Дарья Макарова
Побег из Зазеркалья
Пожар разгорался стремительно. Маленькое двухэтажное здание поселковой школы вспыхнуло и разгорелось словно сухая солома на ветру. Одна искорка в износившихся от времени проводах, и вот уже пылает целое здание, построенное еще до войны.
Прожорливые и безжалостные языки пламени вырвались из окон первого этажа. Жадно облизывали фасад школы. Пытались добраться до высоких деревьев, что мирно росли по соседству.
В этот жаркий летний день посетителей в школе было мало. Завуч и двое учителей успели выбежать в школьный двор до того, как пламя захватило холл и поглотило лестницу на второй этаж. Они же позвали на помощь. Но пожарные были еще в пути, а жители поселка только хватались за ведра.
А летняя школа, состоящая из разновозрастной ребятни, эдакой солянки классов от первого до одиннадцатого, уже была заблокирована на втором этаже.
Шла третья неделя моей работы в должности учительницы рисования. И сегодня была моя очередь следить за ребятишками.
Удушливый запах гари и перепуганные крики коллег появились одновременно. Велев малышне оставаться в классе, я вышла в коридор. Дверь кабинета ИЗО располагалась в самом углу здания. Уже понимая, что стряслась беда, я побежала по коридору.
Запомнить всех коллег по именам и лицам я еще не успела, но ориентировалась в школе прекрасно. Благо, что ее миниатюрный размер никакой путаницы не предполагал.
Лестница, идущая от входа на второй этаж и делившая здание на две ровные половины, была единственным путем к спасению. И в тот момент, когда я подбежала к ней, она с треском, поднимая миллионы огненных искр, рухнула вниз.
Тамара, учительница по химии, бросившаяся нас предупреждать, страшно закричала. Но я видела, что она успела вовремя отскочить.
Задыхаясь от дыма, я бросилась обратно в свой класс. Заперла дверь. Перепуганные дети забились в угол. Они кашляли и начинали задыхаться. Но каждый из них видел спасение во мне.
Густой едкий дым пробивался сквозь старые доски пола. Жар пылающего на первом этаже пламени был столь силен, что стало невозможно стоять на месте.
Я бросилась к окну. О правилах спасения при пожаре я знала не больше, чем о молекулярной физике, то есть ровным счетом ничего.
Но все же где-то в закоулках задымленного сознания билось вспоминаемое с детства правило о том, что окна открывать нельзя.
Раздался страшный треск. Перекрытия держались из последних сил. Счет пошел на минуты.
Страх сковал детей, когда начался пожар, он же заставил их зайтись в зверином крике теперь.
В кабинете не было ровным счетом ничего, что могло бы нам помочь. Разве что выцветшая схема эвакуации на двери, но какой от нее теперь прок?
Пот заструился по лицу. Смахнув его нетерпеливо, я приблизилась к детям. Стараясь говорить громко и не закашляться, быстро объяснила нехитрый план старшим. Вцепившись в малышей, они кивнули.
Оставаться в здании было нельзя. Прыгать со второго этажа на первый – идея хуже некуда. Но внизу буйным цветом росли кусты сирени, дотягиваясь едва ли не до подоконника кабинета ИЗО.
За их пушистой кроной я с трудом, сквозь дым и слезы, углядела завуча, Елену Степановну, размахивающую изо всех сил руками. Жаль, что у нее не было крыльев, способных затушить огонь.
Сеня, девятиклассник с веснушками на румяных щеках, тоже ее увидел. Кажется, она была его теткой.
Бросившись к соседнему окну, он потянул на себя задвижку. Мы переглянулись. Скомандовав малышам, подбежала ко втором окну и я.
– Давай!
Стекла в старых рамах дрогнули и затрещали от столь небрежного обращения. Поток свежего воздуха ворвался в класс. Бушующее пламя разъярилось пуще прежнего. Здание затрещало еще сильнее.
До этой секунды мне казалось, что все самое страшное в моей жизни уже произошло. Но нет. Я ошибалась.
Сеня, с совсем не детской самоотверженностью и храбростью, помогал своим друзьям вскарабкаться на подоконник и спрыгнуть вниз.
Я хватала малышей и, стараясь целиться в пушистую сирень, выбрасывала их, словно они были кулями, в окно. Один за другим они падали на ветки, подминая их под собой. Я видела, что Елена Степановна и учителя разделились, заняв пост у каждого из окон. Я видела, что несколько местных жителей успели добежать до места трагедии и теперь принимали детей. Они что-то кричали нам, но звук их голосов не долетал до класса.
Ухватив за лямки комбинезона, я, с совершенно не свойственной мне силой, легко подняла и вышвырнула на улицу третьеклашку. Обернулась назад и поняла, что смышленая девчушка была последней.
Перехватив шатающуюся раму, я прохрипела:
– Теперь ты.
Сеня заколебался, но я толкнула его от себя. И бравый малыш полез на подоконник. В кабинете химии что-то взорвалось. Дом пошатнулся. Потеряв равновесие, малыш полетел вниз, словно подбитая ласточка.
Я лишь в ужасе проследила за ним взглядом, неспособная помочь хоть чем-нибудь.
Зато его Ангел Хранитель не дремал. Приземлившись на переломанные ветки, Сеня прокатился по ним, будто по горке, аккурат в руки ловящего его старика.
Усевшись на подоконник, я собралась последовать чужому примеру. Правда, в то, что мое падение будет благополучным, я не верила. Но все же это лучше, чем добровольно гореть заживо.
Но едва я перекинула ноги, как Елена Степановна закричала дурным голосом:
– Оленьки! Оленьки не хватает!
Я обернулась. Кабинет заволокло дымом, но все же он пока неплохо просматривался. И только сейчас я увидела, что дверь приоткрыта. Сердце застыло в ужасе.
– Прыгай! – закричал кто-то истошно.
Как и всегда, послушаться я и не подумала. Нырнув обратно, я устремилась в коридор. Но не дойдя и до середины класса, зашлась в страшном кашле. Голова закружилась. Я бы непременно рухнула в обморок. Но природное упрямство, за которое мне столько раз по жизни доставалось, вновь взяло верх.
Разглядев сквозь пелену дыма свой стол, я подползла к нему. Схватила сумку. Выпотрошив содержимое на пол, неслушающимися руками открыла бутылку с минералкой. Тут же вылила ее на свой шарф. Прижала к лицу. Стало чуточку легче дышать.
Поднялась и поспешила прямиком в бушующее пламя.
Большая часть коридора уже была в огне. Огненные языки жадно поглощали стены коридора, двери кабинетов. Пылала библиотека. И от дыма ее небольшого собрания было совершенно невозможно дышать.
Отчаянно борясь с кашлем, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, я остановилась. По счастью, первоклашка Оленька убежать далеко не смогла. Забралась в соседний кабинет. И сидела в самом уголочке под партой. Сквозь черный дым, под гнетом невероятного жара, я бы вряд ли смогла ее углядеть. Но сегодня она пришла в очень ярком платьице, и пятно ультразеленого цвета я смогла заметить даже издалека.
Откуда ни возьмись во мне проснулась неведанная сила. Я бросилась к ней. Перебросив через плечо, ринулась обратно. Девочка не сопротивлялась. Надышавшись дымом, она потеряла сознание.
Едва я оказалась в кабинете, как одна из балок в коридоре треснула и рухнула, подминая под собой большую часть пола, пробивая здание насквозь. Стены зашатались. Что-то страшно загудело, затрещало.
Лишь чудом не упав на ходящем ходуном полу, я добралась до окна. Всеми силами прижимая к себе ребенка, вновь забралась на подоконник.
За несколько минут, что меня не было, успели прибыть пожарные. Ничего уже толком не видя и не понимая, я все же разглядела их форму, расслышала голоса. Отвратительное чувство дежавю страшной болью отдалось в груди.
Прижав малышку что есть силы, я прошептала:
– Не в этот раз… Только не опять… Пожалуйста…
И спрыгнула вниз.
Способность дышать еще не вернулась ко мне. Едкий дым так разъел глаза, что я толком ничего не видела. В голове стоял страшный хаос. Чувства отказали все разом.
Все, на что я была способна, это прижимать к себе ребенка в нелепой попытке защитить его от беснующейся стихии.
Гомон голосов. Крики. Боль. Жар огня. Вой сирен. Все смешалось. Перепуталось.
Кто-то схватил меня и поволок куда-то. Я отчаянно хотела вырваться, но сил на это не было. Я пыталась закричать, но могла лишь кашлять или хватать воздух.
Все же в этом гомоне я смогла различить вполне отчетливо:
– Я врач! Отпусти девчонку! Я помогу!
И только тогда ко мне пришло осознание того, что я уже не в пылающей школе. Потратив все оставшиеся силы, я разжала руки. Отпустила малышку. Кто-то тут же выхватил ее. Но я не сопротивлялась. Знала, так надо.
«Все хорошо… Все будет хорошо», – вспышкой света пронеслось в сознании. И прикрыв веки, я уступила тьме.
Я пришла в себя неожиданно. Так бывает во сне, когда снится, что падаешь. Резко распахнув веки, я в бессмысленном ужасе уставилась в потолок.
Я отлично помнила, что было со мной до того, как тьма победила. Сразу осознала и то, что наступает ночь. Но где нахожусь, не понимала совершенно – бывать здесь раньше мне не доводилось.
Школа, где мне довелось работать учительницей рисования, располагалась в крохотном поселке между Петербургом и Москвой. О существовании поселка сего я узнала совершенно случайно, оказавшись здесь по воле Судьбы – жизнью моей она вертела как хотела, так и сюда зачем-то привела.
Но местечко это оказалось славным, жители дружелюбными, и я осталась. В том, что я все еще здесь, было понятно даже моему затуманенному дымом сознанию. Сквозь тюлевые занавески можно было без труда разглядеть знакомые крыши домиков, очертания центральной улицы. Виднелась даже гладь озера, где я купалась по утру перед уроками.
И все же комната была мне незнакома. С трудом приподнявшись, я свесила ноги с высокой перины. Дав себе возможность передохнуть, осмотрелась.
Обычная деревенская комната. Чистая. Нарядная. Повсюду цветные половички, вязанные крючком салфетки. А в углу на колченогом столике дремлют ноутбук и стопка любовных романов в мягкой обложке. Сквозь приоткрытое окно струится свежий воздух с ароматами сада.
На небе ночная дымка. Но часов поблизости нет, и сколько времени я проспала, неясно.
С осторожностью спустившись на пол, я прислушалась к своему организму. Похоже, пожар не слишком мне навредил. Пламя меня не коснулось. Сил на пол чайной ложки и дурная голова – вот и все последствия.
Я машинально коснулась головы. Там, под темными тяжелыми прядями волос, скрывался свежий шрам. Тогда мне тоже «повезло». Но отчего-то я не радовалась.
Углядев у двери зеркало, я приблизилась. Зеркала я не любила – мне не нравилась та, что смотрит на меня с зеркальной глади. Но пугать приютивших меня в своем доме людей не хотелось.
Светлое платье оказалось сплошь перепачкано сажей. Отвратительный запах дыма пропитал всю меня. Вспомнилось озеро, и отчаянно захотелось нырнуть в его теплые глубокие воды.
Но вместо этого я попыталась оттереть сажу со своего лица. Зазеркальная я наблюдала за моими попытками с привычной грустью. В темных глазах за пушистыми ресницами тоска, алые губы забыли вкус улыбки. Вкус поцелуя любимого.
Темные волосы разбросаны по плечам, спускаются до самой поясницы тяжелым покрывалом. При падении они высвободились из тугого узла, в который я старательно завязала их поутру.
Чуть смуглое лицо сейчас непривычно бледно. И от этого, должно быть, глаза сияют так лихорадочно. Опасно.
Оставив попытки привести себя в порядок, я отвернулась поспешно. Еще раз оглядела комнату, на этот раз в поисках своих босоножек. Не преуспела.
Покинув убежище, неуверенно вышла в коридор. Мысли мои прояснялись, но сил больше не становилось. Немного пошатываясь, но держа спину прямо, я отправилась на звук голосов.
На просторной террасе ужинала семья. Трое мужчин, трое женщин. Едва я появилась, как разговор оборвался. Образ девицы, день напролет драившей замок по приказу злой мачехи, мне не шел. А гостеприимных хозяев и вовсе расстроил. Всплеснув руками, ко мне бросилась Елена Степановна.
– Изабелла!
Ее примеру тут же последовали остальные. Усадив за стол, они окружили меня. Что-то говорили, зачем-то касались. Пытались то ободрить, то утешить, то похвалить. А мне хотелось сбежать отчаянно. Но это было неважно.
Куда важнее другое.
– Как дети? Оленька? Сеня?
– Все благополучно, – охнула Елена Степановна. По ее чуть пухлым, усеянным морщинками, щекам покатились слезы. – Обошлось, слава Богу!
– Мама, ну что ты…, – тут же заволновалась ее младшая дочь и поспешила усадить разволновавшуюся Елену Степановну на диван у стены.
Хотя у самой тоже все глаза от слез опухли. В школе она работала учительницей русского языка и литературы, а ее сынишка-пятиклашка ходил на мои занятия. Во время пожара его не было на уроке по чистой случайности – перенесли запись к стоматологу на день раньше и пришлось ехать в райцентр.
Старшая дочь хозяйки тут же подала ей стакан воды. Елене Степановне нельзя было нервничать, и об этом знали все.
Супруг завуча и мужья ее дочерей неуклюже топтались в стороне. Не зная, чем помочь, они заметно погрустнели, застыдились. Но за происходящим следили зорко, стараясь быть хотя бы на подхвате.
Когда все немного успокоились и пришли в себя, мы пересели за стол. Дочери Елены Степановны заварили свежий чай. Не сговариваясь, все члены семьи продвинули мне кто-варенье, кто конфеты. Чувствуя неловкость от их заботы, я смущенно благодарила каждого. Но все внимание сосредоточила на рассказе хозяйки.
Длинной ее повесть не была. После того, как я отключилась, меня перенесли в дом Елены Степановны.
– Фельдшер хотел тебя в больницу отправить. В райцентр. Но мы отбили. Там такие врачи, что лучше сами выходим…
– Спасибо, – промямлила я. С некоторых пор я отчаянно боялась появляться в людных местах и тем более учреждениях.
Дети, что было важнее всего, не пострадали. Прибежавшие родственники разобрали их по домам. Тех, у кого взрослые были на работе, увели друзья. Все сложилось благополучно. Никто не пострадал. И Оленька пришла в себя, едва оказавшись на свежем воздухе.
– Школу не восстановить, – пригорюнилась хозяйка. Вся ее семья подавлено замолчала, но говорить об этом пока не решалась, опасаясь за слабое сердце Елены Степановы.
В былые времена я легко исправила бы эту несправедливость. Но теперь могла лишь скорбно молчать.
– Выключи ты его, – вдруг сердито буркнула старшая дочь хозяйки. – Надоели уже, ей Богу. Одно и то же целый день. Нашли цирк!
Я машинально проследила ее взгляд. На стене веранды беззвучно работал телевизор. Показывали новости.
– Журналюги эти мимо нас в соседнюю деревню ехали. Там гусиную ферму кто-то из местных открыл, вот и позвал их.
– Ага, и вместо того, чтобы помогать детей спасать, они за камеры схватились. Что за люди?!
Все внутри меня словно похолодело. От ужаса я далеко не сразу смогла заговорить. Заметив произошедшие во мне перемены, гостеприимные хозяева расценили их по-своему.
Решив, что кадры моего в обнимку с Оленькой падения из окна напугали меня, заставив вспомнить о пожаре, поспешно выключили телевизор.
Но это было не так. Я боялась вовсе не увиденного. Сила, внушавшая мне страх, была куда сильнее и опаснее любого пламени.
Я нервно убрала за ухо упавшую прядь. Стараясь казаться естественной, поднялась. Руки предательски дрожали, я поспешно убрала их за спину.
– Ты так побледнела, – охнула Елена Степановна. – Того и гляди в обморок упадешь. Тебе нужно срочно прилечь!
– Все хорошо, – заверила я, пятясь к выходу.
Мне нужно было срочно бежать, а не прилечь. Моя неловкая попытка улыбнуться еще больше насторожила хозяев. Все разом бросились уговаривать меня остаться. А я физически ощущала, как отпущенное мне время истекает.
Все же я смогла высвободиться, не обидев Елену Степановну и ее семью. Точнее, обидев несильно. Они охотно поверили в мою усталость и желание привести себя в порядок. Убедить их в том, что провожать меня не нужно, оказалось труднее, но и с этим я справилась. Ведь дом моей подруги, где я жила с момента появления в поселке, был совсем рядом.
Едва скрывшись за забором гостеприимного дома, по обе стороны которого росли шикарные высокие кусты жасмина, я припустила к себе.
В столь поздний час поселок неизменно спал. Но сегодня в некоторых домах еще горел свет – свидетельство дневных переживаний.
Однако дом моей подруги находился в самом конце улицы, укутанный ночными сумерками, спрятанный за кронами деревьев и кустов небольшого сада.
Стараясь не замечать, как сильно кружится голова, я побежала. Длинные мои волосы развевались словно пиратский флаг на корабле, несущемся прямиком в смертельную бурю.
Оказавшись в саду, я остановилась. Прислушалась. Тишина стояла невероятная. Подобное здесь было редкостью, ведь совсем рядом проходила железная дорога и гулкий перестук колес был столь же естественен, как воскресный звон церковных колоколов и утреннее щебетание птиц.
Мне стало чуточку легче. Быть может, я и вовсе потревожилась напрасно. Вполне возможно, что это были местные новости и о репортаже уже завтра никто не вспомнит. Никто не узнает.
Эта мысль придала мне сил. И все же я уже знала, что в поселке не останусь. Заберу паспорт, рюкзак с нехитрыми пожитками и в путь. Неважно куда, главное подальше.
С деньгами у меня было хуже некуда. Но это не беда. На дорогу хватит. А дальше… Дальше как-нибудь справлюсь. Что-нибудь придумаю.
Это не беда. Беда, беда, беда…
Приободряя себя подобным образом, я поднялась по скрипучему крыльцу. Домик достался Рае от тетки, которая наведывалась сюда только в грибной сезон. Похожий на старый, немного покосившийся скворечник, он был окружен запущенным садом и высоченными кустами сирени. Скрипя каждой своей дощечкой, он все же стоял крепко. Дарил прохладу в жару и бережно хранил в подполье ненужные вещи хозяев. Внутри он состоял из небольшой кухоньки, двух спаленок и предбанника. А сердцем его, пылавшим жарко, была небольшая печка, любовно побеленная хозяйкой.
Оказавшись внутри, я вдохнула ставший привычным аромат сада, земли и чужих ушедших лет. В домике было темно, но я достаточно хорошо ориентировалась, чтобы не тратить время на возню с лампочками на кухне. Они работали из рук вон плохо, но никаких проблем мне не доставляли. Весь световой день я проводила в саду, а вечером читала у окна или под желтым светом настольной лампы в комнате, которую Рая называла моей.
Словно опытная беглянка, я держала свой небольшой рюкзак собранным всегда. В нем было все, что потребуется. Документы, деньги, сменная одежда. Забросила за плечо – и ищи ветра в поле. Видя его, Рая хмурилась, а мне так было спокойнее.
Не подвела и интуиция, приготовления были вовсе не напрасны.
Обдумывая дальнейшие действия, я прямиком направилась к окну. Там на старом венском стуле дремал мой рюкзачок. Не мешало бы позвонить подруге, но мой мобильный пропал в пожаре. Просить о помощи кого-то из местных я не стану – незачем навлекать на невинных людей беду.
«Позвоню, как устроюсь, – решила я, но не слишком веря, что это случится скоро, поспешно поправила саму себя. – Нет, лучше с какой-нибудь станции. А то будет волноваться понапрасну». Мы взяли за правило созваниваться каждый вечер. Сегодня я звонок пропустила, и это очень плохо. Не хватало еще, чтобы она примчалась меня проведать и угодила в историю.
В шаге от окна, в шаге от спасения я замерла. Сквозь вихрь мыслей и неподвижную тишину дома я почувствовала что-то… неладное.
Замерла. Прикрыла веки. Все еще надеясь, что показалось, я знала точно – он рядом. Я чувствовала его каждой клеточкой. Каждой частичкой своей перепуганной, сбившейся с пути души.
Уловив едва ощутимое движение справа, я обернулась. Словно злая тень, будто дух павшего ангела, он неслышно показался из тьмы.
Я отшатнулась. И больше не смогла сделать и шага. Он приближался ко мне как неизбежность. Словно проклятье, настигшее беглеца.
На ночном небе взошла луна, и света ее хватало, чтобы разглядеть друг друга. Мне хотелось кричать от безысходности. Но с губ не срывался даже шепот.
Он был привычно спокоен и молчалив. Лишь опасно и незнакомо мерцали его темные глаза.
Слезы затуманили мой взор. Я отвернулась, не желая, чтобы он видел их. Боясь смотреть на него.
Он прошептал с тихой нежностью:
– Ну здравствуй, цветочек мой аленький.
От звука голоса его я вздрогнула. И в тот же миг он резко вскинул руку. Я не успела понять, что произошло.
Вдруг страшная усталость навалилась на меня грузом неподъемным, подметая под собой, будто рухнувшее в пожаре здание.
Покачнувшись, я упала прямиком в его объятия. Подхватив меня на руки, он склонился к моему лицу и прошептал:
– Засыпай, баю-бай…
Я боялась проснуться. Боялась, потому что знала, что увижу, открыв глаза. И все же притворяться вечно невозможно.
С трудом приоткрыв отяжелевшие веки, я зажмурилась. Лучик солнца игриво осветил мое лицо. Но свет его оказался слишком ярким. Болезненным.
Я зажмурилась и уткнулась лицом в подушку. Не знаю, что за гадость вкололи мне в ту ночь, но уснула я накрепко, а теперь, будто вампир, боялась солнца.
– Это пройдет.
Его тихий голос прошелестел где-то вдалеке. Ступая почти неслышно, он приблизился. Сердце замерло.
И напрасно. Задернув шторы, он отошел. Знакомая боль эхом отдалась в груди. Наступила тишина. Словно мир остановился.
Со второй попытки получилось лучше. Я села в кровати. Тревожно огляделась.
Я в своей спальне. Нашей спальне.
Просторная комната на втором этаже особняка выходила окнами в сад и на реку. Здесь всегда было много света, воздуха. Сейчас же я чувствовала себя узником, совершившим побег из темницы, но возвращенным назад вопреки всем стараниям.
Мой муж расположился в кресле на другом конце комнаты. Он частенько наблюдал оттуда за моими сборами, приготовлениями, выбором нарядов.
С невесть откуда взявшейся смелостью я посмотрела на мужа. На его лице привычное спокойствие, близкое к равнодушию. В уголках губ едва уловимая насмешка.
В облике его ни намека на приторную сладость выдуманных принцев. Его красота неброска, но губительна. И дело вовсе не в тонких аристократических чертах умного лица, а в…глазах. Кажется, с нашей первой встречи я знала, что могу навсегда сгинуть в его темных как уголь глазах, обрамленных по-девичьи пушистыми ресницами. И в том была одна из множества причин, почему нам было так непомерно тяжело вместе.
Но все же за полтора месяца, что мы не виделись, в его облике произошли некоторые перемены.
Густые иссиня-черные волосы, подстриженные на классический манер, посеребрились на висках. И я знала, что это моя вина.
Давид сказал спокойно и буднично:
– Выпей воды, тебе станет легче.
Я поспешно отвернулась. Послушно взяла стоявший на прикроватной тумбочке стакан с минералкой. Я все еще чувствовала едкий запах дыма, но все теперь казалось неправдоподобным. И мой побег, и нелепая попытка начать новую жизнь.
Я вертела в непослушных пальцах опустевший стакан. Не зная, что с ним сделать, разбить о стену или поставить на место, поблагодарила мужа за заботу. Молчала. Смотреть в его сторону больше не осмеливалась.
Я неплохо умела играть в молчанку. Кажется, у меня даже был талант. Но превзойти в этом мужа не смогла бы никогда. Это была его игра. Одна из многих. И он владел ей в совершенстве.
Легко поднявшись, он сказал:
– Приготовлю кофе. Спускайся.
И ушел. Будто так и надо. Будто ничего не случилось.
Я до боли закусила губу. Некоторое время сидела безмолвно, будто оглушенная. Но жалость к себе еще никого не спасала.
И я заставила себя встать. Послушно пошла вслед за ним. Но передумала. Мое перемазанное сажей платье сменила брючная пижама. Обычно я надевала ее, когда болела. То, что из всего моего обширного гардероба муж выбрал именно ее, казалось странным. Подобные мелочи не должны были его заботить.
Натянув джинсы и толстовку, я стянула волосы в хвост. Меня немного знобило, и хотелось укутаться потеплее.
Особняк из белого камня с садом, больше напоминавшим парк, муж приобрел сразу после нашей свадьбы. Семь лет назад.
Все интерьеры я продумала сама до самых незначительных деталей. Этот дом был моим детищем. Я знала каждую его линию, каждый уголок, царапинку. Но сейчас не видела ничего, кроме ступеней лестницы. Да и те нечетко.
Спустившись вниз, я направилась в кухню. Аромат крепкого кофе витал в воздухе.
В светлой кухне, едва не дотягивающей по размеру до бального зала, было просторно и пусто. Как будто кто-то спрятал все вещи хозяйки, когда она покинула свой дом. И теперь место, в котором теплел очаг дома, превратилось в картинку из каталога. Пусть и красивую, но все же картинку.
Поставив две чашки на столик у окна, муж кивнул на стул. Словно собачонка, я послушно исполнила команду, села напротив. Нервно касаясь пальцами горячей кружки, я не поднимала глаз. Муж неспешными глотками пил обжигающий кофе.
– Давид, я…
– Очень бледная.
Я притихла. Муж всегда умел уходить от темы, которая была ему не интересна, от разговора, который казался ему лишним, и вытряхивать из собеседника все, что считал нужным. И все это без лишних усилий, с ловкостью фокусника. Я так и не освоила эту науку. Для меня она была сродни магии.
Но я обещала себе, что буду сильной. Не сдаваясь, попробовала вновь:
– Нам нужно поговорить…
– По дороге в клинику и поговорим.
– Клинику?
По спине пробежал холодок. Муж, конечно, почувствовал мой страх. И не удивился. Ведь в прошлый раз, когда он решил, что мне нужна медицинская помощь, я оказалась в психушке.
– У всего есть последствия. А с тобой много всего произошло. Я хочу убедиться, что ты в порядке. Бояться нечего. Мы поедем вместе. И вернем домой тоже вместе. Сегодня. Я буду рядом.
Это вовсе не утешало. Скорее даже пугало. И он отлично это знал, но вовсе не собирался менять решение.
Не притронувшись к кофе, я побрела вслед за мужем. В голове полнейший кавардак. Я цеплялась за мысли, словно утопленник за соломинку, и с тем же успехом шла ко дну. Оттого, должно быть, так и не смогла начать разговор. Давид и вовсе не собирался ничего обсуждать.
Припарковавшись у четырехэтажного здания клиники, он обошел машину и любезно открыл дверь с моей стороны. Протянул мне руку.
Я замерла испуганно. Это было глупо. Ведь Давид был отлично воспитан и этот жест всего лишь привычка.
Расценив мое поведение по-своему, муж повторил:
– Бояться нечего.
Амплуа спятившей истерически мне было не любо. Храбро вложив свою ладошку в его, я спрыгнула вниз из высокой кабины джипа.
Его горячие пальцы сомкнулись. Высвободиться он мне не позволил. Не отпуская повел ко входу в клинику.
Сеть клиник, частью которой являлось здание сие, принадлежала мужу. И это была лишь крошечная песчинка его империи, обширность которой я вряд ли смогла бы описать, даже очень постаравшись.
Виктор Строганов, отец Давида, создавал свой бизнес, как строят некоторые государства – от шатра в чистом поле до мировой державы. Скончавшись, он передал все единственному сыну. И Давид отца не подвел.
Развивая оставленные ему владения столь же успешно и стремительно, как Македонский завоевывал новые земли, Давид довольно скоро превзошел своего отца. Но, в отличие от великого полководца, познавшего всю горечь неудач, Строганова-младшего они обходили. Возможно, его планида была добрее.
Или не досаждало замыслам тщеславие. Давид относился к деньгам как к инструменту, не более. Жадность ему была не знакома. А бизнес он воспринимал как бесконечную шахматную партию. Не терял интерес, но и рабом азарта не становился. И в этом таилась одна из многих причин, почему обыграть его было практически невозможно.
У самого порога нас встретил заведующий клиникой. По случаю нашего визита заведение закрыли, полностью очистив от пациентов.
Едва ли не в пол поклонившись, заведующий шагнул ко мне. Старался карьерист напрасно, Давид не терпел фамильярностей, а раболепство и вовсе не выносил.
Не отпуская моей руки, муж легко завел меня за свою спину. Он ненавидел, когда кто-то крутился рядом со мной. Его бы воля, сидеть мне вечно в высокой башне за семью замками. И сдается мне, все вновь к этому идет.
– Ирина Николаевна наш лучший врач, пожалуй, лучше всего будет начать с нее… – тем временем пел заведующий.
Из-за спины мужа видеть его я не могла, только слушала без особого интереса слащавый голос. Обернувшись назад, с тоской посмотрела на летнее небо. Белоснежные облака таяли столь же неотвратимо и стремительно, как моя свобода.
Несколько часов спустя, протащившись по множеству кабинетов, повалявшись на множестве кушеток, покружившись в неведомых аппаратах и сдав едва ли не целую банку крови, я была отпущена с миром.
Все это время, послушно следуя командам врачей, я не забывала смотреть по сторонам в поисках выхода. Но сбежать так и не решилась. Уверенность в том, что дальше ближайшего перекрестка я не уйду, меня не покидала. К тому же теперь я осталась без паспорта.
Едва прейдя в себя, я обыскала всю комнату, но все документы исчезли без следа. А значит мой побег стал еще более невозможен. Хотя, казалось бы, куда уж больше?
Усталая и несчастная я вернулась в кабинет заведующего. О медицине в нем напоминали только грамоты и дипломы на стене. В остальном же он ничуть не отличался от рядового офиса в любом бизнес-центре.
Подняв глаза от ноутбука, муж посмотрел выжидающе. На приеме у первого врача он был со мной. Внимательно слушал мои сбивчивые ответы. Хмурился. Но молчал. Ни он, ни я так и не решились поговорить о том, что случилось в ночь аварии.
– Меня отпустили, – буркнула я.
Давид захлопнул крышку ноутбука и небрежно отбросил его в сторону. Неспешно приблизился. Смотрел изучающе, будто лучше рентгена и МРТ был способен распознать таившуюся угрозу.
Я вспылила:
– Что еще? К гинекологу сходить?
На губах его показалась злая усмешка. И он спросил вкрадчиво:
– А надо?
В тот же миг во мне словно фейерверк взорвался. Но Давид знал меня слишком хорошо, да и реакция у него была отменная. Поймав мою руку в сантиметре от своей щеки, больно сжал запястье.
Засмеялся тихо и зло. И сказал насмешливо:
– С возвращением, детка.
Дверь кабинета с шумом открылась. Незадачливый заведующий выбрал не лучшее время, чтобы показаться на глаза. Попав впросак, бедолага замер в нерешительности.
Давид усмехнулся. Поцеловал мою руку, отчего на коже, кажется, останется ожог.
Не отпуская меня, взял ноутбук и потащил по коридору к выходу. Обратно тоже возвращались в молчании. А едва переступив порог особняка, я спрялась в спальне.
Довольно долго я нарезала круги в глухом негодовании. Когда же занятие сие меня окончательно вымотало, я не придумала ничего лучше, чем набрать ванну с пушистой пеной и раствориться в ней на последующие полчаса.
Мне стало легче. Не знаю, помогла ли горячая вода или взяла верх усталость. Но я успокоилась. Завернулась в халат и устроилась в кресле, которое так любил Давид.