванную, из ванной в кухню, из кухни в туалет, из туалета в комнату, и так несколько раз. Недовольно раскрывала шкафы, смотрела внутрь, захлопывала двери. Сушила волосы махровым полотенцем, красилась.
– Брат улетел на Гоа на три недели, просил присмотреть за машиной, – рассказывала Оксана по дороге к гаражам. Мы перешли железную дорогу, пересекли наискосок небольшой лес. – В прошлом году купили дачу в двадцати километрах отсюда. Там он учил меня водить машину. Я в нее влюбилась с первого взгляда. Села на место водителя и сразу поняла – с этой машиной мы подружимся. Скорее бы восемнадцать, и получить права. Я заработаю денег и куплю ее у брата, если он сам не подарит. Сейчас возьмем ее и поедем на пляж.
Оксана решительно шла к гаражу, гремя ключами. Открыла двери – сначала правую, потом левую. Вывела машину, закрыла гараж.
– Садись, не бойся! – крикнула она. – Я вожу ничуть не хуже, чем большинство мужиков, между прочим.
– Но тебе нет восемнадцати. Если тебя остановят, то это будет нарушение.
– Меня не остановят, – уверила Оксана. – Я уже год так катаюсь, ни разу не остановили.
До пляжа мы доехали за пятнадцать минут. Солнце скрылось за железнодорожным мостом, пляж был песчаный, пустой и какой-то одинокий. Оксана остановила джип за несколько метров до воды, вышла наружу, достала из багажника плед, бутылку вина и устроилась на песке.
– Присоединяйся!
Я вышла и села рядом.
– Это мое любимое место, – сказала она. – Когда мне грустно, я всегда прихожу сюда. Люблю, когда здесь никого нет, поэтому не бываю тут летом, никогда. Сейчас холодно для купания, и это здорово. Когда-то давно, когда мы только переехали сюда, я была такой же, как ты. Делала вид, что смелая, а на самом деле всего боялась. Брат привез меня сюда в первый же день и сказал, чтобы я всегда сюда приходила, когда грустно. Вот я и прихожу.
– А тебе сейчас грустно?
Оксана пожала плечами и открыла бутылку брелоком для ключей.
– Не знаю. Тебе грустно, я же вижу. У тебя ведь никого нет здесь?
– Да.
– Тебе хуже, чем мне. Я приехала с предками. Друзей не хватало. У меня никогда не было подруг. С первого класса их родители запрещали девочкам дружить со мной. Когда пришла в новую школу, познакомилась с хорошей девчонкой, но у нее мать – училка в нашей школе. В общем, она не позволила ей со мной общаться, а я-то думала, что у меня есть подруга. Да, мне грустно. Не то чтобы я делала что-то ужасное. Просто я постоянно во что-то влипаю. Так что держись от меня подальше, – улыбнулась Оксана, передавая мне бутылку красного. – Я шучу. Кстати, кому ты звонишь каждый вечер в десять?
– Я звоню деду и бабушке, пожелать спокойной ночи, – ответила я. – Я привыкла так делать, когда жила дома. Сначала мы жили все вместе, а когда мне было десять, а брату двенадцать они переехали. Недалеко, мы жили в десяти минутах, и я звонила каждый день в десять. Родители много работали, нас с братом растили дед с бабушкой. Мне очень их не хватает.
– Понятно, – вздохнула Оксана. – Я думала, парню звонишь.
– Нет, парню не звоню. И он тоже не звонит.
– Кстати, этот Игорь – помнишь? Он тот еще козел. Будь с ним осторожна.
– Вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся. Тем более он твой. И такой взрослый.
– Ты такая милая и наивная, – улыбнулась Оксана. – В жизни меня интересуют только двое людей, и Игорь не входит в их число.
Глава третья
Главное здание института на юго-западе Москвы студенты называли «крестом» за соответствующую форму. Пятиэтажное, красивое, отделанное серым мрамором, с огромными окнами – просторное и роскошное.
На первом была столовая, два небольших кафе, итальянский ресторан и китайская закусочная, а между ними внушительный фонтан, где плавали настоящие золотые рыбки. Чуть дальше был мини-маркет с продуктами, большой канцелярский киоск с вещами, украшенными университетской символикой, и две палатки с этническими украшениями и побрякушками.
Факультет гуманитарных и социальных наук. Здесь учили рекламе, связям с общественностью, теории журналистики, филологии, бизнесу и международным отношениям.
Через дорогу учили иностранным языкам, общеобразовательным дисциплинам и межкультурным коммуникациям. Два хмурых десятиэтажных здания в форме буквы «Г». Их построили так, что они образовали прямоугольник с проходами в углах по диагонали. Солнечный свет плохо проникал внутрь, там было сумеречно и тесно, но, несмотря на это – довольно уютно.
У входа была доска почета с фотографиями студентов-отличников, напротив нее – через проход – расписание занятий, где толпилась группа иностранцев.
Небольшие аудитории, раза в четыре меньше, чем классы в нашей школе: там умещалось всего пять парт. В конце коридора маленькое кафе с голубыми столами, накрытыми клетчатой скатертью.
За прилавком стоял араб, продавались хот-доги, сэндвичи и булочки с творогом, а еще ароматное капучино. На стеклянной двери висело объявление «готовить домашние задания в кафе запрещено».
Институт, который я выбрала, уже пятьдесят лет готовил мировую элиту. Так было написано на огромном голубоватом плакате, что висел над входом в главное здание.
Здесь мне предстояло провести ближайшие четыре с половиной года.
В «Сити» было так накурено, что за плотной завесой дыма с фруктовым ароматом едва различались соседние столы и окружающие люди. Первокурсники прогуливали лекции по истории развивающихся стран, заменяя культуру Египта и Азии курением вишневого кальяна, литрами дешевого вина, бильярдом и бесконечными разговорами о том, чего они не могли себе позволить в школьные годы. Их свобода пахла сигаретами и пьянила, как дорогой коньяк.
Я взяла пива, заняла столик в самом дальнем углу. Мне нужно было подумать о том, что делать дальше. Я училась третью неделю. У меня был оплачен первый семестр. И была оплачена квартира на три месяца вперед. Но у меня до сих пор не было работы. И почти уже не было денег.
– У тебя свободно?
Рядом стояла девушка с книгой под мышкой и стопкой текилы в руке. Казалось, будто она растворяется в этом фруктовом дыме, а потом снова появляется передо мной.
– Садись, – ответила я.
Она выглядела странно. Высокая, не меньше метра семидесяти пяти. Очень худая. Болезненно-худая. Как будто совсем не ест. Бледная. Кожа казалась голубоватой, особенно вены на ладонях и запястьях. Не голубые, а почти синие, болезненно-резкие. Глядя на них, мне стало жалко ее. Странная жалость – без причины.
Она небрежно надвинула шапку на бледный лоб, достала пачку сигарет и закурила, сдвинув растянутый рукав свитера к локтю. Шапка была будто связана кем-то из знакомых девушки или самой девушкой. Растянутый свитер она, возможно, донашивала за кем-то. Может, за мамой или старшей сестрой. А еще локти… тонкие, выпирающие, красноватые.
Из-под шапки выбивались красноватые пряди пушистых, вьющихся волос. И, наконец, лицо. Лицо было детским. Круглое, с маленьким носом, аккуратным подбородком, аппетитными щечками и огромными прозрачными глазами. Я бы не дала ей больше тринадцати лет.
– Я Катя, – представилась девушка, выпуская дым в сторону и чуть прищурив свои огромные глаза.
– Маша, – ответила я.
– Ты из параллельной группы?
– Да.
– На коммерческом учишься?
– Да, – неохотно отвечала я.
– Я тоже, – улыбнулась Катя, доставая из пачки вторую сигарету. – У меня были деньги, чтобы заплатить за один семестр и оплатить общежитие. Родители ничего не знают. Боялась их расстроить. Сейчас парень помогает немного, но нужно срочно искать работу… хоть какую-нибудь. Я когда сюда поступила, так много курить стала… В день по пачке, не меньше. И ничего поделать с собой не могу! Мой бывший парень говорил – увижу с сигаретой, я слово даю, разобью тебе лицо. А у тебя есть парень?
– Нет, мы расстались, когда я уехала в Москву.
– Скучаешь по нему?
– Не знаю, – пожала плечами. – Еще не поняла.
– У меня так же было, – сказала Катя, выпивая залпом стопку текилы. – Мы с тобой родственные души. Мой первый парень был моей первой любовью. Когда я узнала, что он изменил мне с другой девчонкой, я нашла ее, взяла за волосы и разбила ей рожу об колено. А парня послала. У тебя много парней было?
– Один.
– У меня пять, – ответила Катя. – Целовалась с сорока людьми, пять из них девушки, но моему парню об этом знать необязательно. Первый раз в четырнадцать лет было, я тогда девятый класс заканчивала.
Катя говорила, а я слушала. Она была уже прилично пьяной, но не вызывала отвращения. Наоборот. Я не встречала более странной и интересной девушки. Худая, неухоженная, неаккуратная, насквозь прокуренная и пьяная – с глазами ребенка и синими венами под кожей, – она была полной, стопроцентной противоположностью моих подруг, знакомых и просто окружающих девушек. Антиидеал. Идеал наоборот. Бледная Катя, с немытыми волосами под шапкой, грязными ногтями с облупившимся черным лаком и пухлыми губами в трещинках была именно тем отрицательным примером, именно той девушкой, какой никто не хочет быть.
У многих она вызывала брезгливость и отвращение. Другие просто избегали Катю еще до начала общения. Она рассказывала, что ее не приняли в группе.
– Уже три недели учимся, а со мной даже не здоровается никто. Я как тень. Прихожу, ухожу, молчание. Иногда мне кажется, если я месяц не появлюсь на парах, то никто не заметит. Мне очень одиноко. Я здесь одна совсем. Я изгой. Постоянно курю. Пью каждый день, наверное. С парнем проблемы… Кстати, видишь, два парня сидят?
Я обернулась. Один сидел спиной, и можно было видеть только кудрявый затылок. Второй сидел вполоборота. Свет от лампы на стене падал на его лицо, обозначая темный и четкий силуэт. Волосы, лоб, впадины под бровями, скулы, нос, подбородок. Хотелось взять толстый маркер и обвести это лицо по контуру, чтобы запомнить. Уж больно красивый был этот контур и силуэт.
– Это из моей группы, – сказала Катя. – Миша. Он мне нравится.
Катя вздохнула, налила себе еще текилы и достала очередную сигарету. К вечеру дыма стало еще больше. Немного щипало глаза.
– Очень нравится, – повторила Катя.
– А ты ему?
– Не издевайся, – выпустила дым Катя. – Посмотри на меня – и посмотри на него. Он идеальный. Бывает, что природа создает таких абсолютно совершенных молодых людей. А кто я? У меня прыщи, сколиоз, я похожа на бомжа. Я курю по две пачки сигарет в день, от меня воняет пивом и дешевыми духами, а в кошельке у меня сейчас всего пятьдесят рублей. Я изгой. Я ноль. Меня даже не гнобит никто, просто не замечают. Иногда мне кажется, что меня не существует. Таких, как я, не любят. Жалеют в лучшем случае, спят с ними иногда из жалости, а потом посылают. Мы ведь даже не здороваемся. Он никогда не будет со мной. Разве такое бывает, чтобы красивый парень влюбился в изгоя?
– А почему нет? Зачем ты так о себе. Возможно все.
– Нет, – истерично смеялась Катя. – Только не со мной. В моей реальности не бывает счастливых совпадений и приятных случайностей. Но я бы душу дьяволу продала, чтобы провести с ним хотя бы одну ночь. Чтобы узнать, как это – обнимать его, чувствовать его кожу, губы, запускать руки в волосы. Видеть его лицо близко-близко, смотреть прямо в глаза, видеть, как меняется их выражение, как он улыбается или сердится. Чтобы увидеть его утром, собирающимся в универ. Невыспавшимся, недовольным, с растрепанными волосами… Целовать его так, будто мы вместе. По-настоящему вместе. Подходить и обнимать его сзади, когда он курит на общем балконе девятого этажа, глядя на утренний полупустой студгородок. И быть обманчиво уверенной, что вечером и завтра, и еще через неделю все будет не так и, может, не здесь, но все еще с ним, и не хуже, чем сейчас. Это концентрат счастья. Мой личный недоступный наркотик, за который мне бы пришлось очень дорого заплатить. Радужный порошок, ничем не разбавленный. Мне хватило бы одного коробка. Хотя нет. Достаточно половины чайной ложки. За несколько часов украденного, чужого счастья. Я бы все за это отдала, если бы у меня было что отдать… Слушай, а поехали ко мне? У меня есть большая бутылка мартини в шкафу, а одной пить совсем грустно.
– Поехали, – согласилась я.
Мы расплатились и вышли на улицу. За прошедшие два часа я вряд ли произнесла и сотню слов. Говорила Катя, а я жадно впитывала каждое ее слово, каждый оборот, каждое предложение. Хотела запомнить каждую букву. Записать все, что она говорит. Что мы говорим. Каждый диалог. К девяти часам вечера мне уже казалось, что мы знакомы с детства и что я ее обожаю. Или люблю…
После ее слов мне было нелегко рассказывать о себе. Все казалось каким-то плоским, блеклым и не интересным даже мне самой. Мы стояли под дождем на остановке. Я наслаждалась влажной прохладой свежего воздуха после прокуренного бара и рассказывала Кате о себе:
– В девятом классе у меня вдруг выросла грудь. До этого момента мне нечем было похвастаться, кроме отличной учебы, но тут на меня стали обращать внимание. Старшеклассники даже на переменах обсуждали меня…
– Помнишь свой первый раз?
– Помню, – вздохнула я. – Пьяные, на даче у друзей, на старом и вонючем продавленном диване. Мне иногда кажется, что у каждой второй девчонки это происходит во время летних каникул на даче у друзей. Потом я одевалась и плакала. То ли от боли, то ли от страха, что залечу. Все обошлось.
Мы встречались каждый день по утрам. Перед уроками я забегала к нему домой, мы занимались сексом, после чего бежала в школу. Опаздывала, учителя понимали по-своему: золотая медаль, много занимается, каждый вечер с репетитором, уроки делает, не высыпается, ей можно, ей простительно.
Поднимаясь на лифте, стоя рядом, я уже скучала по Кате. Это было непонятное, пугающее и незнакомое прежде чувство. Оно было неуместным и ненужным, как сама Катя – для всех, кроме меня.
– Ты моя копия, – сказала Катя.
Я не стала спорить. Я была согласна быть копией, копией Кати. Копией антиидеала. Меня все устраивало, кроме запаха ее дешевых духов.
Стол в маленькой комнате был полностью заставлен чужой косметикой. Вещи Кати лежали в шкафу и в тумбочке у кровати. Этими духами пахло даже здесь. Стойкий, тяжелый, ядовито-сладкий аромат с удушливо-теплыми нотами. От него мутило и хотелось чихать. Вот он – квадратный зеленый флакон с круглой черной крышкой. Пока Катя курила в туалете, я забрала ее духи и спрятала их в дальний угол сумки.
До утра мы сидели на кровати, укрывшись пушистым пледом, которого хватило бы на пятерых, и пили мартини, разбавляя грейпфрутовым соком. Катя рассказывала о Мише и пыталась вязать шарф из пестрой мохнатой шерсти, набирала петли, сбивалась со счету, повторяла снова.
– Я подарю ему шарф на Новый год.
Утром я вышла на улицу и, проходя к автобусной остановке мимо помойки, закинула туда Катины зеленые духи.
Я заработаю денег и подарю ей хорошие на Новый год.
Из Живого Журнала Оксаны Смотровой
Пронесло. Думала, что это опять классная приперлась, чтобы вынести мне мозг за прогулы. «Смотрова, ты пропустила больше половины уроков физкультуры, будешь не аттестована!» Я виновата, что у меня температура под тридцать восемь, сопли до колен, и так болят ободранные ладони, что боишься лишний раз помыть руки?!
Концерт был в субботу вечером. После выступления мы с девчонками рванули на улицу через черный ход, чтобы успеть взять автографы у музыкантов. Пока они не уехали в гостиницу.
Их машина стояла за железными воротами. Как мы ни просили охранников, как ни умоляли, они, гады, так и не открыли. Мы подумали пару секунд и решили, что не так страшна ограда, как выглядит. Если поднатужиться, то ее можно перелезть в два счета.
Хватаясь за обледенелые перекладины, мы полезли навстречу своему счастью. Охранники орали, матерились, грозились позвать ментов. А нам пофиг. Нам нужен автограф, нам нужно видеть их в десяти сантиметрах от нас, а дальше… Какая разница, что будет дальше? Что бы там ни было, это никогда не сравнится с мгновениями, когда мы лезли через ограду, чтобы увидеть их еще несколько секунд.
Домой я приползла во втором часу ночи. Рваные джинсы по колено в грязи можно было выкинуть. То же самое с курткой. Самое ужасное – это перчатки. Вернее то, как мы с братом пытались их снять с рук в два часа ночи. Они натурально примерзли к ладоням и не снимались обычным способом.
Брат налил холодной воды в таз и силой держал там мои руки. Я вырывалась и орала – больно зверски. Потом снял их. Красные ладони, лопнувшие сосуды, все жжет, горит… Весь следующий день я боялась посмотреть на свои руки. Сейчас еще ничего. Надеюсь, девчонки не испугаются.
Не знаю, что было бы со мной, если бы не Кристина.
Вот так вот все и происходит. Еще вчера ты веселилась с друзьями, думая, что так будет всегда, а сегодня лежишь на верхней полке скорого поезда и едешь в другой город.
Я рассказала девчонкам, как все было, показала руки и опять расплакалась. Я люблю его. Он мужчина моей мечты, мой идеал.
Что бы ни говорили окружающие, что бы ни писали в журналах – таким, как я, бесполезно втирать, что очень скоро все это пройдет, не оставив в памяти почти никакого следа. С этим надо смириться и оставить нас в покое.
Мы можем слушать одну и ту же песню двести раз подряд и тащиться от нее, как будто слышим впервые.
Мы обклеиваем комнату плакатами и целуем их на ночь.
Мы любим, болеем, страдаем и не представляем, что может быть по-другому.
– Вы самые лучшие девчонки в нашем классе. Мне повезло, что я встретила вас. Если бы не вы, я б уже давно повесилась. Вчера Лариска приходила ко мне домой, звонила в дверь, но я не открыла… Хрен знает, что она подумает, когда увидит мои руки!
– Как тебя угораздило-то?
– Не знаю… – вздыхала я. – Сначала было жарко, руки вспотели, потом мы часа два на морозе толкались, потом через железные ворота лезли. Понимаешь, они обледеневшие были, и перчатки липли к ним. А нужно было лезть выше, отдирала руку и поднималась дальше. Я не чувствовала боли. Это только потом, когда домой приехала…
– А это было так важно, взять автограф?
– Зачем он тебе? – не понимала Кристина. – Смотреть на него, что ли? Целовать?
– Да, – гордо ответила я. – Вам этого не понять. Хотя, на самом деле, если бы я там была одна, то вряд ли полезла бы через ограду. Одной страшно, а тут – все вместе, так проще. Знаете, меня ведь легко развести на «слабо». Это очень похоже. Я не могла опозориться при фанатках, остаться трусихой и неудачницей без автографа. Слушай, неужели у тебя никогда такого не было?
– У меня было в седьмом классе. Я влюбилась в актера, самого красивого мужчину Голландии. Он снимался в мистическом сериале, где группа из четырех американских ученых борется с силами зла. Демоны, призраки, нечисть всякая… страшно!.. Показывали по понедельникам после вечерних новостей. Я не пропускала ни одной серии. Он был крутой. Высоченный такой, красивый, хоть и старый, вечно в плаще ходил, самый главный у них был.
– Старый? Сколько ему было? Тридцать?
– Думаю, больше сорока. Его постоянно били, он вечно падал с высоких лестниц, его швыряли на стены почти в каждой серии, а однажды вообще – с размаху проткнули мечом, пригвоздив к стене. В этот момент я жмурилась, а потом плакала. Он так кричал, когда этот меч из него вытаскивали.
– Кристин, ты ненормальная.
– Нормальная. Еще я просила сестру записывать мне каждую серию, потому что наш DVD не умеет записывать с телевизора. Где-то лежат сейчас эти диски, давно их не смотрела. Больше года, наверное. Знаешь, что я сделала перед восьмым классом?
– Ну?
– Я распечатала свою любимую фотку с ним, наклеила на картон и первого сентября пообещала ему, что в этом году буду учиться лучше всех и закончу восьмой класс без единой четверки. А я держу обещания. Я училась и думала о нем. Я висела на согнутых руках на шведской стене и думала о нем. Провисела дольше всех. Получила пять. Я ползла вверх по канату и думала о нем же. Я забиралась выше всех, под самый потолок. Получила пять. Контрольные по математике, диктанты по русскому, сочинения по английскому. Они были круче всех. Я училась и мечтала, что выучу голландский и приеду к нему. Даже разговорник однажды купила.
